Я Пилигрим

Кто знает, как долго мальчик плыл бы по волнам печальных воспоминаний, если бы не далекий крик муэдзина, зовущий правоверных на молитву. Это означало, что светает и надо торопиться. Сарацин приблизился к постели матери и низко склонился к ее лицу, чувствуя на своей щеке легкое дыхание. Говорят, когда мужчины умирают на поле битвы, их пальцы почти всегда цепляются за землю. Они пытаются удержаться на ней, вобрать в себя всю боль и любовь, которые в ней есть.

Если бы мальчик в этот момент опустил глаза, он увидел бы, что его пальцы непроизвольно сжимают покрывало материнской кровати. Сын поцеловал ее в лоб и пробормотал то единственное слово, которое никогда не говорил маме раньше, – назвал ее по имени, словно она была его ребенком.

Выпрямившись, Сарацин попятился к двери, стараясь как можно дольше не отводить глаз от матери. Затем он схватил рюкзак и вышел из дому в новую жизнь, но уже буквально через несколько шагов побежал, боясь, что желание вернуться обратно пересилит.

В конце улицы, как и было условлено, его ждала машина, где сидели имам и два видных члена мусульманского братства. Они приветствовали мальчика, тот забрался на заднее сиденье, шофер включил сцепление и направился в аэропорт.

Мать проснулась спустя два часа. Было еще рано, но она хотела закончить приготовления к праздничной вечеринке. На кухне женщина обнаружила адресованное ей письмо. Едва мать начала читать, как ей показалось, словно бы откуда-то снизу, захлестывая ее, поднимается огромная волна ледяной воды. Затем она почувствовала, что ноги у нее подгибаются, и, не успев опуститься на стул, бедняжка рухнула на пол.

В немудрящих словах сын описал, как увидел ее в торговом центре в позорном, неподобающем мусульманке виде. Он не сомневался, что девочки ей сочувствуют и тоже придерживаются подобных взглядов. Получается, что он не сумел исполнить свой долг перед покойным отцом – защитить честь матери и сестер.

Когда вдова зоолога читала эти две странички, исписанные аккуратным почерком, она получила тот же самый урок, что и многие другие родители: наиболее жестоко нас ранят собственные дети.

Дочитав последний абзац, женщина поняла, что имам обманул ее. То, что узнала мать, разорвало последние нити, на которых едва-едва держалось ее самообладание, и она рухнула в настоящую яму – бездну утраты, вины и жуткого страха.

Сын написал, что действительно едет в Кветту, однако на самом деле там нет никакого знаменитого на весь мусульманский мир медресе, зато высоко в горах есть учебный лагерь совсем другого типа. Там он пройдет полуторамесячный курс обучения, а потом по маршруту, издавна знакомому контрабандистам, его переправят через границу на поле битвы. Мальчик признался матери, что вовсе не мечтает посвятить себя религии. Как и подобает правоверному мусульманину, он направляется в Афганистан, чтобы участвовать в джихаде против советских захватчиков, убивающих детей ислама.

Глава 6

За девять лет Афганской войны погибло более миллиона человек, однако Сарацин благополучно уцелел. Это дало повод многим (учитывая то, что он сотворил позже) сомневаться если не в существовании Бога, то, по крайней мере, в Его здравом смысле.

Перейдя афганскую границу, Сарацин два года сражался против советских войск. И вот в одну холодную февральскую ночь он стоял на вершине горной гряды и смотрел вниз на дорогу, по которой можно было добраться аж до самой Европы. Ему уже исполнилось восемнадцать, и он стал высоким и сильным.

Лунный серп бросал тусклый свет на зубчатые ряды горных пиков и скал, где стояли, как часовые, еще десять тысяч закаленных в битвах моджахедов.

Всем им приходилось видеть немало ужасного: например, танец русского пленного, которого окунули в бензин, а потом подожгли, или своих убитых товарищей, которым враги засунули в рот отрезанные гениталии. Но в ту ночь – ночь миллиона звезд – они могли бы точно так же стоять на пятом кольце Сатурна, наблюдая, как проплывает мимо фантастический Звездный флот из Объединенной Федерации Планет.

