Сдается комната с фонтаном

С поисками работы дела обстояли неважно. Было особенно обидно, когда мне сказали, что я не гожусь в уборщицы.

– Мы ищем специалиста со знанием английского, – последовал ответ.

Так что я перебивалась случайными заработками на соцопросах, что позволяло хоть как-то сводить концы с концами.

К фонтану в своей комнате я давно привыкла, а мальчика с цветком назвала Вовкой. Поскольку мне неловко было сушить белье в общей ванной, я, спросив предварительно у Вовки разрешения и получив молчаливо-утвердительный ответ, стала развешивать на каменной чаше свои трусы и колготки, что, конечно, можно было назвать прямым посягательством на памятник архитектуры. К счастью, Вовка мои кощунственные действия переносил стоически и претензий не предъявлял.

Разумеется, после того происшествия с обмороком я осмотрела фонтан вдоль и поперек, но лишь убедилась в одном – работать он не мог никак. Старуха права. Поэтому разговоров с ней на эту тему (как и на любую другую, будем откровенны) я не заводила.

Зато со мной страдательно пыталась пообщаться любопытная соседка напротив. Каждый раз, когда ей удавалось поймать меня на лестничной площадке, она, не обращая внимания на мои явные поползновения улизнуть как можно быстрее, старалась выведать хоть что-нибудь о хозяйке. Но знала я о Марии Александровне гораздо меньше соседки, в чем в скором времени имела возможность убедиться.

***

Однажды я, как обычно, вернулась домой около восьми. Уже почти вставила ключ, как увидела свет в дверном глазке. Старуха внезапно оказалась дома. Я отдернула руку и уже хотела бегом спуститься вниз (как будто я воришка, а не заплатила честно пять тысяч рублей), как меня радостно перехватила соседка.

– Эй, новенькая, – она так и называла меня с тех пор, как увидела, – Что, хозяйка дома? Да не удивляйся так, – усмехнулась она, заметив, как вытянулось и побледнело даже в желтком свете лампочки мое лицо. – Я твое расписание давно изучила, – что ж, приятно, когда твоя жизнь, кому-то так интересна. – Убежишь? Давай лучше ко мне, ужинать. Нечего ночами по городу шляться.

Пока я придумывала вежливые отговорки, соседка схватила меня за локоть и чуть ли не силой втащила внутрь.

Я оказалась в точно такой же, как у Марии Александровны, прихожей. За одним маленьким исключением. В отличие от квартиры хозяйки здесь был 21 век со всеми его наворотами и удобствами, поэтому старым стенам оставалось только недовольно бурчать про себя, но терпеть современную краску, навесные потолки и яркий свет энергосберегающих ламп.

Соседка подсунула мне шведские тапки и провела в гостиную. Я предположила, что именно так должна выглядеть одна из комнат хозяйки – просторная, с двумя огромными окнами и тремя дверьми, ведущими в соседние помещения.

Усадив меня за стол, соседка, пока кипел электрический чайник, навалилась на скатерть и завалила вопросами, точно опасалась, что я выскочу из ее шведских тапок и все-таки убегу. Одновременно она выкладывала информацию, от которой у меня шевелились волоски на руках. Может, и ногах. Но ноги я вроде побрила.

– Странная же она, эта твоя хозяйка, да? Я ведь в этом доме почти десять лет живу, а ни разу у нее в гостях не была. И она ко мне зайти не соизволила. А я уж и так, и эдак приглашала, – «тут можно не сомневаться», подумала я. – А эта нос задерет, «дорогой» обзовет и прочешет мимо. Интересно, она так с прической и спит? А? – невольно потрогав свои модненькие короткие волосы, соседка внимательно посмотрела на меня. Помочь ей, увы, мне было нечем. В глазах соседки отразились боль и разочарование. – А ведь, говорят люди, – не иначе она целое расследование провела, – говорят люди, что когда-то ее, – соседка махнула в рукой в сторону, где по ее расчетам должна находится квартира Марии Александровны, – предки чуть ли не всем домом владели. Потом эта квартира, конечно, коммунальной стала. Еще когда я сюда переехала, вместе с твоей хозяйкой три семьи жили, – я невольно представила три запертые комнаты в своем коридоре.

– И что с ними стало? – не удержалась я от вопроса. – Квартиры получили?

– Если бы, – махнула рукой, довольная произведенным эффектом, соседка. – Всех извела. И ни разу не повторилась. Одну, говорят, в дурку упрятала. Второго споила, и он на улице замерз. Третья и вовсе с собой покончила.

