Коридор затмений

– Спасибо, Макар, я внимания не обратил, – ответил Гущин. – Зоркий ты парень. Да, интересная деталь, тоже в копилку.

На третьем этаже Клавдия и Макара свидетели ничем особенным не порадовали. В квартире проживала лежачая больная старуха, которой сердобольные родственники наняли сиделку – узбечку. В квартире находился и ее муж – гастарбайтер. Он вернулся с работы поздно и вообще ничего не мог сказать. Сиделка по-русски говорила плохо, выглядела крайне обеспокоенной, все время пыталась кое-как объяснить, что у мужа ее есть патент на работу, а вот она «свой еще оформлять». Клавдий Мамонтов с трудом ее разговорил – она поведала, что живут они в квартире больной старухи, не платя за съем, в счет оплаты идет ее уход за больной – такой уговор у нее с родственниками. И что про жильцов дома она вообще ничего не знает, не интересуется делами посторонних и никуда не лезет.

– Но, может быть, вы что-то слышали днем? – спросил Клавдий Мамонтов. – Крики в квартире внизу, шум борьбы, стук, грохот?

– Нет, я не слышать. Я с бабка заняться круглый день. Не поесть даже. Бабка под себя все. Я убирать за ней. – Сиделка трясла темноволосой головой. – А грохот… упасть что-то… я не знаю. Я думать, это на улице.

– Когда вы услышали грохот? Во сколько?

– Я не знать. После как я бабка мыть и памперс менять.

Когда они покинули верхнюю квартиру и спустились на второй этаж, на площадке их встретил полковник Гущин. Из квартиры напротив по приглашению оперативников вышли соседи – муж и жена, оба средних лет, приличные на вид люди, интеллигентные. Они вернулись домой с работы из Жуковского лишь в десятом часу, когда Алексей Лаврентьев уже вызвал полицию, и о том, что днем творилось в соседней квартире, сказать ничего не могли. Но это были единственные соседи на этаже – две остальные квартиры пустовали, их хозяева – пенсионеры – с начала мая переехали на дачи.

– Ее убили? – испуганно спросила соседка. – Ограбление?

– Не похоже, – доверительно ответил ей полковник Гущин. – Ничего ценного из квартиры не пропало.

– А кто же тогда убил? Сын? – ахнула соседка.

– Марина, молчи, не наше дело сплетни собирать, – сухо оборвал ее муж.

– Не сплетни, а факты. Все на наших глазах тогда произошло, – парировала соседка тревожно. – Так это сын ее убил?

– Идет следствие, все версии проверяются. – Полковник Гущин пожал плечами. – А что случилось на ваших глазах? Какие такие факты?

– У них последние месяцы постоянно шли скандалы из-за квартиры, – ответила соседка. – Через их дверь все слышно – как они орали, когда он приезжал. Ссорились и раньше, когда он женился, – он ведь новобрачную сначала домой привел, к матери, но они и двух недель не прожили, уехали. И он стал очень редко бывать, мы с мужем его почти не видели. Но потом месяца два назад он снова появился здесь – я с ним в подъезде не раз сталкивалась вечером. Один раз он приехал с какой-то женщиной на машине.

– С женщиной на машине? – уточнил Гущин. Клавдий Мамонтов и Макар внимательно слушали.

– Я подумала – новая, что ли, у него пассия? Но это оказалась риелтор. Соседка Аня их и на порог не пустила, дверь им не открыла. Они орали друг на друга с сыном через дверь. Я так поняла, сын уже покупателей нашел на квартиру, ну, чтобы разъехаться им окончательно. А соседка наша ни в какую. Такой скандалище…

– Она ведь злоупотребляла алкоголем? – спросил Гущин.

– Она порой позволяла себе лишнее, – сухо ответил ему супруг болтливой соседки. – Чтобы в стельку пьяная или падала, такого мы с женой не замечали. Мало ли какие у людей обстоятельства. Люди не с радости пьют, с горя. Она работала. А что она дома делала в свои выходные – не наше дело.

