Борьба за Дарданеллы. Решающее сражение между Турцией и Антантой

Вангенхайма высоко ценили на Вильгельмштрассе. Не раз он останавливался на вилле у кайзера на Корфу и имел определенные полномочия говорить от имени Германии. А сейчас его задачей было льстить, превозносить и очаровывать младотурок, чтобы на политическом горизонте им не виделось ничто, кроме огромной технической мощи германской армии. Скорее всего, Вангенхайм выдвигал следующие аргументы: Россия с незапамятных времен является врагом Турции, а поскольку Россия – союзник Британии и Франции, то нечего и говорить о переходе на ту сторону баррикад. Более того, Германия намерена победить в войне. Британия может владеть морями, но битва будет идти на суше, а если в России произойдет революция, вполне возможная вещь, то Франция в одиночку никогда не устоит под сконцентрированным ударом вермахта. Единственная надежда Турции на возврат ее потерянных провинций – отвоевание Египта и Кипра у Англии, Салоник и Крита у Греции, Триполи у итальянцев, подавление Болгарии и отпор Сербии – состояла в союзе с Германией именно сейчас, когда Германия собиралась показать свою мощь.

Козырной картой Вангенхайма была Германская военная миссия. Летом 1913 года младотурки запросили такую миссию, и к началу 1914 года она прибыла в ошеломляющем количестве. Германские офицеры, техники и инструкторы вначале появлялись десятками, а затем сотнями. Они взяли под контроль завод боеприпасов в Константинополе, они управляли береговой артиллерией вдоль Босфора и Дарданелл, и они перестроили тактику и методику обучения пехоты. К августу 1914 года миссия уже смогла продемонстрировать образец своей продукции: полк турецких солдат в новой униформе и с новыми винтовками прошел гусиным шагом по парадному плацу перед восхищенной группой лиц султанского двора, кабинетом младотурок и теми послами, которые не сочли зазорным здесь присутствовать.

Лиман фон Сандерс, глава миссии и автор этих резких перемен, оказался очень удачным выбором, сделанным Германией. Это был спокойный, уравновешенный человек, внушающий авторитет образованного воина, в котором укоренилась привычка командовать. Армия была его жизнью, все остальное за ее пределами для него не существовало. Не отвлекаясь на политику, он полностью сосредоточился на вопросах тактики и стратегии. Возможно, он не был блестящей личностью, но его нелегко было вывести из равновесия, а благодаря своей великолепной подготовке, он не часто совершал ошибки. Стоило лишь увидеть его за работой, чтобы понять, почему младотурки были совершенно убеждены, что если начнется война между Германией и Австро-Венгрией, с одной стороны, и Британией, Францией и Россией – с другой, то проиграет не Германия.

Энвера явно не требовалось долго убеждать. Еще будучи военным атташе в Берлине, он оказался под сильным влиянием германского Генерального штаба, а во внушающей благоговение точности прусской военной машины и беспринципной realpolitik германских лидеров было как раз то, что удовлетворило его нужду в вере и направлении действий. Он хорошо говорил по-немецки, и, похоже, даже однообразные манеры этой страны захватили его. К тому времени он отрастил тонкие черные прусские усы с загнутыми кверху кончиками, и ему нравилась педантичная атмосфера холодной ярости на парадном плацу. Он был настроен, как сам говорил, на германизацию армии, другого пути не было.

У Талаата не было такой уверенности. Он понимал, что возрожденная турецкая армия дает им сильный козырь как против немцев, так и против Антанты, но, прежде чем лично ввязаться в дело, он предпочитал немного подождать. Он колебался, а пока он колебался, Энвер его подталкивал. Наконец в странном состоянии апатии и полустраха, которое, похоже, овладевало им во время всех его совместных дел с Энвером, он покорился. Между ними было заключено секретное соглашение, что если они вообще вступят в войну, то будут воевать на стороне Германии.

С другими членами кабинета управиться было труднее. По крайней мере, четверо из них заявили, что им не нравятся эти растущие германские посягательства и, если это приведет к втягиванию Турции в войну, они уйдут в отставку. Морской министр Джемаль все еще посматривал на Францию, где ему был оказан очень дружеский прием во время недавнего визита в Париж. Финансист Джавид не видел выхода из банкротства в случае войны. А помимо них были и другие – ни прогерманские, ни проантантовские, – которые плыли по течению в нейтральном страхе.