Широкая долина внизу протянулась на сорок миль, а если верить афганскому военному радио, общая длина двухполосного шоссе со щебеночно-асфальтовым покрытием составляла целую сотню миль. Дорога была забита низкими автомобильными платформами, грузовиками и танковыми транспортерами. Через каждые несколько миль, освещая ночь, горели костры, словно бы некая христианская версия погребальных огней. Когда мимо них проезжали машины, солдаты, охраняющие колонну, выбрасывали излишки снаряжения и амуниции: белые зимние маскхалаты, ящики с продовольствием, палатки, комплекты медикаментов первой помощи.

Иногда происходили случайные взрывы боеприпасов или осветительных патронов. Тогда люди, ехавшие в машинах, бросались на землю, а небо освещалось смертоносными фейерверками. Когда эти ослепительные вспышки гасли, солдаты самого большого конвоя в мировой истории испытывали острое чувство облегчения. Машины направлялись в сторону реки под названием Амударья, что протекает на границе с Узбекистаном: огромная советская Сороковая армия, оккупировавшая Афганистан, уходила побежденная.

Сарацин, как и все остальные моджахеды, знал, почему русские проиграли войну. Дело было даже не в мужестве повстанцев или принятом в Москве решении вести неправедную войну. Нет, просто Советы были лишены помощи Бога: именно вера моджахедов принесла им победу.

– Аллах акбар! – раздался голос с вершины высокой скалы.

Десять тысяч глоток благоговейно подхватили этот клич, прислушиваясь к эху.

– Аллах акбар! – разносилось снова и снова над уходящей домой советской армией. Афганистан, ставший могилой для многих империй, возвещал об очередной своей жертве.

Две недели спустя двадцать вооруженных людей въезжали на лошадях в занесенную снегом деревню, где расположились лагерем Сарацин и другие покрытые боевыми шрамами иностранные воины ислама.

Возглавлял их Мохаммед Абдул-хан, который был легендой даже в те времена титанов. Советские войска оккупировали страну, когда ему было уже за сорок. Он ушел сражаться вместе со всем своим кланом, но вскоре его заманили в ловушку два «военных советника» из другого племени. После ожесточенной перестрелки Абдул-хана взяли в плен и, поместив в кабульскую тюрьму, пытали столь изощренно, что это вызвало отвращение даже у русских надзирателей. Когда вспыхнул кровавый тюремный бунт, Абдул-хану удалось бежать, и только благодаря силе духа он смог вынести все тяготы пути и добраться до своей горной твердыни.

Через шесть месяцев, когда здоровье Абдул-хана частично восстановилось, он наконец-то реализовал мечту, которая придавала ему силы в долгие часы побоев и пыток электрическим током: моджахеды взяли живыми двух изменников, предавших его. Абдул-хан не пытал их. Пленников раздели догола, привязали к их спинам тяжелые стальные блоки и положили предателей лицом вверх в большие литейные формы. Встать они не могли, лишь отчаянно молотили руками и ногами, наблюдая, как жидкий бетон заполняет изложницы.

Когда смертоносный поток накрыл пленников, его остановили и дали бетону застыть. Очертания бьющихся конечностей и кричащих ртов несчастных теперь были навеки скульптурно запечатлены в этом гротескном барельефе.

Стальные блоки, в которых были погребены люди с их вечной жаждой побега, замуровали в стену роскошной переговорной комнаты в апартаментах Мохаммеда Абдул-хана – в назидание гостям. Больше его никто не предавал.

Появившись в тот день в промерзшей горной деревушке со своим эскортом, Абдул-хан, несравненный военачальник и благочестивый мусульманин, объявил себя губернатором этой провинции. Именно в таком качестве он совершал поездку по своим обширным владениям, чтобы поблагодарить иностранных воинов за помощь и посодействовать им в возвращении на родину.

А еще во время этого длительного путешествия Абдул-хан очень надеялся увидеть одного человека. В течение двух лет он слышал рассказы о Сарацине, который вел свою личную военную кампанию, обосновавшись в горах. Из оружия у него имелись лишь переносной зенитно-ракетный комплекс «Блоупайп», предназначенный для поражения низколетящих вертолетов и самолетов (он весил сорок фунтов, и Сарацин носил его за спиной) да автомат АК-47.

