Запретный плод

Ткнулась спиной в бок своей «реношки», ладонями скользнула по мокрой поверхности – еще не высохла после дождя. Не проронив ни слова, Макс шагнул к ней и, сжав ладонями ее лицо, снова припал к губам. Нестерпимая жажда… Что с ней поделаешь? Перетерпеть немыслимо, унять можно, только удовлетворив. Ольгу опять пронзила насквозь острая сладость… То ли не целовалась давно, то ли эти губы какие-то особенные, то ли привкус порочности происходящего добавляет остроты… Медовый запах клевера от кожи, как и представлялось…

«Да будь что будет, – простонало все ее нутро. – Какие еще у меня радости? Перчаткой по чужому шлему колотить? Такую же несчастную бабу в углу дубасить? Вот только он этого узнать не должен… Ольга Корнилова просто купается в любви и обожании… Чушь какая!»

– Садитесь, – выдохнул Макс и распахнул дверцу. – Через минуту мы будем дома.

Она села, почти не понимая, что делает, не желая даже думать об этом. Главное сейчас – не дать разрастись стыду. Почему она обязана давить в себе все желания?! Одного прогнала потому, что жена у него хорошая женщина, не заслужила такой обиды. Другой влюбился так, что это могло кончиться только браком, которого Ольга не хотела. А он не хотел по-другому… Скольких еще она должна оттолкнуть? Ради чего? Чтобы снова поникнуть в своем одиночестве?

«Но как я разденусь при нем? – вдруг охватила ее паника. – Он ведь девочек двадцатилетних привык видеть…»

– Макс, отвезите меня домой. Ко мне домой.

– Нет.

Ее поразило это «нет», она не ожидала отказа. Секунду назад Ольге казалось, что все зависит лишь от ее желания или нежелания. Ей моделировать это будущее… Но, оказывается, Макс имел о нем свое, не менее четкое представление, окончательно оформившееся за время пути. Запершись в ее маленькой машине, они оба, не отдавая себе отчета, раздували разгоревшуюся теперь в его теле страсть. Ольга боялась даже думать, что и в душе тоже. Последнее страшнее, от этого не отделаешься, просто переспав.

«Да нет, не может этого быть, – попыталась она успокоить себя. – Мы ведь только встретились, какой-то час прошел… Как в нас все могло разрастись настолько?!»

Выкрикнула в отчаянии:

– Вы что, не поняли? Я не пойду к вам, Макс!

Он уже остановил машину возле небольшого теремка, раскрашенного в яркие цвета – теплый привет из сказочного детства! Вот какой у него дом. Совсем рядом был, действительно не больше минуты прошло… В ней еще все бурлило и кипело, хотя Ольга пыталась это скрыть. И которым не могла насладиться…

«Вот черт! Как же мне это нравится». Ей захотелось просто закрыть глаза, превратиться в слепоглухонемое существо, живущее одними ощущениями. Уже надумалась и наговорилась за столько лет…

Повернув к ней побледневшее лицо (даже губы внезапно выцвели), Макс произнес почти шепотом:

– Оля, если вы скажете, что я вам противен, я…

– Нет! – вырвалось у нее. – Не противны, Макс, нет. Это совсем не то. Вы не о том говорите! Думаете…

– У вас есть кто-то другой?

«Он ведь уже спрашивал… Не поверил? Что же, еще и убеждать его в своей совершенной ненужности? – затосковала она. – Никто не позарился. Ни мужа, ни любовника. Хотя, может, это как раз и охладит его: мужчины ведь охотятся за тем, что принадлежит другому. Я хочу, чтобы он отступился?»

Проверяя не столько Макса, сколько саму себя, она выдавила:

– Нет. Сейчас – нет.

– Тогда – что? – Умоляющий голос, несчастные глаза – как им не поверить?

– Вы и сами все знаете!

Она еще пыталась быть резкой, чтобы самой себе не позволить прижать его голову, стиснуть так, чтоб он вскрикнул от боли, а потом пожалеть, заласкать до одурения. Самой одуреть от нежности…

– Что именно я должен знать?

– Что пропасть не перемахнешь только потому, что этого хочется.

– Нет никакой пропасти, – поразив ее, сказал Макс и как-то устало потер лицо, будто пытался проснуться. – Вы сами ее придумываете. Мы только что и смеялись вместе, и разговаривали, и… Разве вы реально ощущали эту пропасть? Почему же она должна возникнуть во всем остальном?

