Восемь лет среди пигмеев

Энн Патнэм

Восемь лет среди пигмеев

© ООО «Издательство «Этерна», издание на русском языке, 2022

Предисловие

Книга, которую вы держите в руках, это переиздание настоящего сокровища из старого шкафа. В 1961 году, во времена, когда телевидение только начиналось, а Интернета не было и в помине, в СССР опубликовали тоненькую книжку Энн Патнэм в бумажной обложке – «Восемь лет среди пигмеев».

Энн Патнэм (1911–1967) не была ученым-этнографом, она была художницей из Нью-Йорка. Она описала людей, о которых практически ничего не знали европейцы. Жизнь африканского пигмейского племени, прочувствованная «изнутри», произвела тогда неизгладимое впечатление на читателя и сегодня никого не оставит равнодушным.

В 1945 году Энн познакомилась со своим будущим мужем Патриком Трейси Лоуэлл Патнэмом, позже они переехали в Бельгийское Конго[1]. Патрик изучал антропологию в Гарварде и в тридцатых годах организовал так называемый лагерь Патнэм (Camp Putnam) на краю тропических джунглей на реке Эпулу, впадающей в Итури – приток Конго, неподалеку от места проживания пигмеев. Лагерь не только принимал европейских туристов, которые искали экзотических африканских впечатлений, но там проводилась большая работа по оказанию медицинской и юридической помощи местным жителям, а также туда регулярно приезжали изучать пигмеев антропологи и этнографы. Так, например, среди исследователей, посещавших лагерь Патнэм, был знаменитый антрополог Колин Тернбулл, основатель этномузыкологии.

Энн и Патрик потратили годы на изучение и описание пигмеев. Еще они собирали предметы африканского искусства, включая маски, многие из которых позже стали частью коллекции Американского музея естественной истории в Нью-Йорке. Патрик Патнэм умер в 1953 году в возрасте 49 лет. Энн оставалась руководить лагерем еще в течение нескольких лет. После ее возвращения в Нью-Йорк в 1958 году лагерь Патнэм был закрыт.

Эта книга не научный труд. Американский журналист А. Келлер литературно обработал записи, которые Энн делала во время пребывания в Конго. Год издания английского первоисточника – 1954-й. На тот момент Энн Эйснер Патнэм действительно провела с пигмеями в Конго восемь лет. Проведет еще четыре, но об этом, к сожалению, напишет не книгу, а лишь одну статью: «My Life with Africa's Littlest People», The National Geographic Magazine, Feb. 1960.

Пигмеи – самый маленький народ на планете, состоящий из нескольких народностей. Рост взрослого мужчины обычно не превышает 145 см, а женщины – 133 см. У них очень небольшая продолжительность жизни, и люди, дожившие до 40 лет, считаются настоящими долгожителями. Соответственно, и потомством они обзаводятся рано – в пятнадцатилетнем возрасте.

Вообще, греческое слово «пигманой» буквально означает «люди величиной с кулак». Так назывались в мифологии древних греков сказочные карлики, обитавшие в Африке. В «Илиаде» описывается битва карликов с журавлями. В легенде о Геракле рассказывается: когда герой победил ливийского великана Антея, сына Земли, и отдыхал после боя, пигмеи, жившие якобы в земле, выползли из своих нор и напали на спящего. Эти эпизоды изображены в росписях на вазах.

Энн у мольберта

Вероятно, мифы о пигмеях складывались под влиянием отрывочных сведений, доходивших до эллинов из Древнего Египта. В надписи эпохи Древнего царства (в Египте), относящейся к III тысячелетию до н. э., сообщается, что вельможа Хирхуф привез из похода на юг молодому фараону маленького человечка. Это самое древнее упоминание о пигмеях. Позднее были и другие.

Долгое время рассказы о пигмеях считали вымыслом. В 70-х годах XIX века исследователь Африки Г. Швейнфурт, путешествуя в верховьях рек Нила и Конго, встретил одно из племен малорослых африканцев, акка, и дал науке первые достоверные сведения о считавшихся ранее сказочными пигмеях. В начале 80-х годов пигмеев видел русский исследователь В. Юнкер, кратко описавший их в своем «Путешествии по Африке». Через пять лет после него Г. Стэнли во время своего путешествия по Конго побывал в тех местах, где происходили события, описываемые в настоящей книге. Долгое время описание Стэнли было основным источником сведений о жизни малорослых африканцев.