С тех пор как первые советские танки пересекли афганскую границу, русские потеряли более трехсот двадцати вертолетов. В их числе были и три грозных «хайнда»[6], уничтоженных молодым арабом из своего «Блоупайпа». Два вертолета он сбил в самые тяжелые месяцы войны и еще один – в последнюю неделю вооруженного конфликта. По любым меркам это было замечательным достижением.

С изможденного красивого лица Абдул-хана, который стал хромать после пребывания в здании, в шутку названного русскими Кабульским спортивным клубом, не сходила улыбка, даже когда он превращал людей в бетонные статуи. В тот вечер губернатор устроил прием, где выслушивал любые просьбы собравшихся, шла ли речь о лечении или о деньгах на обратную дорогу. Только Сарацин, державшийся где-то позади, ни о чем не просил и вообще помалкивал. Такое поведение еще больше расположило к нему военачальника.

Когда закончился праздничный обед, проходивший в столовой деревенской общины, губернатор уединился с Сарацином в алькове и лично подал ему чай. В долинах до самой китайской границы завывал ветер, начался сильный снегопад, а в камине уютно потрескивало пламя. Абдул-хан сказал, что слышал о молодом человеке как о глубоко набожном мусульманине, и поинтересовался, так ли это на самом деле.

Тот кивнул в ответ. Тогда губернатор рассказал ему об ученом богослове, командире моджахедов, который потерял в бою глаз, а теперь хочет основать в Кандагаре собственное элитное медресе. В школу будут принимать бывших бойцов, и, если Сарацин хочет углубленно изучать ислам, дабы постичь его великолепие, Абдул-хан с радостью оплатит все расходы.

Сарацин, потягивавший чай из жестяной кружки и куривший предложенную губернатором американскую сигарету, слышал о Мохаммеде (Мулле) Омаре и его группе талибов – этим арабским словом называют в Афганистане людей, ищущих религиозных знаний. Хотя Сарацину и польстило предложение губернатора, он отрицательно покачал головой:

– Я поеду домой, в страну, где родился.

– Ты собираешься в Джидду? – спросил губернатор, не в силах скрыть изумление. Однажды ночью у костра он слышал чей-то рассказ про то, что якобы в свое время у Сарацина казнили отца, после чего и начался долгий путь юноши к джихаду.

– Нет, в Эр-Рияд, – ответил Сарацин, и Абдул-хан понял, что тот говорит о столице Саудовской Аравии, резиденции короля Фахда и правящей династии. – Может, вы слышали, что они сделали с моим отцом? – спросил юноша, глядя в глубоко посаженные глаза Абдул-хана.

– Да, люди говорили об этом, – тихо промолвил военачальник.

– Сами понимаете: я должен отомстить.

Это было сказано спокойно, без злобы и прозвучало как простая констатация факта. Если бы губернатор услышал такие слова от любого другого молодого человека, он бы лишь рассмеялся и предложил собеседнику еще одну душистую сигарету. Но другие юноши никогда не противостояли один на один советскому вертолету «хайнд» во всей его мощи и неистовстве, да им даже в кошмарном сне такое не могло привидеться. Наблюдая за Сарацином, Абдул-хан спрашивал себя: а хватило бы ему, имейся у него из всего оружия один только «Блоупайп», мужества совершить такое? Как и многие в Афганистане, губернатор знал, что из всех изобретений ракета – едва ли не самое худшее и опасное: она угрожает жизни несчастного, которому приходится с ней управляться.

Пятифутовый контейнер, в котором размещается ракета, имеет пульт управления для ручного наведения и спусковой механизм. Чтобы произвести выстрел, стрелку-оператору нужно из положения стоя или из положения с колена навести комплекс на цель и запустить ракету с помощью спускового механизма. Оператор должен быть облачен в специальное обмундирование, защищающее его от выхлопных газов и реактивной струи во время запуска ракеты. При этом наблюдается яркая вспышка, что делает стрелка особенно уязвимым для экипажей предполагаемых целей. Еще одна сложность заключается в том, что во время полета ракеты приходится удерживать цель в поле зрения при помощи джойстика на пульте управления. На это уходят драгоценные секунды, и экипаж вертолета может опередить стрелка-оператора, мгновенно развернуть воздушное судно и шквальным огнем уничтожить противника.

