Якобино

Владимир Александрович Кулаков

Якобино

© В. А. Кулаков, текст, 2023

* * *

Автор выражает искреннюю благодарность Мурату Джумагалиеву, Сергею Белоусову за предоставленные документы из личных архивов, а также директору Рижского цирка, историку, хранителю наследия латвийского циркового искусства Лолите Липинской, которая поделилась имеющимися у неё историческими материалами. На них автор опирался при написании романа «Якобино».

Отдельная благодарность моему бессменному терпеливому редактору Светлане Кокориной. И моим друзьям, бесконечно талантливым клоунам, заслуженным артистам России Сергею Колганову и Олегу Белогорлову за финансовую поддержку в издании этой книги.

От автора

Эта книга об удивительном человеке. С судьбой пёстрой, как шутовской колпак. Яркой и счастливой, как золотая гладь опилочного циркового манежа. С судьбой изломанной и тяжкой, как жизнь бродячего циркача начала прошлого века. Именно так называли тогда цирковых артистов. Это позже слово «циркач» для них станет оскорблением, доныне терзающим слух.

Буффонадный клоун Якобино. В миру – Филипп Францевич Лутц. О нём как об артисте знали и слышали многие. Он был популярен и знаменит. Но мало кто мог рассказать о нём как о человеке, о его судьбе. Только какие-то отдельные эпизоды.

Много лет прошло. Многое забыто. Даже то, чего не следует забывать. На сегодняшний день из оставшихся, пожалуй, только двое помнят о Якобино более других. Это цирковой артист, клоун Сергей Белоусов, живущий в Великом Устюге, и его коллега, клоун, дрессировщик кошек Мурат Джумагалиев из Алма-Аты. В те далёкие 70-е годы века минувшего, будучи в Одессе на гастролях, им посчастливилось познакомиться и какое-то время общаться с Якобино. В ту пору ему было под восемьдесят. Их разделяло почти полвека. Мурат жадно впитывал каждое слово старого комика, Сергей записывал его воспоминания.

Якобино рассказывал им о репертуаре клоунов того времени, о жанре буффонады. О своей непростой судьбе. О щемящем одиночестве…

Этот роман объединяет две ипостаси жизни великого художника манежа. Одна – это бурная эпоха XX века с его перипетиями, войнами, революциями, гонениями, репрессиями, в которой ему пришлось прожить другую жизнь – личную, сокровенную, невидимую чужому глазу, полную романтики, желаний, любви и страстей.

Сколько талантов циркового манежа кануло в безвестность! Как бы они могли сейчас обогатить современный мир своим творчеством, мастерством, опытом прожитых жизней!..

Пусть эта книга хоть как-то послужит тем, кто любит искусство цирка, его историю. А Филиппу Францевичу Лутцу, легендарному Якобино, – памятью о его жизни и безграничном таланте.

Глава первая

– Носки! Тяни носки! Жёстче корпус! Туго ноги, говорю! Stronzo! Бездарь!..

Хозяина бродячего цирка Луиджи Пасторелли сегодня раздражало всё. Портил настроение занимающийся новый день, который сулил только новые хлопоты. Бесило встающее над горизонтом солнце. Раздражали орущие петухи и бушующая в округе сирень. Томила душу скверными предчувствиями просыпающаяся окраина городка, куда их занесло.

Последнее время дела в цирке шли из рук вон плохо. Неожиданно, в самый неподходящий момент, сбежали два кассовых номера китайцев, на которые он делал ставку. Фокусник Чи Юн-Су буквально сводил с ума зрителей своими трюками. Откуда у него что появлялось и куда исчезало, ведал только его китайский бог. Теперь вот исчез сам. Жонглёр и эквилибрист Тан Фу-Ся доводил зал до исступления. Это были два нержавеющих гвоздя программы. Он их так и объявлял. Теперь это были гвозди, вбитые в крышку гроба его цирка.

Китайцы чёрными кошками поднялись ночью и бесшумно исчезли вместе со своим скарбом. Ищи свищи теперь ветра в поле. Да, он действительно вот уже несколько месяцев не платил им обещанную сумму. Была причина: хотел немного подкопить. Потом компенсировать. Не дождались, бросили! Сволочи узкоглазые! Якобинцы проклятые!..

