(Не)счастливые носки

– Ммм, возможно, во времена бурной молодости, мог после бокала сесть за руль, но всякое случалось. Да и законы тогда были другие.

– Какие года вы считаете временами бурной молодости? Два года назад еще была она?

Норф пытался держаться и не реагировать на пассивные нападки. Он понимал, о чем идет речь, но не показывал этого, хотя внутри готов был взорваться.

– Знаете, это иносказательное выражение. Я же не учебник истории пишу, чтобы периодизацию составлять. Наверное, где-то на мои 27-30 лет пришлась моя бурная молодость. Да, был молод, мог сделать что угодно, но сейчас – нет.

В этот момент Джен ощутила на себе взгляд Эммы, которая явно испытывала не самые приятные чувства. Она смотрела то на журналистку, то на Норфа, пытаясь взглядам передать свои гневные послания.

В такой момент у Джен было плохо с математикой, но ей удалось собрать свои крохотные познания, вычесть из 31 два и получить 29.

– То есть два года назад еще проходила ваша бурная молодость?

– Да что вы заладили со своими «два года назад». Мы что задачу решаем, или вы следователь? У меня допрос или интервью?

Норф был вне себя. Он нервничал, больше не мог спокойно сидеть на кресле, хотя во всех журналах об интерьерах его описывали как самое комфортное из всех возможных.

– В том и дело, что я не следователь, но, по моим наблюдениям, два года назад он плохо выполнил свою работу. Вам сейчас 31, тогда было 29. Как раз, по вашему описанию, время бурной молодости, когда вы «могли сделать, что угодно». Этим «что угодно» стала авария во время вашего отпуска. Вы сбили девушку. Это так?

В этот момент Эмма вскочила со своего места, как грозная гиена, затаившаяся в углу.

– Так, стоп! Остановите съемку. Мы так не договаривались, вы нарушаете договоренность.

Глаза Эммы пылали, она была готова разорвать Джен на части. Тогда, после аварии, Эмма чудом собрала репутацию Норфа по частям и сделала, как ей казалось все, чтобы об аварии никто не узнал, а позже выдала за слухи. До сегодняшнего дня у нее все получалось. Этот разговор Норфа и Джен был важен ей, но не из-за переживаний об актере, а из-за перспектив лишиться карьеры – кому будет нужен менеджер, который не сумел сохранить репутацию подопечного. Но в этом случае было уже поздно. Норф и Джен смотрели друг на друга, их взгляды словно приклеились.

– Да! Я сбил ее, она выскочила неожиданно, а я не заметил и не смог отреагировать из-за скорости. Она осталась жива, ей вызвали скорую и мы договорились, что я оплачу лечение и об этом никто не узнает.

– Норф, прекрати! Ты пьян и просто выдумываешь!

– Но ее отец, то есть отчим, чертов бизнесмен. Он хотел открыть автомастерскую и потребовал денег в обмен на молчание. Я заплатил, но спустя месяц он попросил еще. Меня тогда только взяли в новый фильм – известная франшиза, мечта любого, я не мог так рисковать. Но к тому моменту он успел намекнуть о случившемся какой-то мелкой газете, поползли слухи. Мне пришлось взять его на что-то вроде попечения и отстегивать регулярно определенную сумму. Но я оплачивал и восстановление девушки, потом высылал деньги, пока она не устроилась на работу.

– Как вы жили столько лет с таким грузом? Девушка, насколько известно, полностью не восстановилась.

Эмма не могла остановиться и пыталась прекратить разговор. Она была готова броситься на Норфа и заклеить ему рот.

– Остановите съемку! Зачем вы его слушаете, он не в себе, и вообще, мы заканчиваем интервью. Давай мне все карты памяти!

Ее никто не слушал, все замерли в ожидании того, что Норф скажет дальше, и при этом стали свидетелями полной потери самообладания его менеджера. В какой-то момент Эмма просто опустилась на кресло и, держась за голову, смотрела на происходящее. Остановить съемку было невозможно. Бариста и официанты давно включили прямую трансляцию на своих телефонах – история Норфа быстро открылась их трем с половиной подписчикам. Но, как известно, иногда и они сработают, достаточно одного хештега.

