Полная версия
Андрей Белый: между мифом и судьбой
Алконост [Сборник памяти В. Ф. Коммиссаржевской]. СПб., 1911. Кн. 1
О влиянии васнецовских образов Бельский, естественно, не говорит ни слова. Однако при изображении Сирина и Алконоста он сознательно или уже привычно их противопоставляет, причем именно по тому же принципу, который был предложен автором картины «Сирин и Алконост».
«Голос Сирина» объявляет, что он есть «птица радости»:
Птица Сирин я,Птица радости;А кому пою,Будет вечно жить.А «Голос Алконоста» сообщает о себе прямо противоположную информацию:
Есмь я птица милости;Алконост зовомая;А кому пою,Тому смерть пришла520.Примечательно, что васнецовская дефиниция в опере развивается и доводится, можно сказать, до логического конца. Если художник остановился на противопоставлении Сирина и Алконоста как птиц радости и печали, то авторы оперы пошли дальше, превратив птицу радости в вестника вечной жизни, а птицу печали – в вестника скорой смерти.
Полностью воспроизводится васнецовская парадигма (радость, печаль, вещий дар) в предисловии (от издателей) к сборнику памяти В. Ф. Коммиссаржевской, выпущенному в Санкт-Петербурге в 1911 году Передвижным театром П. П. Гайдебурова и Н. Ф. Скарской. Естественно, как и в большинстве других случаев, отсылка в предисловии дается не к картинам Васнецова, а к несуществующей «русской древности».
Три райские птицы Искусства известны были русской древности, три мудрые райские птицы: Гамаюн – птица вещая, Сирин – птица радости, и птица печали – райская птица Алконост521.
Птицу печали Алконост авторы предисловия посчитали наиболее выразительным символом светлой скорби, вызванной кончиной великой актрисы:
Под сенью этого имени, древнего имени очарования печали, собираем мы повествования об Искусстве, и эту первую собранную нами книгу благоговейно посвящаем <…> восходившей на высоту, слышавшей там райские песни Алконоста, и великим их очарованием преображавшей зло, – Вере Федоровне Коммиссаржевской522.
В соответствии с выраженным в предисловии пониманием природы райских птиц сборник памяти Коммиссаржевской был назван по имени птицы печали – «Алконост». И столь же естественно, что на обложке Алконост был изображен – в виде птицы-девы с горделивым, широким размахом крыльев и с печально склоненной головой…
Все три птицы-девы фигурируют и в замечательном сонете Веры Меркурьевой «Аспект мифический», посвященном размышлению о сущности Божественного и природе веры. Он датирован 18 ноября 1917 года и написан, возможно, под впечатлением от революции, воспринятой как неизбежность и испытание, в котором необходимо сохранить себя и выстоять:
Кто нам солгал, что кроток он и мирен,Что благосклонен к розам на земле? —Горящий угль в кадильницах кумирен,Слепящий огнь на жертвенном столе,Он у себя, в прозрачности – эфирен,У нас он – лавы слиток, ток в золе.Его вела не сладостная Сирин,В затона отраженная стекле,Не Алконост, рыдающая с нами,Не Гамаюн, вещающая мне —Но песнь его смолою мирры крепла,Но путь его над бездной шел веками,Но Феникс, умирающий в огне,Его учил – как воскресать из пепла523.Несомненно, Меркурьева использовала именно васнецовские дефиниции птиц-дев, но и она, как кажется, один раз запуталась в васнецовской орнитологии, «поместив» «сладостную Сирин» в пейзаж с картины «Гамаюн – птица вещая». Ведь именно птица Гамаюн посажена Васнецовым на торчащую из воды ветку, и только она, а не разместившаяся на лесном дереве птица Сирин, может отразиться в зеркале водной поверхности. Блок назвал ее возвышенно-романтически: «гладями бесконечных вод». Автор подписи в «Альбоме революционной сатиры 1905–1906 гг.» скептически-иронически – болотом (и действительно, вода на картине Васнецова не проточная, а стоячая). Меркурьева подобрала наиболее близкое к изображенному на картине пейзажу слово – затон, подразумевающее и то, что вода стоячая, и то, что она прозрачная, и то, что гладкая водная поверхность простирается до горизонта.