Энвер справился с ситуацией в своей обычной манере. В своем военном министерстве он был достаточно силен, чтобы продвигать свои планы, ни с кем не советуясь, и скоро было замечено, что Вангенхайм к нему захаживает чуть ли не через каждые два дня. Активность Германской миссии неуклонно возрастала, и к началу лета она настолько стала бросаться в глаза, что британский, французский и российский послы заявили протест. Энвер был абсолютно невозмутим, он мягко заверил Маллета и Бомпара, что немцы заняты лишь обучением турецкой армии, а когда они закончат свою работу, то покинут страну – заявление, ставшее еще более подозрительным по мере того, как все больше и больше техников и экспертов продолжало прибывать в страну с каждым поездом. Теперь в Константинополе их было уже несколько сотен.

Русские были наиболее обеспокоены. 90 процентов русского зерна и 50 процентов всего экспорта проходило через Босфор и Дарданеллы, и соответствующий объем товаров поступал этим же путем от внешнего мира. Как только начнутся военные действия, не будет другого канала, другого места, где Россия могла бы обменяться рукопожатиями со своими союзниками – Англией и Францией; Архангельск зимой замерзал, Владивосток лежал на другом конце 5000-мильной железной дороги из Москвы, а флот кайзера намеревался блокировать Балтику.

Как раз в такое время России больше всего подходило бы иметь Турцию в качестве нейтрального гаранта проливов в Константинополе, но Турция под влиянием Германии – это совсем другое дело. Российский посол Гирс был настолько обеспокоен, что в один момент, вероятно по инструкциям из Москвы, пригрозил войной. Но затем отступил. Пока тянулись жаркие летние недели 1914 года, один за другим отступили все. Война в Европе представлялась немыслимой, но и даже если она начнется, Турция была слишком продажной и слабой, чтобы оказать заметное влияние на ход военных действий. Сэр Луи Маллет отправился в Европу на отдых.

Пока он отсутствовал – а это был последний беспокойный месяц мира, за которым последовало убийство эрцгерцога Фердинанда в Сараеве в конце июня, – Энвер и Вангенхайм готовили свои окончательные планы. Видимо, у Энвера было немного проблем с колеблющимися членами кабинета. Говорят, что он в разгар спора выкладывал на стол свой револьвер и предлагал остальным продолжать высказывать свои протесты. Талаат лишь наблюдал и выжидал. 2 августа, за два дня до того, как Британия предъявила Германии свой ультиматум, между Турцией и Германией был заключен секретный союз. Он был направлен против России.

Это еще не обязывало Турцию воевать, а в стране нигде еще не было реального ощущения состояния войны. Но вот в этой напряженной атмосфере последних часов мира в Европе произошел один из инцидентов, которые, хоть и не столь важны сами по себе, все-таки могут накалить и ухудшить ситуацию и окончательно подтолкнуть народы и правительства к точке, где они вдруг в порыве чувств решаются поставить на кон свою судьбу, невзирая на возможные последствия. Это был инцидент с двумя военными кораблями, которые Британия строила для Турции.

Чтобы понять важность этих двух кораблей, надо обратиться назад к ситуации 1914 года, когда военная авиация практически не существовала, а авто- и железнодорожная сеть на Балканах ограничивалась лишь несколькими крупными дорогами. Прибытие одного линкора могло одним махом создать превосходство над флотом противника и нарушить весь баланс сил среди малых стран. Имея российский Черноморский флот на севере и Грецию, ведущую переговоры с США о приобретении двух дредноутов, на юге, Турция испытывала срочную нужду в приобретении военных кораблей, как минимум, равной силы со своими соседями. В Англии был размещен заказ на строительство двух кораблей, их кили были заложены, а все это дело приняло характер патриотической демонстрации.

В каждом турецком городе к населению обращались с призывом сделать вклад в оплату этого проекта. На мостах через Золотой Рог были установлены ящики для пожертвований, в деревнях были предприняты особые усилия, и в конечном итоге не было сомнения в воодушевлении, с которым общество делало свой вклад в восстановление турецкого флота. К августу 1914 года в Армстронге-на-Тайне один корабль был построен, а другой должен был быть готов к отправке через несколько недель.