В древности пигмеи были широко расселены в Центральной Африке. Ныне сохранилось несколько групп племен пигмеев – это племена эфе, акка, бамбути; к последним принадлежат пигмеи, описанные в этой книге. Пигмеи говорят на языках живущих по соседству с ними высокорослых африканцев группы банту. Ближайшими соседями пигмеев бамбути являются бабира, одно из племен банту, на языке которых – кибира – и говорят бамбути. Энн Патнэм изучила язык кингвана, на котором говорили пигмеи, жившие в районе лагеря, и это дало ей возможность свободно общаться с местными жителями.

Само собой разумеется, что некоторые формулировки Патнэм по сегодняшним меркам выглядят неполиткорректно. Например, в тексте часто употребляется слово «негр», поселение банту она называет «негритянской деревней» и т. п., но в русском языке это слово совершенно лишено негативных расистских коннотаций.

Будучи американской женщиной и художницей, Энн сосредоточилась на культурных и эстетических ценностях, а ее вера в свободу и равенство привнесла эксцентричный взгляд в колониальный контекст. Мужественное, дружелюбное и самоотверженное поведение Энн и Патрика Патнэм в столь непривычных, опасных и тяжелых для западного человека условиях снискало им доверие, любовь и уважение пигмеев и других африканцев. В наше время, когда доступно очень много информации и мир открыт для путешествий, Африка остается во многом непознанным континентом. Поэтому вы оцените неоспоримые познавательные достоинства этой удивительной книги.

Издатель

Глава первая

Леопард-людоед – Гибель и похороны Уканы

Уже совсем рассвело, когда я услышала крики. Затем раздались шаги на веранде, и чей-то голос произнес:

– Мадами, здесь женщина, на которую напал леопард…

Так случается в Конго. Тишина, мир, спокойствие внезапно сменяются ужасом, трагедией, смертью. Выглянув, я увидела большую толпу низкорослых людей – пигмеев, мужчин и женщин, окруживших поставленные на пол веранды носилки, сделанные из одеяла и ветвей лианы. Страшную картину представляла беспомощная фигура женщины, лежавшей на носилках. Она лежала боком, в ее широко раскрытых глазах застыл ужас; маленькие руки были прижаты к животу, разодранному когтями леопарда. Одеяло пропиталось кровью. Среди всех собравшихся людей лишь она одна сохраняла спокойствие.

– Агеронга, – обратилась я к одному из слуг, – ступай за Патом. Скажи ему, чтобы скорее шел сюда.

Мой муж прибежал со всем необходимым для оказания первой помощи. При его приближении пигмеи разбежались, подобно перепелам, вспугнутым собакой. Они столпились во дворе около веранды. Пат склонился над раненой женщиной. Он работал, не меняя ее положения. При слабом утреннем свете Пат пытался как-нибудь залатать страшно обезображенное тело и остановить кровотечение. Не будучи врачом, он обладал, однако, большими познаниями в медицине.

Даже хирург, работающий в современной операционной, не смог бы привести в прежнее состояние это изуродованное тело. Пат с особой тщательностью продезинфицировал рану и обильно посыпал ее стрептоцидовым порошком. Теперь надо было ждать. Как ребенка, поднял он женщину, осторожно внес ее в дом и положил на кровать. Я слышала, как Пат ругался тихим голосом, проклиная отсутствие сыворотки и аппарата для переливания крови. Соорудив нечто вроде прибора из бутылки с трубкой, он начал вводить раненой в вену физиологический раствор. Потом, приподняв и поддерживая одной рукой голову женщины, заставил ее выпить воды. Необходимо было вернуть организму некоторое количество жидкости: слишком много было потеряно крови. В течение двадцати минут Пат сделал все, что мог, чтобы спасти жертву леопарда. Затем накрыл раненую одеялом и вышел на веранду.

– Кто эта женщина? – спросил он пигмеев.

Ответил Фейзи, маленький бородатый старейшина из деревни пигмеев:

– Это Укана, жена Сиконы.

– Как это случилось?

