Запретный плод

Имя прозвучало так по-домашнему и ласково, что Ольгины губы растянулись в улыбку. Не ту, сценическую, когда все зубы напоказ, чтобы сияние из последнего ряда было видно. Она улыбнулась ему, не разжимая губ, немного робко, чуть вопросительно: «Ты что, тоже не ощущаешь пропасти в двадцать с лишним лет? На самом деле она, конечно, есть, никуда не денешься… Но неужели если, как учил старик Шекспир, протянуть над ней руки, то можно коснуться друг друга? Хотя бы поговорить на равных…»

Светофор выкрикнул ей то, что она сама должна была повторить себе: «Стоп! Дальше этих мыслей хода нет. Надо вдохнуть поглубже и перестать так дергаться из-за того, что он все же оглянулся, как ты и просила. Услышал беззвучный зов? Мою призывную игру в спортзале решил подхватить? Да нет… Просто прикинул, что можно добраться на машине. Хотя еще не известно – быстрее ли, такие «пробки»… Господи, да что со мной?! – Ольге захотелось со всей силы ударить по рулю. – Сколько этих хорошеньких мальчиков у нас за кулисами? Так и вертятся под ногами, и многие не прочь «замутить», как они выражаются, с заслуженной артисткой России… Но разве у меня когда-нибудь хоть из-за одного из них тряслись руки?! С любым из них – откровенная пошлость. Потому что они только на это настроены, для них слово «любовь» уместно только на сцене… А этот – не актер, слава богу!»

Она постаралась выдержать ровный тон:

– А что за модели? Вы так и не объяснили…

– Я коллекционирую масштабные модели машин.

Он произнес это с заметным вызовом. Ольга не поняла – почему?

– А что это значит?

– Вы никогда не видели миниатюрные копии автомобилей?

– А! – Она взглянула на него с изумлением. – Эти модельки?

Вот теперь вместо глаз пулеметные прорези – за каждой смерть. Она тут же угадала: вот сейчас стоит ей усмехнуться, он не простит. Слишком болезненно для него… Похоже, многие уже усмехнулись сдуру.

– Вам это тоже кажется сплошным ребячеством?

Ей припомнилось:

– Когда-то я собирала цветные стеклышки… – опустила слово «детство». – Может, это они научили меня видеть мир разным? Всегда помнить, что можно увидеть то же самое в другом свете… У вас большая коллекция?

На мгновение отведя взгляд от дороги, Ольга посмотрела ему в глаза. Сердце дрогнуло давно забытой слабостью: «Господи, как хорош!» Макс с недоверием (неужели не смеется?) вгляделся в ее лицо, позволил себе убрать угрозу из взгляда.

– Достаточно большая. – И вдруг с надеждой: – Хотите взглянуть?

– Сейчас? Мы же едем на Дмитровку… Или вы живете где-то…

– Нет, за городом. У меня небольшой дом, где и мастерская, и… все прочее. Это не так далеко – в Переделкино.

– Ничего себе – не так далеко! Это по Минскому?

– Всего пять километров от Кольцевой…

– И вы предлагаете…

– Или вы торопитесь?

Ей почудилось: ребенок сейчас расплачется, если она немедленно не согласится посмотреть его игрушки. Ее сын был таким, обожал, когда она садилась на пол с ним рядом, и они вместе перебирали сокровища, вываленные из большой коробки.

Она призналась:

– Мне, в общем-то, некуда спешить…

– Вы знаете этот романс? – неожиданно уцепился Макс.

Ольга засомневалась:

– Возможно, не полностью…

– Спойте, пожалуйста! Я его обожаю.

– Сейчас?!

Метнула в него взгляд: а ведь не шутит!

– Хотите, я сяду за руль? Или вы думали, что я и водить не умею? Что в Кемерово на оленьих упряжках ездят?

– Макс, вы и в самом деле надеетесь, что я запою на трезвую голову прямо в центре Москвы?!

– Да там же не слышно! Это только для меня. Но если вы… Конечно, не надо… Я слишком многого прошу, извините. Идиотизм, с моей стороны…

Если бы он продолжал настаивать, она отказалась бы резко, как умела. Но Макс уже оставил ее в покое, только поник слегка, и ей почему-то стало неловко, точно это она положила тот самый лермонтовский камень в руку нищего.

«А почему бы и нет? – промелькнула шальная мысль. – Мужчин всегда волнует женское пение… Уж не знаю – почему». Но следом – испугалась: «Ну, попадется он в капкан, а мне-то это зачем? Лишняя головная боль!»