В заключение нельзя не упомянуть о сказочной орнитологии Николая Клюева, демонстративно и даже эпатажно ориентирующегося на славянскую мифологию, ее воспроизводящего и во многом сочиняющего. Влияние старообрядческих настенных листов на образы Сирина и Алконоста в поэзии Клюева тщательно прослежено в работе О. В. Пашко524. Из нее со всей очевидностью следует, что Клюев остался совершенно чужд произведенной Васнецовым и Блоком модернизации этих образов. Какого-либо противопоставления райской птицы Сирин и райской птицы Алконост у Клюева просто нет. Но вот образ птицы Гамаюн, как кажется, некоторого васнецовско-блоковского влияния не избежал. Гамаюн у Клюева – тоже райская птица (например, в цикле «Спас»525), но песнь ее отнюдь не радостная, не райская, а горестная. Плачем и рыданием Гамаюн откликается на разрушение старорусского идеального мира, превращаясь в птицу печали:
Не размыкать сейсмографу русских кручин,Гамаюнов – рыдающих птиц красоты526.Или:
Оттого стихи мои как тучиС отдаленным громом теплых струн.Так во сне рыдает Гамаюн,Что забытый туром бард могучий527.Или:
Но цветы, как время, облетели.Пляшет сталь и рыкает чугун.И на дымно закоптелой елиОглушенный плачет Гамаюн528.«Песней Гамаюна» Клюев планировал открыть цикл «Разруха», обнаруженный В. А. Шенталинским в следственном деле поэта 1934 года529. В нем Гамаюн становится еще и птицей вещей, оплакивающей и предрекающей гибель «родной земли»:
Песня Гамаюна К нам вести горькие пришли,Что зыбь Арала в мертвой тине,Что редки аисты на Украине,Моздокские не звонки ковыли,И в светлой Саровской пустынеСкрипят подземные рули!К нам тучи вести занесли,Что Волга синяя мелеет,И жгут по Керженцу злодеиЗеленохвойные кремли,Что нивы суздальские, тлея,Родят лишайник да комли!Нас окликают журавлиПрилетной тягою в последки.И сгибли зябликов наседкиОт колтуна и жадной тли,Лишь сыроежкам многолеткиХрипят косматые шмели!К нам вести горькие пришлиЧто больше нет родной земли,Что зыбь Арала в мертвой тине,Замолк Грицько на Украине,И Север – лебедь ледяной —И стен бездомною волной,Оповещая корабли,Что больше нет родной земли!530По силе и масштабности апокалиптического пророчества клюевский Гамаюн вполне сопоставим с Гамаюном Блока, вещающего и «казней ряд кровавых, / И трус, и голод, и пожар, / Злодеев силу, гибель правых…».
3. ОТ ИЗДАТЕЛЬСТВА «СИРИН» К ИЗДАТЕЛЬСТВУ «АЛКОНОСТ»
Райская птица Алконост во всех смыслах прекрасно подходила для названия нового издательства. Во-первых, благодаря легенде о ее сладкоголосом пении: «<…> кто во близости ея будет, той все в мире сем забудет, тогда ум от него отходит, и душа его из тела исходит…»531 Сладкоголосое пение воспринималось как метафора поэтического творчества, что прекрасно рифмовалось с желанием Алянского издавать книги известных поэтов. Во-вторых, Алконост часто изображался держащим в руке свиток с начертанным на нем изречением. Получалось, что Алконост имеет непосредственное отношение еще и к слову написанному, напечатанному532. Следует также учитывать, что «издательский портфель» Алянского на момент выбора состоял лишь из одной книги: поэмы Блока «Соловьиный сад». А блоковский образ «соловьиного сада» и являлся аналогом того Рая, вблизи которого, как следует из лубочных надписей, птица Алконост пребывает. Таким образом, с точки зрения ориентации на Блока лубочный Алконост также был более чем уместен.
И все же наличие многочисленных лубочных изображений Алконоста не дает ответа на основной вопрос: почему Алянский стал искать название для своего предприятия именно в мире народных картинок и почему в итоге он остановил выбор именно на райской птице Алконост.