Джен смотрела на Норфа и чувствовала, как та маленькая девочка внутри нее разочаровывается. Нарисованный в ее воображении образ актера рушился, и она не понимала, что с этим теперь делать.

– Не знаю, так и жил. Я подумал, что принесу ей больше пользы, если буду обеспечивать, чем сяду. Поэтому мы все сделали, чтобы этого не случилось. Вы журналист, не мне вам рассказывать схему подобных историй. Хотя это было ужасно трудно, особенно первые месяцы. Тогда я и начал много пить. Сначала просто чтобы отвлечься. Мне казалось, что так новый день наступает быстрее, а потом появились новые проекты, я работал так много, чтобы ни на секунду не отвлекаться на мысли. И каждый месяц уже на автомате переводил деньги и ей, и ее папаше.

– Вы же понимаете, что все, что вы сказали сейчас попадет в сеть, если еще не попало. Что дальше?

Тут очнулась Эмма, у которой, как у бегуньи на дистанции, открылась второе дыхание.

– Нет уж, знаете ли, вам это расхлебывать. Мы вас засудим, вы не сдержали тайну, нашу договоренность.

– Засудите меня? За то, что я сделала свою работу? У вас, мне кажется, нет понимания, кто здесь виноват. Да, и, кстати, расхлебывать вам придется совсем другое.

Джен смотрела в огромные окна отеля. Туда как рой саранчи слетались журналисты. Они шумели, делали сотни кадров в минуту и пытались прорваться в отель – охранники размером со шкаф стойко отбивали нападки. У Джен звонил телефон, это Джон пыталась достучаться до подчиненной и выразить свое восхищение. Если это можно было назвать приличным словом «восхищение» со всем запасом его ненормативной лексики.

Норф сидел в кресле и, казалось, впервые за долгое время не обращал внимание на журналистов. Нужно было что-то делать. Он не мог сидеть так вечность. Эмма быстро приняла решение вывести актера через другой вход. Толпы репортеров уже столпились у служебного входа, но в отеле был еще один – через кухню ресторана.

Джен пыталась осмыслить происходящее, пока отвечала на сообщения Джона, как в этом момент к ней подошел Норф.

– Хм, впервые не знаю, что будет дальше.

– Вы же сами сказали, что у вас есть связи, отработанная схема. Культура отмены – страшная вещь, но за решетку уж не попадете.

– Вы очень оптимистична для человека, работающего в журналистике. Тем более для женщины.

– Для женщины? Что вы имеете в виду?

– Не берите в голову, а то я сейчас наговорю еще на одну статью. И уже не знаю, что будет страшнее: отвечать за тот случай или перед толпой феминисток.

– У вас своеобразные представления о женщинах.

– Возможно. Но в любом случае это не то, с чем я буду разбираться сейчас.

– Дэвид, оглянитесь вокруг. Видите, к чему привело это интервью? Вы вообще понимаете, что вы натворили тогда?

– Я давно осознал, но сейчас надо прийти в себя и поспать. Уже не помню, когда в последний раз оказывался в своей спальне. Хотя, знаете, больше всего меня бодрит вот это веселье.

Он посмотрел в сторону Эммы, которая психовала с телефоном в руке, пытаясь вызвать машину, но водитель не мог проехать из-за столпотворения журналистов и грузовиков, доставивших продукты в ресторан.

Эмма наконец успела хоть что-то решить за этот день и вновь взять себя в руки. Она смотрела на Джен испепеляющим взглядом. Той уже начало было казаться, что у нее горит плечо.

– Завтра вы дождетесь!

С этими словами Эмма увела Норфа, а репортеры за стеклом, увидев это, ринулись обходить отель. Главный вход наконец был свободен.

Джен собрала свои вещи, которые она так тщательно готовила последние два дня, но которые ей вообще не понадобились. Она еле стояла на ногах, хотя ее телефон насчитал только 1,7 тысячи шагов за эти несколько часов. Социальные сети было невозможно открыть – все посты были посвящены Норфу и раскрытию «преступления века». Джен шла по дороге и думала, можно ли теперь по-прежнему считать носки, которые она искала все утро, счастливыми или нет?