Основная печаль Пасторелли состояла в том, что накануне пал конь, на котором его Джулия работала высшую школу верховой езды. Жёнам директоров цирков по традиции полагалось работать именно в этом жанре. Сами директора, как правило, выходили на манеж с конным аттракционом «Свобода». Дрессированные лошади с пышными султанами на головах кружились, красиво и замысловато перестраивались по команде, шли тройками, парами, становились на задние ноги. И чем больше было лошадей на манеже, тем богаче считался цирк.

Луиджи Пасторелли пытался соответствовать традициям, но обстоятельства были сильнее. Тут не до богатой конюшни с десятками лошадей. Это вам не стационарные цирки Чинизелли, Саламонского или братьев Никитиных, у которых когда-то выступала его мать. Тут проза жизни. Выживание…

Были времена и получше. Гастроли он тогда проводил исключительно в губернских городах. Его артисты переезжали в поездах. Он нанимал целые вагоны. Животные и цирковая оснастка ехала в прицепленных товарняках. В городах для проживания снимали углы и комнаты. Избранных селили в лучшие гостиницы.

Подкупая полицию, он частенько оттирал локтями малоденежных конкурентов. Строил в лучших местах городов деревянные сезонные цирки с мощным освещением. Там для усиления светового потока лампы-молнии были забраны круглыми рефлекторами. На манеже лежала не подстилка, а большой ковёр. Зрительские места алели кумачом, что придавало циркам праздничность, подчёркивало статус и благополучие этих заведений.

Цирковая программа была насыщенной. Работали только по вечерам. В праздники не более двух представлений. В холодное время в цирке и буфете для зрителей топились печи, играл большой оркестр.

Пасторелли день ото дня богател. Артисты стояли к нему в очередь на сезоны вперёд. Считалось большой удачей иметь в его цирк ангажемент. Да-а… Были времена…

Сегодня он едва сводил концы с концами. Из города в город передвигались на подводах. В этот раз переезд из Полтавы в Кременчуг отнял силы, время и немалые деньги. Сто вёрст – не шутка!

Пасторелли дополнительно нанял четырёх возниц, которые заломили сумму, словно они собирались везти иранского шейха с его гаремом. О цене спорили до хрипоты. Демонстративно направлялись к выходу, возвращались, снова спорили, пока сумма не устроила обе стороны и они не ударили по рукам.

Из-за нехватки средств приходилось впрягать цирковых верблюдов и даже ослов. Лошадей, которые выступали на арене, подковывали, и они представляли теперь основную тягловую силу. Когда приходило время им выходить на манеж, подковы снимали, чтобы не покалечить артистов и зрителей. Случалось, что эти стальные символы счастья отрывались и летели с арены в людей, становясь для кого-то несчастьем.

Теперь артисты жили как в старые недобрые времена в передвижных фургонах-вагончиках. Дождь, холод, зной, слякоть – всё это стало обыденностью их повседневного существования. О былых временах оставалось только мечтать. Ещё немного, и они опустятся до балагана. Пока ещё спасали ярмарки, праздники и богатые города. Если только там уже не стоял какой-нибудь удачливый конкурент.

До Кременчуга добрались еле живыми. По пути сочинили частушку:

Поезд едет, чух-чух-чух,Везёт трупы в Кременчуг.

Слово «труппа» в данном случае была удачно заменена на «трупы», что почти соответствовало действительности.

Глава вторая

Цирк Пасторелли стоял на высоком берегу Днепра в парковой зоне, где любили гулять горожане. Внизу блестела река и гудели пароходы.

Накануне они въехали на площадку, где традиционно строились сезонные цирки. Тут сохранились конюшня и деревянный вход с раусом. Их требовалось изрядно подлатать. От прежних гастролёров остались крепкие врытые столбы для парусины шапито и истерзанный непогодой полинявший круг манежа.

Репетиции начинались ни свет ни заря. С первыми петухами на манеже щёлкал шамберьером берейтор Пасторелли. Он уже вовсю гонял шестёрку лошадей, с которой сам хозяин выступал на представлении. В рядах зрительного зала на узких лавках разминались, готовились к репетиции плясуны на канате. За барьером ковёрный клоун дрессировал собаку, пытаясь добиться от неё понимания. Но, видимо, и сам толком не знал, как это делается. Они с ненавистью смотрели глаза в глаза и явно не желали друг другу доброго утра.

Чтобы на манеже было хоть что-то видно, задирали по кругу полы шапито. Утренний свет робко, озираясь, входил в диковинное пространство, пропитанное потом и запахом зверья.