А ведь этого одинокого восемнадцатилетнего юношу некому было не только защитить, но, если что, даже похоронить. И все же он не раз в полный рост стоял, когда солнце клонилось к закату, на каменистой горной осыпи, где только длинные тени могли укрыть его, а куски камней и ураган пуль, выпущенных советскими вертолетчиками, пролетали мимо. Стоять там, когда вокруг бушует настоящий смерч, мир кружится в вихре и раскалывается на части, слышать оглушительный рев несущих винтов и двигателя быстро приближающейся машины, пронзительный визг пулемета и грохот пушки, не отступать, не пускаться в паническое бегство, избегая боя, и при этом манипулировать джойстиком перед лицом надвигающейся гибели, в страхе считать бесконечные секунды, надеясь, что мчащийся прямо на тебя конь Апокалипсиса свернет в сторону, направлять головную часть ракеты в самое уязвимое место вертолета, ощущать жар взрыва, запах горящей плоти и смерти (слава Аллаху, не твоей, по крайней мере на этот раз) – такое по плечу немногим мужчинам.

Три раза Сарацин участвовал в самой страшной, какую только можно вообразить, игре «кто первым струсит», и трижды он выходил из нее победителем. Нет, Абдул-хан никогда не стал бы смеяться над таким юношей, что бы тот ни сказал.

– Лучше живи здесь, – вполголоса посоветовал ему военачальник. – Саудовцы арестуют тебя сразу же по приезде. Ты оставил такой след в истории джихада, что под своим настоящим именем перейти границу тебе будет невозможно.

– Знаю, – ответил Сарацин, подливая им обоим чаю. – Отсюда я поеду в Кветту. На местном оружейном рынке за тысячу долларов можно купить паспорт на любое имя.

– И все же будь осторожен: в Пакистане, как правило, недостаточно искусно подделывают документы. Уроженцем какой страны ты себя назовешь?

– Я не против стать ливанцем. В Бейруте есть очень хорошая медицинская школа.

Какое-то время Абдул-хан молчал, а затем поинтересовался:

– Хочешь выучиться на врача?

Сарацин кивнул:

– Если я больше не буду саудовцем, то как мне иначе вернуться на родину и жить там? Страна закрыта для иностранцев, но не для медиков: ливанцу-мусульманину с дипломом врача виза гарантирована. Есть и еще одно преимущество: Аль-Мабахит Аль-Амма не станет понапрасну тратить время на тщательную проверку врача. Ведь предполагается, что это человек гуманной профессии, который спасает жизни.

Абдул-хан улыбнулся, пару минут разглядывал собеседника и наконец сказал:

– На это уйдут годы.

– Долгие годы, может быть, вся жизнь, – улыбнулся в ответ Сарацин. – Но у меня нет выбора, я должен сделать это ради отца. Думаю, именно для этого Аллах и оставил меня в живых – чтобы я уничтожил правящую саудовскую династию.

Губернатор долго сидел молча: ему и в голову не могло прийти, что юный воин в состоянии сделать что-то еще более впечатляющее, чем противостоять в одиночку советским вертолетам. Оказалось, он ошибался.

Размешав чай в своей чашке, Абдул-хан приветственно поднял ее: ему самому лучше, чем кому-либо, было известно, что такое месть.

– Тогда выпьем за то, чтобы ты смог осуществить задуманное, – сказал он. – Иншалла. Если будет на то воля Божья.

– Иншалла, – повторил за ним Сарацин.

Они не знали, что им суждено увидеться снова лишь через пятнадцать лет.

На следующий день, рано утром, губернатор отбыл вместе со своим эскортом. Однако три недели спустя, когда воины-иностранцы свертывали лагерь, ожидая, когда пройдет последняя в том году снежная буря, два юных племянника Абдул-хана, с трудом волоча ноги, пришли в деревню. Из-за метели они были вынуждены отпустить своих лошадей, чтобы те ушли вниз, в более безопасное место, а сами стали подниматься в гору пешком, невзирая на снегопад. Племянники Абдул-хана не предупредили о своем визите, поэтому их никто не ждал. Обернутый в непромокаемую ткань небольшой пакет, который они принесли, предназначался Сарацину, легендарному моджахеду, юноше лишь немногим старше их.