– Почему вы ушли с тренировки следом за мной? – спросила она требовательно, будто пыталась поймать его хоть на чем-нибудь. Одним махом скинуть с пьедестала, на который сама же и поставила. Макс этого и не замечал, все внутри ее происходило.

– Мне вдруг расхотелось боксировать. На сегодня – расхотелось.

Он посмотрел на нее таким долгим взглядом, что Ольга кожей ощутила, как нехорош этот ее правый профиль, насколько заметнее с этой стороны хоть еще и не второй подбородок, но чуть провисшая кожа. Опять пора подтягивать? Ей захотелось закрыться рукой, чтобы остаться той, увиденной им из зрительного зала, откуда не разглядишь изъянов лица…

Та, главная в ней (все-таки главная!), что таилась внутри, так и оставалась школьницей, только сумевшей избавиться от закидонов юности. Не ей он предназначался, нечего и страдать по этому поводу. Но тогда она даже плакала оттого, что никто до сих пор не догадался украсить ради нее площадь цветами… Сейчас уже не заплакала бы, но – стыдно признаться! – ждала этого чуда до сих пор. Чтобы кто-нибудь совершил ради нее безумство, пусть глупость, но способную поразить до того, чтобы сердце зашлось от любви!

От ее тайной мечты пытались откупиться то бриллиантовой паутинкой кольца из «Кристалла мечты» на Кузнецком мосту (о чем тоже сообщалось, ведь туда заглядывали звезды рангом повыше, чем Ольга – «попсятники»!), то тряпочкой из Третьяковского проезда, куда раньше ходили ради «Букиниста», а теперь – бутики, бутики… Правда, братья Третьяковы токмо торговли ради и построили эту самую короткую улицу Москвы.

Иногда Ольга принимала подарок – не все же самой себе покупать! – иногда нет. Мгновенно представляла человека раздетым в своей постели, и если горло перехватывало тошнотой, она улыбалась и вежливо посылала подальше. Но ведь кем-то ее постель должна была заполняться…

«Такого мальчика там никогда не было» – это пришло в голову сразу. Конечно, имели значение и его возраст, и его красота, в которой не было ни грамма смазливости. Классическая правильность черт и этот нездешний, слегка раскосый взгляд.

По поводу его нежелания продолжать тренировку, которого Макс толком не объяснил, она отозвалась с той же неопределенностью:

– Бывает.

И с сожалением отметила, что он не сказал ничего, что могло бы ее приободрить. Что, мол, захотелось догнать вас… Поговорить… Познакомиться поближе… Да нет, он и не мог признаться в такой глупости! Да и о чем говорить? Пионер решил помочь старушке… Святое дело.

Она расхохоталась, представив Макса в красном галстуке с аккуратно зачесанными набочок волосами. Он вежливо берет ее под руку и переводит через дорогу на зеленый свет. А она семенит с ним рядом, и, шамкая, лепечет слова благодарности. Хороший мальчик. Такой хороший мальчик!

– Что? – В его улыбке вопрос и готовность разделить ее веселье.

– Ничего, – простонала Ольга. – Смешинка в рот попала.

Он вдруг выставил перед ее глазами указательный палец. Неровный, длинный… Смешной! Она так и залилась смехом: покажи дурочке пальчик…

– О-о! – протянул Макс тоном лечащего врача.

Помотав головой, она с трудом выдавила:

– Прекратите! Я сейчас въеду в кого-нибудь.

– Нет-нет! У нас другие планы были.

Смех сразу съежился в комочек, который удалось проглотить. У нас? Планы? Какие-то немыслимые слова…

– Вот и Большая Дмитровка, – сказала Ольга уже без улыбки. – Только мы по ней не проедем. Видите, что делается?

Узкая улица была в несколько рядов заставлена машинами, а в оставшемся коридорчике образовалась такая пробка, что Ольга сразу сдала назад. С трудом припарковавшись в Георгиевском переулке между «Мерседесом» и «ровером», она повернулась к Максу, наконец спрятав свой неудачный профиль.

– Придется вам сбегать за своей моделью.

Одновременно подбадривая и прощаясь, она скользнула тыльной стороной ладони по его щеке. Отдельные пробившиеся щетинки кольнули кожу. Он попытался прижать ее руку к плечу, но среагировал недостаточно быстро, все-таки она застала его врасплох, на что и рассчитывала.

– Тем более и дождя здесь нет, мой мальчик, – назвала его так специально, чтобы продемонстрировать дистанцию, которую сама то норовила сократить, то стремительно увеличивала.