– Ну да, а ты вспомни, что тут творилось месяц назад, – раздраженно перебила его жена.

– Что творилось? – полковник Гущин выказывал живейший интерес к ее показаниям.

– Да то, что мы с мужем хотели полицию вызывать, только… уж пожалели их… чтобы не позорить… потому что он кровь вытер и уехал сразу…

– Кровь? Кто? – встрял в разговор неугомонный Макар.

– Сынок, – соседка окинула его взглядом. – Уже после приезда риелтора все случилось. Сынок Леша снова появился у матери, и они опять орали друг на друга. А потом мы слышим – они орут уже на лестничной клетке. Она его буквально вытолкала из квартиры. Она была пьяная и злая как мегера. Мы с мужем открыли дверь – она даже не отреагировала на нас, не утихомирилась. Напротив, схватила сынка за куртку и… Да что же ты молчишь! – соседка обернулась к мужу. – Скажи им все. Это ведь ты их разнял. А то она бы его точно убила!

– Они конфликтовали, то есть фактически они подрались. – Сосед тяжко вздохнул. – Причем это Анна напала на него, а парень лишь защищался. Он ее даже не ударил ни разу – я свидетель. Он руками от нее закрывался. А она схватила его за одежду и…

– Что? – спросил полковник Гущин.

– Она била его остервенело головой об стену. Кричала: «Ты меня ради своей проститутки нищей хочешь сделать бомжом, квартиру спустить ради своей шлюхи… Меня, мать, ты обездолить, разорить хочешь…» И матом его, и по-всякому: «Подонок, урод…» Столько ненависти… А ведь это мать и сын, родные люди. Так сказать, традиционные семейные наши ценности.

– Вы их разняли?

– Я ее схватил за плечи и оттащил от него. А парень бегом вниз по лестнице, кровь из носа у него хлестала, она ему до этого нос разбила кулаком. А на наших глазах головой об стену…

Головой об стену… Клавдий Мамонтов вспомнил слова эксперта – черепно-мозговая травма Лаврентьевой, удар сзади по затылку. Но нигде в квартире – ни в комнатах, ни в коридоре, ни на кухне на стенах – нет кровавых пятен. Только на полу лужа крови. Убийца не бил Лаврентьеву головой об стену. Оглушил каким-то предметом, которого на месте происшествия сейчас нет. Почему? Не потому ли, что он мог как-то выдать убийцу, указать прямо на него?

Глава 5

Два мандалорца и карапузы

Несколькими часами ранее

В десять вечера Клавдий Мамонтов на своем старом внедорожнике подъехал к воротам дома на Бельском озере и открыл их с пульта. По парковой аллее медленно катил к особняку, построенному еще покойным отцом Макара Псалтырникова. Макар в начале мая со всем своим немалым семейством – тремя маленькими детьми, старой гувернанткой Верой Павловной и верной горничной Машей – перебрался сюда из Москвы на лето и осень.

Спустя неделю ему пришлось срочно уехать самому – в Петербурге во время судебного процесса скончался семейный адвокат семьи Псалтырниковых. Старика хватил инфаркт. По завещанию он желал, чтобы его похоронили в Иерусалиме, где жила его многочисленная родня. Макар отправился сначала в Петербург, взяв организацию похорон на себя, затем на арендованном частном самолете улетел с прахом покойного в Тель-Авив и в Иерусалим. Дома он отсутствовал семь дней. И все эти дни Клавдий Мамонтов, по-прежнему обитавший на родительской профессорской даче в подмосковных Бронницах, где он служил в местной полиции, каждый вечер приезжал к Макару в поместье и оставался там ночевать – дети, старуха-гувернантка и горничная нуждались в защите в большом пустом доме на берегу озера.