– Она готовила на завтрак маниоку[2], – отвечал пигмей. – Вместе с ней у огня находился Сикона. Затем она пошла за чем-то в хижину. Сикона направился чинить свою охотничью сеть. Вдруг из леса выскочил леопард. Одним прыжком он перепрыгнул через Сикону и проник в хижину. Укана пронзительно вскрикнула, когда хищник прыгнул на нее, и кричала до тех пор, пока не вбежал Сикона. Не знаю, что испугало леопарда, то ли громкие крики женщины, то ли появление Сиконы с копьем, только зверь оставил свою жертву и выскочил наружу. Вокруг толпились люди, но зверь не обратил на них никакого внимания. Он скрылся, прежде чем кто-либо успел метнуть копье.

Все это Фейзи рассказал на языке кингвана. Его лицо морщилось, словно от боли, когда он подбирал нужные слова, как будто они имели острые углы или были слишком велики. Его родным языком был кибира, а суахили или кингвана, на котором белые обычно объясняются с обитателями Конго, давался ему нелегко. Раза два от возбуждения он переходил на кибира, и нам приходилось лишь догадываться о том, что он хотел сказать. Пат вошел в дом, чтобы посмотреть, как чувствует себя женщина. Фейзи перевел на меня взгляд своих странных, окруженных морщинистыми складками глаз. Я знала его уже четыре года. Чувство восхищения, которое он мне внушал, я питала к очень немногим людям, встречавшимся мне в жизни.

– Мадами, – спросил он, – она умрет?

– Никто не может знать это сейчас, – ответила я. – У нас имеется сильное лекарство, но Укана тяжело ранена.

Фейзи повернулся и побрел прочь. Его крошечное, шоколадного цвета тело обмякло, словно от страшной усталости. Некоторые пигмеи пошли вслед за ним, другие остались. Только теперь я услышала сильный шум – это пигмеи били в барабаны, кастрюли и деревянные ведра. Они надеялись таким путем прогнать леопарда, полагая, что он все еще скрывается рядом в зарослях.

Это оказалось свыше моих сил. В горле у меня пересохло; ноги подкашивались, точно они превратились в студень или желе. После четырех лет, проведенных в глубинном районе Конго, я по-прежнему оставалась белой женщиной, подверженной всем страхам, свойственным любой женщине на моей родине. «Глупая Энн Патнэм, – спрашивала я себя, – зачем ты приехала в Африку?»

Мне всегда нравились только те животные, которые обитали в Центральном зоопарке. Уже там мне становилось страшно при одной мысли о том, какое зло они могут причинить на воле. Я наблюдала тогда, как большие кошки после бесконечного ряда тщетных попыток вновь и вновь стремились вырваться на свободу. А сейчас где-то совсем недалеко, в лесу за лагерем, бродит леопард, жаждущий человеческого мяса.

К счастью, мне некогда было долго жалеть себя. Женщина попросила пить, и я поспешно стала заваривать чай. В это время в кухню вошел Пат и сказал, что у пострадавшей продолжается внутреннее кровоизлияние.

– На пятьдесят километров вокруг нет ни одного человека, который мог бы помочь ей, – сказал он.

– Тебе незачем оправдываться, – ответила я. – В определенных случаях даже лучшие хирурги бывают беспомощными.

– Черт с ними, с лучшими хирургами, – вспылил он. – У нас нет даже плохого.

Не отдавая ясного отчета в том, что делаю, я, помнится, выслала к дороге на велосипеде служившего у нас в гостинице негра Агеронгу, надеясь, что он сможет на попутной машине добраться до Мамбасы и вызвать врача миссии, доктора Вудхэмса.

Однако было мало надежды, что в столь раннее время Агеронге попадется какой-либо попутный транспорт. Кроме того, я знала, что, если даже Агеронга и доберется на велосипеде до Мамбасы, врач приедет слишком поздно.

Когда чай был готов, я налила чашку, остудила и отнесла Укане.

Приподняв ее, чтобы напоить, я невольно обратила внимание, какая она маленькая и легкая. Пила Укана с жадностью. На глазах у нее были слезы.

– Мне очень жаль, что я беспокою Мадами, – прошептала она. – Я совсем не хотела этого.

Ее мужество и чувство собственного достоинства заставили меня устыдиться своих страхов. Немногие цивилизованные женщины помнили бы о хороших манерах, вырвавшись из лап леопарда.

