Дорога скорби

– Хорошо. Где? Только не у меня в офисе. В вашем, наверное, тоже не стоит, если «Памп» гоняется за вами.

– А как насчет, скажем, бара в ресторане «Ле Меридиен» на Пикадилли?

– Не знаю такого.

– Тем лучше.

– Если мне понадобится что-то изменить, я могу позвонить вам на сотовый телефон?

– Всегда.

– Отлично. Увидимся завтра.

Я положил трубку и снова уселся в кресло. Чарлз посмотрел на сотовый телефон, который я на этот раз положил на стол рядом со стаканом, и задал напрашивающийся вопрос:

– Почему ты перезваниваешь им? Почему бы тебе просто не поговорить?

– Ну, эту штуку кто-то прослушивает.

– Прослушивает?

Я объяснил, что открытая радиопередача небезопасна, потому что позволяет всякому достаточно знающему и ловкому человеку слушать то, что для него не предназначено.

– И что тебя навело на эту мысль?

– Множество мелочей, которые недавно стали известны разным людям и о которых я с ними не говорил.

– И кто же это?

– Я точно не знаю. А еще кто-то залез в мой компьютер по сети. Кто – я тоже не знаю. Сейчас это на удивление легко – но опять же только для специалиста – взломать личные пароли и прочесть секретные файлы.

Слегка нетерпеливо Чарлз заметил:

– Компьютеры не по моей части.

– А мне пришлось научиться. – Я коротко усмехнулся. – Это не намного сложнее скачек с препятствиями в Пламптоне в дождливый день.

– Все, что ты делаешь, поражает меня.

– Я хотел бы остаться жокеем.

– Да, я знаю. Но даже если бы все было хорошо, тебе все равно пришлось бы вскоре оставить это дело, ведь так? Сколько тебе уже? Тридцать четыре?

Я кивнул. Скоро будет тридцать пять.

– Немногие жокеи продолжают выступать, став старше.

– Чарлз, вы делаете жизнь такой приятно простой.

– Ты приносишь больше пользы людям на своем нынешнем месте.

Чарлз имел обыкновение вести разговоры, вселяющие бодрость духа, когда считал, что мне это нужно. Однажды он сказал о том, что я похож на кирпичную стену, – когда замыкаюсь в себе и отгораживаюсь от всего света, дела плохи. Может быть, он и прав. Но по-моему, замкнуться в себе вовсе не означает отрешиться от внешнего мира. Даже если окружающие думают иначе.

Дженни, моя любимая и ныне бывшая жена, сказала, что не сможет с этим жить. Она хотела, чтобы я оставил скачки и стал помягче, а когда я не захотел – или не смог, – мы разошлись. Она недавно снова вышла замуж и на этот раз связала свою жизнь не с тощим темноволосым клубком комплексов, склонным к риску, а с мужчиной, который больше ей подходит, – надежным, седеющим, приветливым и незакомплексованным человеком с рыцарским званием. Дженни, воинственная и несчастливая миссис Холли, стала теперь безмятежно спокойной леди Вингхем. Ее фотография с сэром Энтони, красивым и довольным, стояла в серебряной рамке у Чарлза на столе рядом с телефоном.

– Как там Дженни? – вежливо спросил я.

– Прекрасно, – без выражения ответил Чарлз.

– Хорошо.

– По сравнению с тобой он человек скучный, – отметил Чарлз.

– Вам не следует так говорить.

– В своем собственном доме я могу говорить все, что мне заблагорассудится.

В согласии и взаимном удовольствии мы провели тихий вечер, течение которого нарушили только пять вызовов по моему сотовому телефону: всем с разной степенью безапелляционности требовалось узнать, где они могут найти Сида Холли. Каждый раз я отвечал:

– Это справочная служба. Оставьте номер своего телефона, и мы передадим ваше послание.

Все звонившие, кажется, работали в газетах, чем я был несколько озадачен.