Вот и сегодня, когда уже почти стемнело, он позвонил во входную дверь – ему открыла горничная Маша. Она еще больше располнела. В ее пятьдесят с лишним лет высокий статный Клавдий Мамонтов действовал на нее так, что она вспыхивала словно девочка, конфузилась, все пересаливала, роняла тарелки на пол, мчалась на кухню и начинала фанатично месить тесто для пирогов, выпекая их в огромном количестве – и сдобы, и плюшки, и английские мясные пироги с почками, и русские кулебяки. Клавдий Мамонтов мучного не любил, но вида не показывал. Чего не сделаешь для влюбленной женщины, перешагнувшей свой пятый десяток?

В холл навстречу Клавдию из гостиной выбежали дочки Макара: младшая Лидочка и старшая Августа, они еще не легли спать, хотя уже облачились в пижамы. Обе они подросли. Он нагнулся и обнял девчонок. Лидочка, делавшая успехи в русском языке (ее родным был английский, так как она родилась в Лондоне, когда Макар еще жил в Англии), зашептала ему что-то оживленно – он не понял – друг, prince Frog[2]. Августа, как всегда, молчала. Она не говорила с рождения. После трагических и страшных событий прошлого дела, когда полковник Гущин, поставив на кон свою жизнь и получив серьезное ранение, спас Августу, вся семья надеялась, что пережитый шок станет для девочки эмоциональной встряской и она начнет говорить. Так утверждала гувернантка Вера Павловна. Однако Августа не заговорила. Но она продолжала рисовать – и в планшете, и на бумаге. И ее рисунки становились все более сложными, интересными, изощренными, словно некая головоломка, ребус, загадка.

Вместе с девочками Клавдий прошел в гостиную, где его встретила Вера Павловна с маленьким сыном Макара Александром, которого Клавдий звал Сашхен. В свои год и три месяца Сашхен, кудрявый карапуз-купидон, лепетал, смеялся, однако за все время своей коротенькой жизни так ни разу и не заплакал. Чем приводил в великое восхищение полковника Федора Матвеевича Гущина – мол, кремень парень растет, это ж надо, какой характер закладывается!

Сашхен потянулся к Клавдию сразу, как увидел, расплываясь в улыбке, лепеча. Очутившись у него на руках, обнял пухлыми ручками и цепко схватил левой маленькой «клешней» Клавдия за ухо. Прижимая к себе крохотное тельце малыша, Клавдий ощутил прилив счастья.

– Добрый вечер, Вера Павловна, – поздоровался он со старой чопорной гувернанткой, в прошлом «училкой» английского в элитной московской школе, переманенной Макаром к своим дочкам. – Маша, спасибо, я ужинать не буду, – с ходу он пресек заполошные намерения горничной «кормить и угощать». – Я по делу срочному к Макару. А где он?

– Добрый вечер, Клавдий. Как хорошо, что вы опять приехали! Наш объявил, что он на вечернюю пробежку к озеру, – гувернантка Вера Павловна изрекла фразу неким особым тоном, хорошо понятным только ей и Клавдию. – Ну а что мы с Машей можем с ним сделать? Он взрослый человек! Он после похорон и поездки в Иерусалим в угнетенном состоянии духа пребывает. Скорбит. Клавдий, может, вы на него снова повлияете, а? Пресечете в корне!

Клавдий, держа на руках малыша Сашхена, тоже решившего поучаствовать в разговоре с громкими: «Ууууу! Уххх!» – лишь головой покачал. Оглядел гостиную. Кожаная мебель, огромное окно, за которым темнота майской ночи, рояль Макара, камин… И дыра в лофтовой кирпичной стене, некогда пробитая железным кулаком Циклопа[3]… Ее так и не заделали, словно оставили как напоминание.