Когда я заглянула к Укане в другой раз, она тихо проговорила:

– За что меня сглазили? Ведь я никому не причинила зла.

И на самом деле, для Уканы все происшедшее с ней не было несчастным случаем. Нет, это было делом кого-то с «дурным глазом». Сначала я подумала: «Какое невежество, какое суеверие».

Потом мне на память пришли образованные люди, которые прогоняют черных кошек со своей дороги и бросают соль через плечо. Я вспомнила витиеватые узоры, намалеванные на амбарах немцев в Пенсильвании для того, чтобы отвести колдовство. Чем отличались они от Уканы?

Мы периодически делали женщине вливания физиологического раствора, чтобы поддержать ее силы. Обкладывали ее горячими кирпичами – Укана казалась такой холодной. Затем мы укрыли ее еще несколькими одеялами, но женщину продолжало лихорадить. Она дрожала так, словно тропическая жара Конго внезапно сменилась леденящим холодом.

Незаметно пролетали часы. Для умирающего человека время течет иначе. Укана знала, что оно уходит слишком быстро.

– Если бы Вудхэмс был здесь, она, возможно, имела бы один шанс из тысячи, – сказал Пат, вытирая пот с лица, – но я не уверен, что это был бы верный шанс. Ее кишки разорваны в клочья. У женщины есть и другие внутренние повреждения, но какие – я не могу понять.

В каждом окне дома виднелись головы двух-трех пигмеев. Лица их были странно неподвижны и торжественны. Лучи послеполуденного солнца окрасили лес за их головами в розоватые и красновато-коричневые тона. Из леса доносился звук барабанов: это пигмеи всё еще отпугивали леопарда-людоеда. Когда я бежала к госпиталю за медикаментами, то заметила, что меня сопровождают пигмеи. Каждый из них был вооружен копьем или луком со стрелами. Ужас застыл в их глазах. Никто не приказывал им охранять меня. И я подумала о том, как им, должно быть, страшно и как самоотверженно они поступают.

Бельгийская администрация в Конго никогда не разрешала пигмеям иметь современное оружие. Я не могла понять почему. Пигмеи должны охотиться, защищать себя и охранять свои дома и семьи. Но у них нет для этого более «современного» оружия, чем копья, лук и стрелы. Как они выжили – остается тайной, одной из многих тайн Конго.

Состояние женщины не улучшалось. Становилось все более очевидным, что у жертвы леопарда парализовано все тело ниже плеч. Пат высказал предположение, что у нее сломан позвоночник. Он сменил повязки и дал ей морфий, чтобы ослабить усиливавшуюся боль. Говорить Укана не могла, но выражение ее глаз, следивших за каждым его движением, не оставляло никакого сомнения в том, что она испытывала очень сильную боль и знала, что он один может облегчить ее страдания.

Несколько пигмеев медленно побрели в свою деревню. Но большинство их осталось, одни расположились внутри дома, другие – снаружи. Они сидели на корточках, наблюдая за каждым нашим движением, очевидно убежденные, что страдающая родственница или подруга нуждается в их близком соседстве. В два часа ночи Пат дал Укане новую дозу морфия.

– Больше я ничего не в силах сделать, – сказал он. – Мы можем немного вздремнуть.

Утром она была еще жива. Глаза ее, точно кусочки слюды, выделялись на красновато-коричневом, цвета жидкого шоколада лице. Пат осмотрел ее раны и перевязал их. Затем он отправился договориться с вождями соседних племен о том, что необходимо вырыть ямы и подготовить другие ловушки для поимки леопарда.

Это выглядело так, как будто он взял перо и подписал смертный приговор Укане. Мне стало ясно: он понял, что больше уже ничего не сможет сделать для несчастной женщины, и решил предотвратить новые жертвы. Если у меня до этого и были какие-то надежды, то теперь они исчезли. Укана умирала.

Как раз в это время к дому подъехали два человека. Это были белые люди, участники какой-то экспедиции, которая изучала змей и других пресмыкающихся. Перед этим они провели у нас несколько дней и теперь хотели переночевать. Я отвела их в сторону и стала объяснять, почему не могу пригласить их в дом. В этот момент страшный вопль разорвал тишину. Он то усиливался, то замирал и бил по ушам, точно море о скалы, отступая, чтобы ударить с новой силой. Он проникал в душу и холодил сердце.