– Не знаю, как они все разнюхали этот номер, – сказал я Чарлзу. – Он нигде не значится. Я даю его только тем людям, с которыми работаю, звонки которых не хочу пропускать, чтобы они могли связаться со мной днем и ночью. Я говорю им, что это личная линия связи только для них. Этот номер не указан на моей визитной карточке, его нет в моих записях. Я довольно часто переадресовываю на этот номер звонки со своего домашнего телефона, но сегодня я этого не сделал из-за Гордона Квинта. Так откуда половина газетчиков Лондона узнала номер?

– Как ты будешь это выяснять? – спросил Чарлз.

– Ну… думаю, что найму Сида Холли.

Чарлз засмеялся. Мне было немного не по себе. Кто-то прослушивал этот номер, а теперь кто-то его разгласил. Не то чтобы мои телефонные разговоры были совершенно секретными – я обзавелся номером с ограниченным доступом почти единственно ради того, чтобы телефон не жужжал без необходимости в самые ответственные моменты, – но теперь у меня было такое чувство, что кто-то умышленно оказывает на меня давление. Кто-то влез в мой компьютер – не очень глубоко, поскольку я знаю множество способов защиты. Кто-то достает меня через электронику. Выслеживает.

Довольно – значит довольно. Пять репортеров – это слишком. Сид Холли, как я сказал, займется решением этой загадки.

Миссис Кросс, домоправительница Чарлза, приготовила нам простой ужин и хлопотала вокруг меня, как наседка. С некоторым чувством вины я иногда находил ее заботы слишком назойливыми, но всегда посылал ей открытки ко дню рождения.

Я рано отправился в постель и, как всегда, обнаружил, что миссис Кросс зажгла в моей комнате свет, приготовила свежую пижаму и пушистые полотенца.

Какая жалость, что дневные неприятности нельзя забыть так легко.

Я разделся, почистил зубы и снял протез. Левая рука «кончалась» в четырех дюймах ниже локтя – привычно, но все же до сих пор напоминает об утрате.

Правая рука при каждом движении болела нестерпимо.

«Черт бы все побрал», – подумал я и провалился в сон.

Глава 2

Утро не принесло облегчения.

Я иногда пользовался услугами одной лондонской частной фирмы, которая предоставляла автомобиль с шофером, для того чтобы перевозить людей и вещи, которые я хотел укрыть от слишком любопытных взглядов. Поскольку обе руки у меня были не в порядке, я позвонил от Чарлза, с его безопасного телефона, своим друзьям в «Теле-Драйв»:

– Боб? Мне нужно попасть из места к северо-западу от Оксфорда в Кент, в Кентербери. По дороге сделать пару коротких остановок, а примерно во второй половине дня вернуться в Лондон. Это возможно?

– Давай адрес, – тут же сказал он. – Мы выезжаем.

Я позавтракал вместе с Чарлзом. Миссис Кросс на свой старомодный лад накрыла стол: тосты, кофе, каша и омлет. Чарлз не представлял себе утра без яиц. Он ел и смотрел, как я пью кофе, пользуясь только левой рукой. Зная мою нелюбовь к объяснениям, он не делал никаких замечаний касательно железных труб.

Он читал газету, которая, как он мне дал понять, сделала сенсацию из смерти Джинни Квинт. Две колонки занимала фотография, на которой Джинни улыбалась. Я постарался не думать о том, как она могла выглядеть после падения с шестнадцатого этажа.

Чарлз прочитал вслух:

– «Друзья говорят, что она была удручена предстоящим судом над сыном. Ее муж Гордон отсутствует». Другими словами, репортеры не могут найти его.

«Суровое испытание прессой, – подумал я. – Мучение последних нескольких дней».

– Как ты считаешь, Сид, – сказал Чарлз самым своим спокойным и вежливым тоном, – ярость Гордона была преходящей или… э-э-э… маниакальной?

– Я считаю, – повторил я за ним, – что не стоит судить так поспешно. Гордон, возможно, и сам этого не знает.

– Будь осторожен, Сид.

