Тень Мазепы. Украинская нация в эпоху Гоголя

Вот данные только по одному Бахмутскому уезду. Это восточная окраина новороссийских земель. Бахмутовская слобода была известна еще с XVI века, но городом она стала только в 1701–1703 годах, когда по приказу Петра I там построили крепость. Тогда жители Бахмута занимались главным образом солеварным промыслом. В 1701-м в Бахмуте жило 36 русских, 2 донских казака и 112 «черкас», то есть украинских козаков. Это были козаки Изюмского полка, одного из полков Слободской Украины[108]. К 1719 году (данные первой ревизии) крохотный городок вырос, а вокруг него раскинулись русские слободы. Теперь малороссияне составляли там только 20% от населения[109]. Но в дальнейшем приток малороссийских крестьян был значительно больше русского, и уже в 1763 году на территории будущего Бахмутского уезда[110] русские делили с молдаванами второе-третье места (9,8% русские, 9,9% молдаване), а малороссияне составляли 78,6% населения[111]. А ведь это край, сравнительно близкий к великорусским губерниям.

Когда генерал Текели ликвидировал Запорожскую Сечь, многие освободившиеся земли стали заселять малороссийские (украинские) селяне, нередко родственники запорожцев. На бывших запорожских землях, несмотря на приглашение множества иноплеменных колонистов, украинцы преобладали. В 1779 году они составляли 64,3% всего населения. На втором месте оказались греки (13,7%), за ними следовали армяне (10,61%) и русские (немногим более 8%)[112].

Малороссияне господствовали и в Херсонской губернии. Там во второй половине семидесятых годов XIX века они занимали более 70% населения, на втором месте шли молдаване (17,9%), на третьем – великороссы (8,2%)[113]. В Херсонской губернии того времени это были главным образом русские староверы. Они не боялись ни далеких путешествий, ни стран даже более экзотических, чем эта.

Украинцам переселиться в Новороссию было несравненно легче и проще, чем русским. Путь из Слободской Украины в «Бахмутскую провинцию», из Гетманщины в Екатеринославскую губернию, с правобережной Украины в Херсонскую – близкий и сравнительно легкий. Да и климат Херсонщины был полтавчанину привычнее, чем великороссу из Торжка или Твери.

Не удивительно, что Иван Аксаков, в разгар Крымской войны оказавшийся вместе с дружиной Московского ополчения в Херсонской губернии, почувствовал себя в чужой стране. Он с горечью признал отсутствие русского патриотизма у населения: «нет никакой привязанности к России»[114]. Да и от кого бы ожидать русского патриотизма в стране, заселенной украинцами, немцами, молдаванами и евреями. Даже чиновничество там состояло в основном из польских шляхтичей. Русские в тех краях были представлены преимущественно «очень злыми» староверами, которые были крайне недовольны порядками николаевской России: «Русские здесь – поколение беглых, враждебное России. <…> Россия является для них страшилищем, страною холода, неволи, солдатства, полицейщины, казенщины»[115], – писал Аксаков отцу осенью 1855 года.

Правда, это было только началом истории Новороссии. После реформ Александра II вновь будут расти города, где начнут селиться пришлые рабочие и крестьяне, отправлявшиеся на «отхожие промыслы». Среди тех и других было много жителей великорусских губерний. В деревне украинцы останутся самым многочисленным народом, но в городах Новороссии они уступали в численности не только русским, но и евреям[116]. В городах господствовали русский язык и русская культура, поэтому и сами украинцы там быстро ассимилировались русскими. Но до этой новой русификации и урбанизации края было еще далеко, и в начале XIX века Новороссия была страной деревень и хуторов.

Александра Осиповна Смирнова-Россет провела детство в Грамаклее – херсонском имении своей бабушки. Из воспоминаний А. О. Смирновой-Россет об Н. В. Гоголе: «…мы читали с восторгом “Вечера на хуторе близ Диканьки”, и они меня так живо перенесли в великолепную Малороссию. Оставивши еще в детстве этот край, я с необыкновенным чувством прислушивалась ко всему тому, что его напоминало, а “Вечера на хуторе” так ею и дышат. С ним тогда я обыкновенно заводила речь о высоком камыше и бурьяне, о белых журавлях на красных лапках, которые по вечерам прилетают на кровлю знакомых хат, о галушках и варениках, о сереньком дымке, который легко струится и выходит из труб каждой хаты»[117].