– Где? – поежилась я, не особо рассчитывая, что услышу ответ, который меня успокоит.

Соседка улыбнулась. Ее вечер явно переставал быть томным.

– Точно не знаю. Не то в своей комнате, не то в ванной.

Больше никогда, никогда не буду я принимать душ в этой квартире. По крайней мере, пока не узнаю точно, где бывшая жиличка самоубилась.

– И неужели никто Марию Александровну не заподозрил?

– В чем? – удивилась соседка. – Все шито-крыто. И комнаты соседские ей законным образом перешли. Только на фига, вот скажи, ей одной такие хоромы? Может, у нее родственники есть? – не теряя надежды выжать из меня хоть что-то, спросила она.

Я отметила про себя, что соседка живет ровно в таких же хоромах. И тоже одна. Но промолчала.

– Вот тогда-то она и стала жильца искать.

– И что, никого не нашла? – удивилась я, припомнив аппетитные условия, на которые сама клюнула.

Соседка пожала плечами.

– Я, конечно, точно не знаю. Но вроде ей не подошел никто.

Да, подумала я, глядя в замочную скважину много не выяснишь.

– Хотя, – соседка замялась, – показалось мне, что одно время появился у нее кто-то.

– Появился кто-то? – переспросила я, представив бодрого старичка на кухне с букетом.

– Ну, жилец. Или жиличка, – в голосе соседки прозвучала досада. – Я так и не поняла.

– И куда же он или она делись? – спросила я.

– Кто ж его знает? Был и сплыл.

– Был и сплыл? – зачарованно повторила я.

– Ага, – с готовностью замелькала соседка седой макушкой. – Эклер будешь?

До эклеров ли теперь? Но пирожное все-таки взяла. Думала, что кусок в горло не пойдет, однако проглотила и не заметила.

Пора возвращаться домой. Разговор, а, вернее, монолог соседки, постепенно стух, интерес ее ко мне тоже поугас, и чайник она в третий раз ставить не стала, тонко намекая, что пора бы и честь знать.

***

Когда гостеприимный дом за мной закрылся, я, тем не менее, явственно чувствовала, что соседка продолжает внимательно наблюдать в дверной глазок. Что же я буду делать? Удовольствия соседке доставлять почему-то не желалось. Поэтому я вздохнула и поплелась отпирать свою дверь.

В квартире темно и тихо. Несмотря на то, что я уже, конечно, отлично знала, где находится выключатель, свет включать не стала, чтобы не беспокоить хозяйку, если она вдруг окажется дома. В темноте скинула кроссовки и прошмыгнула в своею комнату.

Вечерами я старалась не высовываться, а после рассказов соседки и вовсе трусливо разделась, не глядя, бросила одежду на фонтан и юркнула в постель, где под подушкой прятала пачку печенья.

Соседкин эклер внезапно разбудил аппетит, а воспаленное воображение наполняло будничные звуки за стеной тайным смыслом. Я грызла печенье и, холодея, представляла, как открываются запертые двери в темном коридоре, и растрепанные призраки бывших хозяев наполняют его, шебурша и переговариваясь. И, конечно, повешенная из ванной. Как они подбираются к моей двери, касаются ее с той стороны бесплотными пальцами и шепчут мне пустить их к фонтану.

Должно быть, я уже засыпала, продолжая сжимать недоеденное печенье в руке, когда в дверь постучали.

Я не сразу вырвалась из полудремы и сперва подумала, что стук раздается совсем близко. Что стучат именно в мою дверь. Однако, когда окончательно проснулась, поняла, что кто-то бьется внутрь квартиры из подъезда.

Естественно, я испугалась, подтянула ноги к груди и стала прислушиваться, слабо надеясь, что хозяйка дома сейчас отругает ночного посетителя. Но хозяйка не подавала признаков жизни, а стук становился настойчивее.

Я посмотрела на часы. Всего десять. Выскользнула из кровати, включила на телефоне фонарик и на цыпочках прокралась в прихожую. Уже у самой двери, я выключила свет, по опыту зная, что его можно увидеть в дверной глазок. Притаившись, я стала ждать.

Несколько секунд слышала только свое приглушенное дыхание, а потом в дверь опять заколотили. Я отпрянула, но все же решилась осторожно посмотреть, кто там.

Сначала увидела только темное пятно. Затем пятно колыхнулось, отодвинулось и приняло очертания мужчины в кепке, поверх которой был накинут капюшон. Слабая надежда на то, что стучит соседка снизу, которую я случайно чем-то затопила, растаяла. Отваги поинтересоваться, кого там на ночь глядя принесло, у меня не хватило.