В это время – точности ради, 3 августа, накануне начала войны – Уинстон Черчилль, первый лорд Адмиралтейства, объявил туркам, что он не может отправить корабли, в интересах национальной безопасности эти два судна были реквизированы британским флотом.

Не требуется богатого воображения, чтобы представить себе возмущение и разочарование, с которым эта новость была встречена в Турции. Ведь деньги уплачены, кораблям были присвоены турецкие названия, а турецкие команды уже находились в Англии, ожидая момента, когда можно будет принять управление и доставить их домой. И тут вдруг провал. Редко фон Вангенхайму предоставлялась такая возможность. Он не терял времени и напомнил Энверу и Талаату, что всегда их предупреждал: британцам верить нельзя – и сделал ошеломляющее предложение: Германия возместит турецкие потери. Немедленно в Константинополь будут направлены два германских боевых корабля.

Последовавшие приключения «Гебена» можно изложить вкратце. Может, случайно, а скорее всего, с умыслом в тот судьбоносный день данный корабль находился в Западном Средиземноморье в сопровождении легкого крейсера «Бреслау». Это был линейный крейсер, недавно построенный в Германии, водоизмещением 22 640 тонн, с десятью одиннадцатидюймовыми пушками и обладавший скоростью 26 узлов. Он мог обеспечить превосходство над российским Черноморским флотом и, что еще более важно в данный момент, мог переплавать (но не перестрелять) любой британский корабль в Средиземном море.

Британцы о «Гебене» знали все. Какое-то время его держали под наблюдением, поскольку опасались, что в случае начала войны он атакует транспорты французской армии, направляющиеся на континент из Северной Африки. 4 августа британский главнокомандующий на Средиземном море сообщил Адмиралтейству в Лондоне: «Индомитейбл» и «Индефатигейбл» следуют за «Гебеном» и «Бреслау» в пункте 37°44′ с. ш. 7°56′ в. д.», на что Адмиралтейство ответило: «Отлично. Держитесь за ними. Война неизбежна». И весь тот день два британских линкора продолжали с короткой дистанции следить за «Гебеном». В любой момент они могли отправить его ко дну своими 12-дюймовыми пушками, но британский ультиматум Германии истекал лишь в полночь, и кабинет министров в Лондоне категорически запретил любые военные действия до этого срока. Ситуация была невыносимо мучительной. Черчилль вспоминал, что в пять часов вечера первый лорд флота принц Луи Баттенбург высказался ему в Адмиралтействе, что все еще есть время потопить «Гебен» до наступления темноты. Но ничего не оставалось, кроме как ждать.

Когда пришла ночь, «Гебен» набрал скорость выше 24 узлов и исчез. И только два дня спустя, когда война уже началась, британцы обнаружили, что «Гебен» вместе с «Бреслау» грузится углем в Мессине, Италия, и они еще не знали, что командир корабля адмирал Сушон получил сообщение, в котором ему предписывалось направиться прямо в Константинополь. В 17.00 6 августа «Гебен» и «Бреслау» вышли из Мессины под звуки оркестров, а палубы были очищены для боевых действий. Все еще допуская, что эти корабли могут повернуть либо на запад для атаки французских транспортов, либо на север в направлении дружественного порта Пола, британский флот расположился к западу от Сицилии и у пролива в Адриатику. «Гебен» же и «Бреслау» повернули на юго-восток, и, когда британские легкие крейсера Адриатической эскадры не сумели завязать с ними бой, они оторвались окончательно. Спустя два дня, все еще не обнаруженные, корабли лавировали меж греческих островов в ожидании разрешения от турок на вход в Дарданеллы.

Возбуждение в Константинополе было нешуточным. Ведь разрешить германским кораблям пройти через проливы практически означало ведение военных действий. Но у Вангенхайма уже было наготове решение: поскольку корабли прибыли в турецкие воды, они перестают быть германскими и становятся частью нейтрального турецкого флота. Но придут ли они? Это было все еще под вопросом. До 8 августа в Константинополь не поступало вестей от кораблей, и представлялось вполне возможным, что их уже потопил британский флот.