Гоголь вспоминал Полтавщину, а «черноокая Россети» – именно Херсонщину, то есть Новороссию, которую каких-нибудь шестьдесят лет назад завоевали русские войска. Но демографическое завоевание прочнее военного. Вот так земли, приобретенные военным гением Румянцева и Суворова, обустроенные административным гением Потемкина, Ришелье и Воронцова, стали новым домом для многочисленного украинского народа.

Часть II

Имя и нация

Западные русские

– Вы русские?

– Ни!

(Из ответов украинских крестьян на вопросы Пантелеймона Кулиша)

В этом простодушном ответе – целая эпоха, история на половину тысячелетия.

Население Западной Руси, во второй половине XIV века оказавшееся под властью Литвы и Польши, сохранило не только православную веру, но и прежнее имя – «Русь», «руские», «руськие», «русины», то есть русские. Так они называли сами себя, так их называли поляки и литовцы.

Бывшее Русское королевство (Галиция) стало Русским воеводством, которое просуществует почти до самого конца Речи Посполитой и будет ликвидировано австрийскими властями, оккупировавшими земли воеводства в 1772 году. Центром воеводства был город Львов. Еще в XVIII веке поляки, случалось, называли не только жителей Русского воеводства, но также их соплеменников с Волыни, Подолии, Надднепрянщины «русинами» или «козаками-русинами»[118]. А в XVI–XVII веках слова «русские», «русины», «Русь» были общепринятыми. В конце XVI века участники Львовского православного братства отстаивали права «народа нашего великоименитого русского»[119].

В 1595 году папа Римский повелел выбить особую медаль с надписью «Ruthenis receptis» («На приобщение русинов») в честь унии Киевской митрополии с католической церковью[120].

В начале XVII века «Русью» называли земли Речи Посполитой, населенные православными[121]. При этом поляки и литовцы различали «москву» и «русь». «Москва» – это не только город, но и название народа[122], который они вовсе не путали с хорошо известными им «русинами», «русью». Литовский канцлер Альбрехт Радзивилл в 1650 году в своем дневнике записал: Хмельницкий «держит всех русинов в таком повиновении, что те готовы всё сделать по одному его жесту»[123]. Во время осады Львова войсками того же Хмельницкого монахи бернардинского монастыря, устроившие этно-религиозную «чистку», называли своих врагов «русинами»[124].

«Против нас не шайка своевольников, – говорил гетман Великого княжества Литовского Павел Ян Сапега, – а великая сила целой Руси. Весь народ русский из сел, деревень, местечек, городов, связанный узами веры и крови с козаками, грозит искоренить шляхетское племя и снести с лица земли Речь Посполитую»[125]. А сами русины гордо называли себя «старожитным народом руським Володимирова корня»[126].

Гетман Иван Выговский, пришедший к власти вскоре после смерти Богдана Хмельницкого, пытался создать под властью Речи Посполитой «Великое княжество Русское». Западные «русские» говорили «руской мовой», исповедовали «рускую веру». Образованные выпускники Киево-Могилянской коллегии (будущей академии) даже заменяли слово «Русь» словом «Россия». Стихотворение «К реестру войска Запорожского» (1649) завершалось такими словами:

З синов Владимирових Россiя упала —З Хмельницьких за Богдана на ноги повстала[127].

«Эта Русь – все наголо мятежники»[128], – говорили поляки в том же 1649-м, когда русские из царства Московского еще и не собирались вступать в войну. Так что Россия и Русь здесь – никак не царство Московское, а земли Войска Запорожского или вообще все земли, населенные «русинами». Сам Хмельницкий, опьяненный победами (и, вероятно, не только победами), на переговорах с поляками назвал себя «единовладцем и самодержцем руським»[129].

Из этого факта не только простые читатели, но даже многие историки, приверженные идее «Русского мира», делают такой вывод: население Западной Руси – от Львова и Перемышля до Чернигова и Нежина – это русский народ, такой же или почти такой же, как в Рязани, Костроме или Нижнем Новгороде. Увы, историческая реальность бесконечно далека от такой приятной, соблазнительной для современного русского человека идеи.

Имя часто живет своей особой жизнью. По свидетельству Тадеуша Бобровского, еще в сороковые годы XIX века поляки из Литвы называли «русинами» волынских поляков, чуждых как самим русским, так и русинам-украинцам. Напротив, русинов-украинцев с Волыни и Подолии в Славяно-греко-латинской академии причисляли к «польской нации», хотя эти православные студенты никак не могли быть поляками[130].