Поморщился, снисходительность тона не понравилась. Ольга просияла улыбкой – так по утрам она встречала солнце. И притянула его к своей радости:

– Мы убежали от дождя. Так что – вперед, Макс! Потом сядете за руль. И, может быть, я действительно спою вам…

Его лицо вспыхнуло так, будто она пообещала ему луну с неба, никак не меньше. Наспех кивнув, Макс выскочил из машины, а ей подумалось: «Давно я не видела такого блеска в глазах… Хочется припасть к этим черным глазам и пить…»

Воображение преступно быстро нарисовало, как она легко перебрасывает тело и садится к нему на колени – лицом к лицу. И все в нем мгновенно восстает, но не против ее тепла, а – от него. И та ощутимая мужественность, которая обеспечена его молодостью, уже дразнит, обещая все…

Да полно, бывает ли? В последнее время – сплошные осечки. То ли она так действует на мужчин, что они слабеют как раз в тот момент, когда нужно проявить силу? И ей же потом приходится утешать и уговаривать не расстраиваться, обещая другой раз, о котором самой и думать не хочется: так унизительно переживать это все с едва знакомым человеком. Пытаться соединить его с собой, раз уж в одной постели оказались…

Почему всякий раз она же и ощущает неловкость, будто и впрямь в ней все дело, а не в том, что у ее ровесников и тех, кто постарше, все силы ушли на борьбу за место под солнцем?! На любовь их уже не осталось. Кого винить? Обычно в таких случаях говорят: жизнь такая… Что тут поделаешь?

Она до боли прикусила губу: «Не смей даже думать об этом! Он же Пашкин ровесник, а то и младше. Тебе поиграть захотелось, пофлиртовать? Так ведь уже понятно, что он не шарахается, вон как руку пытался поймать… Пари можно считать выигранным. Продолжения и быть не может».

Но как раз предчувствие того, что она пускается на преступление, никак не меньше, взбудоражило, заставляя сердце сбиваться с ритма, вовсе останавливаться на пару секунд. И в эти короткие промежутки небытия Ольга успевала прочувствовать весь восторг того, что можно испытать, вкусив такой вот запретный плод.

Откинув голову, закрыла глаза: «Кто сказал, что нельзя? Короткая вспышка… Ясно же, что надолго это не затянется, смешно даже думать всерьез! Но разве я не могу себе позволить прикоснуться к радости, впустить ее в себя ненадолго? Глупо? Так и есть. Но это моя глупость. Кому от нее станет хуже? Был бы он на двадцать лет старше, вообще никакой проблемы не было бы…»

Открыв глаза, еще успела поймать его взглядом. Тело крепкое, гибкое, легкое – вон как мчится, огибая машины. Усыпить бы его и насладиться спящим, чтобы он и не узнал о коварстве старой тетки…

«А вот этого тоже не смей! – едва не выкрикнула вслух. – Никаких «теток». Стоит начать так думать о себе, такой и станешь. Слова имеют обыкновение материализоваться».

Внезапно вспомнился мальчик из школьной поры. Фамилия у него была смешная – Попушин. Он был моложе всего на год, они всегда учились в разные смены. Как ей удалось вообще заметить его? А она еще и влюбилась… И в том, что он оказался младше, было нечто порочное, волнующее, затягивающее в темноту безумства, которое всегда привлекало Олю. Любимой ее героиней с тринадцати лет стала и до сих пор оставалась Настасья Филипповна, которую никакая разница в возрасте не остановила бы…

А с тем мальчиком так ничего и не вышло. Наверное, Оля казалась ему слишком старой в свои пятнадцать. Или просто некрасивой: рот, глаза, рост – все слишком велико. Еще и уши торчали… Наверное, его попросту воротило от Ольги. А она не понимала тогда. И так прекрасно было встречаться с ним по пути из школы, чтобы просто поравняться, оглохнув от безумно колотившегося сердца, взглянуть вскользь, считать подробности его сегодняшнего и пройти мимо! Чтобы весь остаток дня перебирать в памяти значительные детали: он ведь чуть улыбнулся, хотя, может, и не ей, а просто… Весной пахнет! Такой хорошенький в этой новой шапке, пакет нес, значит, у них сегодня физкультура, увидеть бы его в спортивной форме…

Она улыбнулась: запах его дешевого (тогда других и не было!) одеколона помнится, заусеница на безымянном пальце, замеченная однажды, цвет водолазки, которую он любил. Тридцать лет прошло. Как он пахнет теперь, тот мальчик? Аромат его юности пыталась найти в других, но все как-то не случалось. Не тот, не так…

«А Макс? – попыталась сообразить она. – Почему я не распознала сразу его запах? Разволновалась, дурочка. Нюх потеряла. Затеяла пари сама с собой, а он тебя обыграл в два счета!»