Сидя на кухне, родственники губернатора ждали, когда он распишется, проверив содержимое пакета. Сарацин нашел внутри ливанский паспорт на чужое имя – не плохую подделку с базара в Кветте, а документ на подлинном бланке, точный в малейших деталях, со всеми необходимыми печатями. Абдул-хан приобрел его у продажного сотрудника ливанского посольства в Исламабаде, столице Пакистана, заплатив десять тысяч американских долларов наличными.

Очень важно было и то, что в паспорте имелись соответствующие визы. К нему также прилагался еще один документ, из которого следовало, что обладатель паспорта три года провел в Индии, где получил аттестат одной весьма уважаемой в мире школы, а теперь направляется обратно в Ливан. В паспорт были вложены изрядно потертые купюры на сумму четыре тысячи долларов США. Какая-либо объяснительная записка отсутствовала, да, впрочем, в ней и не было особой необходимости. Знаете, что, на мой взгляд, это напоминало? Словно бы ушедший на покой воин дарит свой тщательно смазанный автомат АК-47 другому, чей боевой путь еще только начинается.

Когда пришла весна и начали таять снега, Сарацин отправился в долгое путешествие через Афганистан. Он шел проселочными дорогами и видел повсюду следы войны: разрушенные города, заброшенные поля, трупы в придорожных канавах. Но многие семьи уже засеивали плантации опиумным маком и прикидывали, сколько выручат от его продажи – самый доходный бизнес в этих краях. Вблизи пакистанской границы наш герой встретил первых возвращающихся беженцев из тех пяти миллионов человек, что покинули страну. Чем дальше он шел, тем больше их становилось.

На границе отсутствовала всякая видимость контроля. Сарацин пересек ее незамеченным на закате безоблачного дня – молодой араб с выдуманным прошлым, чужим именем и безупречным паспортом.

Неудивительно, что я с таким трудом разыскал этого человека, когда пришло время. Как я уже говорил, он был призраком.

Глава 7

Сарацин прибыл в Карачи, огромный город, растянувшийся вдоль Аравийского моря, когда только-только начинался сезон дождей. Юноша потратил несколько долларов, чтобы купить спальное место на палубе старого грузового судна, направлявшегося в Дубай. Отсюда самолеты доброй дюжины авиакомпаний летают без пересадок в Бейрут, так что через неделю усилия Сарацина наконец-то увенчались успехом: он без всяких трудностей прошел ливанский иммиграционный контроль.

Бейрут пребывал в бедственном состоянии: половина города лежала в руинах, многие жители были ранены или измучены до предела. Это устраивало Сарацина: страна едва начинала оправляться после пятнадцати лет гражданской войны, и человек без корней легко мог сойти за местного уроженца в этом городе, полном разбитых судеб.

Он всегда был способным учеником и после шести месяцев усердной работы с помощью мудрых наставников, которых обрел в самой радикальной мечети Бейрута, легко сдал вступительные экзамены в медицинский колледж. Как и для большинства студентов, серьезной проблемой для Сарацина оказалась высокая плата за обучение, но, к счастью, он узнал о программе стипендий Государственного департамента США, целями которой были возрождение нации и поощрение демократии. Служащие американского посольства США даже помогли ему заполнить анкеты.

Благодаря столь щедрой помощи денег теперь хватало, и Сарацин получил возможность посвятить дни изучению медицины, а ночи – террора и революции. Молодой человек занимался усердно, делая перерывы только на молитву и скромный обед. Он прочитал всех великих: Мао, Че Гевару, Ленина; он посещал собрания фанатичных панарабских националистов, слушал выступления палестинских поджигателей войны и нескольких исламских деятелей, отличавшихся взглядами столь дикими, словно бы эти люди застряли в Средневековье и понятия не имели, что на дворе двадцатый век. Один из них собирал средства на создание организации под названием «Аль-Каида»: в переводе с арабского это означает «основа», «база», «фундамент», «принцип». Юноша слышал об этом человеке, своем земляке-саудовце по имени Усама бен Ладен, еще когда сражался в Афганистане. Однако в тот день, когда Сарацин впервые увидел в мечети этого рослого тридцатипятилетнего мужчину, он, в отличие от всех прочих, не пытался произвести на него впечатление своим пламенным красноречием, а, по своему обыкновению, помалкивал. Еще одно доказательство того, что самый тихий человек в компании, как правило, самый опасный.