Сегодня репетицию Лутцам Пасторелли назначил близ фургонов, стоящих по кругу табором. Под ногами отливал антрацитом утоптанный чернозём, который своей твёрдостью не уступал булыжной мостовой. После дождей весеннее солнце Малороссии палило и с каждым днём иссушало его всё нещаднее.

– Ты сегодня будешь стоять или нет? – Пасторелли свирепым взглядом зыркнул на мальчишку, трепещущего от страха. Тряхнул его за плечо. – Проснись! Ещё раз!..

Чуть в стороне стоял не менее волнующийся Эвальд – старший брат девятилетнего Филиппа, от которого сейчас требовали исполнить стойку голова в голову. «Сумасшедший итальяшка! Шесть утра! Всё тело спит. Какой тут копфштейн. Проклятый цирк!..»

– Ещё раз! – Коренастый хозяин балагана волосатыми ручищами поправил на своей голове бублик. В цирке эта штука так и называлась. Выглядела как небольшой кружок овальной формы, вырезанный из скрученного ремня с выемками внутри, который служил опорой при выполнении этого трюка.

Луи в очередной раз взял за предплечья лёгкого как пёрышко Филиппа и резко вскинул вверх. Его ноги вытянулись в безоблачное небо. Голова мальчишки упёрлась в центр бублика.

Луи пару секунд выждал, чтобы их головы стали единой линией, отпустил руки, хлопнул в ладоши. Теперь задача Филиппа не шевелиться, максимально напрячь вытянутые ноги и до судорог тянуть носки. Дело нижнего балансировать. И не дай бог как-то иначе!

– Замри! Не шевелись! Маленький ублюдок! Merda!..

Пасторелли взорвался. Сегодня ничего не получалось. С нескрываемой злостью он опустил на землю Филиппа так, что у того хрустнули колени.

– Якобинец! Проклятый якобинец! Мерзавец! Подонок! Bastardo!..

Луиджи пытался взять себя в руки. Ходил по кругу, как обречённый на смерть узник в тесной камере. Рычал под нос проклятия. Сжимал кулаки. Матерился. Репетиция не клеилась. Идея, которую он вынашивал последнее время, была по-прежнему так же далека от воплощения, как недосягаемое треклятое солнце, встающее над цирком.

Эвальд прижимал к себе трясущегося младшего брата, пытался успокоить. Старшему Лутцу недавно исполнилось восемнадцать. Но выглядел он взрослее. Сухопарый, жилистый. С крепкими широкими ладонями. Когда он их сжимал в кулаки, они казались непропорционально огромными. Белобрысый, с водянисто-голубыми глазами. Типичный немец.

– Ещё раз… – Пасторелли сказал это тихо и как-то спокойно.

Но почему-то от этого спокойствия повеяло вечной мерзлотой. Филипп сжался и затрепетал с новой силой.

– Ап! – скомандовал Луи. Ноги Филиппа взлетели в небо стрелой легко и чётко. Голова мальчишки снова опустилась в приплюснутые бубликом курчавые недра головы нижнего, как в насиженное гнездо. Пасторелли отпустил руки верхнего. Свои отвёл в стороны.

– Замер! Стоять! Есть! Неплохо…

Наконец получилось. Постояли. Пасторелли стал медленно поворачиваться вокруг своей оси. Сейчас задача верхнего ни о чём не думать, просто стоять. Теперь работа только нижнего…

– Стоять!

Тут случилось непредвиденное. При повороте солнце ослепило Филиппа, он дёрнулся и развёл ноги, пытаясь устоять. Шея Луи заходила ходуном в попытке поймать баланс и удержать верхнего. В районе плеч что-то хрустнуло, боль пронзила лопатки. Он в ярости вскрикнул и без предупреждения, сознательно, резко наклонившись, сбросил верхнего головой вниз.

…Филипп сидел на корточках. Солнце по-прежнему светило ему в глаза. Через сомкнутые ресницы он видел радужные круги, разноцветные всполохи. Как в цирке. Во время представления. Если прикрыть глаза. Красиво-о!..

Он любил стоять на галёрке и любоваться освещением, если не надо было помогать за кулисами. Цирковой свет был ярким, весёлым. Огни цирка были его друзьями. Он прищуривался и улыбался им. В щёлочках глаз появлялось много солнц в разводах, красоту которых можно увидеть разве что в мечтах и цветных снах. Серые будни его цирковой жизни улетучивались. Он купался в лучах огней. В ласковых объятиях «Солнца-цирка».