Думается, что основной причиной появления райской птицы Алконост в названии издательства стала отнюдь не любовь Алянского к орнитологии или народной культуре, а сложившаяся к 1918 году сложная ситуация на литературно-издательском рынке. И важнейшим фактором, побудившим Алянского обратиться к образу, навеянному лубком, оказалось закрытие в 1915 году петербургского издательства «Сирин», традиции которого, как мы попытаемся показать, «Алконост» собирался продолжить.
Ведь Сирин – тоже райская птица-дева, чарующая людей райским пением. Она еще чаще, чем Алконост, изображалась на лубочных картинках и почтовых открытках. Причем четко закрепленных иконографических различий между обеими лубочными райскими птицами-девами не было, так что при отсутствии подписи на картинке определить, какая из райских птиц на ней изображена, весьма затруднительно.
Можно сказать, что Сирин и Алконост традиционно выступают как близнецы-братья, или, точнее, как близнецы-сестры. На этом неразличении, видимо, и сыграл Алянский, сигнализируя названием нового издательства о продолжении им дела издательства «Сирин». Это, во-первых, отражало реальные намерения Алянского, а, во-вторых, было умно и дальновидно с точки зрения привлечения авторов, в недавнем прошлом печатавшихся в «Сирине» или «Сирину» симпатизировавших.
В этом плане показательна реакция А. М. Ремизова, тесно сотрудничавшего и с «Сирином», и с «Алконостом». По случаю организации издательства М. И. Терещенко он завел в 1912 году специальную тетрадь (так называемую «сириновскую» тетрадь), в которой рассказал, как придумывалось название, как заключались договоры на собрания сочинений и пр. В качестве преамбулы к собственно дневниковым записям Ремизов в свойственной ему декоративной манере сделал выписки о Сирине из известных источников, в том числе из так называемого «Русского хронографа» 1512 года и из «Русских народных картинок» Д. А. Ровинского:
Птица райская Сирин, глас ея в пении зело силен; на востоце в раю пребывает, непрестанно пение красно воспевает; праведным будущую радость возвещает, – которую Бог святым своим обещает.
Временем вылетает и на землю к нам, сладкопесниво поет, якоже и там всяк человек во плоти живя, не может слышати песни ея; аще и услышит – то себе забывает и, слушая пение, так умирает533.
В 1919 году в рукописном альбоме, заведенном Алянским в связи с юбилеем «Алконоста», Ремизов выступил в аналогичном жанре – сделал записи, всесторонне поясняющие и обыгрывающие смысл названия издательства. И примечательно, что в одной из них534 он обратился к тем же источникам, что и в «сириновской тетради»:
<…> Птица райская алконост близь рая пребывает, некогда и на Эфрате реце бывает. Егда же в пении глас испущает, тогда и сама себя не ощущает. А кто во близости ея будет, тот все в мире сем забудет. Тогда ум от него отходит и душа его из тела исходит. Таковыми песнями святых утешает и будущую им радость возвещает <…>535.
Получилось почти одно и то же: и Сирин – райская птица, и Алконост – райская птица…
Можно, обыгрывая известные строки Маяковского, сформулировать изначальную мысль Алянского следующим образом: говорю «Алконост» – подразумеваю «Сирин».
***Основанное в 1912 году крупным промышленником и чиновником особых поручений при директоре императорских театров Михаилом Терещенко и двумя его сестрами (Пелагеей и Елизаветой), издательство «Сирин» также сделало ставку на символистов и выступило с показательной «объединительной» акцией, собрав в альманахах «Сирин» (1913–1914) произведения крупнейших представителей этого литературного направления: Андрея Белого (роман «Петербург»), Александра Блока (драма «Роза и Крест»), а также А. М. Ремизова, Федора Сологуба, Вячеслава Иванова, Валерия Брюсова, Зинаиды Гиппиус. Кроме того, «Сирин» заявил о себе на издательском рынке программой выпуска многотомных «репрезентативных» собраний сочинений, дающих авторам как материальное благополучие (гонорары были щедры), так и статус классиков. Планировались 20-томное собрание сочинений Федора Сологуба, 25-томное – Валерия Брюсова, обсуждался вопрос о тридцатитомнике Андрея Белого, а также о собрании его стихотворений536. «Терещенко собирался, разумеется, издать и собрание сочинений Блока, но тут вышла неудача: издательство „Сирин“ прекратило свою деятельность по случаю войны, и сочинения Блока остались под спудом»537.