– Разумеется. – Я проанализировал впечатления, оставшиеся у меня от коротких секунд нападения на Пойнт-сквер. – Не знаю, где была Джинни, когда она выбросилась из окна, но не думаю, что Гордон был с ней. Я имею в виду то, что, когда он напал на меня, он был одет так, как одевался во время пребывания в деревне. Ботинки в грязи, вельветовые брюки, старая твидовая куртка, голубая рубашка с открытым воротом. А металлическая труба, которой он ударил меня… Это был не прут, а двухфутовый кусок стального столба, вроде тех, на которые крепят сетчатые ограды. Я видел в нем дырки для проволоки.

Чарлз выглядел изумленным.

Я продолжал:

– Думаю, что он был дома, в Беркшире, когда ему сказали о Джинни. Если бы я поискал в окрестностях, то нашел бы «лендровер» Гордона где-нибудь поблизости от Пойнт-сквер.

Гордон Квинт, хотя и был землевладельцем, сам работал на своих акрах. Он водил трактор, косил траву, вместе с работниками чинил изгороди, огораживал пастбища и прореживал лес, наслаждаясь как самим физическим трудом, так и удовлетворением от хорошо сделанной работы.

Я знал, что он к тому же любуется собой и ждет восхищения всех вокруг, включая Джинни. Ему доставляло удовольствие быть радушным хозяином, чтобы у его гостей не возникало сомнений в его превосходстве.

Человек, которого я видел на Пойнт-сквер, забыл все свои «помещичьи» манеры и был грубым, жестоким, разъяренным – и странным образом куда более естественным, чем тот Гордон, которого я помнил. Но пока я не узнаю наверняка, каким еще образом может проявить себя эта сторона его натуры, я постараюсь держаться подальше от труб и всех остальных сельскохозяйственных приспособлений, которые имеются у него под рукой.

Я сказал Чарлзу, что позвонил в «Теле-Драйв» и они за мной приедут. Он вскинул брови, и я объяснил ему, что вставлю цену в счет расходов.

– Каких таких расходов?

– А текущих, – ответил я.

– Миссис Фернс платит тебе? – нейтральным тоном спросил Чарлз.

– Уже нет.

– А кто тогда? – Ему нравилось, когда я получал прибыль. Я и получал, но он редко верил этому.

– Я не голодаю, – сказал я, глотая кофе. – А вы не пробовали добавлять три или четыре яйца в грибной суп? Получается грибной омлет, быстро и не так чтобы плохо.

– Отвратительно, – поморщился Чарлз.

– Все выглядит иначе, когда живешь один.

– Тебе нужно снова жениться. Как насчет той девушки, которая снимала квартиру вместе с Дженни в Оксфорде?

– Луиза Макиннс?

– Да. Я думал, что вы состояли в любовной связи.

Любовных связей больше не заводят. Слова Чарлза опоздали на полвека. Но хотя называлось это по-другому, само явление было вечным.

– Летний пикник, – сказал я. – Мороз убил его.

– Почему?

– Она испытывала ко мне скорее любопытство, чем любовь.

Он это хорошо понимал. Дженни рассказывала своей подруге обо мне так много и подробно и по большей части не в мою пользу, что – как я понял уже потом – подруге захотелось проверить информацию лично. Это была легкая пробежка от встречи до расставания. Приятно, но неглубоко.

Когда машина приехала, я поблагодарил Чарлза за то, что он приютил меня.

– В любое время дня и ночи, – кивнул он.

Мы расстались, как обычно, без рукопожатия. Все сказали взгляды.

Предоставив водителю выбирать путь по городку Кингстаун в Суррее от одной стоянки до другой, я купил шесть разноцветных париков в магазине подарков, а в зоомагазине – золотую рыбку в пластиковой банке. Вооружившись таким образом, я наконец прибыл к клинике для детей, больных раком, в которой находилась Рэчел Фернс.