Дом на Бельском озере, который в оные времена воспринимался Клавдием враждебной неизведанной территорией, где случилось столько событий – ревность, любовь, убийства, отравление, теперь, по прошествии времени воспринимался им как родной дом, куда хотелось приезжать снова и снова, потому что сердце властно звало его – к Макару, ставшему ему больше чем другом, братом, к детям, к старухе-училке и втюрившейся в него на склоне лет пышке-горничной.

– Сейчас я его разыщу и мозги вправлю, пресеку в корне! Не волнуйтесь, – пообещал он Вере Павловне, передавая ей снова Сашхена, который недовольно кряхтел – он соскучился по Клавдию и не желал расставаться с ним.

Покинув дом, идя по липовой аллее к озеру, Мамонтов зорко осматривался по сторонам – темный парк, подсветка горит лишь кое-где в траве. Макара на пробежке что-то не видно. Оно и понятно…

Семейная идиллия в богатом доме на Бельском озере. Как бы не так! Все намного сложнее и печальнее.

Если дома в комнатах за прошедшую неделю в отсутствие Макара Клавдий отыскал и ликвидировал все его тайники со спрятанным спиртным, то парк он не мог весь прочесать. А Макар, как истый алкоголик, оставлял себе запасы выпивки в самых разных местах – например, в дуплах старых деревьев. Чертовы заначки!

Макара он узрел на берегу озера. Друг его сидел в темноте в плетеном кресле за садовым столом и мечтательно созерцал полную луну, плывущую в облаках и отражающуюся в черной воде. Медитировал?

Черта с два! На столе перед ним стояла бутылка скотча. Правда, пока еще непочатая.

– Привет. Так-то ты бегаешь перед сном? – грозно спросил Клавдий, подходя.

– Клава, радость моя, привет! – Макар просиял и тряхнул светлой челкой, упавшей ему на глаза. – Кого жаждала моя истерзанная душа в этот час, того судьба и послала. Черт принес тебя, Клавочка! Сие надо отметить. Жаль, стакана граненого нет. Ну, мы из горла, отпразднуем. – И он потянулся к бутылке.

Клавдий Мамонтов сразу же блокировал его поползновение своей левой. Пресек. Он видел – Макар, к счастью, пока еще трезв, не успел приложиться к скотчу.

– У меня много новостей, – сообщил Клавдий. За «Клаву» в свой адрес он обычно сразу бил в «морду как в бубен» всякого, но… только не Макара. Ему он позволял называть себя Клавой, потому что… ну, не драться же им из-за этого постоянно?

Он забрал бутылку и… швырнул ее в озеро. Макар взвыл, как волк на луну: «Уааа!» – и продолжал выть, явно корча из себя вервольфа. Он сидел в кресле в расслабленной позе и выл, выл волком, и эхо в парке и над озером подхватывало его вурдалачий вой.

– Проехали, Макар, – спокойно отреагировал Клавдий Мамонтов. – Новость первая – наш общий друг майор Денис Скворцов, прежний начальник здешнего УВД, покинул Бронницы и перевелся на службу в Читу. Ты слышишь? Уехал, бросив здесь все, только чтобы иметь каждый месяц в Чите свидания с Меланьей.

Макар оборвал свой стебный вой, глянул на друга. Его бывшая жена Меланья – красавица, отравительница – по приговору суда отбывала свой долгий срок в колонии под Читой. Туда к ней и уехал влюбленный в нее майор Скворцов.

– Безрассудный мент. – Макар снова ладонью отбросил упавшую челку с глаз. – Но к этому шло. И все для меня давно в прошлом. Тебе ли, Клава, не знать.

Клавдий Мамонтов кивнул.

– Та моя жизнь и та история закончены. Вот и смерть адвоката, друга моего отца, словно бы подвела под прошлым жирную черту. А что в настоящем… Весна, май, наш дом на озере, дочки, сын… Пока я хоронил в Иерусалиме старика, у моих принцесс завелся какой-то тайный воображаемый друг здесь. Представляешь? Лидочка что-то темнит, скрытничает. Августа ее, кажется, к этому воображаемому тайному другу ревнует. Лидочка фантазирует, здесь ведь нет других мелких… Вот они с Августой и играют между собой, придумывают что-то.