Вместо этого я нащупала свой ключ, который повесила у двери рядом с зонтиком хозяйки, и вставила его в замочную скважину. Отчего-то я решила, что это остановит бандита, если он вздумает вскрывать дверь отмычкой. Если бы я не опасалась лишнего шума, то непременно пододвинула бы к двери старинный комод. А так я вновь на цыпочках вернулась в комнату, оставив свою дверь приоткрытой, чтобы хорошо слышать все происходящее в коридоре.

Неизвестный мужик за дверью предпринял последнюю попытку достучаться, но, видимо, сдался, потому что вскоре в квартире, наконец-то, установилась тишина.

Постепенно меня стало неизбежно клонить в сон. И я не уверена, что звук воды со стороны неработающего фонтана не плод моего бурного воображения. Не видела я и кота, который зашел в приоткрытую дверь, взъерошился на моего друга Вовку, но не сбежал, а отважно прыгнул на него, запутался в моей намокшей футболке, висевшей на цветке в руках Вовки, беззвучно отпрыгнул в сторону прямо на мою кровать, ткнувшись мокрой шерстью мне в лицо.

И тут я проснулась опять. На улице было уже светло, а посреди комнаты стоял небритый, источающий дурной запах, старик в грязных джинсах и бордовой толстовке.

Глава III

Он задумчиво ел мое печенье, которое, очевидно, выпало во сне из-под подушки. Я набрала воздуха, чтобы заорать, но тут он увидел, что я проснулась.

– Наконец -то, – обрадовался небритый старик. – Пошли, закроешь за мной дверь.

Его дружелюбный тон меня не успокоил. Крик, правда, наружу так и не вырвался, вместо этого я издала писк, похожий на звук сдувающегося шарика. П-фффф. Мужик перестал жевать мое печенье и сочувственно покачал головой

– Еще одна чокнутая? Ох, и любит МарьСанна больных и убогих.

– Я не бо-больная, – заикаясь, пропищала я. Видимой угрозы старик не представлял. На вид ему было лет шестьдесят, но, учитывая его явно антисоциальный образ жизни, на самом деле он мог оказаться гораздо моложе, чем выглядел. Голубые глаза сидели глубоко в окружении грубых, точно ножом вырезанных, морщин. Из крупного, покрытого буграми носа, точно некошеная трава торчали волосы.

При всем при этом, на ногах у старика были мягкие гостевые тапки, которые я видела раньше в прихожей.

– Значит, убогая, – сделал вывод он и демонстративно оглядел мои пожитки, хаотично разбросанные по комнате. – Не бохато живешь. М-да, – в его голосе промелькнуло сочувствие. И он опять надкусил мое печенье.

Я хотела выразить протест и против этого однобокого определения моей личности, но вспомнила, что уже вторую неделю сижу без работы, питаюсь дешевым печеньем и стираю одежду хозяйственным мылом. Убогая, что сказать. Другая бы, приехав в большой город, зубами вцепилась в любую возможность, и уже, может, даже замуж за местного успела бы выйти, а я все брожу по улицам, охаю, ахаю да львов считаю. Еще в Чижка – Пыжика пытаюсь монеткой попасть. Но крупных монет у меня нет. Так что и тут не везет.

Старик, тем временем, пошел к выходу, на пороге обернулся и сказал:

– Ну, убогая, чего разлеглась? Вставай.

– Зачем? – спросила я, тем не менее послушно выбираясь из кровати. – И кто вы вообще такой?

Старик улыбнулся, снял воображаемый головной убор и отвесил поклон.

– Михаил. Можно, конечно, и дядя Миша, но это как-то слишком фривольно. Не люблю фамильярности.

– И кто вы такой, Михаил? – осмелела я, набрасывая поверх пижамы халат. Рука никак не попадала в рукав, и Михаил вернулся, чтобы галантно мне помочь. От него невыносимо пахло сыростью, вчерашним алкоголем и душистым мылом хозяйки.

– Я – знакомый МарьСанны, естественно, – удивился он моему вопросу. – Кто ж еще по квартире ее шастать будет без спросу?

Да мало ли кто. Грабители, убийцы, призраки, вурдалаки – я, признаться, допускала любой из вариантов.

За этой милой беседой мы вышли в коридор. Я остановилась и вопросительно посмотрела на старика.

– Дальше что?