Мы вошли в комнату, где торжествовала смерть, и посмотрели на Укану, маленькую, спокойно лежавшую на большой кровати. Вокруг теснились ее родственники, напоминавшие негритят, от которых их отличали лишь бороды у мужчин и вполне развитые груди у женщин.

Я узнала Сейла, у которого было шестеро внуков; невозмутимого философа Херафу; преданного бесстрашного Фейзи, самого уважаемого из старейшин в деревне пигмеев. Мне было тяжело смотреть на них. Судя по их скорби, умершая женщина была особенно любима. Херафу ожесточенно теребил свою жидкую бороду.

– Мадами, – сказал он низким голосом, свойственным этим маленьким людям, – это горький день для нас. Укана была хорошая женщина и слишком молода для того, чтобы умирать. Но было бы еще тяжелее, если бы вы винили в этом себя или бвана[3]. Ведь это дело болози, дурного глаза. А что может сделать ваше лекарство против дурного глаза?

Здесь, на расчищенном от леса участке, где у нас с Патом имелась небольшая гостиница, полевой госпиталь и амбулатория, нам приходилось отчаянно бороться против страшных тайн и всех неясных и безымянных страхов Конго.

У нас были и пенициллин, и морфий. Имелся у нас и старенький «шевроле», который двигался, когда был «в настроении». Мы имели и консервированные продукты на крайний случай, и штормовые фонари, и американские журналы всего лишь трехмесячной давности. Но за пределами нашего участка был лес Итури – чужой, неумолимый, угрожающий.

Я страстно желала сказать этим маленьким людям, как сильно сочувствую их горю. И я сумела бы это сделать, так как хорошо знала кингвана, но в горле у меня пересохло и я не смогла вымолвить ни слова. Я села и зарыдала, как ребенок, а пигмеи обернули умершую кусками материи и понесли через лес в свою деревню. Рыдания их, то усиливаясь, то замирая, звучали все глуше и глуше, теряясь среди гигантских деревьев.

В течение этого и следующего дня слышались звуки пил и молотков: близ госпиталя строилась ловушка для леопарда-людоеда. За строительством наблюдал Пат. В течение двадцати лет пребывания в Конго он приобрел много удивительных навыков. В соседних деревнях тоже были заняты постройкой ловушек. Одни рыли ямы на звериных тропах. Покончив с этим делом, они замаскировали ямы ветвями и протащили около них туши убитых животных, чтобы привлечь леопарда и устранить запах человека. Другие соорудили ловушки, похожие на клеть, вроде нашей, расположенной у госпиталя. Та, которую построили мы, представляла собой огромную клеть из бревен, связанных веревками и ветвями лиан. Она имела две секции, наглухо отгороженные одна от другой. В одной из них находилась приманка – несчастный старый козел. Другая секция имела люк, который при помощи хитроумного устройства должен был захлопнуться, как только леопард, пробираясь к козлу, войдет в клетку. Ловушка строилась основательно, так как леопард – сильное животное. Из всех хищников, относящихся к этому семейству, леопард, вероятно, наиболее опасен. Мускулы его подобны стали. Хотя вес самого крупного самца не превышает семидесяти пяти килограммов, он так силен, что, убив антилопу, может втащить ее на дерево на высоту шести метров. Его когти не могут разорвать только самые прочные веревки или лианы.

Устав от постоянного возбуждения, я вышла поработать в огороде. Себе я объяснила это тем, что сорняки разрослись и заглушили бобы и перец. На самом деле я просто должна была чем-то заняться, чтобы обрести необходимое душевное равновесие. Два пигмея с луками и стрелами выполняли при мне обязанности часовых. Видит бог, они были бы слабой защитой, но я все-таки чувствовала себя лучше под их охраной.

С наступлением сумерек я стала так нервничать, что оставаться вне дома больше не могла. Пигмеи тоже проявляли беспокойство, по мере того как тени удлинялись. Когда мы возвращались в лагерь, нам казалось, что глаза тысяч леопардов следят за каждым нашим шагом.