Любопытно, что первым потерял выдержку Энвер. Он попытался восстановить ситуацию путем элементарного обмана. Он послал за российским военным атташе и изложил ему условия российско-турецкого альянса, которым бы аннулировалось соглашение с Вангенхаймом, подписанное всего лишь неделю назад. Действительно, по одному из параграфов Лиман фон Сандерс и все германские офицеры подлежали увольнению с турецкой службы.

Немцы ничего не знали об этой двойной игре, когда на следующий день один из офицеров штаба Лимана прибыл в военное министерство с новостью, что «Гебен» и «Бреслау» находятся вблизи Дарданелл и ожидают разрешения на вход. Энвер заявил, что должен посоветоваться с коллегами. Однако германский офицер настаивал на том, что ответ надо дать немедленно. Последовала короткая пауза. Затем Энвер произнес: «Пусть входят». На следующий вечер «Гебен» и «Бреслау» шли сквозь Дарданеллы, а предполагавшийся альянс с Россией был позабыт.

Но этим дело не кончилось. Германия все еще не имела намерений привлекать Турцию к активным боевым действиям, поскольку, будучи дружественно нейтральной, она выполняла бы очень полезную роль, приковывая к себе британскую эскадру в устье Дарданелл и угрожая британским коммуникациям в Египте. Более того, как все ожидали, война должна была завершиться через несколько месяцев, и в Берлине не видели смысла во взятии на себя дополнительных обязательств перед Турцией.

С другой стороны, для России, Британии и Франции положение становилось нетерпимым. Вот уже и «Гебен» стоит на якоре в Босфоре, уже и адмирал Сушон и его команда совершают фарс с надеванием фесок, выдавая себя за моряков турецкого флота, тут и Лиман фон Сандерс с его Военной миссией, занятый реорганизацией турецкой армии. По ночам кафе в Пера и Стамбуле полны буйных немцев. Штабные машины, разрисованные кайзеровскими орлами, разъезжают напоказ по улицам, а энверовское военное министерство с каждым днем все больше и больше становится похожим на германский военный штаб. Унылый каламбур пронесся по иностранной колонии: «Deutschland über Allah» («Германия превыше Аллаха». – Примеч. пер.).

Сэр Луи Маллет неоднократно заявлял протесты в отношении «Гебена», но его уверяли, что это уже турецкий корабль. Но тогда, возражал он, германские экипажи должны быть распущены. Но это уже не германские команды, отвечал Энвер, они уже входят в состав турецкого флота, ну и, в любом случае, Турции не хватает своих матросов. Ее лучшие моряки были посланы в Англию, чтобы управлять двумя построенными в Британии линкорами, которые так и не вернулись в Турцию. Ничего невозможно предпринять до тех пор, пока эти моряки не возвратятся домой. Но вот турецкие экипажи вернулись, но ничего не изменилось, кроме того, что дюжина из них была размещена на борту «Гебена». Но германский экипаж остался.

Сейчас союзники были встревожены всерьез, поскольку они желали, и даже более, чем германцы, чтобы Турция оставалась нейтральной. Маллет, его российский и французский коллеги неустанно указывали Энверу и партии войны, что Турция измотана Балканскими войнами и что она будет в руинах, если так скоро вновь возьмется за оружие. Потом ближе к концу августа они стали проводить много более жесткую линию: они предложили в обмен на турецкий нейтралитет гарантии Британии, Франции и России от атак Османской империи.

Это предложение имело очень большое значение, и если бы оно было выдвинуто до войны, то могло оказаться решающим. Но сейчас на сцене появился совершенно новый фактор: 5 сентября 1914 года разгорелось сражение на Марне во Франции, и с каждой прошедшей неделей становилось все более и более очевидно, что первый германский натиск на Францию остановлен. На востоке русские пробивали дорогу вперед сквозь австрийскую оборону. Уже вовсе не казалось, что война будет короткой и завершится победой Германии, у Германии возникла нужда в союзниках. Теперь она уже хотела вступления Турции в войну.