– Она не возникнет. Она просто существует, и всё.

Он постучал пальцем по своему лбу:

– Только у вас в голове.

– Реальность – это то, что мы о ней думаем? Это старая идея.

– Оля, чего вы боитесь?

– Еще скажите: что вам терять!

– Я не притронусь к вам больше, если вам на самом деле так страшно, – пообещал Макс.

Его глаза не лгали, он действительно собирался выполнить то, что обещал. Ольга с испугом прислушалась к тому, каким разочарованием отозвались в душе его слова. Эти губы больше никогда не вопьются в нее с такой жадностью, о какой уже и не мечталось?

«Ну, и правильно, – она попыталась протрезветь усилием воли. – Так и должно быть. Нечего выставлять себя на посмешище».

– Договорились, – проронила она и вышла из машины. Не дожидаясь Макса, пошла к его дому, бросив взгляд на гостевой флигель в саду: немец у себя? И не поняла этого.

Росшая у крыльца липа уронила каплю ей на плечо. Машинально щелкнув по ней пальцем, Ольга оглянулась: Макс шел к ней, глядя исподлобья, неожиданно похожий на того черного добермана, которого она подобрала прошлой зимой. Он бегал по улицам в наморднике, перепуганный внезапно обретенной свободой, пытающийся найти своего хозяина или хотя бы кого-то, готового взять его за ошейник, отвести в тепло. Его крупное, красивое тело подрагивало от холода, и он то и дело задирал заднюю лапу, становясь смешным, совсем не страшным. И Ольга сама позвала его:

– Эй, псина, иди сюда!

Его взгляд впился в ее лицо с надеждой, он сразу понял, что эта женщина не обманет. Не обидит. Она просунула пальцы под ошейник на холке, придержала его.

– Куда ты дел своего хозяина? Пошли искать.

Они бродили вдоль Цветного бульвара и по соседним улицам, опрашивая прохожих, наверное, целый час, пока Ольга сама не сдалась.

– Ладно, пойдем ко мне. Хоть погреешься. Да и жрать ведь хочешь, как собака!

Почему-то не чувствовала страха, даже когда она сняла с добермана намордник. Газеты пестрели жуткими статейками про собак-убийц, а Ольга сидела на полу, рядом с чавкающим псом, желтоватые клыки которого мелькали в полуметре от нее, и не испытывала ничего, кроме сострадания. Оставить его у себя было немыслимо: она же то и дело уезжает на гастроли, как он будет без нее? Доберман – не пудель, не попросишь соседей выгулять. Только что таскал ее так, что она просто ехала за ним по обледенелым дорожкам…

«У Васьки громадный дом, – вспомнила она об одном из своих бывших. – Может, возьмет, если я очень попрошу? Опять же – сторож… Придется тащиться с ним в постель, чтобы согласился».

Собаку она была вынуждена запереть в другой комнате, когда Василий явился на смотрины, которые, как Ольга и предполагала удрученно, начались в ее постели. «Только бы пес не почувствовал в нем соперника». Она продолжала думать о добермане, даже придавленная мужчиной к кровати. Васька всегда был сверху, в самом классическом положении, по-другому просто не мог. Наверное, поэтому у них все и закончилось так быстро, что ее утомило ощущение подчиненности, которого требовал заместитель директора завода. На работе власть была не полной, на женщинах отыгрывался…

«Пусть лучше собакой командует. Он не жестокий, – опять мысленно обратилась она к доберману. – Он тебя не обидит. Просто будет играться в хозяина… Но ведь для тебя он и должен быть хозяином. Со мной у него этот номер не прошел».

Когда через месяц она заглянула к Василию, пес узнал ее и, похоже было, что улыбнулся по-собачьи, но уже как теплому воспоминанию. Взгляд его не задержался на ней, он тотчас нашел лицо хозяина, уцепился за него с радостным ожиданием: «Ты помнишь, что я здесь? Что я – твой главный друг? Не эта женщина. Она, конечно, милая, но…» И Ольга заторопилась, чуть ли не бегом бросилась к машине. Ей было внове чувствовать себя лишней собаке. И она не могла этому противиться, даже не знала – как, хотя ни одному человеку, кроме сына, не позволила бы вытеснить себя из того пространства, в котором ей хотелось остаться. Тут, признаться, и хотелось-то не очень.