Он недовольно скривился.

– Фу ты, убогая, – хотел сплюнуть, но сдержался, ибо не располагала квартира Марии Александровны к подобным пассажам. – Дверь сейчас за мной закроешь, чтобы незнамо кто тут не бродил, пока МарьСанны нет.

Я оглянулась.

– А ее нет?

Старик рассмеялся.

– Откуда ей тут быть, если ты ключ в замок вставила, бестолочь.

– Ой, – вспомнила я и побледнела. Она же теперь меня из дома погонит, наверное. Чтобы там про нее соседка не говорила, другой квартиры-то у меня нет… Убогая, одно слово. Такие столицам не нужны.

Теряя тапки, я бросилась в прихожую, повернула ключ, отперла дверь и высунулась на лестничную площадку. Снаружи никого не было.

– А ты что ожидала, что такая дама, как МарьСанна под дверью ночевать будет? Как бродяга какая-то? – не унимался подоспевший старик. – Она попозже тебе задаст. Когда вернется, – он это даже беззлобно сказал. Даже где-то ласково.

Я закрыла дверь, сунула ключ в карман халата и растерянно обернулась к Михаилу.

– И что мне теперь делать? – уж он-то, как знакомый старухи, должен знать, чем ее разжалобить. Ух, и странные у нее знакомые, ничего не скажешь.

Старик пожал плечами.

– Дверь за мной закрой. Мне через парадный не с руки выходить. Через черный уйду, – и пошел вперед. Но не свернул в коридор, ведущий на кухню, а по-хозяйски толкнул дверь в покои хозяйки.

– Вы куда? – испугалась я. Мало того, что она Марию Александровну в дом не пустила, так еще в ее комнаты проникнет без соответствующих полномочий? На этот счет в договоре особый пункт есть, если память не изменяет. Надо было внимательнее читать.

– Тут быстрее, – небрежно отозвался старик и открыл дверь настежь.

Так я впервые оказалась в комнатах своей хозяйки. Михаил с интересом наблюдал за моей реакцией. Я бы тоже, признаться, со стороны за собой понаблюдала.

***

Стоя на пороге и широко открыв рот, я думала, что даже воздух вокруг меня осквернит убранство комнат, где я оказалась благодаря полумаргинальному человеку по имени Михаил.

Мария Александровна занимала три смежные комнаты. Все они были оклеены тканевыми обоями сочных бордовых с золотом цветов. Спальню я увидела лишь мельком. Это была небольшая комната, которую почти целиком занимала широкая кровать со множеством подушек. Все в тон обоев.

Мы же с Михаилом оказались не то в библиотеке, не то в кабинете. Старинные шкафы из дорогого дерева вплоть до украшенного витиеватой лепниной потолка были забиты книгами в кожаных переплетах. Ни одно из названий я не узнала. Некоторые были и вовсе на французском, английском и даже на латыни.

У окна стоял тяжелый письменный стол с чернильницей и пером, оставленным на коричнево-желтой бумаге.

Библиотека вела в гостиную, где, по сравнению с предыдущими комнатами, было очень просторно, но не менее внушительно, отчего я окончательно растерялась. Стены украшали картины, половина из которых, очевидно, изображала членов семьи Марии Александровны – я легко угадывала черты старухи, как в портретах элегантных господ, так и в образе миловидных дам. Даже фотографии тут были обрамлены в рамы, что придавало им парадный вид наряду с торжественными, без тени улыбки, лицами старухиных предков.

Среди незнакомых мужчин, женщин и детей, запечатленных в разные годы 20-го века, также не улыбаясь, смотрела на меня хозяйка, невероятно прекрасная в молодости. Но вот ее насупленный взгляд говорил о том, что она явно не одобряет моего бессовестного проникновения в ее жилище.

– Пойдемте отсюда скорее, – сказала я Михаилу, которого, казалось, окружающая антикварная роскошь нимало не смущает. Он по-свойски рассматривал вазы с пасторальными сюжетами, которые хозяйка, видимо, коллекционировала.

– А что? Не нравится? – ухмыльнутся он. – Да расслабься – старухи все равно нет дома. Лучше конфетками давай угостимся. – он, не церемонясь, взял со стола очень красивую вазу, доверху наполненную шоколадными конфетами, вытащил две и протянул вазу мне.

Вот честно, я очень старалась быть аккуратной. Я даже ходила по комнатам хозяйки, высоко поднимая ноги, чтобы лишний раз не шаркать по паркету. Но вазу все-таки грохнула. Конфеты рассыпались по полу, а осколки залетели под стол, в тапки Михаила и даже выкатились в соседнюю комнату.