Одним из самых ранних свидетельств этой перемены в политике стало отношение к Британской морской миссии. Эта миссия под командой адмирала Лимпуса в течение нескольких прошлых лет занималась обучением моряков турецкого флота. С приходом «Гебена» ее положение стало вначале затруднительным, а затем и просто невыносимым. В начале сентября адмирал Лимпус пришел к выводу о невозможности продолжения работы. 9-го числа миссия была эвакуирована, и теперь немцы контролировали турецкий флот так же, как и армию. Затем 26 сентября произошло нечто более серьезное. У входа в Дарданеллы британской эскадрой, патрулировавшей этот район, была задержана турецкая торпедная лодка. Когда выяснилось, что на борту корабля находятся немецкие солдаты, лодке был отдан приказ возвращаться в Турцию. Узнав об этом, некий Вебер-паша – германской службы, командовавший укреплениями, – самолично закрыл Дарданеллы. Поперек канала были разбросаны мины, легкие домики на берегу уничтожены, а на скалах были размещены предупреждения всем кораблям, что проход блокирован. Это в некотором роде стало самой наглой выходкой, которую предприняли немцы, потому что свободный проход через Дарданеллы регулировался международной конвенцией, которая касалась как воюющих, так и нейтральных стран, и любое вмешательство в международное судоходство приравнивалось к военной акции.

Сами турки не были извещены немцами об этом шаге, и 27 сентября в Константинополе состоялось бурное заседание кабинета. Но к этому времени Энвер с Талаатом уже отдали страну в руки Германии. Остальные члены кабинета могли протестовать и угрожать отставкой, но они не могли ничего сделать для изменения положения. Жизненные артерии России были перерезаны. Несколько недель торговые суда из черноморских портов, загруженные зерном и другими экспортными товарами, накапливались в Золотом Роге, пока их не набралось несколько сот, а моторная лодка, курсировавшая по гавани, с трудом могла пробраться между ними. Когда наконец стало ясно, что блокада надолго, корабли один за другим отправились назад в Черное море, чтобы никогда уже не вернуться.

Можно судить о важности этого дня по тому факту, что интенсивное торговое судоходство через Дарданеллы так впоследствии и не оживилось. Когда проливы были вновь открыты в 1918 году, в России уже произошла революция, и с тех пор Советская империя фактически сама себя отрезала от морской торговли с Западом. Консульства всех великих держав, ранее выстраивавшиеся под развевающимися флагами вдоль береговой линии у Чанака, были закрыты, и теперь никто не проходил по проливу, кроме местных каиков, жидкого потока океанского судоходства до Константинополя да, совершенно случайно, одиноких коммунистических кораблей, проплывавших в молчании и с обреченным видом, будто это были пришельцы с каких-то иных планет.

Последние несколько недель мира в Турции пролетели очень быстро. Прибывало все больше и больше германских техников, и целыми ночами с морских причалов непрерывно доносился звон и лязг: там шло переоборудование старых турецких судов к войне. Большинство германских морских офицеров квартировало на «Генерале», резервном судне, стоявшем на якоре возле моста Галата в Золотом Роге, и ни для кого не было секретом, что на ночных пьянках эти офицеры хвастались, что если Турция вскоре не станет шевелиться, то Германия возьмет дело в свои руки. Адмирал Сушон раз за разом отправлял «Гебен» в Черное море на маневры. Однажды, из чувства юмора, который несколько трудно оценить на таком расстоянии, он встал на якоре напротив посольства России на Босфоре. На палубе появились матросы в своей германской униформе и угостили вражеского посла концертом германской народной песни. А потом, надев фески, отплыли.

Конец пришел в последние дни октября. 29-го числа «Гебен», «Бреслау» и турецкая эскадра, частично управлявшаяся немецкими моряками, вышли в Черное море. В этот и следующий дни они открывали огонь без предупреждения по гавани Одессы, российской крепости Севастополю и по Новороссийску, при этом топили все суда на своем пути и поджигали танки с горючим. Турецкий морской министр Джемаль в это время играл в карты в своем клубе в Константинополе и, когда ему сообщили эту новость, заявил, что не отдавал приказа об этом рейде и ничего о нем не знал. Так это или нет, вряд ли Энвер и Талаат не были об этом проинформированы. Более того, в тот же самый момент турецкая колонна войск в Газе, палестинской пустыне, готовилась выступить в крупный поход на Суэцкий канал.