– Тебе пора самому повзрослеть и осознать, что ты отец троих детей. Как в Риме говорили – pater familia, глава семейства, – назидательно изрек Клавдий Мамонтов. – Новость вторая. Я написал сегодня рапорт. Я ухожу из полиции. Всегда хотел уйти и служил, но… теперь все, баста. Рапорт подал на увольнение.

– И это ожидаемо. – Макар встал, подошел к другу. – Я знал, что ты рано или поздно уйдешь.

– С меня хватит.

– Ну и отлично, братан! – Макар и Клавдий ударили кулак об кулак. – И будешь теперь всегда с нами. Сам говорил – здесь жить без охраны нельзя, на меня надежды никакой. Потому что я алкаш, но притом многодетный отец. Безалаберный и беспечный… Ты станешь нашим защитником, телохранителем моих детей и старух, надеждой нашей и опорой. Мы друзья с тобой, и я денег тьму потерял в последнее время, как и все, но платить тебе зарплату втрое больше ментовской я все еще в силах.

– Не хвались, едучи на рать, – Клавдий усмехнулся. – Мажором ты был и останешься мажором даже без бабла. Но насчет охраны – да, придется мне вами заняться. Вполне возможно, скоро начнут грабить богатые дома и угонять, разбирать на запчасти крутые тачки. Так что ты в зоне риска.

– И какая третья новость? – Макар несколько напрягся. – Объявишь мне, что ты женишься кое на ком?

Они глянули друг на друга. Соперники и враги в прошлом, а теперь почти братья, родные люди по духу, по жизни. Однако все еще… соперники…

– Я со второй новостью не закончил. Насчет того, чтобы стать вашим телохранителем семейным – есть одна загвоздка. У меня черная метка в профессии, я тебе говорил. Прежнего своего клиента я не уберег, потому и ушел в полицию. Я ушел с позором из охраны, бесславно.

– Ну а у меня бывшая жена – отравительница, и что близкие мне люди здесь творили, ты тоже знаешь отлично. – Макар вздохнул. – Так что оба мы с тобой жизнью ушибленные, Клава. Потому, наверное, нам так легко друг с другом. А в наше время, когда столько ненависти, злобы, которой мы уже нахлебались досыта, одно осознание, что у тебя есть друг верный… Клава, я порой сейчас не хочу просыпаться по утрам, ты понимаешь? Меня ничего уже в нашей резко изменившейся жизни не держит. Только мои дети. Я живу ради них. Когда совсем уж беспросветное отчаяние охватывает меня, я обращаюсь мыслями к тебе – какой ты весь из себя правильный, и благородный, и… стойкий, Клава. Я не прикалываюсь, правду говорю. И нахожу утешение, пример для подражания…

– Ты подражать никому не можешь. Ты сам по себе. Тот еще фрукт ты. – Клавдий невесело усмехнулся. – Новость третья. Мне только что звонил наш полковник Гущин.

– Федор Матвеевич? – Макар встрепенулся, ожил сразу.

– Он едет после долгого перерыва работать «на землю», раскрывать убийство. Какую-то бабу прикончили в Чугуногорске в квартире, вроде типичная бытовуха. Но Гущин едет раскрывать лично и позвонил мне. Он меня берет в опергруппу. И про тебя спрашивал: как ты, вернулся уже с земли обетованной? Я сказал: да, так он буркнул, что и тебе не мешает перестать бить баклуши. Намек понял?

– Он хочет, чтобы мы снова работали вместе, как тогда?

– Он предложил – я согласился. Он еще не знает, что я написал рапорт. Я ему не сказал. Рапорт в отделе кадров – улита едет, когда-то будет. Так что с ним я поработаю однозначно. А ты? Хочешь присоединиться?