Линда встретила меня с блестящими от слез глазами, но ее дочь была все еще жива. На самом деле во время одного из этих непредсказуемых колебаний, которые делают лейкоз похожим на непрерывный переход от надежды к отчаянию, Рэчел стало немного лучше. Она не спала – полусидела в постели – и обрадовалась моему приезду.

– Вы привезли золотую рыбку? – требовательно спросила она вместо приветствия.

Я показал на банку, покачивавшуюся в моей искусственной руке. Линда взяла ее, сняла водонепроницаемую крышку и показала дочери сверкающую черно-золотую рыбку, которая кружила внутри.

Рэчел смягчилась:

– Я назову ее Сид.

Некогда она была живым очаровательным ребенком со светлыми волосами, если судить по фотографиям. Теперь остались только огромные глаза и лысая головка. Апатия и анемия сделали ее пугающе хрупкой.

Когда ее мать впервые обратилась ко мне, чтобы я занялся расследованием нападения на пони Рэчел, болезнь девочки была в стадии ремиссии, дракон на время заснул. Рэчел стала для меня кем-то особенным, и я подарил ей аквариум с лампочками, аэрацией, водорослями, готическим замком, песком и сверкающими тропическими обитателями. Линда расплакалась. Рэчел часами наблюдала за жизнью своих новых друзей: одни прятались по углам, другие распоряжались всем. Половина рыбок носила имя Сид.

Аквариум стоял у Фернсов дома, в гостиной, и было неясно, увидит ли Рэчел нового Сида в компании ему подобных.

Именно там, в удобной среднего размера комнате с дорогими современными диванами, стеклянными столиками и цветными лампами от Тиффани, я впервые встретился со своими клиентами – Линдой и Рэчел Фернс.

В комнате не было книг, только несколько журналов, посвященных моде и лошадям. Светлые занавески в малиново-кремовую полоску, ковер с геометрическим узором в серых и желтовато-коричневых тонах, светло-розовые обои. Все это создавало впечатление некоторой несогласованности, что, вероятно, отражало характер хозяев. Состояние Фернсов не относится к числу «старых», решил я, но денег у них хватает.

Линда Фернс позвонила мне и упросила приехать. На пять или шесть пони в округе были совершены варварские нападения, и один из этих пони принадлежал ее дочери. Полиция не нашла преступников, прошел уже месяц, а ее дочь все еще очень подавлена, и – «пожалуйста, ну пожалуйста» – не смогу ли я приехать и посмотреть, нельзя ли помочь.

– Мне сказали, что вы – моя единственная надежда. Я заплачу вам, конечно заплачу. Я заплачу вам сколько угодно, если вы поможете Рэчел. Ей снятся кошмары. Пожалуйста!

Я назвал свой гонорар.

– Все что угодно, – обрадовалась она.

Пока я не приехал в деревню неподалеку от Кентербери, она не сказала мне, что Рэчел смертельно больна.

Когда я встретился с большеглазой лысой девочкой, она серьезно пожала мне руку.

– Вы правда Сид Холли? – спросила она.

Я кивнул.

– Мама сказала, что вы приедете. А папа сказал, что вы не работаете для детей.

– Иногда работаю.

– У меня отрастают волосы, – сказал она, и я увидел редкие светленькие завитки на бледном черепе.

– Я рад.

Она кивнула:

– Я частенько ношу парики, но они чешутся. Ничего, что я без парика?

– Ладно уж.

– У меня лейкоз, – спокойно сказала она.

– Вижу.

Рэчел изучала мое лицо – девочка выглядела старше своих лет, как и все больные дети.

– Вы найдете того, кто убил Силвербоя, правда?

– Я попытаюсь, – сказал я. – Как его убили?

– Нет-нет, – вмешалась Линда. – Не спрашивайте ее. Я расскажу вам. Она так волнуется. Просто скажите, что найдете этих свиней. Рэчел, возьми Пеготти в садик и покажи ему цветы.

Пеготти, как выяснилось, был довольным толстощеким младенцем, упакованным в коляску. Рэчел без возражений вывезла его в садик, и мы увидели в окно, как она знакомит его с азалией.