Макс распахнул перед ней дверь, до этого легкомысленно, всего один раз провернув в замке ключ. Ей почудился сладковатый запах бревенчатых стен, хотя дом был сложен из кирпичей. Ольге некстати вспомнилось: «Дом кирпичный – крепкий дом! Серый волк не страшен в нем!» И захотелось узнать: от каких страхов прятался Макс за этими стенами? И чувствовал ли себя маленьким, беззащитным поросенком? Стало смешно: в предстоящую новогоднюю ночь все будут дарить друг другу игрушечных поросят. Подарит ли Макс ей себя?

Отмахнувшись от этой мысли, она прошла в центр небольшого холла. Светлые стены, белый потолок, песочного цвета ковровое покрытие… Какое-то искусственное, усиленное добавление светлого в жизнь. Ему не хватает? Что представляет собой его жизнь? Оглянулась: Макс по-прежнему смотрел на нее с настороженным ожиданием. Доберман. Такой сильный и молодой, и так болезненно нуждающийся в ласке… У нее даже ладонь заныла – мучительно захотелось погладить его.

– Где же ваша мастерская? – спросила Ольга, пытаясь звуком собственного голоса заставить себя очнуться.

– Вы любите подглядывать в замочную скважину? – удивив ее, спросил Макс.

* * *

Скважина оказалась довольно крупной, обзор – панорамный, наслаждение для любопытствующих. Образована двумя профилями: почти нос к носу, рты разинуты – вопль застыл, но так и звучит в ушах. Кто из имеющих соседей не слышал его?

– Потрясающе… И как вам удалось так увидеть? Как вы ее назвали? – спросила Ольга почти шепотом – благоговение не позволяло усилить голос.

То, что Макс с самого начала не назвал себя начинающим, теперь – она видела – оправдывалось. «Наверное, художником рождаются, – подумалось ей. – Или у тебя есть это особое зрение, или нет. Его, как мышцы, не накачаешь».

Макс пожал плечами:

– «Коммунальная квартира»? Просто – «Соседи»?

– По планете…

– Да! – У него вспыхнули глаза. – Это мысль.

Ольга попыталась охладить его:

– Нет, так не надо! Это слишком мрачно. Не все мы ненавидим себе подобных.

Он заглянул ей в глаза. Черные всполохи у самого лица, чуть не отшатнулась.

– Нет?

– Мне нравится то, что вы делаете.

«Слишком близко он стоит, – мелькнуло в мыслях паническое. – Так не принято разговаривать… От этого в голове путается… От запаха его. Тепло кожей улавливаю. А он – тоже? Нарушает мое личное пространство как ни в чем не бывало. Его забавляет это?»

Но в лице – напряжение, не похоже, что забавляется. Или так талантливо играет? На зависть. Она отошла, начала рассматривать другие работы, но смотрела уже мимо. Мысли разбегались, кровь бурлила… Она попыталась усмехнуться: «Да все можно сделать. Справиться с бунтом плоти не так уж и трудно. Надо только перестать спрашивать себя – зачем?»

– Зачем? – внезапно спросил Макс.

Она крутанулась на месте:

– Что?!

– Зачем вам так необходимо быть одинокой?

– Кто вам сказал, что я одинока?

– Вы сами и сказали.

– Вы меня неправильно поняли. Я говорила, что у меня нет сейчас… любовника, – решила назвать вещи своими именами. – Но это не значит, что я одинока. У меня есть сын.

Откликнулся с легкой издевкой:

– В Париже? Рукой подать!

– У меня родители живы, слава богу, сестра рядом, друзей масса…

Макс нарочито передернулся:

– Даже представить страшно: масса друзей… Похоже на каловые массы. Бр-р!

– Не глупите! – одернула Ольга. – Почему я вообще оправдываю тут перед вами свою жизнь?!

– Потому что я все равно войду в нее. Рано или поздно. Лучше – сейчас.

Он произнес это так, что она почувствовала озноб. Не самонадеянность звучала в его голосе, а какая-то глубокая убежденность. На уровне сердца.

– Максим…

– Макс, – поправил он.

– А у вас что – боязнь своего полного имени?

Качнул головой:

– У меня вообще нет никаких фобий. В детстве была.

– И какая же?

Почему она так уцепилась за ниточку его воспоминаний? На что надеялась в этот момент? Что эти его прошлые страхи опять нагромоздятся между ними, окончательно отделив? Или наоборот – позволят ей увидеть его истинного, без игры, которую Ольга в нем почему-то подозревала, хотя из них двоих не Макс был артистом…

Он обвел рукой стены своей мастерской, выкрашенной молочно-белой краской:

– Я темноты боялся.