Дольше всего имя русское продержалось на самом западе украинских земель. Пока власть на Западной Украине была в руках поляков, а русский (великоросс) был в тех краях редким гостем, население Волыни, Подолии, Киевщины сохраняло свое древнее русское имя. Поляк Ромуальд Рыльский спасся от ножей гайдамаков, когда запел народную песню, которую мог слышать только на Западной Украине: «Пречистая Диво, Мати руського краю…»[131]. После разделов Речи Посполитой еще несколько десятилетий жизнь народа менялась мало, поэтому и в начале XIX века Павел Пестель, одно время служивший в Тульчине (Подолия), заметил, что местное население называет себя «Руснаками»[132].

В австрийской Восточной Галиции русское (русинское) имя прочно держалось еще в начале XX века. Так, в 1917–1918 годах дети в Галиции пели «В нас родына вся одна, наша мыла Русь свята». В Станиславове (современный Ивано-Франковск) только после 1917 года этноним «украинец» начинает вытеснять традиционный этноним «русин». В Закарпатье и восточной Словакии самоназвание «русины» сохранилось и до нашего времени, связывая настоящее народа с далеким древнерусским прошлым, от которого помимо имени мало что осталось.

Но стоило «русинам», «руським», «руснакам», «русским» с Украины встретиться с восточными или северными русскими, то есть с собственно великороссами, как выяснялось, что общее имя не в силах объединить давно разделившиеся народы.

В творческом наследии историка и филолога-слависта Юрия Венелина есть статья, опубликованная уже после смерти ученого: «О споре между южанами и северянами насчет их россизма». Поводом для статьи послужило издание «Описания Украины» Гильома де Боплана – известного сочинения XVII века. Но автор вышел далеко за рамки рецензии и даже как будто вовсе позабыл о самой книге, настолько увлекла его проблема. Венелин, романтически настроенный панславист, считал «северных россов» (собственно русских) и «южных россов» (украинцев, закарпатских русинов и белорусов) одним народом, но в статье писал о национальных противоречиях между северными и южными русскими как о предмете всем известном и сомнений не вызывающим. «Русский не признает в “южанине” своего и, расслышав акцент, спросит: “Вы верна нездешний?”, и тогда, любезный мой южанин, называйся, как тебе заблагорассудится, – испанцем, пруссаком, халдейцем или тарапанцем, – всё равно, все тебе не поверят, и как ты ни вертись, ни божись, всё ты не русский! Но ты скажешь, что ты малоросс – всё равно, всё ты не русский, ибо московскому простолюдину чуждо слово росс…»[133]

Здесь Венелин интересен не как исследователь, а как свидетель, как источник. Сам филолог был закарпатским русином («карпато-россом»), и звали его на самом деле не Юрием Ивановичем Венелиным, а Георгием Гуца. Он вырос в Закарпатье, учился в Унгваре (Ужгороде), а затем во Львовском университете, то есть уже в Галиции. В двадцать лет нелегально пересек границу и бежал в Россию, где поступил в Московский университет. Был домашним учителем в семье Аксаковых, среди его учеников-воспитанников – Иван и Константин Аксаковы. Ездил в научную командировку на Балканы[134], а путь на Балканы пролегал через земли Южной России и Украины.

Так что у Венелина был богатый опыт межнационального общения. Судя по этой статье, закарпатского русина, равно как и малороссиянина-украинца, в Москве своим не считали. Но точно так же не считали своим и «северянина» на Украине и в Закарпатье: «…как ни называй себя он русским, всё-таки он не русин, а москаль, липован и кацап. По мнению южан, настоящая Русь простирается только до тех пределов, до коих живут южане, а всё прочее московщина»[135].

Но еще интересней другое свидетельство Венелина. По его словам, «карпато-росс, живущий на берегах Тисы», то есть соплеменник Венелина, принимает «русского гренадера, северного уроженца, за чеха», в то время как «настоящим русским» будет для него гренадер из Глухова или Чернигова, то есть украинец. О Руси такому карпато-россу напомнит книга, изданная в Киеве, но не в Москве[136].