Поджидая его, Ольга решилась припомнить слова романса, который ему так хотелось услышать, и они восстановились в памяти без труда, словно лежали наготове, зная, что потребуются. Спеть ему? Ну да, парень с улицы, с какой стати угождать ему? Но ведь он в спортзале предложил ей выместить на нем ярость, вскипевшую в ней, не им вызванную. Правда, за это она его уже подвезла…

– Да что это я?! – вырвалось у Ольги. – Торговка на базаре, что ли? Считаю – кто чем и за что расплатился… Это же не бизнес, черт возьми!

Она не поверила своим глазам: Макс уже бежал назад, куртка с енотовым воротником нараспашку, пуловер цвета темного песка обтягивает тело, ему это идет. Такое тело… Модель свою, наверное, в карман сунул, в руках ничего нет. Как успел? Конечно, Дмитровский переулок коротенький, Ольга его хорошо помнила – любила блуждать в старом центре. И взглядами, и касаниями вбирать великие следы, рассыпанные по городу: в этом доме Пушкин просто бывал, а в этом читал «Полтаву»… здесь жил Станиславский… там выросла Цветаева…

В юности, когда только переехали в Москву, у нее голова кружилась от восторга: я иду тем же переулком, те же стены трогаю, те же деревья… Наверное, и клены эти высадили позднее, и стены не раз красили, старательно замазывая отпечатки пальцев великих, – а что делать? Новые жители столицы хотят жить, а не хранить память. Кто упрекнет их в этом? Каждому его собственная жизнь кажется не менее значительной, чем пушкинская…

«Он мог также бежать этой улицей, легкий был на подъем». В ее мыслях тень поэта неожиданно слилась с Максом – реальным. И в этот момент он стал ей еще ближе.

Ольга резко одернула себя: «Что значит это «еще»? Очнись же ты! О какой близости вообще может идти речь? Опекать его собралась? Нянчить большого мальчика? А он будет капризничать и выпрашивать подарки? Ногами на меня топать, упираться, когда в постель зову, дурой выставлять перед знакомыми? Да с чего я вообще взяла, что возможно хоть что-то?! Напридумывала черт знает что… Стоило оказаться в замкнутом пространстве с красивым мальчиком на расстоянии ладони… Самонадеянность-то какая!»

Вспомнив, что обещала пустить его за руль, Ольга выбралась наружу. Получилось – встретила его лицом к лицу: Макс уж подбежал к самой дверце. Ветер налетел сзади, швырнул ее длинные волосы ему в лицо. И на секунду они оказались отделены от всего мира этой живой завесой, вплотную друг к другу. И внутри ее все вдруг замерло, даже сердце, кажется, остановилось: «Как близко эти губы… глаза… Почему он так смотрит? Будто всю меня целует взглядом, вбирает в себя… Нельзя же так…»

Она медленно подняла плохо слушающиеся руки – волосы собрать. Но Макс вдруг сжал обе, удержал. Холод пальцев впился в ее тепло. Он не улыбался. Никакой игривости, ни намека на флирт, и это испугало ее всерьез, ведь она-то не допускала и мысли о настоящем. Даже не моргая, Макс смотрел ей в глаза, и во тьме его взгляда Ольге вдруг почудилось то жутковатое, что обычно называют страстью. Она еще только начала закипать, но уже случилась, дала о себе знать им обоим.

«Я не должна, – жалобно застонало в ней. – Это же так неправильно… Это… смешно! Но как можно отказаться от этого?!»

– Пусти меня! – Она произнесла это отрывисто, чтобы он разом пришел в себя.

Он быстро сморгнул испугавшее Ольгу. Разжал пальцы. Ее руки беспомощно зависли в воздухе. А ветер уже сам отвел волосы, рассеял наваждение.

– Извините, – сказал Макс. – Мне уйти?

Его голос прозвучал глухо, будто он боль превозмогал, говоря. «Не может же он так играть! Он ведь не из наших. Из них ни одному не поверю». У нее отчего-то зашлось сердце. Жалость? Что это вообще?

– Просто больше не трогайте меня.