К огромному огорчению сгруппировавшихся вокруг «Сирина» литераторов, в 1915 году Терещенко вынужден был издательство закрыть, предпочтя вложить деньги в военную промышленность, организацию сети госпиталей и прочие мероприятия, более актуальные во время мировой войны, нежели пропаганда русского символизма. Собрания сочинений Брюсова и Сологуба оказались незавершенными, «Собрание стихотворений» Блока было «начато набором и приостановлено (сохранились корректурные листы), „Собрание стихотворений“ Андрея Белого осталось в виде издательского макета»538.
Следует отметить, что Блок и Терещенко испытывали друг к другу чувства взаимной симпатии и уважения. В основе их дружбы лежала вера поэта в успех издательского предприятия, начатого Терещенко. И – не просто вера: Блок стоял у самых истоков деятельности «Сирина» (главным редактором издательства был Иванов-Разумник) и принимал в его работе активнейшее участие (например, всемерно содействовал публикации романа «Петербург» и установлению личных отношений Терещенко с Андреем Белым).
Издательство помещалось на Пушкинской. Каждую субботу в редакции собирались ближайшие сотрудники альманахов, выходивших по мере накопления материала. Ал. Ал. не пропускал почти ни одного собрания. <…>. Отношения с Терещенко становились все задушевнее. Ал. Ал. познакомился с матерью и сестрами Мих. Ив. еще прошлую зиму и теперь продолжал бывать в его доме на Английской набережной. <…>. При выборе того, что печаталось как в альманахе, так и в отдельных изданиях, он руководствовался советами Ал. Ал., —
вспоминала М. А. Бекетова539.
Нетрудно заметить, что издательская программа «Алконоста», состоявшая, прежде всего, в стремлении объединить писателей символистского лагеря, впрямую наследовала программе «Сирина». В значительной степени пересекался и круг авторов обоих издательств. Похожей была роль Блока при Терещенко и при Алянском: роль авторитетного советчика, духовного наставника и старшего товарища. Даже организационная деятельность Блока в «Сирине» и в «Алконосте» строилась по сходной схеме: первым делом Блок сводил издателей с плодовитым и легко втягивающимся в издательские проекты Андреем Белым.
Впрочем, очевидны и серьезные отличия. Например, то, что Терещенко был богат, а Алянский беден, но для голодающих писателей благом были и те гонорары, на которые они могли рассчитывать у Алянского540. Или – то, что Алянский, в отличие от Терещенко, не объявлял громогласно о планах по изданию масштабных собраний сочинений символистов. Последнее, конечно, очень существенно, но, на наш взгляд, объясняется условиями революционной России: нестабильность, дефицит бумаги, цензура и пр. Однако не объявлял – не значит, что не задумывал, что не планировал. Ведь на деле он выпустил шесть книг Андрея Белого (задумывалось больше), более двадцати книг Блока… Фактически это и были собрания их сочинений, правда, без серийного оформления и без сквозной нумерации.
Конечно, ориентацию Алянского на Блока и на Белого можно списать на его вкусовые пристрастия. Но дело, как кажется, только этим не исчерпывается. Не может не обратить на себя внимания тот факт, что «Алконост» начал массированно издавать именно тех двух авторов, собрания сочинений (или стихотворений) которых собирался, но не успел выпустить закрывшийся «Сирин» – то есть Белого и Блока.
Вряд ли это могло быть чистой случайностью. О том, что Алянский изначально мыслил многотомными собраниями сочинений, косвенно свидетельствует описанный им в воспоминаниях первый разговор с Белым. Издатель (как и в случае с блоковским «Соловьиным садом») попросил дать для выпуска отдельной книгой уже опубликованный ранее материал: «<…> хотелось бы напечатать опубликованную в газете вашу поэму. Она не большая, и я думаю, что мы сумеем ее скоро напечатать»541. В изданной в «Детской литературе» в 1969 году книге Алянский не указал, что название этой поэмы – «Христос воскрес»542. Однако этим минимумом будущий издатель не ограничился. Выслушав рассказ писателя о жизни в Дорнахе, Алянский сразу же предложил ему долгосрочный проект: «<…> когда вы напишете об этом книгу, ее нужно издать в „Алконосте“, и обо всех кризисах нужно написать книгу или ряд книг для „Алконоста“»543.