Посещал Сарацин и еще одну экстремистскую группу, такую маленькую, что заседания ее проходили в пыльной комнате, обычно занимаемой университетским обществом филателистов. Именно там он проникся идеей, которая кардинальным образом изменила всю его жизнь. Да и не только его собственную жизнь, но и, как ни печально это признавать, судьбы многих других людей. В тот день перед членами группы попросили выступить с лекцией некую женщину. Та сказала, что ее зовут Амина Эбади (не исключено, что имя было вымышленным) и работает она в огромном лагере для беженцев в городе Джебалия. Это в секторе Газа, очаге радикализма, одном из самых бедных мест на земле, ставшем пристанищем для ста сорока с лишним тысяч палестинцев.

Темой лекции был гуманитарный кризис в лагере. Послушать ее пришло человек десять. Однако это не смутило женщину: Амина Эбади привыкла плыть против течения международного безразличия. Ничего, однажды кто-нибудь ее услышит, и все изменится к лучшему.

Стоял удушающе жаркий вечер, и посреди своего выступления Амина приподняла чадру.

– Нас так мало, что я ощущаю себя в кругу семьи, – сказала она с улыбкой.

Никто из немногочисленной аудитории ей не возразил. Если даже Сарацин и намеревался это сделать, то такая возможность была безвозвратно упущена: он слишком долго находился под впечатлением от увиденного на мгновение лица молодой женщины.

Потом вновь остался только ее серьезный голос, и юноша мысленно нарисовал портрет Амины: бездонные глаза, выразительный рот, безупречная кожа. Туго стянутые назад волосы придавали ей сходство с мальчиком, а переполнявшая молодую женщину жажда жизни напомнила Сарацину об одной из сестер, хотя Амина была старше его лет на пять. Он не получал никаких известий от своих близких с того дня, как уехал из Бахрейна. Внезапно его захлестнула волна тоски по дому.

Когда Сарацин справился со своими эмоциями, женщина что-то говорила о ближних врагах.

– Извините, – сказал он, – вы не могли бы повторить?

Амина перевела взгляд своих больших глаз на молчавшего доселе юношу. Ей сказали, что это усердный студент-медик, но по его обветренному лицу женщина догадалась, что перед ней почти наверняка возвратившийся с джихада воин. Она знала людей этого типа: в лагере в Джебалии было полно ветеранов-моджахедов.

Обратившись к юноше с почтением, которого он, несомненно, заслуживал, Амина сказала, что почти все проблемы арабов в мире вызваны теми, кого можно назвать ближними врагами: в первую очередь Израилем, а также безжалостными диктаторами, которыми так богат этот регион, и коррумпированными феодальными монархами вроде короля Саудовской Аравии – марионетками Запада.

– Я все время слышу, – продолжила она, – что если, мол, уничтожить ближних врагов, то большинство наших проблем будет решено. Лично я сомневаюсь, что подобное возможно. Как вы думаете, почему эти безжалостные враги, которым доставляет наслаждение угнетать и убивать нас, живут и процветают? Да потому, что их поддерживает так называемый дальний враг. И лишь немногие мудрые люди понимают: если удастся его победить, все ближние враги потерпят крах.

– Что мне нравится в теориях, – заметил студент-медик, – они всегда звучат убедительно. Но совсем другое дело, если вы захотите осуществить их на практике. Неужели вы всерьез полагаете, что возможно уничтожить такую могущественную страну, как США?

Женщина улыбнулась:

– Я уверена, вы знаете, что воины джихада сломали в Афганистане хребет не менее сильного государства.

На протяжении всего обратного пути – а Сарацин шел пешком до дома целых пять миль – он пребывал в смятенных чувствах. У него никогда не имелось четкого плана, как свалить саудовскую династию. Он хорошо знал, почему все недовольные режимом эмигрировали из этой страны и жили за границей: те, кто оставался дома, находились под пристальным наблюдением и планомерно уничтожались. Достаточно вспомнить, что случилось с его отцом. И теперь юношу не на шутку вдохновила перспектива нанести серьезный удар по дальнему врагу арабов, заставив таким образом рухнуть саудовскую монархию!