Линда Фернс посмотрела на них и заплакала.

– Ей нужна пересадка костного мозга, – объяснила она, пытаясь справиться с рыданиями. – Можно подумать, что это просто, но ей не смогли найти ничего подходящего, даже в международном регистре «Энтони Нолан траст».

– Простите, – не к месту сказал я.

– С ее отцом мы в разводе, – продолжила Линда без тени горечи. – Развелись пять лет назад, и он снова женился. Такое бывает.

– Да.

Я приехал в дом Фернсов в начале июня, стоял солнечный день, напоенный сладким запахом роз, – совсем не время для ужасов.

– Шайка вандалов, – сказала Линда с яростью, от которой содрогнулась всем телом. – Они покалечили множество пони в Кенте… и у нас в округе… бедные детишки входили в загоны и обнаруживали, что их любимые пони изранены. Что это за сумасшедшие могли ослепить бедного беззащитного пони, который никому не причинил никакого зла? Три пони были ослеплены, другим воткнули ножи в задний проход. – Она смахнула слезы. – Рэчел была потрясена. Все дети в округе безутешно плакали. А полиция не может найти тех, кто это сделал.

– Силвербоя ослепили? – спросил я.

– Нет… нет… хуже… Для Рэчел это куда хуже. Она нашла его, понимаете… возле загона… – Линда всхлипнула. – Рэчел хотела спать во временном стойле… на самом деле это просто навес. Она хотела спать там и чтобы Силвербой был привязан рядом, а я ей не разрешила. Она больна уже почти три года. Это такая страшная болезнь, и я чувствую себя такой беспомощной… – Она вытерла глаза салфеткой, вынув ее из полупустой коробки. – Рэчел говорит, что это не моя вина, но я знаю – она думает, что Силвербой остался бы жив, если бы я позволила ей спать там.

– Что с ним случилось? – спросил я нейтральным тоном.

Линда жалко кивнула, не в силах говорить. Она была симпатичной женщиной старше тридцати – стройная фигура, ухоженные короткие светлые волосы, образец здоровой и красивой женщины с журнальной обложки. Только тоска во взгляде и сотрясающая ее время от времени дрожь свидетельствовали о постоянном напряжении.

– Рэчел пошла туда, – наконец сказала Линда. – Хотя было очень холодно и начинался дождь… февраль… Она всегда ходила проверить, чтобы его поилка была полной, чистой и вода не замерзала… Я одела ее потеплее, закутала шарфом и надела теплую шерстяную шапку… Рэчел прибежала обратно с криком… она кричала…

Я ждал, когда Линда справится с невыносимыми воспоминаниями.

– Рэчел нашла его ногу, – решительно выпалила Линда.

Наступила тишина – как отголосок оглушающего неверия того страшного утра.

– Это было во всех газетах.

Я кивнул. Я читал – несколько месяцев назад – об ослепленных пони в Кенте. Я тогда был занят и потому невнимателен – не запомнил ни имен, ни деталей, даже не отметил, что у одного пони отсекли ногу.

– После того как вы позвонили мне, – сказал я, – я выяснил, что не только здесь, в Кенте, было совершено примерно полдюжины актов вандализма против пони и лошадей на пастбищах.

– Я читала о случае с лошадью в Ланкашире, но спрятала газету, чтобы Рэчел ее не увидела. Каждый раз, когда ей что-то напоминает о Силвербое, ей неделями снятся кошмары. Она просыпается вся в слезах. Прибегает ко мне в постель, дрожит и плачет. Пожалуйста, ну пожалуйста, выясните зачем… найдите кто… Она так больна… и хотя сейчас у нее ремиссия и она может жить нормально, это почти наверняка ненадолго. Врачи говорят, что ей нужна пересадка.

Я спросил:

– Рэчел знает каких-нибудь других детей, у которых пострадали пони?