Как отмечено Дж. Малмстадом, пересказанный в мемуарах разговор имел место не после выпуска «Соловьиного сада» Блока, как утверждал Алянский, а гораздо раньше544.
Из записных книжек Блока следует, что его знакомство с Алянским состоялось 19 июня 1918 года («Приходил Алянский – книгопродавец, – много говорил о моих книгах (библиотеке)»545). Во время последующих двух встреч – 2 июля («Алянский. „Соловьиный сад“») и 7 июля («Алянский (по поводу „Соловьиного сада“»546) – были, видимо, приняты решения об организации издательства и о выпуске «Соловьиного сада»; тогда же состоялась передача Алянскому газетных вырезок с текстом поэмы. Корректура поступила к Блоку 11 июля547, а 19 июля он получил готовую книгу («Алянский (принес 50 экземпляров „Соловьиного сада“»548). Письмо же Алянского Белому, в котором он ссылается на уже достигнутые ранее в ходе «личных переговоров» результаты, датировано 6 июля 1918 года549. В нем будущий издатель ссылается на уже достигнутые ранее в ходе «личных переговоров» результаты и даже напоминает, что обращается к Белому «вторично». В записи за июль 1918 года Белый отметил: «В этом месяце встреча с Алянским. Начало сближения с К<нигоиздательст>вом „Альконост“» (РД
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
1
Лавров А. В. Мифотворчество «аргонавтов» // Миф – фольклор – литература. Л.: Наука, 1978. С. 137–170.
2
Крестовский В. В. Петербургские трущобы (Книга о сытых и голодных): В 2 т. Т. 2. Л.: Художественная литература, 1990. С. 553, 760.
3
Там же. Т. 1. С. 404–405.
4
Кони А. Ф. Приемы и задачи прокуратуры (Из воспоминаний судебного деятеля). Пг.: П. П. Сойкин, 1923. С. 72–73.
5
Мей Л. А. Избранные произведения. Л.: Советский писатель, 1972 (Библиотека поэта). С. 138.
6
Тургенев И. С. Пунин и Бабурин // Тургенев И. С. Полное собрание сочинений и писем: В 30 т. Т. 9. М.: Наука, 1982. С. 12.
7
Гончаров И. А. Фрегат «Паллада» // Гончаров И. А. Полное собрание сочинений и писем: В 20 т. Т. 2. СПб.: Наука, 1997. С. 11–13.
8
Стихотворения и поэмы. Т. 1. С. 81.
9
Андрей Белый. Световая сказка // СГ. С. 240.
10
Андрей Белый. Ветер с Кавказа: Впечатления. М.: Федерация; Круг, 1928. С. 38–39.
11
См.: Сапожков С. В. Поэзия и судьба Николая Минского // Ранние символисты: Н. Минский, А. Добролюбов. Стихотворения и поэмы / Сост., вступит. статья, подгот. текста, прим. А. А. Кобринского и С. В. Сапожкова. СПб.: Академический проект, 2005. С. 7–98 (Новая библиотека поэта).
12
Ранние символисты: Н. Минский, А. Добролюбов. С. 192.
13
Там же. С. 378.
14
Там же.
15
Лавров А. В. Мифотворчество «аргонавтов». С. 137–170; Лавров А. В. Андрей Белый в 1900‐е годы.
16
Лавров А. В. Мифотворчество «аргонавтов». С. 141.
17
Стихотворение «Золотое Руно» (Стихотворения и поэмы. Т. 1. С. 81).
18
Стихотворения и поэмы. Т. 1. С. 82.
19
Письмо Э. К. Метнеру от 19 апреля 1903 г.
20
Андрей Белый. Аргонавты // СГ. С. 234.
21
Контекст исканий Белого и некоторые мотивы, связывающие «аргонавтов» с поисками и открытиями русской литературы конца XIX – начала XX в., см.: Хансен-Лёве А. Русский символизм: система поэтических мотивов. Ранний символизм. СПб.: Академический проект, 1999 («Современная западная русистика»); Хансен-Лёве А. Русский символизм: система поэтических мотивов. Мифопоэтический символизм начала века: космическая символика. СПб.: Академический проект, 2003 («Современная западная русистика»).