– Ну, этого все дети боятся.

– Нет, я боялся просто до жути! – Он упрямо склонил голову, отстаивая свою исключительность хоть в чем-то. – Не как все… В школе пацаны прознали про это и заперли меня на уроке труда в подсобке. Без света, естественно. Я тогда понял, как люди на самом деле сходят с ума. Знаете, уши заложило от страха, корежило всего. Даже воздуха не хватало. Я реально задыхался! Орал как резаный, а они, наверное, ржали, как лошади, но где-то далеко, я их не слышал. Вообще ничего не слышал. Бился в эту чертову дверь, как буйнопомешанный… Они меня выпустили минут через пять, но мне показалось, что я там вечность провел. Меня без сознания вытащили. Вся школа со смеху помирала… Потом эти уроды меня только «психом» называли. Имени больше не было. До самого выпуска.

Не задумываясь над тем, что делает, почти не отдавая себе отчета, Ольга шагнула к нему и порывисто прижала к себе. Не мужчину – ребенка. Того, перепуганного до смерти, всеми отторгаемого. Щурясь от наплывающих слез, она гладила и похлопывала его, утешая:

– Все-все, мой хороший. Это все позади. Больше такого не будет…

Руки Макса неуверенно коснулись ее спины и судорожно вжались. И этот порыв вновь превратил его в мужчину, которого Ольга боялась. Животом ощутила напряжение его тела, грудью вобрала тепло.

– Нет-нет, – попыталась она освободиться, но Макс не разжал рук. На этот раз не послушался. Правда, она не слишком и сопротивлялась. У самой в мыслях мелькнуло, что больше раззадоривает его, твердя «нет», чем по-настоящему отталкивает.

И, осознав это, Ольга внезапно так ослабела от проявления им силы, что расхотелось сопротивляться вообще. Обмякла в его руках. Когда тебя так прижимают, боксерскую стойку не примешь. Да он и сам это умеет. Что же – поединок тут устраивать? Мыслимо ли это, когда его щека так вжимается в ее щеку… Легкие уколы… Совести? Или все проще – ему пора побриться? Дыхание обжигает шею…

Она невольно выгнула шею, пытаясь ускользнуть от ожога, а Макс понял это по-своему. Его губы несколько раз влажно припали к коже, чуть вобрав ее, точно собирали запах, вкус…

Как получилось, что она сама всем лицом вжалась в его шею, этим движением прорвав последний запрет, позволив все остальное? Когда целуешь так, уже бессмысленно говорить: нет… Да и как его скажешь, если все внутри свело судорогой – от сердца к самому низу живота?! За одно это ощущение, которого, кажется, лет десять уже и не испытывала, стоит пожертвовать своей чертовой репутацией! Которая к тому же не так уж и безупречна…

Кажется, это было последнее, о чем Ольга смогла подумать связно. Потом мыслей не было. Не расцепляя рук, так и ухнули сквозь тысячелетия, вернулись на уровень инстинктов, когда миром правило только «хочу». И она знать не желала ничего, кроме этого слова, этого стона, этого зова. Всем своим существом кричала, просила, требовала. Захватила и вобрала в себя. Впустила внутрь почти незнакомого, но уже не чужого, раз пожалела, приняла сердцем. Ртом, грудью, всем чревом…

Раздеваться слишком долго, когда все тело так и вопит от нетерпения. Она уже проходила через такое, в первый раз это часто случается именно так: главное освободиться от нижнего белья, чтобы успокоение вошло в нее. Он чем-то резанул тесемку, чтобы не снимать с нее еще и чулки – скорее, скорее! Нож оказался под рукой? Какой-то инструмент скульптора? Ольга приняла жертву без сожаления, хотя в этот день надела дорогое белье – как всегда на тренировку, где ее могли увидеть партнерши по клубу. Но в такой момент все было не важно: и сколько оно стоило, и смотрит Макс на нее или нет, и как смешно он выглядит со спущенными штанами… В сексе вообще много комического, вот только в тот момент, когда тебя изнутри сжирает желание, этого не замечаешь…

Он подсадил ее на какой-то стол или верстак, Ольга даже не поняла, что это под ней. То, что уже вошло в нее, было сейчас средоточием всего. Молодая сила заполнила ее зовущее нутро, проникла так глубоко, как никто до сих пор. Она вскрикнула от радости обретения, которую не нужно было изображать, как когда-то давно, еще до рождения сына, когда ее неразвитый организм боялся всего инородного. Желание возникало и тогда, но раз за разом разочаровывало – никаких ощущений, кроме боли. Точно наждачкой по живому. И приходилось призывать на помощь весь свой талант, чтобы не разочаровать того мужчину, которого тогда любила. Они всегда принимают женскую неспособность к оргазму как личное оскорбление. Хотя их достоинства или недостатки чаще всего тут вообще ни при чем.