Впервые Филипп их увидел, когда в шесть лет тонул на Рижском взморье.

Он плавно опускался на песчаное дно. Из-под воды смотрел на расползшееся, как радужная клякса, солнце. Стояла тишина. Её нарушали только пузырьки, которые шли изо рта по краям губ. Было красиво и умиротворённо…

Потом долго болела грудь, куда зачем-то давил Эвальд, когда он лежал на песке. Он снова, прищурив глаза, пытался увидеть разноцветные солнечные огоньки. Но Эвальд своим телом закрывал небо…

…Филипп сидел и улыбался. На манеже всхрапывали уставшие от бега лошади. Пахло сиренью и навозом. В носу хлюпала подсыхающая кровь. Голова гудела, словно он оказался внутри громадного церковного колокола, в который только что ударили. В момент падения он успел сгруппироваться и перейти в передний кульбит. Но высота была большой, а руки ещё слабыми. Поэтому он всё равно воткнулся и познал своей многострадальной головой твердь чернозёма.

Рядом размахивали руками и что-то кричали друг другу Эвальд и Луи. Они вот-вот готовы были сцепиться.

– Запомни, Лутц! Сделаешь ещё шаг и что-нибудь скажешь, тут же отправишься с братцем к своей немчуре! В Швабию!

– Мы из Прибалтики!

– Тогда к своим «лабусам» в Латвию! – Хозяин сверкнул глазами и без стеснения изрыгнул ком нецензурщины. В минуты ярости он шёл вразнос как носорог, отключая сознание. К тому же сегодня всё ещё был нетрезв после вчерашнего возлияния.

Эвальд сжался от оскорблений. Его глаза испепеляли директора. Крылья носа трепетали, вздувались вместе с желваками. Его колотила мелкая дрожь. Он готов был вцепиться в горло стоящему напротив. Но был бессилен в этой ситуации. Как, собственно, и во всех других. Они с братом, по сути, были крепостными.

Луиджи Пасторелли выдохся. Запас его ярости иссяк. Он быстро вскипал, взрывался. Это было делом обычным. Но также быстро и остывал.

Глянул на сидящего Филиппа. Убедился, что тот относительно цел. Криво с превосходством улыбнулся. Напоследок хрипло бросил:

– Встретимся на манеже. Через час. Без опозданий. После будет завтрак. Если заслужите…

Глава третья

Пасторелли!.. О! Это была личность! Противоречивая и незаурядная во всех её проявлениях.

Невысокий. Немного склонный к полноте. Горбоносый. В чёрных кудрях, словно цыган. Горластый. Малограмотный. Но от природы сметливый, хитрый и расчётливый.

Родился от смешанного гражданского брака заезжего итальянского жокея и русской артистки. Сразу после рождения дитя жокей ускакал в неизвестном направлении, оставив сыну свою фамилию, а жене долги.

Маленький Луиджи рос безотцовщиной, полусиротой, среди бродячих циркачей всех мастей и национальностей. Он полной ложкой хлебнул прелести цирковой кочевой жизни. Вставал ни свет ни заря. Убирался на конюшне, чистил животных, был на побегушках. Его приучали к цирковым жанрам. Неустанно били-колотили за леность и нежелание чему-либо обучаться. С грехом пополам научился стоять на руках, ходить по канату, с возрастом быть нижним – держать на плечах колонну акробатов. Но и то при условии, если партнёры были легковесы. В противном случае сказывался хворым.

Пасторелли был человеком вспыльчивым, но не злым. Языка отца он не знал. Нахватался с миру по нитке итальянских словечек от своих соплеменников, коих в цирки Российской империи налетело, что мух в трактирах на пролитое вино. Придумал себе акцент. Говорил теперь только так, чтобы ни у кого не было сомнений на его счёт.

Итальянский взрывной темперамент уравновешивала русская кровь его матери. Родительница ходила по канату и работала пластический этюд «женщина-змея». Загибалась в три погибели на манеже и в жизни, чтобы прокормить своего маленького Луика, вывести его в люди. На манеже её, Нюру, русопятую бабёнку с Поволжья, объявляли на итальянский манер не иначе как Аннета Пасторелли. Она имела успех. И не только на манеже…

Жена Луиджи, Джулия, была настоящей цыганкой. Кровь вольных степей в ней бурлила, била ключом. Яркая темпераментная чернявая красотка с огненным взглядом привлекала к себе внимание, притягивала, как магнит. Её маслянистые бездонные очи-ночи, как два неугасимо горящих факела, сулили счастливчику познать томные грёзы Шахерезады и изведать тысячи незабываемых ночей.