– Конечно! Да я для Федор Матвеевича… да я все для него! После того, что он для меня сделал, после того, как вы с ним мою Августу спасли, я… Клава, поехали в Чугуногорск! Я не пьян. Я еще развязать не успел.

– Обрадовал. Знаешь, почему, на мой взгляд, наш Гущин взялся за столь банальное дело – бытовое убийство? Он просто увидел, что Чугуногорск в четверти часа езды на машине от Бронниц, где я и ты. Он по нам соскучился, понимаешь? И по детям соскучился. Он ведь, в сущности, так одинок. А болезнь и ранение, и все, что произошло с ним и с нами, заставило его по-новому взглянуть на жизнь. Он хочет быть с нами опять, Макар. Потому и взялся сам за дело, на которое прежде бы и внимания не обратил.

– Дай мне пару минут, я переоденусь, – Макар уже тащил Клавдия к дому. – На всю ночь с нашим полковником! А потом он приедет к нам и останется здесь на выходные, осчастливив и дочек, и Сашхена, и особенно Веру Павловну. Ну и пусть дело простое. Зато пораньше мы все освободимся и время на отдых у нашего командора появится.

Они в тот момент считали убийство женщины в квартире в Чугуногорске делом простым и банальным. Знали бы они только, что их ждет впереди.

Глава 6

Синяки

В прозекторской морга, куда они все перекочевали с места убийства, патологоанатом на их глазах осторожно освободил труп Анны Лаврентьевой от одежды. Полковник Гущин зашел в прозекторскую, за ним последовал Макар, получивший, как и полковник, защитную маску и перчатки. А вот Клавдий Мамонтов остался снаружи и наблюдал все через стекло в стене. Не хотелось ему стоять у оцинкованного стола, оглушая себя визгом медицинской пилы.

На груди Лаврентьевой два больших круглых синяка.

– Так я и предполагал, – полковник Гущин разглядывал гематомы.

– Убийца ее бил в грудь? – спросил Макар тихо.

– Нет. Он прижал ее к полу коленями, когда она, оглушенная, лежала навзничь. Лишь из такого положения он мог ударить ее ножом в самый центр горла. Он не перерезал ей горло, а ударил с большой силой сверху вниз, так что лезвие сзади вышло наружу и прикололо несчастную к полу.

Перед внутренним взором Клавдия Мамонтова всплыла картина: он… этот парень… ее сын Алексей опускается на тело поверженной матери, надавливая коленями на ее грудь, вскормившую его во младенчестве, так сильно, что остаются багровые синяки, и вздымает над головой кухонный нож, держа его двумя руками. А она приходит в себя от боли и открывает глаза. И видит его лицо и нож, занесенный над ней. Мать и сын…

– У нее закрытая черепной-мозговая травма затылочной области, как я и определил на месте убийства. Она могла умереть и от нее, – констатировал патологоанатом, осматривая голову Лаврентьевой. – Однако смерть наступила бы не сразу. Убийца хотел вторым ударом подстраховаться – чтобы уже наверняка.

– Женщина могла нанести такие удары или только мужчина? – уточнил Гущин.

– Вполне могла при известной сноровке и…

Полковник Гущин сквозь пластиковую маску глянул на эксперта.

– И жестокости. Остервенелости. Ярости. Но это эмпирика, не мои сферы. – Патологоанатом вздохнул. – Определенно можно теперь утверждать, что смерть наступила в промежутке между половиной пятого и шестью часами вечера. В крови потерпевшей обнаружены следы алкоголя. Средняя степень опьянения. Она была нетрезвая, когда впустила своего убийцу в дом.

– Из-за нетрезвого состояния она не оказывала убийце сопротивления? – снова уточнил полковник Гущин.

– Не думаю. Скорее всего, нападение произошло молниеносно, когда они пришли на кухню. Они вместе миновали коридор, значит…

– Она своего убийцу знала и его не опасалась. – Полковник Гущин кивнул. – Но у него в руках должен был быть какой-то предмет, которым он ее оглушил. Он не вызвал у Лаврентьевой подозрения.