*****

Оставшийся день прошел как в тумане. Джен вернулась в редакцию, где ее встретил Джон. Он улыбался так, как улыбался только в самых редких случаях. Они происходили так редко, что Джен могла посчитать их по пальцам одной руки. Он стоял у двери своего кабинета, держа в руках огромную розовую чашку – когда он подносил ее ко рту, чтобы сделать очередной глоток, то почти все его лицо скрывалось за посудиной, а снаружи сверкало написанное золотыми буквами слово «lovely» – один из подарков редакции на его день рождения. Джон был из тех людей, кто редко хвалил, но был щедр на критику. Но, если уж происходило что-то действительно грандиозное, по его мнению, то в эмоциях он себя не сдерживал.

– Ну, ты, конечно, даешь! Это было просто круто. Никогда бы не подумал, что именно ты сделаешь такое интервью и выведешь его на эту тему. Нас цитируют с самого утра, а юристам не перестают звонить менеджеры Норфа. Просто огонь!

– Это не моя заслуга. Он влил вчера в себя литра два, если не больше. Поэтому его бы разговорил даже ёж.

– Да брось прибедняться и недооценивать себя, чтобы тебя еще больше похвалили.

– Я и не требую похвалы. Ты видел, что устроила его менеджер? Она была готова убить меня.

– А он?

– Что он?

– Тоже готов был тебя убить? На видео он очень мило смотрел на тебя. Ты на него успокаивающе действуешь. Может, тебе психологом устроиться на полставки?

– Ага, мне бы со своей головой разобраться, только чужих проблем не хватало. Слушай, Джон, у меня ужасный осадок от интервью. Я вроде ничего не сделала, но состояние паршивое. Вдруг, будут проблемы?

– Ну ты больная что ли? Какие проблемы? Ты брала интервью, задавала вопросы, какие считаешь нужными. А то, что он выболтал то, что не должен был выболтать, это его проблемы, и нам до них дела нет. И вообще, ты перегрелась там, иди отдохни, выпей кофе. Завтра утром интервью должно быть на сайте. Новенькие в твоем распоряжении – могут сделать расшифровку. Разберись, короче.

Джон скрылся в своем кабинете. Он, очевидно, был доволен. Он всегда говорил: если их работа вызывает подобную реакцию, то значит, они все делают правильно. Не все редакторы разделяли такую позицию, но, по большому счету, Джону было все равно.

Джен сделала работу на автомате. Оставшаяся часть интервью, по сути, была уже никому не нужна – самое главное уже увидело свет и почти буквально разорвало интернет по всему миру, породив хештеги #спаситенорфа и #отменитенорфа. Историю обсуждали на всех телеканалах и во всех аккаунтах. Если Норф когда-то и мечтал о том, чтобы быть у всех на устах, то он этого добился.

Джен закончила все к полуночи. Джон, на удивление, быстро одобрил окончательный вариант и даже разрешил ей завтра не торопиться, а прийти, как сможет. Такое разрешение от него было редким, но Джен буквально не чувствовала мозга, поэтому решила воспользоваться предложением не бежать на работу как лошадь на следующий день.

Она вышла из офиса и вдруг подумала, что вообще-то это была ее мечта, которая сбылась каким-то странным образом и, конечно, не так, как было задумано Джен. Сил у нее осталось только на то, чтобы дойти до дома, смыть весь стресс, поесть и наконец дотронуться до подушки, что Джен и сделала, в перерывах рассказав родителям и подружкам о произошедшем.

*****

Снова восемь пятнадцать утра. Джен проснулась по будильнику, хотя вечером планировала его отключить. Она уже было потянулась до телефона, чтобы проверить, что произошло за ночь, но несколько раз сдержала себя – сразу обваливать информацию на мозг с утра вредно, и лучше выждать хотя бы полчаса. Но нет. Она все же схватила телефон и быстро пробежалась по всем изданиям. За ночь Эмма успела дать несколько комментариев, в которых назвала интервью ошибкой, вырванными из контекста фразами и непрофессионализмом журналистки. Правозащитники пытались инициировать повторную проверку дела, а расследователи искали пострадавшую и уже выдали случайную знакомую Норфу за нее.

Джен с удивлением заметила, что нападки менеджера Норфа вызвали у нее улыбку и даже удовольствие, как будто стали высшей похвалой за ее работу.

– Господи, я превращаюсь в Джона. Еще немного, и начну кидаться на людей.