Между тем на Восточной Украине русские уже прочно ассоциировались именно с «москалями», великороссами. Аксаков писал, что в Харьковской губернии «курчанина» (великоросса из Курской губернии) называют «русским»[137]. Не зря же украинские крестьяне на вопрос Кулиша «Вы русские?» твердо отвечали: «Ни!»[138].

Черкасы и «хохлы бесовские»

Нации не складываются за несколько лет. Процесс разделения древнего русского народа шел медленно. Еще в XIV веке западнорусские князья и бояре поступали на службу Великому князю Московскому, и между ними и московскими боярами вроде бы не было больших национально-культурных различий[139]. В начале XVI века на московской и литовской Руси побывал немецкий дипломат Сигизмунд фон Герберштейн. Он еще считал русских из Великого княжества Московского, Литвы и Польши одним народом. Однако русских из московского государства называл «московитами», а русских, которые жили по Борисфену (Днепру), называл «черкассами» (Circassi) – в честь города Черкассы, в то время передового рубежа украинского казачества[140]. До создания Запорожской Сечи оставалось еще несколько десятилетий. Герберштейн познакомился с одним из первых организаторов украинского казачества Евстафием Дашкевичем, «мужем исключительной хитрости», к тому же «весьма опытным в военном деле», который, по словам Герберштейна, «не раз представлял из себя изрядную опасность и для самого московита, у которого некогда был в плену»[141]. В 1515 году Дашкевич вместе с крымским ханом Мехмед Гиреем и воеводой Киева Андреем Немиром совершил набег на Чернигов, Стародуб, Новгород-Северский, недавно присоединенные к Москве. Герберштейн рассказывает о военной хитрости Дашкевича, который заманил московитов в ловушку, «окружил их и перебил всех до единого»[142].

В XVI веке украинские козаки всё чаще появлялись в Москве, где их принимали на службу как наемных пехотинцев наравне с немцами. Московские русские в них русских людей не признали, а называли так же, как и Герберштейн, «черкасами» / «черкассами». В Смутное время имя «черкасы» стало синонимом разбойников, головорезов, столь же чуждых и ненавистных, как ляхи[143]. Тогда же, как доказал академик Б. Н. Флоря, появилось в русском языке и слово «хохол». Оно упоминается во «Временнике» дьяка Ивана Тимофеева (1609) и «Грамоте земских властей Ярославля» в город Казань (1611). В обоих источниках люди с хохлами на головах – это поляки, католики[144]. Они хотят не только народ православный склонить к латинской ереси, но и заставить отказаться от данного Богом облика – брить бороды и головы, оставив только «бесовский хохол» (то есть чуб, оселедец) на голове. Как писал один русский воевода в 1621 году: «…некрещеные вы, поганые хохлы, сатанины угодники, хамовы внучата…»[145]

Польский военачальник Ян Петр Сапега, разоривший Вязьму, штурмовавший Троице-Сергиевский монастырь и Москву, в 1611 году писал: «У нас в рыцарстве бо́льшая половина русских людей»[146]. Речь, разумеется, шла о «русских» западной Руси, а не о врагах-московитах.

Запорожские козаки составляли до двух третей войска гетмана Ходкевича, разбитого ополчением Минина и Пожарского в Московской битве (1–3 сентября (22–24 августа) 1612 года)[147]. Русские не особенно отличали этих «соплеменников» от настоящих поляков и литовцев, тем более что военная власть была в руках именно поляков-католиков, а также и полонизированных католиков-литовцев: Жолкевского, Сапеги, Ходкевича и самого короля Сигизмунда III, фанатичного католика, покровителя ненавистной для православных унии. Наконец, обычай носить чуб переняли и некоторые поляки.

Образ хохла-врага – безбородого, бритоголового оккупанта с чубом-хохлом – просуществовал недолго. Хотя украинские козаки продолжали воевать под польскими знаменами, их со временем перестали смешивать с «польскими людьми» или «литовскими людьми», а называли «литовской земли хохлачами» или «черкасами-хохлачами»[148]. Поскольку чуб был характерной чертой внешности запорожского козака и вообще украинца, то прозвище закрепилось. И уже в петровское время, в разгар Северной войны, русский офицер Левашов ответит украинцам, роптавшим на поборы и разорения от русских солдат: «Полно вам, б… дети, хохлы свои вверх поднимать! Уж вы у нас в мешке»[149].