Как её звали на самом деле, никто не знал. Да это никого и не интересовало. В программе было полно «итальянцев», чьи фамилии просто переделывались на иностранный манер. Какие-нибудь Сидоровы в одночасье становились Сидорини, Сиганцовы – Сиганини и так далее по списку. Звучные имена в цирке приветствовались. Публика, конечно, чувствовала подвох, но охотно покупалась на эту замануху.

Джулия, пока не пала её лошадь, работала высшую школу верховой езды и второй номер «танцовщица на лошади». Работала лихо, глаз не оторвать. Луиджи бесился, заходился в ревности, видя и посильно отваживая несметные полчища поклонников жены, от которых не было отбоя. Сие обстоятельство постоянно приводило к шумным ссорам и потасовкам между супругами.

Пасторелли периодически поколачивал свою ненаглядную. Особенно когда был нетрезв. В свою очередь, расцарапанная физиономия хозяина цирка тоже была не в новость. Поднятие рук на Джулию прилетало ему назад полной чашей. Чаще – пустой. Однажды прилетело даже дубовой табуреткой. Добрую неделю тому пришлось скрывать гримом следы общения с отчаянной наездницей…

Мирились они также шумно. Как правило, это происходило ночью в постели. Их вагончик ходил ходуном. Округу будоражили вязкие протяжные вопли и завывания Джулии, бьющейся в объятиях мужа. Он вторил ей глухими стонами и звериным рыком. В такие ночи никто не спал. В каждом цирковом вагончике звучали бесконечные проклятия. Все мечтали только об одном, чтобы этот «корсиканский жеребец» как можно скорее стал мерином.

Наступало утро. Появлялся осунувшийся Луиджи, умиротворённый и не желающий становиться мерином в свои тридцать восемь лет, по крайней мере, ещё столько же. В такой день от него можно было наконец услышать: molto bene. Обычно на похвалу он был скуп. Как и на всё остальное.

Джулия являлась миру потрёпанная, но не покорённая, со всё ещё не угомонившимся огнём первобытной страсти внутри.

Труппа этого бродячего цирка постоянно жила как на вулкане – от извержения до извержения. Этот семейный Везувий готов был взорваться в любую минуту и извергнуться лавой…

Пасторелли общался со всеми подчёркнуто высокомерно, не делая исключений. Придуманная труппой поговорка «У нашего Луи – все холуи!» соответствовала действительности.

Детей у четы Пасторелли не было. Возможно, поэтому маленький Филиппо, как в своей манере называл его Луи, был постоянно в поле внимания семейства. Покровительством это можно было назвать с натяжкой – доставалось братьям Лутц ежедневно по полной. Они были самыми молодыми в труппе. Естественно, все шишки, минуя пышки, сыпались на них как из рога изобилия. Но тем не менее завтракали и обедали Эвальд и Филипп вместе с хозяевами цирка. Эта близость к «царскому трону» оборачивалась им дополнительными обязанностями, лишними нервами и мизерной зарплатой Эвальда. Но проблема с питанием была решена.

Луи постоянно называл маленького Лутца якобинцем. Как истинный итальяне, Луиджи Пасторелли на генетическом уровне имел негативное отношение к родине Марсельезы. Французов он никогда и в глаза не видел, но питал к ним устойчивую неприязнь. Был твёрдо убеждён, что все беды от них – беспорядки, войны, революции. Кто-то однажды рассказал ему о якобинцах. Информацию он воспринял однобоко, не вдаваясь в подробности. С тех пор Пасторелли всех неугодных и строптивых называл не иначе как якобинцами. В его представлении это были последние люди. Подлые, жестокие, кровожадные, сравнимые с бандитами.

Маленький Лутц, напротив, чем чаще его называли якобинцем, тем больше проникался уважением к ним. В его фантазиях они представлялись ему кем-то вроде стойких воинов Спартака, о которых они с Эвальдом недавно прочитали в книге. Якобинцы казались ему смелыми, независимыми, несгибаемыми. Готовыми отдать жизнь за свободу.