С этой мыслью Джен повторила свой традиционный утренний ритуал, только уже без нервов, которые были днем ранее. Она пришла в офис на целый час позже обычного – для человека, который никогда не опаздывал, это было по меньшей мере странно.

В редакции все было, как всегда. Джен проверила читаемость интервью – можно было гордиться, ни одного спада, посетители сайта только увеличились. Норф был на всех обложках и на всех главных страницах. Журналисты одолевали продюсеров фильмов, в которых он был задействован. Казалось, что с каждой минутой его буквально закапывают.

Джен немного возмутилась:

– Как будто в мире больше ничего не происходит!

Она принялась заниматься интервью с создательницей пляжных корзин, его надо было выпустить через пару дней. Внезапно Джен получила письмо на почту. Это была Моника. Даже улетев на похороны бабушки, она все равно следила за происходящим.

«Это было круто. Немного пресновато и местами затянуто, но главное, что он все рассказал. У меня, конечно бы, получилось лучше, но какие твои годы) Молодец, до встречи».

Человек, не знающий Монику, после такого письма назвал бы ее последней стервой и самым черствым человеком во всем мире. Но Джен знала, что увидеть сообщение от самой Моники со словом «молодец» уже было большой победой.

Следующие два дня прошли в обычной для Джен спешке. Казалось, что Норф из последних сил спасал свою карьеру. Его пиарщики решили буквально возродить актера из пепла. В первые дни после произошедшего Ноф выложил в сеть банковские выписки с переводами пострадавшей, а потом пошел в полицейский участок и попросил конфисковать у него водительские права. Он заявил, что снова сдаст экзамен, а, если не получится с первого раза, то будет пытаться столько, сколько нужно. Особой реакции общественности это не вызвало. Зрелища не хватало, действий актера было мало. Весь мир ждал продолжения сериала.

Норф пропал на неделю. Ни одного поста, ни одного заявления, было тихо. Все вновь переключились на Лопес и Аффлека, а потом еще и на развод Ратаковски. Но тут неожиданно Норф перетянул внимание на себя – он выпустил небольшой фильм, в котором в буквальном смысле со слезами на глазах пообщался с жертвами похожих аварий и начал работать над собственным фондом для помощи пострадавшим. Репутация была восстановлена, он обошел десятки программ, объездил больницы и неожиданно превратился из злодея в спасителя и любимца публики.

Наблюдая за происходящим все эти дни, Джен подумала, что кейс Норфа лет через пять будут разбирать на курсах pr в лучших университетах мира. Вскоре он окончательно выбил ее из колеи, когда после выхода фильма прислал букет с открыткой, где было написано: «Как что-нибудь еще нароете обо мне. Звоните» и номер телефона ниже. Мечта сбылась. У нее даже был номер его телефона и букет. Лет 10 назад Джен сделала бы из букета гербарий, а записку поставила бы в рамку, чтобы любоваться каждый вечер. Но сегодня ей уже не хотелось так делать.

– Опа, он еще и букет прислал. Это же от Норфа, ага?

Это был Джон, который вышел из кабинета за очередным литром ромашкового чая. Он верил, что напиток его успокаивает. Но в его случае он должен был за раз выпить литров 10, и то, наверное, не помогло бы.

– С чего ты взял, что это от него?

– Да ты же его карьеру вновь создала. Он еще и Оскар получит, потом скажет, что продаст его, а деньги отправит в фонд. Вот сто процентов так будет. Хотя нет. Я лучше придумал. Он его переплавит, сделает какой-нибудь уродский браслет, бахнет туда бриллиантов и подарит этой девушке. Ну и тебе там что-нибудь перепадет.

– Господи, какой же ты черствый. В этом мире не все измеряется вот таким вот способом.

– Ага, конечно. Просто ты на своих розовых пони еще не доехала до этого. Хотя на твоем месте я бы пока не парился. Сам Норф прислал тебе букет, любая визжала бы сейчас тут. Он ведь наверняка запомнил тебя.

Джон пошел на кухню и по дороге успел с кем-то поругаться. Джен смотрела на букет и крутила в голове мысль Джона: «Запомнил». Она добилась того, чего желала, но только теперь ей очень хотелось, чтобы Норф про нее забыл.