На мгновенье мы с Михаилом потеряли дар речи. Он очнулся первый.

– Убогая, ты чего? Ты хотя бы представляешь, сколько это бабок стоит? Тебя МарьСанна в ковер закатает. Теперь по-любому. В бега тебе надо.

Ковер очень кстати висел на стене. На нем трое всадников в белых рейтузах торопились куда-то на породистых лошадях с бешеными глазами. Я задрожала, представив, как старуха снимает этот ковер клюкой… или лучше зонтом, так как клюки я у нее не видела, и аккуратно, чтобы не испортить прическу и маникюр, заворачивает в него меня.

– Мамочка, – расстроилась я. И, конечно же, в этот момент в замочную скважину входной двери вставили ключ. Михаил навострил ушки, досадливо ругнулся шепотом, схватил меня и потащил к противоположной двери. Мы оказались на кухне. Посредине стояла раскладушка с неубранной, серого оттенка, постелью. Дверь к черному ходу закрывал кухонный комод. Михаил бросил к нему и стал, скользя по полу, спихивать его в сторону.

– Чего стоишь, убогая, помогай. Бежать надо, пока старуха не поняла, что к чему. Ты даже не представляешь, какая она в злобности.

– Куда бежать-то? – чуть не плакала я, пристраиваясь рядом с Михаилом. – А мои вещи? Мои документы? Моя одежда?

Старик только махнул рукой. Комод со скрипом отъехал в сторону. Проход был открыт. Михаил дернул на себя дверь. В кухню ворвался ветер, растрепав густые брови и немытые волосы старика. Они взвились кверху, как рога дьявола. Схватив меня в охапку, старик крикнул:

– Беги! – и толкнул в спину.

Не успев подумать и опомниться, я в пижаме и плюшевых тапках помчалась вниз. За мной, словно плащ, развевались полы халата.

***

Позади с чувством собственного достоинства захлопнулась дверь. Я не заметила, как проскочила несколько пролетов, остановилась и задрала голову вверх. Вскоре ко мне, бодро перепрыгивая через ступеньки точно семилетний мальчик, подбежал старик. Не задерживаясь, он промчался мимо, дернув меня за рукав.

– Не спим, не спим! Двигаемся веселее, – услышала я уже откуда-то снизу.

Погони вроде не наблюдалось, но я послушно помчалась вслед за Михаилом.

Добралась до него только на первом этаже, где он стоял, придерживая для меня дверь. При этом озирался и нетерпеливо подпрыгивал на месте.

– Ну, наконец-то, – проворчал старик и, перескочив через лужу, очутился на тротуаре. Щелкнул замок. Обратный путь отрезало. Я тоскливо и чуть-чуть испуганно посмотрела на себя со стороны. Убогое зрелище предстало перед моим внутренним взором. Нелепая девица с всклокоченным хвостиком, в старой выцветшей пижаме, голубом банном халате и плюшевых тапках ежится от холода на пустынной улице. Редкие прохожие, проходя мимо, ускоряли шаг, но одаривали меня лишним вниманием. Мало ли что в Питере увидишь поутру.

– А теперь что? – робко поинтересовалась я у старика. – Может, все-таки вернуться и повиниться?

Михаил, невозмутимо жмурясь от раннего, еще зевающего солнышка, запустил руку в карман, достал оттуда горсть изюма вперемежку с шелухой и мелочью, протянул мне, а когда я отказалась, неторопливо сказал, причмокивая:

– Не советую. МарьСанна женщина великая, но вспыльчивая. Она и полицию вызвать может. Пойдем лучше завтракать. Вазочкой этой, если память мне не изменяет, еще прабабка ее пользовалась, – тут он резко приблизил ко мне лицо. На губе у него прилип кусочек изюма. – Сказано тебе было – не совать нос в чужие дела?

В другом положении мне, очевидно, имело смысл возмутиться, затопать плюшевыми тапками, напомнить, по чьей милости я грохнула прабабушкину вазу. Но теперь Михаил стал для меня мужчиной, от которого я не планировала отлипать. По крайней мере, до того момента, как я не придумаю, что делать дальше.

– И куда мы сейчас пойдем?

– Сказал же – завтракать. Жрать я хочу, – старик нащупал языком недоеденный кусочек изюма, который, вероятно, доставлял ему определенный дискомфорт, и ловко его слизнул.