«Зачем я это сказала? – Она уже перешла к пассажирской дверце, взялась за ручку. – Когда меня в последний раз пронзало так сладко? Четверть века назад, если не больше… Практически в другой жизни. Надеюсь, он не послушается…»

Она взглянула на Макса поверх машины. Не торопясь сесть за руль, он по-прежнему смотрел на Ольгу, только теперь в глазах его страсти не было. «Вселенская печаль во взоре». Она попыталась усмехнуться, наспех укутаться в спасительный цинизм.

– Что с вами, Макс? Что-нибудь случилось?

Опять поправила густые волосы тем движением, что открывало невинный изгиб шеи, сливая в один образ Снегурочку и Купаву – что может быть соблазнительней? И поймала себя на этом: «Я продолжаю игру? Не актерскую – женскую. Но чем она лучше? Непростительно! Он ведь совсем ребенок…»

Но себе все простит, что с мужчиной, даже таким юным, связано, это Ольга уже знала. Почему она должна чувствовать себя виноватой за то, что родилась раньше? Время рождения не выбирала, не заказывала. Вадим никакой вины за то же самое не чувствовал, и никто его не осуждал, когда он взял ее в жены совсем девочкой, погрузил с головой в свой кризис середины жизни. Сначала просто нянчился с ней: забирал после занятий в театральном училище, кормил в ресторане, делился воспоминаниями и некоторыми актерскими хитростями – взрослый мужчина, состоявшийся артист из тех, чье имя произносили с трепетом. Тогда не гонорарами слава измерялась…

Вадим бесплатно водил ее по театрам, объяснял причины актерских неудач и успехов. Ольга слушала его раскрыв рот. В то время мужчины в нем вообще не чувствовала. То есть – отстраненно понимала, что он интересен, обворожителен, и прочее, прочее… Но все в ней реагировало только на ровесников: юность всегда волновала ее больше зрелости. Эти флюиды, этот аромат будущего…

Потом Вадим добился, чтобы Ольгу взяли на съемки фильма, в котором он играл главную роль. Она снялась в эпизоде и стала его любовницей прямо на каких-то бревнах за деревенской избой, где снимали ее сцену. Спина болела потом еще пару дней…

Позднее поняла, что была для него чем-то вроде спасательного круга – надеялся, что молодая жена удержит на поверхности. И ведь удержала, и даже вытянула из депрессии, которая только дома давала себя знать – в театре Вадим держался, играл бодрячка даже за кулисами. Она и сама таким его воспринимала, когда замуж шла: энергия кипит, глаза горят, остроты – фейерверком. А дома – одно беспомощное шипение, сдувался мгновенно и на нее же злился, что это с ним происходит. Хотя именно театр его добивал: «заслуженного артиста» еще не дали в то время, ролей интересных не было, все старые спектакли, зарплата – с гулькин нос, приходится то на радио калымить, то Дедом Морозом… Ольге, тогда первый год служившей в театре, эти проблемы были еще не ведомы. Но Вадим постарался, бросил ее в свое море тоски, как щенка в реку. Выплыла. И его вытащила. Тоже: что-то доигрывала, в чем-то искренней была…

Макс вдруг опустил глаза, точно испытав неловкость за нее. За ее откровенное притворство. И Ольгу потянуло поежиться, обхватить плечи, спрятаться в тепло: «Неужели он все так чувствует?! Он ведь ребенок еще!» В этом была очевидная натяжка: Макс уже не был ребенком. Может, он и был моложе ее сына, так ведь и Поль в своем Париже другим женщинам виделся мужчиной, не ребенком. И нечего пытаться усыновить всех на свете.

«Какая прямая линия рта, – внезапно заметила Ольга. – Мужественная. Неулыбчивый рот. Но когда улыбнется, все лицо начинает сиять. Почему он так редко улыбается? Любой артист на его месте слепил бы зубами, засыпал комплиментами, анекдотами душил… Хорошо, что он не актер. Этого актерства мне за глаза хватает… Осточертело уже. Надо ему побольше приятных слов говорить, чтобы улыбался почаще…» Не для мира хотелось этого света, для себя, чего уж душой кривить?

– Вам не привезли модель?

– Привезли, – сказал он, уже справившись с голосом. – Хотите, покажу?

Ей сразу стало легче: мальчишке не терпится похвастаться новой игрушкой. Эта ситуация была ей знакома.

– Еще бы! Конечно, хочу! – Она заскочила в машину, с удовольствием устроилась в тепле. Теперь к Максу будет обращен выигрышный профиль… Заметит ли разницу? Кто-нибудь, кроме нее самой, вообще когда-либо замечал?