Глава четвёртая

Пасторелли в последнее время негодовал без передышки. Программа выглядела слабой. Финансы пели романсы и прочие грустные песни. Ещё немного, и дело дойдёт до похоронного марша. Нужен был срочно какой-нибудь убойный номер, на который пойдёт зритель. Но где его взять? Тут ещё лошадь Джулии! Где купить новое животное, на какие шиши? Сколько времени нужно, чтобы Джулия снова появилась на манеже в седле! Голова шла кругом…

У Луи зрела идея. Он рассчитывал на Лутцев. Но те не были готовы. Это становилось ещё одной причиной его постоянных нервных срывов.

Когда-то давным-давно, в далёком детстве, он видел номер, который в цирке зовётся «Меланж-акт».

Слово «меланж» – французское. Означает «смешение», «соединение». Неизвестно, кто первым употребил в цирке это название. Скорее всего, кто-то из артистов придумал эту заумь как рекламу для своего выступления.

В том номере участвовало несколько человек. Все не просто трюкачи, а ещё и персонажи: воздушная гимнастка, поп в рясе, чёрт с длинным хвостом, кузнец с бутафорским молотом в руках и ещё два каких-то парубка. Номер был сделан по мотивам произведений Гоголя «Вечера на хуторе близ Диканьки».

Маленького Луика потряс Поп, который имел огромный живот, но тем не менее лихо прыгал сальто-мортале. Особенно было смешно, когда его живот использовали как трамплин для прыжков. Поп лежал на спине, беспомощно сучил ногами, а гоняющиеся за Чёртом герои отталкивались от пружинящего живота Попа и крутили боковые арабские или передние сальто. Кузнец наступал на молот, получал рукояткой в лоб, и у него в прямом смысле летели искры из глаз и там начинал светиться фонарь. Это уже была настоящая буффонада. Но больше всего маленькому Пасторелли нравился Чёрт. Ловкий, юркий. Он виртуозно прыгал, стоял на руках, перелетал из рук в руки. Длинный его хвост использовали как скакалку и как приспособление для вращения рогатого по кругу. О! Это было незабываемое зрелище.

Луиджи давно болел этой идеей. Но с кем её воплотить? Тут нужны не только классные акробаты, эквилибристы, вольтижёры, но главное – артисты комики. Настоящие комики! Остальных найти можно…

Хорошенько присмотревшись к братьям Лутцам, Пасторелли понял, что сможет осуществить свою давнюю мечту – создать подобный номер. К тому же это сейчас было острой необходимостью.

Девятилетний Филипп был необыкновенно артистичен. Его неповторимая пластика приковывала внимание даже в быту. Если он гладил кошку, то как-то по балетному раскрывал кисти рук, склоняя голову набок. Если общался с ослом, то неведомым образом за счёт своего тела преображался и становился невероятно похожим на этого непарнокопытного. Если видел в клетке медведя – два движения тела, и вот уже перед тобой косолапый.

Делал он это неосознанно, интуитивно. Всё его существо мгновенно схватывало и считывало информацию окружающего мира, что тут же становилось собственностью этого маленького одарёныша. Он мог с лёгкостью изобразить дерево, стол, стул, какого-нибудь человека. Филипп был феноменален в этом. Главное – обладал удивительным комическим даром. Все репризы клоунов, которые он когда-либо видел в программах цирков, тут же повторял, пародировал, привносил что-то своё, подчас неожиданное. Его закулисные выступления приводили артистов в смятение и восторг. Смех не умолкал. Филипп был центром внимания людей, их отдушиной. Мальчика любили и оберегали как могли.

Эвальд Лутц уже несколько лет работал у Пасторелли в труппе акробатов-прыгунов. С этого он и начал свою карьеру. Его технически сложные прыжки были безупречными – высокими и отточенными. За это время он научил акробатике и младшего брата. Тот в свои девять лет не уступал взрослым по технике исполнения классических прыжков. Его выпускали в конце номера на небольшой сольный кусок. Зрители всегда реагировали благожелательно.

Эвальд быстро овладел и другим жанром. Создал номер «ханд-вольтиж». Это когда двое, сцепив руки решёткой, бросают партнёра, стоящего на этом перекрестии двум другим, которые ловят летящего верхнего таким же способом. Номер сложный, требующий недюжинной силы и реакции. А летающим верхним был не кто иной, как немного подросший Филипп Лутц.