Другое дело теперь… Молодость прошла, но жизнь дарила взамен способность к наслаждению такой пробы, что у самой дух захватывало: «Господи, как хорошо!» Ольга и сейчас уже постанывала, растворяясь в новых ощущениях, что возникали в тех точках, до которых никто еще не доставал. В определенном смысле – первооткрыватель. Его пальцы вжимаются в бедра, лепят, подтягивая к себе ее тело и тут же мягко отталкивая его. Юбка задрана так, что белая полоска над волосами молочно светится. Ему должна понравиться ее кожа, раз он так любит все светлое. И словно уловив ее мысли, Макс прижал ладонь к ее животу и нажал так ловко, будто собирался сделать непрямой массаж. Выгнувшись навстречу его руке, Ольга без слов потребовала повторить это, и он опять погрузил в нее свои волшебные пальцы.

Как долго это продолжалось? Как ему когда-то, маленькому, запертому в темноте, Ольге показалось – вечность прошла. Сто лет наслаждения. Распростертая на его рабочем столе, в расстегнутой блузке, она вскрикнула от самого сильного спазма, растекшегося пульсацией удовольствия. Беззвучные сигналы счастья… Ощущение невесомости – и внутри, и вокруг… Летишь в пустоту, не испытывая страха.

Но земля уже притягивала, возвращая способность мыслить. Стыдиться. Убрав с тела его руки, Ольга сползла на пол, опустила юбку, застегнула пуговицы, затаив дыхание, прислушалась к падению тяжелой капли. Она не могла заставить себя поднять голову, взглянуть ему в глаза: «Господи, что я наделала?!» Макс обеими руками собрал ее растрепавшиеся волосы, приподнял лицо:

– Не улетай в Париж.

– Я уже обещала…

– Позвони!

Темные, прямые брови сошлись, как от боли, в складке еще поблескивает влага. Все лицо промокнуть бы мягкой-мягкой салфеткой, такая нежность сжимает сердце… Умоляющий взгляд – как от него увернуться? Как отказать этому ребенку-мужчине, что цепляется за ее руки, не отпуская, точно без нее – снова мрак, от которого теряешь сознание… Но ее ведь сын – не этот. Настоящий ждет в Париже. В другой раз может и не обрадоваться, если она соберется навестить. Там тоже нужно цеплять мгновения счастья. Вся жизнь в охоте за ним.

– Я не могу!

Она отталкивала его руки, пыталась отойти, а Макс ловил ее снова и снова. Танец желания и протеста, несколько запоздалый в своем исполнении… Но Ольгу пугало, что Макс может подумать, будто случайная вспышка способна обернуться первым звеном цепи, которая будет еще долго связывать их. Разве он не понимает, что сейчас она должна уйти? И лучше им больше не видеться. Даже случайно. Даже на тренировке.

– Только не говори, что жалеешь!

– Я не жалею, нет. – Она плохо понимала, что говорит, и путалась в словах. – Я только не хочу… Ты не должен придавать этому значение, понимаешь?

Его руки разжались:

– Как это – не придавать значения?

– Ну, не то чтобы совсем… Но не преувеличивать! Такое ведь случается время от времени.

– Правда?

Макс отошел и сел на какую-то низенькую скамеечку, колени оказались на уровне груди. Опустив голову, он безотчетно тер и мял собственные пальцы.

– Так это для тебя всего лишь… развлечение? Эпизод? И не такой уж редкий, я так понял?

– Нет, не так. Я не говорила, что это часто случается со мной. Я говорила о жизни вообще.

Он бросил на нее взгляд, значения которого она не успела распознать.

– Люди любят рассуждать о жизни вообще, как будто примерили уже сотню судеб! А ведь каждый знает только то, что произошло с ним самим. Не так уж много нам удается испытать за полвека активной жизни… Так называемый опыт на самом деле сплошная фикция!

Ольга даже растерялась:

– Ты действительно так считаешь?

– Конечно. Я читал, что каждый человек выбирает себе в пару людей определенного типа. Сколько бы ни было партнеров за жизнь, все они похожи, как братья. В чем же заключается хваленый опыт? Разнообразия никакого. С тем же успехом можно было оставаться однолюбом.