Вообще именно в устах русского, «москаля» слово «хохол» и становилось или оскорблением, или насмешкой, которую украинцы воспринимали болезненно. Когда Карл XII пришел на украинские земли, то украинские козаки и крестьяне, не подчинившиеся Мазепе, начали против войск короля партизанскую войну. Захваченных в плен шведов передавали русским, и те будто бы снисходительно благодарили союзников – наливали чарку горилки и говорили: «Спасибо, хохленок!»[150] По крайней мере, так передает автор «Истории русов».

Один малороссиянин рассказывал в Мотронинском монастыре историю о хитрости украинских козаков, которые искали случай отличиться во время осады Очакова Потемкиным, но при этом очень берегли свои жизни. Потемкин, недовольный козаками, обратился к ним «по-московски»: «А что вы, хохлы?..» Недовольный рассказчик комментировал: «О, цур ему, что так негарно лается…» (ругается. – С. Б.)[151] Поэтому крестьяне-собеседники Кулиша отказались называть себя хохлами. Они даже обиделись: «Якиi ж ми Хохли?»[152]

Тем не менее Николай Костомаров писал, будто сами «южнороссы» (украинцы) нередко употребляют слово «хохлы», «не подозревая в нем ничего насмешливого»[153]. Костомаров был уроженцем Слобожанщины, где население было смешанным, а русские деревни стояли по соседству с украинскими, многие украинцы сами себя называли хохлами, ничуть не стесняясь[154].

Что там мужики, когда даже Александра Осиповна Смирнова-Россет охотно признавалась, что сама она «хохлачка», и спрашивала Гоголя: «точно ли вы русский или хохлик?»[155] Русские люди, от князя И. М. Долгорукого до И. С. Тургенева и С. Т. Аксакова, слово «хохол» употребляли охотно как синоним «малороссиянина».

Но «хохлы» жили и живут преимущественно в устной речи. А вот «черкасами» называли русинов-украинцев и в повседневной жизни, и в деловой переписке. Иногда писали о «запорожских черкасах»[156]. Даже после Переяславской рады русские люди не считали черкасов своими, по-прежнему смотрели на них, как на чужаков, ставили в один ряд с немцами. Недаром в царском указе от 1682 года «боярским людям» было велено не обижать, не оскорблять иностранцев: «…вам же с иноземцом, черкасом, немцом и иным никаким людем поносных никаких слов не говорить и ничем не дразнить!»[157]

Иностранному наблюдателю в XVII веке различия между восточными и западными русскими бросались в глаза больше, чем Герберштейну в начале XVI века. Английский врач Самюэль Коллинс, десять лет служивший при дворе Алексея Михайловича, не раз видел там и приезжих из страны, которую он называет Черкасией (Chirchass Land). Это название Коллинс вряд ли выдумал сам, скорее всего – почерпнул из разговоров русских людей. Коллинс решил, будто черкасы – «грубый и мрачный» народ «татарского племени». Различия между русскими из Москвы и русинами с Украины были столь велики, что два родственных славянских народа англичанин родственными не посчитал. Возможно, его ввели в заблуждение слухи о настоящих кавказских черкесах, которых русские и в XIX веке будут называть «татарами». Но из описания внешности, быта и нравов этих самых черкасов не остается сомнений, что Коллинс видел именно украинцев/русинов, а не кавказских черкесов/адыгов. Он даже делает важное уточнение: «Воинов они на своем языке называют казаками (Cossacks), почему ошибаются многие, считая казаков особенным народом»[158].

Во времена Петра Великого русские продолжали называть своих соседей «черкасами», что видно из многочисленных сохранившихся документов. Так, Иван Желябужский, русский дипломат и государственный деятель времен Алексея Михайловича, Федора Алексеевича, царевны Софьи и Петра Великого, называл Мазепу «черкасским гетманом»[159]. Феофан Прокопович в своей «Истории императора Петра Великого» использует эти слова как синонимы. Так, гетман Мазепа, по словам Феофана Прокоповича, был родом «Малороссийчик, или как просто зовут Черкасин»[160].

Слово это дожило до екатерининских времен. Новороссийский генерал-губернатор Синельников в деловых документах использовал понятие «черкасы» уже в восьмидесятые годы XVIII века[161]. Более того, даже в XIX веке оно было известно не одним лишь историкам. А. О. Смирнова-Россет поминает «черкасов с чубами» в письме к Константину Аксакову[162] и в своих автобиографических записках[163], хотя уже на рубеже XVII–XVIII веков слово «черкасы» заменялось входившими в употребления понятиями: «малороссияне», «народ малороссийский».