22
Стихотворение «За солнцем» (Стихотворения и поэмы. Т. 1. С. 85).
23
Стихотворение «Золотое Руно» (Стихотворения и поэмы. Т. 1. С. 81).
24
Андрей Белый. Аргонавты // СГ. С. 234.
25
Стихотворение «За солнцем» (Стихотворения и поэмы. Т. 1. С. 85).
26
Стихотворение «Путь к невозможному» (Стихотворения и поэмы. Т. 1. С. 90).
27
Стихотворение «Солнце» (Стихотворения и поэмы. Т. 1. С. 82).
28
Андрей Белый. Световая сказка // СГ. С. 240.
29
Письмо Э. К. Метнеру от 19 апреля 1903 г.
30
Андрей Белый. Световая сказка // СГ. С. 239.
31
Там же. С. 242.
32
Письмо Э. К. Метнеру от 26 марта 1903 г.
33
Образ небесного «Арго», возможно, косвенно связан с существовавшим в Южном полушарии созвездии «Корабль Арго» (самая яркая его звезда – Канопус). В XVIII в. оно было упразднено (из‐за огромного размера его разделили на несколько других созвездий), однако память о нем отразилась, напр., в поэтических описаниях звездного неба аргонавтом-Гончаровым во «Фрегате „Паллада“»: «Вы ослеплены, объяты сладкими творческими снами… вперяете неподвижный взгляд в небо: там наливается то золотом, то кровью, то изумрудной влагой Канопус, яркое светило корабля Арго, две огромные звезды Центавра» (Гончаров И. А. Фрегат «Паллада». С. 123); «Вы не знаете тропических ночей <…>. Дрожат только звезды. Между Южным Крестом, Канопусом, нашей Медведицей и Орионом, точно золотая пуговица, желтым светом горит Юпитер. Канопус блестит, как брильянт, и в его блеске тонут другие бледные звезды корабля Арго, а все вместе тонет в пучине Млечного Пути. Что это за роскошь!..» (Там же. С. 524).
34
Стихотворения и поэмы. Т. 1. С. 79.
35
Стихотворение «Золотое Руно» (Стихотворения и поэмы. Т. 1. С. 81).
36
Стихотворение «За солнцем» (Стихотворения и поэмы. Т. 1. С. 85).
37
Стихотворение «Золотое Руно» (Стихотворения и поэмы. Т. 1. С. 82).
38
Андрей Белый. Аргонавты // СГ. С. 234.
39
Там же. С. 237.
40
См. анализ важнейших аспектов этого влияния: Лавров А. В. Андрей Белый в 1900‐е годы. С. 103–112; см. также о рецепции идей Ницше в России, в том числе символистами: Клюс Э. Ницше в России. Революция морального сознания. СПб.: Академический проект, 1999; Фридрих Ницше и философия в России. СПб.: РХГИ, 1999.
41
Ницше Ф. Так говорил Заратустра. Книга для всех и ни для кого / Пер. Ю. М. Антоновского. СПб.: Новый журнал иностранной литературы, 1898; Нитцше <так!> Ф. Так говорил Заратустра. Девять отрывков / Пер. С. П. Нани; на русск. и нем. яз. СПб.: Типография М. М. Стасюлевича, 1899.
42
Ницше Ф. Веселая наука (La gaya Scienza) / Пер. А. Николаева // Ницше Ф. Собрание сочинений: В 8 т. М.: Издание М. В. Клюкина, 1901–1903. Т. 7. <б. г.: 1902?>. Белый, видимо, ошибся: он не мог прочитать «Веселую науку» в 1899 г., так как первые ее переводы на русский вышли в 1901–1903 гг.
43
Лавров А. В. Андрей Белый в 1900‐е годы. С. 108.
44
Ницше Ф. Веселая наука. С. 276–277.
45
Там же. С. 177–178.
46
Франк С. Л. Фр. Ницше и этика «любви к дальнему» // Проблемы идеализма. <М. 1902> / Под ред. М. А. Колерова. М.: М. Колеров и «Три квадрата», 2002. С. 453.