– Ты – интересный человек, – сказала она искренне.

Пальцы сейчас сломаются – зачем же так?

– Но это ничего не меняет?

– А что это может изменить? Солнечное затмение случается редко…

Макс опять вскинул голову:

– Для тебя это было затмением?

– Ну… – Ольга так и не нашлась что сказать.

– А для меня – озарением.

Откинув голову, она открыто рассмеялась:

– Давай не будем разыгрывать сцену из спектакля! Мне театра за глаза хватает.

– Я ничего не разыгрывал.

– Не хочешь же ты сказать…

– Да, – быстро ответил он и встал, вынудив ее попятиться.

Ольга вдруг ощутила, как неловки стали ее движения, как неуклюже отступила она назад, наткнулась на одно из его изваяний – такую же тяжеловесную женщину. Оглянулась на нее и ужаснулась: «Я – такая?!» Почему же он, такой стремительный и легкий, такой полный кипения жизни, не отпускает ее, не стремится избавиться побыстрее, что было бы понятнее?! Зачем сжимает ее пальцы своими длинными, сильными?

– Надо было сказать тебе сразу… – Макс задержал дыхание, будто изнутри его кольнула боль. – Когда я только увидел тебя на сцене… От тебя исходило что-то, я не знаю… Биотоки? Я оцепенел просто… Никогда так на меня женщина не действовала. Ты произносила какие-то фразы, не помню – какие, а у меня по голове мурашки наслаждения – россыпью… Даже от стука твоих каблуков. От любого движения. Я в машине сейчас почти ничего не соображал, оцепенел, как кролик. Наверное, и отвечал невпопад? Только и прислушивался к собственным ощущениям. Я никогда такого не испытывал, даже ничего похожего! Все эти дни после спектакля я так мечтал о том, чтобы прикоснуться к тебе, что если бы ты ударила меня сегодня на тренировке – это уже было бы счастьем… Я чуть не прыгал от радости, когда тот урод ушел! Я ведь просто обалдел, когда увидел тебя в клубе. Я знал, конечно, что мы живем в одном городе, но мне казалось невозможным пересечься с твоей орбитой.

Она рукой зажала ему рот:

– Перестань! Ты хоть знаешь, сколько мне лет?!

Но тело уже впитало его слова, снова сделалось гибким и пластичным. Разве он вообще был – этот момент неуклюжести? Разве Ольга Корнилова вообще может быть такой? «Надеюсь, он не заметил этого», – подумалось с опаской. Ни одному мужчине не хотелось бы ей показать себя такой…

Поцеловав прижавшуюся к его губам ладонь, Макс, осторожно взявшись за запястье, опустил ее руку.

– Какая разница, сколько лет человеку, если только он один тебе и нужен во всем мире? У меня никаких комплексов по этому поводу. А тебе есть дело до того, что подумает какой-нибудь дурак или полная идиотка?

– Мне есть дело до того, как это все ощущаю я сама…

– А ты…

– А мне неловко с тобой, – она заставила себя признаться в этом быстро, пока не раздумала.

Он опустил глаза – провинившийся школьник младших классов, да и только!

– Значит, я вел себя неправильно…

Нежность опять захлестнула ее с головой, вынудила погладить его по щеке:

– Что ты! Не в этом дело.

– Тогда в чем?

– Ты ведь сам все понимаешь… Я не могу сбросить со счетов разницу в возрасте. И не верю, что для тебя она ровным счетом ничего не значит.

– Не значит, – откликнулся Макс эхом. – Если бы мне просто приспичило трахнуться, я мог бы какую-нибудь нимфетку подцепить. Думаешь, не пошла бы со мной?

– С тобой? Пошла бы.

Пришлось подавить вздох: «Черт, какой же он красивый!» Когда он стоял так близко, ей хотелось молчать и смотреть. Хоть час, хоть век.

– Но я не этого искал. Это уже было…

– Не сомневаюсь, – пробормотала Ольга. Печать невинности на его лице обманчива. А остальное?

– И ничего особенного. Все это мгновенно. А что потом с ней делать? Я хочу очаровываться человеком. Не только телом, а всем…

– И душой, и лицом, и мыслями. Это Чехов. Это мы проходили.

– Зачем ты так? – спросил он обиженно.

– А как еще?

– Почему ты не позволишь себе побыть счастливой?

– У тебя есть душ?