Народ малороссийский

Само понятие «Малая Россия» придумали греки. Так в первой половине XIV века Константинопольский патриарх и его приближенные называли земли «королевства русского» (то есть Галицко-Волынского княжества) и галицкой епархии.

В 1299 году, после нового разорения Киева татарами, митрополит Киевский и всея Руси Максим переехал в северо-восточную Русь, во Владимир-на-Клязьме. Тогда великий князь Галицкий Лев Данилович начал добиваться, чтобы в его землях создали новую митрополию. Добиться удалось только его сыну Юрию Львовичу в 1305 году. Так появилась новая митрополия – Галицкая. В ее юрисдикцию входили всего шесть из девятнадцати русских епархий. Не только северо-восточная Русь, но и Киев, Чернигов, Смоленск, Псков, Новгород – все эти епархии остались под властью митрополита Киевского и всея Руси. Русский историк Александр Соловьев предположил, что именно отсюда и появилось словосочетание «Малая Русь»[164]. Не «старшая» Русь и не «первоначальная», а всего лишь меньшая по размеру.

Новая митрополия просуществовала несколько лет – до смерти Нифонта, первого галицкого митрополита. Его преемник Петр был уроженцем галицкой земли, но жить предпочитал в северо-восточной Руси, дружил с московскими князьями. Он восстановил церковное единство Руси. Правда, споры о единстве и попытки разделить Киевскую митрополию будут идти еще долго и завершатся только в середине XV века, когда в Москве будет сидеть митрополит Московский и всея Руси, а в Киеве – митрополит Киевский и всея Руси.

Но в XIV веке понятие «Малая Русь» существовало в основном на бумаге, в переписке деятелей церкви. «Малой Русью» обычно называли только Галицию и Волынь. Иногда, правда, так обозначали вообще все западные русские земли, которые к концу века окажутся под властью поляков и литовцев. Сами русские в то время «малороссиянами» себя не называли. Только Юрий II Болеслав, последний правитель Галиции (сын князя Тройдена Мазовецкого и галицкой княжны), в 1331 году называл себя в грамоте к магистру Тевтонского ордена «природным князем всей Малой Руси»[165]. Малая Русь здесь – только земли его княжества. Польского короля Казимира Великого, которому и досталась Галиция, в канцелярии патриарха Константинопольского называли «королем Ляхии и Малой России»[166]. Но в XV веке наименование «Малая Русь» исчезает надолго. Возрождается оно только на рубеже XVI–XVII веков, когда на Западной Руси развернулась полемика вокруг унии. Интересно, что один из первых текстов, где упоминаются «христиане Малой Руссии», был составлен церковным писателем Иоанном Вишенским опять-таки в греческих землях – на Афоне[167].

Теперь Малой Русью называли все населенные русинами земли Речи Посполитой. Так, в 1643 году в типографии Киево-Печерской лавры напечатали текст молебна с поминанием святых, «в Малой России просиявших»[168].

Деятели церкви имели вес в тогдашнем мире. Не удивительно, что слова «Малая Русь» были хорошо известны и гетманам, и козацким полковникам. Уже в двадцатые годы XVII века запорожские козаки называли свое отечество «Малой Россией»[169]. В письме Богдана Хмельницкого к реестровому полковнику Ивану Барабашу, отправленном осенью 1647-го, то есть почти за полгода до восстания, говорилось о «правах и вольностях казацких и Малороссийских»[170].

После Переяславской рады страна перешла под власть московского царя, который даже сменил свой прежний титул («государь и самодержец всея Руси») на новый: «государь всея Великая и Малая Росии». Две Руси, западная и восточная, объединились. Казалось, естественно было бы сохранить за народом древнее русское имя, перестать называть московских русских «москалями» или «москвой», а западных русских (русинов) – «хохлами» и «черкасами», ведь и те, и другие – русские, Русь. Они исповедовали одну религию. Говорили хоть и на различных, но все-таки еще очень похожих языках[171]. Но не тут-то было. Различия между народами были слишком заметны. Оказавшись в одном государстве, русские и русины не могли больше называться одним именем. Простой народ сохранил прежние имена («хохлы», «москали»), но официальный язык требовал других слов. И здесь снова пригодилась «Малая Русь», включенная даже в титул государя.