– Или он спрятал его под одеждой, курткой. Ну-с, теперь глянем на ее печень. Что она нам расскажет о ее склонности к спиртному. – Патологоанатом выбрал на столе нужный инструмент.

Следующий час Клавдий Мамонтов старался не смотреть через стекло в прозекторскую. И ждал, что с минуты на минуту и сам полковник Гущин рухнет там в обморок. Но полковник Гущин, некогда и правда терявший сознание при вскрытии, после перенесенной болезни и ранения словно окреп в этом плане. Его, чудом выкарабкавшегося дважды с того света, ужасы прозекторской уже не пугали. А Макар вообще ничего такого не страшился – так и лез под руку эксперту, проявляя к его работе живейший интерес.

– Задержите сынка, Федор Матвеевич? – спросил Макар, когда они в глухой ночной час покинули морг и садились в машину Клавдия Мамонтова.

– Нет, пока не время. – Гущин позвонил оперативникам в Чугуногорский УВД и приказал отпустить и Лаврентьева, и его жену. – Он от нас никуда не денется. То, что мы имеем сейчас, – немногое, косвенное. Надо дождаться результатов экспертиз всех улик, что обнаружили в квартире. А завтра мы с вами навестим их единственную родственницу Евгению Лаврентьеву. На нее нам надо самим взглянуть, а? И показания ее необходимы.

Клавдий Мамонтов понял – Гущин колеблется, он не совсем уверен. С его опытом он привык не доверять ситуации, когда в отношении одного-единственного фигуранта копится уж слишком много подозрений. Его вопрос про удар ножом – могла ли женщина нанести… Он неспроста, конечно.

– Значит, завтра к их тетке, а сегодня ко мне всей нашей дружной компанией! – возвестил Макар.

Он не выказывал никаких признаков усталости или тревоги после морга и прозекторской, после той страшной кухни, где пахло кровью и куриной лапшой пополам с перегаром. Все происходящее словно взбодрило его, вытащило из черной беспросветной депрессии, в которой он пребывал.

Они на большой скорости мчались по темному шоссе, свернули на бетонку – уже в родных Бронницах. И до дома Макара на Бельском озере оставалось им совсем немного.

Как вдруг произошло это.

То, что впоследствии Клавдий Мамонтов не мог назвать иначе как дикостью.

Глава 7

Дикость

На пути к Макару в гости Клавдий Мамонтов, сидевший за рулем внедорожника, и Макар, устроившийся рядом с ним, то и дело поглядывали на полковника Гущина, расположившегося на заднем сиденье. Он задумчиво молчал всю дорогу. Клавдий Мамонтов отметил, что Гущин за время реабилитации после госпиталя, недель и месяцев, когда он, еще больной, работал в Главке в кабинете, зарывшись в служебные бумаги и не выезжая на места происшествий, даже не прибавил в весе. Его постковидная худоба стала постоянной. Он по-прежнему страдал отсутствием аппетита. Находивший раньше в обильном застолье радость жизни и способный рассуждать о достоинствах стейков и шашлыков часами, он словно вычеркнул теперь еду и кулинарию из своих предпочтений. Но он выпивал – конечно, не так, как Макар, способный погрузиться в многодневный запой, но позволял себе рюмку коньяка, и нередко. Прежний крепкий жизнерадостный толстяк Федор Матвеевич Гущин изменился навсегда. Теперь, если рисовать его портрет в стиле Пикассо, весь он состоял бы из острых углов и резких линий – на осунувшемся лице выдавались скулы да глаза блестели. В минуты покоя он устремлял взгляд куда-то внутрь себя, словно ища ответы на важные вопросы. Взгляд Гущина смягчался, теплел, лишь когда он обращался к Клавдию и Макару.