Когда он оказался рядом, Ольга мгновенно уловила – взгляд другой. Мурашки по спине от него уже не бегут. Сейчас если Максу и хотелось от нее чего-то, так только вовлечь в свою игру, и эта игра не имела с любовью ничего общего. Смотрел на нее с восторженным ожиданием: «Неужели тебе это интересно?! Правда, интересно?» Как обмануть такой взгляд?

Уже ничего не доигрывая, Ольга улыбнулась ему, в очередной раз блеснула глазами. Про себя, правда, подумала: «В двадцать лет я обиделась бы на эту внезапную перемену в нем… Тогда мне хотелось быть для мужчины не просто центром Вселенной, а всей Вселенной. Чтоб никаких других интересов. Ни малейшего намека на страсть, не на меня направленную. Не просто хотела, требовала этого! Какие мы глупые в двадцать лет…»

Вытащив из-за пазухи коробочку с двумя прозрачными сторонами, Макс протянул ей:

– Вот. Видите, какое чудо?

Принимая ее, Ольга как бы невзначай коснулась теплыми пальцами его озябших рук – пусть прочувствует, какой жар внутри ее. Повертела модель перед глазами: машинка как машинка. Разве не такие во всех ларьках?

– Потрясающе! – отозвалась она, без труда прочитав во взгляде Макса то, чего он ждал от нее.

– Вы видите, да? – тотчас воспламенился он, глаза так и засветились. – Какая ювелирная работа! Детализация какая…

Подавшись к Ольге, чтобы ткнуть пальцем во все детали, он оказался так близко, что ее волосы прильнули к его щеке. Она кожей ощутила его близость, кажется, микроскопические волоски на лице встопорщились… У нее губы онемели от удовольствия. Хорошо, что он сам продолжал говорить:

– У нее даже подвеска работает! Я просто в себя не могу прийти – она уже у меня в руках!

Все же удалось справиться с губами:

– Вы долго ее искали?

Она опустила модель пониже, чтобы ее колени тоже попали в поле его зрения. Заметил ли?

– Всю Москву обшарил. В Интернете пытался найти. Даже на интернет-аукционах, хотя там иногда кидают…

– Серьезно?

– У меня столько знакомых коллекционеров появилось. И через Сеть, и так… За три года, правда, растерял многих. Теперь снова знакомствами обрастаю.

Он так блаженно улыбался, разглядывая свое сокровище, что Ольга тоже почувствовала себя счастливой. Просто смотреть, как он любуется крошечной деталью этого мира – сплошная радость.

– Это мне из Германии привезли, – сообщил Макс таким тоном, будто выдавал страшный секрет, хотя уже говорил об этом.

«Наверное, у него тоже слегка путаются мысли», – подумала Ольга с надеждой.

– Да что вы? – ахнула она. – Дорогая, наверное, вещь.

– А вы думали! Дорого. Вы думаете, она того не стоит?

– Думаю, стоит, – отозвалась она серьезно.

Раз он так ценит эту игрушку – значит – она того стоит. Что такое, в сущности, настоящая машина для большинства мужчин? Та же игрушка, только обходится в тысячи раз дороже, да еще и ремонта требует…

– Это же ручная работа. – Макс убрал коробочку в карман. – Некоторые считают мое хобби сплошным ребячеством. Мол, я тупо трачу деньги.

Ей не хотелось знать, что за женщина так обидела его. Конечно, женщина. Мать? Подруга? Жена? Не все ли равно? Сейчас он ждал Ольгиных слов. Ее отношение внезапно стало во главу угла: принимаешь ли ты мой мир таким, каков он есть? С его несовершенством и ребячеством? С его доверчивостью и обидчивостью? Может быть, уже через час это перестанет быть важным для него, но сейчас, в эту самую минуту Макс зависел от нее, как ни от кого другого на свете. До смешного зависел. До слез. Она видела их, еще не навернувшиеся, глубоко запрятанные – уже научился скрывать себя истинного. Как однажды научилась она сама, как учимся мы все, рано или поздно…

– Не слушайте их, – проговорила она с нежностью. – Живите, как считаете нужным. Это ваша жизнь, не их. Пусть свою они устраивают по-другому. Людям всегда кажется неправильным или глупым то, чего они сами не делают…

Пока она говорила, слезы навернулись на глаза. Прищуриться заставили и одновременно испугаться: «Да что со мной? Я тысячу лет не плакала. Даже не тянуло».