Линда покачала головой:

– Полагаю, большинство из них – члены Пони-клуба, но Рэчел не очень хорошо себя чувствует, чтобы посещать его. Она любила Силвербоя – его подарил ей отец, – но все, что она могла, – это сидеть в седле, когда мы водили его под уздцы. Он был милым спокойным пони, очень симпатичным – серый с дымчатой гривой. Рэчел назвала его Силвербой, Серебряный, но у него было длинное имя, записанное в родословной. Ей нужно было кого-то любить, понимаете, и она так хотела пони.

– Вы сохранили какие-нибудь газеты, которые писали о Силвербое и других пострадавших пони? Я могу взглянуть на них?

– Да, – неуверенно ответила она. – Но я не вижу, чем это может помочь. Полиции не помогло.

– Эти газеты дадут нам отправную точку, – сказал я.

– Ну тогда ладно.

Она вышла из комнаты и вскоре вернулась, неся маленький синий кейс, размеры которого как раз позволяли уместить его под сиденьем в самолете.

– Все здесь, – сказала она, протягивая мне кейс. – Включая запись телепрограммы, на которой были мы с Рэчел. Не потеряйте, ладно? Мы никогда ее не показываем, но я не хотела бы ее потерять. – Она сморгнула слезинку. – Это был единственный проблеск в том кошмаре. Эллис Квинт приехал, чтобы встретиться с детьми, и был очень мил. Рэчел его любит. Он такой замечательный.

– Я его довольно хорошо знаю, – сказал я. – Если кто умеет утешать детей, так это он.

– Он действительно приятный человек.

Я взял синий кейс, заключающий в себе тяжесть множества маленьких трагедий, в Лондон и провел несколько часов, с негодованием читая рассказы о нанесенных пони увечьях, которые должны были просто сводить с ума обнаруживших их детей.

Двадцатиминутная видеозапись показывала Эллиса Квинта во всем блеске: мягкий, сострадательный целитель невыносимых печалей, чувствительный, заботливый комментатор, побуждающий полицию отнестись к этим преступлениям серьезно, как к убийствам. Я подумал: как хорошо он умеет добиваться нужной реакции зрителей. Он обнимал Рэчел и говорил с ней без сентиментальности и до самого конца программы, когда детей уже не было на экране, не сказал ничего о том, что для Рэчел Фернс утрата пони – это еще один нестерпимый удар в ее жизни, и без того тяжелой.

Для участия в программе Рэчел выбрала симпатичный светлый парик, в котором выглядела так же, как и до химиотерапии. Как завершающий драматический штрих Эллис показал на несколько секунд фотографию безволосой и хрупкой Рэчел – опустошающе горький финал.

Я не видел программу, когда она выходила в эфир в марте, – я был тогда в Америке и пытался разыскать скрывающегося владельца лошади, который не уплатил по совершенно чудовищному счету. Так или иначе, я не видел многих программ Эллиса – его двадцатиминутное шоу показывали два раза в неделю в составе часовой программы спортивных новостей, так что Эллис появлялся на экране слишком часто, чтобы каждое его явление приветствовать фанфарами.

Встретив Эллиса на скачках, как обычно, я рассказал ему о звонке Линды Фернс и спросил, не разузнал ли он чего нового о кентских пони.

– Сид, дружище, – улыбнулся он, – все это было несколько месяцев назад, так?

– Пони калечили в январе и феврале, а твоя программа вышла в марте.

– А сейчас у нас июнь, верно? – Он покачал головой без огорчения или удивления. – Ты же знаешь, на что похожа моя жизнь. У меня есть специальные люди, которые разыскивают для меня разные истории. Телевидение – это ненасытная прорва. Конечно, если бы с этими пони что-нибудь прояснилось, я бы сказал и непременно сделал бы продолжение, но мне ничего не известно.

– Рэчел Фернс, девочке, больной лейкозом, до сих пор снятся кошмары.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Notes

1

Джон Доу – воображаемый истец в судебном процессе, юридическое лицо имярек, простой гражданин.

2

Лохинвар Молодой – герой поэмы В. Скотта «Дева озера».