– Завтракать? – переспросила я. – В халате?

Михаил глянул на мой наряд, как будто только сейчас заметил некоторый диссонанс.

– А ты стиляга. Лапти – вообще Джимми Чай. Писк.

– Джимми – кто?

Но старик уже, весело посвистывая, припустил в сторону Невского.

– Чай, говорю, пошли пить.

Невский проспект прекрасен всегда, но особенно он хорош в шесть утра – свежий, умытый, солнечный, пахнущий кофе и хорошим предчувствием. Туда-сюда мелькают, громыхая по тротуару, огромные чемоданы иностранного производства. Несутся горячие стаканчики, скачут рюкзаки, мелькают еще мокрые после утреннего душа волосы, зевают круглосуточные кафешки. Если поначалу я и беспокоилась о том, как воспримет Питер мое внезапное появление в халате, то вскоре не без радости убедилась, что Питеру на мой халат, а тем более тапки, глубоко плевать. Я даже приосанилась, накинув на голову капюшон, и вообразила себя эксцентричной французской певицей, которая бежит за утренним круассаном после ночного клуба в сопровождении экстравагантного друга. Как и положено французской певице. Понимаете?

– Странная ты, – прервал мои приятные фантазии Михаил. – И что ты теперь делать будешь? Убогая, бездомная. И документов нет. Даже жалко тебя, – он то убегал вперед, то останавливался, чтобы дождаться меня, сказать какую-нибудь гадость и опять ускакать. – Угораздило тебя в старухины комнаты пойти? Сладенького захотелось, да? Ух, убогая.

От возмущения я даже надула щеки. Мое терпение лопнуло. В конце концов, я почти звезда французской эстрады, хоть он об этом и не подозревает.

– Чего вы себя не жалеете? Тоже, небось, живете не весело?

Старик остановился и расхохотался. – Дурочка! Я как раз очень весело живу. Всю жизнь только так мечтал. Я же за свои годы каких только костюмов на себя не примерил – и свадебный, и деловой, и пижамный с детской отрыжкой. Все не то. Скукотища. Только сейчас жить и начал. Спасибо МарьСанне. Надо ей чего-нибудь вкусненького вечером принести, – задумчиво добавил он сам себе. А я обрадовалась.

– Значит, мы к ней мириться пойдем? Здорово как, – потом подумала и погрозила старику пальцем. – Чуть вы меня не провели. Она же в действительности не будет из-за той вазы ругаться? Вы все придумали?

Прежде чем ответить, старик огляделся, выцепил взглядом девчонку-подростка в бейсболке, которая украдкой, чтобы не попасться на глаза уборщикам, клеила на столбы и остановки объявления. Заметив старика, она по-свойски ему улыбнулась и подмигнула. Потом натянула бейсболку так, что она скрыла ей почти все лицо, вскочила на самокат и укатила в сторону Дворцовой площади.

Дружески помахав девчонке вслед, хотя она и ни разу не оглянулась, Михаил подошел к ближайшему столбу и ткнул в него пальцем.

– На, читай.

В объявление на коричнево-желтой бумаге написано красивым старинным почерком чем-то вроде чернил. Которые похожи на кровь.

«Сдается комната с фонтаном».

Я прочитала два раза и оторопело посмотрела на старика, ожидая разъяснений.

– Опоздала, убогая. Очень ты старуху расстроила.

Пока никто не успел позариться на мою родненькую комнату с фонтаном, я виновато оглянулась, сорвала листок со столба и запихнула его в карман халата под кривлянье и ухмылки Михаила.

– Ну, ну, – прокомментировал он мои старания. – Туда посмотри.

И махнул рукой на проспект, улетающий стремительным уличным движением в сторону Зимнего. Я с изумлением увидела, что по обе стороны дороги, возле книжных и булочных, театров и памятников, прохожих и приезжих желтеют проклятые старухины свитки. Я открыла рот в беззвучном проклятии. Когда только девчонка успела? Ответ на этот вопрос я получила почти сразу. Утренний Невский заполонили, неведомо откуда налетевшие девицы в одинаковых бейсболках. Они сновали туда-сюда на скейтах, роликовых коньках, в ветровках, джинсовых куртках, комбинезонах. И у всех до одной лица были скрыты широкими козырьками желто-коричневых кепок.

– Это откуда же они все взялись? – ахнула я и украдкой от Михаила ущипнула себя за руку. Ущипнула, видимо, не сильно, потому что морок не развеялся, как любое порядочное видение после безжалостного приведения себя в чувство.