Сумерки в Конго не приносят мира и спокойствия. Об их наступлении сразу возвещают нестройные звуки из джунглей. Концерт насекомых, начинающийся там, напоминает настройку сразу всех инструментов китайского оркестра. Кажется, что древесные кузнечики, сверчки и сотни других насекомых взлетают в небо именно при заходе солнца. Совы, аисты и другие птицы, а также различные животные фыркают, чихают, кричат, воют, лают, начиная ночные поиски пищи. Становится так же шумно, как в Нью-Йорке, но шум этот совсем особенный.

Летучие мыши, обитатели банановых деревьев, в этот вечер особенно шумели. Они летали низко над поляной и строениями, неустанно крича свое «гонк-гонк-гонк». Две из них, непрерывно перекликаясь с летавшими собратьями, забрались на крышу нашего дома, чтобы свить там гнездо.

Когда наступила полная темнота, симфония окончилась. На землю опустилась тишина. На всем пространстве от берегов реки Эпулу до отдаленных участков леса царило почти полное безмолвие. Лишь изредка животные, достаточно сильные, чтобы отважиться выдать свое присутствие, вызывающе ревели на своих врагов. Более слабые обитатели тропического леса в страхе хранили молчание.

Мы поужинали. Аппетит у меня был испорчен мыслями о бедном старом козле, находившемся в ловушке в качестве приманки. Но ни в эту ночь, ни на следующую ничего не случилось: козел был жив и здоров, а другая половина клетки пуста.

Как только рассвело, пигмеи в деревне начали похоронный танец. Весь день гремели барабаны, и пигмеи в монотонном пении изливали свою печаль. Прибыли два бельгийских чиновника, которые позавтракали, выпили пива и принялись за составление отчета о нападении леопарда. Только они уехали, как в дом стремительно вбежала группа пигмеев с известием о леопарде. Пигмеи рассказали, что шли в деревню Банадигби, где жили родственники умершей женщины. Вдруг один из них заметил, что кто-то движется в зарослях болотной травы. Затем все увидели голову животного. Хотя пигмеи были вооружены копьями и луками, они понимали, какой опасности подвергались, находясь в высокой траве. Поэтому они поспешно выбрались из зарослей и вернулись домой.

Все надеялись, что леопард уйдет, если его как следует напугать. Пат снял с вешалки свое ружье и принес из чулана патроны. Уже более пяти лет он охотился только за микробами. Из-за большой влажности воздуха все его охотничье снаряжение пришло в негодность: ружье покрылось ржавчиной, патроны разбухли, порох отсырел. Пат рассердился и стал ругать климат, который, дай ему только время, может превратить железо в труху, а сталь сделать похожей на старую кожу. Затем, поняв, в какое дурацкое положение он попал из-за того, что не сможет причинить никакого вреда леопарду, он посоветовал пигмеям бить в барабаны, собрал нескольких человек и направился с ними строить новую западню возле деревни Банадигби.

– Терпеть не могу рисковать этими превосходными козами в качестве приманок, – сказал он, прежде чем уйти, – но мы сделаем доброе дело, если поймаем кошку. Не могу я сидеть сложа руки и ждать другого нападения.

Охотничий азарт достиг апогея, однако меня он не захватил. Участвовать в поимке леопарда я не собиралась. Все, о чем я мечтала, – это не выходить из дому до тех пор, пока он не будет пойман.

Пат и сопровождавшие его люди возвратились к вечеру. Это немного успокоило меня. Когда мы ложились спать, я слышала, как испуганно блеял козел в клетке у госпиталя. Трудно было сказать, чуял ли он леопарда или просто чувствовал себя одиноко там, в кромешной тьме.

Неделя прошла спокойно. К пигмеям вернулось их обычное веселье, они вновь ходили охотиться с сетями и не встречали больше следов леопарда. Я полола огород без охраны, которая теперь стала излишней. Однако Пат по-прежнему оставлял в ловушках приманки. То же самое делали и местные жители.

Я была еще сравнительно плохо знакома с жизнью в джунглях, пигмеи же вообще не любят вспоминать в течение продолжительного времени о неприятных вещах, поэтому мы надеялись, что леопард ушел в поисках более богатой добычи. Но Пат и жившие в нашей округе банту имели особое мнение на этот счет. Они надеялись на лучшее, но готовились к худшему.