30 октября российский, британский и французский послы в Константинополе вручили турецкому правительству 12-часовой ультиматум и, когда он остался без ответа, потребовали свои паспорта. На следующий день начались боевые действия.

Мустафа Кемаль в этих событиях участия не принимал. В предыдущем году он предпочел направить Энверу резкое письмо, обрушившись с ругательствами на Лимана фон Сандерса и Германскую миссию. Турция, как заявлял Кемаль, не нуждается ни в какой помощи от иностранцев, только сами турки могут найти свое собственное спасение.

Энвер мог себе позволить быть снисходительным, ибо было просто немыслимо, что Кемаль может когда-нибудь стать соперником. Он отправил его военным атташе в турецкое посольство в Софии.

Существует зловещая легенда о том, как использовал свое время Кемаль в этой полуссылке. Говорят, он предпринял неуклюжую попытку обучиться танцам, чтобы приобщиться к жизни болгарской столицы, потом, когда потерпел полную неудачу в этом деле, по слухам, пустился в разврат, пьянство. В этой истории может быть какая-то доля истины. И все же он действовал очень быстро, узнав, что его страна вступила в войну. Кемаль запросил по телеграфу из Софии разрешение вернуться на активную службу. Какое-то время ответа не было – в новой турецкой армии был нежелателен человек с антигерманскими настроениями, – и он хотел уже было бросить свой пост, когда ему пришел приказ из Константинополя. Он был назначен в Родосто, мыс на полуострове Галлиполи. Это событие в то время прошло совершенно незаметно, но ему было суждено изменить весь ход кампании, которая развернется в будущем.

Глава 2

Отдаться полностью. Totus porcus.

Адмирал Фишер

Благодаря своей дерзости – возможно, даже потому, что они должны были вести себя нагло, чтобы удержаться у власти, – младотурки втянули свою страну в войну, которая была слишком непосильной для них. Они оказались мелкими игрочишками в игре с очень высокими ставками, и, как обычно происходит в таких случаях, их присутствие какое-то время даже не замечалось другими игроками. Турки наблюдали, выжидали, делали свои скромные ставки, изо всех сил пытались понять, в какой стороне таится удача, и делали вид, что они с этим делом на «ты», что было весьма далеко от истины.

Прошли октябрь, ноябрь и декабрь, а их маленькая армия все еще не отваживалась рискнуть и никак не стремилась показать в действии взятые в долг боевые корабли. Да, было проведено две экспедиции: одна на восток, которой руководил сам Энвер, а другая на юг под командой морского министра Джемаля. Их целями были не более и не менее, как отвоевание Кавказа у России и изгнание англичан из Египта. Но поскольку ничего не было слышно ни об одном из этих предприятий, в других Балканских странах, не рискнувших поставить свою судьбу на исход войны, стал проявляться явный цинизм. Ничто бы не доставило большее удовольствие Греции, Болгарии и Румынии, чем разгром Турции в каком-нибудь крупном сражении, и они с надеждой ожидали начала военных действий союзниками стран Согласия.

На море имели место две стычки. Эскадра британских и французских боевых кораблей несла патруль в Эгейском море в надежде, что «Гебен» все-таки появится, и в ноябре эти корабли обстреляли форты Седдэль-Бар и Кум-Кале по обе стороны входа в Дарданеллы. Все было кончено за двадцать минут, а ответа от турок не последовало. Затем в воскресенье 13 декабря лейтенант Норман Холбрук через канал Нэрроуз проник в Дарданеллы на подводной лодке «В-11». Войдя в пролив, как только турецкие прожектора потухли с наступлением рассвета, он пробрался сквозь минные поля и после четырех часов плавания поднял перископ. Он обнаружил перед собой большой двухтрубный корабль – турецкий линкор «Мессудие» – на якоре в Сари-Сигла-Бэй и выстрелил в него свои торпеды с дистанции 500 метров. Подождав достаточно долго, чтобы убедиться, что цель уничтожена, Холбрук совершил срочное погружение. Держась самого дна, он добрался до глубоководной части и вышел в открытое море. За эту победу Холбрук был награжден Крестом Виктории.