Роковое наследство

Она направилась к тому коридору, куда выходила дверь шевалье Мора.

В коридоре этом не было даже маленького окошка, но и в кромешной тьме Ирен подошла прямо к двери квартирки Мора и тихонечко в нее постучала. Никто не отозвался...

Ирен показалось, что с лестничной площадки донесся звук шагов. На площадку выходили всего две двери, ее собственная и супругов Канада.

Но даже если Ирен и правда услышала шаги, то больше они не возобновлялись.

Девушка постучала в дверь шевалье Мора еще раз и громко прошептала:

– Жюлиан, ответьте! Вы дома? Это я, Ирен. Мне необходимо поговорить с вами.

Ответом ей было молчание.

В обычное время визит на этом бы и закончился. Отношения Ирен и господина Мора были не только чистыми и невинными, как сама девушка, но итальянец соблюдал еще и некий торжественный этикет, поскольку настаивал на своей принадлежности к высшей аристократии. Он стремился поступать, как король, во всем – даже в любви.

Хотя вполне возможно, что благородная сдержанность шевалье Мора, которая сыграла немалую роль в завоевании симпатий Ирен, объяснялась совсем иными причинами. Но о них мы поведаем читателю несколько позже.

Как бы то ни было, Ирен ни разу не переступала порога комнаты господина Мора.

И тем не менее сейчас девушка не колебалась. Этой ночью она стала совершенно другой Ирен. Она действовала по наитию, как лунатик.

Пальцы ее нащупали дверную ручку с такой легкостью, словно это давно вошло у Ирен в привычку.

Но и нажав на ручку, Ирен не смогла открыть дверь, запертую на ключ.

Мой ученый и многомудрый друг Эдуард Фурнье написал очаровательную книгу под названием «Новое – хорошо забытое старое»; я вспомнил сейчас о ней из-за изобретения, которое вызвало так много шума в те годы, когда Францией правил Луи-Филипп.

Изобретение это называлось «замок без ключа» и было, безусловно, по-своему занятным.

Я не знаю, описано ли оно в книге моего друга, который приводит обширный перечень воскрешенных в наши дни старинных находок, но мне точно известно одно: такие замки были в большой моде в восемнадцатом веке.

Наши деды, большие шалуны, обожали маленькие секреты, тайники с пружинами и игрушки с сюрпризами.

Загородные домики квартала Попинкур, обреченные в самом скором времени на снос, битком набиты этими детскими забавами, и особняк Гайо, который тоже являлся когда-то загородной резиденцией, вовсе не был в этом смысле исключением.

Большинство дверей в особняке было с секретом, и секрет этот состоял как раз в приспособлении, которое наш современный изобретатель назвал «замком без ключа».

Суть этого устройства в том, что в створку двери вставлена пластинка, надавив на которую, вы приводите в действие механизм, убирающий язычок замка из паза.

Такой секрет был и в двери Ирен. Девушка поискала – и нашла знакомую пластинку в двери господина Мора. Ирен нажала, и замок послушно открылся. Теперь, повернув ручку, Ирен спокойно распахнула дверь.

Без малейших колебаний девушка шагнула в комнату. – Вы дома, Жюлиан? – проговорила Ирен. Но вопрос ее был лишь данью вежливости, ответа на него девушка и не ждала.

Поплотнее прикрыв за собой дверь, Ирен почувствовала, что силы окончательно покинули ее, и опустилась в большое удобное кресло.

«Он непременно вернется. Я его подожду», – подумала девушка.

XVII

У ШЕВАЛЬЕ МОРА

Кресло, в которое почти упала Ирен, стояло у окна, выходившего на Грушевую улицу.

Другое окно, то самое, в котором мы впервые увидели шевалье Мора, освещенного предзакатным солнцем, в лучах которого вспыхнули золотом и буквы «Боццо-Корона» на могильном камне, теперь закрывали ставни.

Ирен была так опустошена и так угнетена, что ей даже не пришло в голову распахнуть это второе окно и посмотреть, что же делает графиня Маргарита у нее в комнате.

И дело было не в том, что Ирен позабыла в этот миг о существовании графини; у девушки просто не было сил подняться на ноги.

Ирен сказала себе, что будет ждать. И вот она сидела и ждала. Больше ничего.

Физическая усталость была сущим пустяком по сравнению с той тяжестью, что легла девушке на сердце.

Окно, выходившее на кладбище, было распахнуто настежь, и Ирен с удовольствием подставила свое пылающее лицо ночному ветерку.

Таинственный свет, который заметила Маргарита за решеткой, окружавшей могилу полковника, давно исчез, и тем не менее похоже было, что на кладбище творится что-то странное.

Оттуда доносился глухой шум, словно под землей копался гигантский крот, а по временам долетал, казалось, даже шепот из-за кустов.

Более того, иной раз ухо вроде бы улавливало тихий смех.

Любая ночь полна жутких, таинственных, необъяснимых звуков.

И если предположить, что кладбищенские сторожа спят мирным сном в своем домике, то шуметь могли только призраки. Ведь живые люди после захода солнца не сумели бы проникнуть в эту юдоль скорби и печали: как мы уже говорили, охранять покой мертвецов сторожам помогали теперь еще и собаки.

Днем гуляющая публика могла любоваться этими собаками, сидящими до вечера на привязи. Устрашающее зрелище. Администрация жутко гордилась своими грозными помощниками.

Однако эти кладбищенские звуки, реальные или призрачные, совершенно не волновали Ирен. Они просто не доходили до ее сознания, хотя девушка отчаянно пыталась уловить хоть малейший шум, но вслушивалась она в гробовую тишину коридора.

Ирен ждала, когда же на лестнице раздадутся шаги. Девушка надеялась, что это все-таки случится, несмотря на слова Маргариты:

– Господин Мора будет нынешней ночью занят.

Это утверждение графини то и дело всплывало в памяти Ирен вместе с неясными, глухими угрозами, невольно заставлявшими девушку трепетать.

Ирен была уверена, что все эти слова никак не связаны со старичком, которого она только что встретила во дворе.

Однако фигура человека в странном теплом пальто, похожем на балахон, то и дело возникала перед ее внутренним взором, оттесняя даже образ господина Мора.

Что это за старик? Кто он такой? Откуда взялся? Ирен не сомневалась, что никогда в жизни не слышала этого скрипучего голоса, и тем не менее он будил в ней какие-то смутные воспоминания...

Внезапно девушка привстала с кресла. Кто-то медленно поднимался по лестнице, с трудом одолевая ступени.

Тяжелые неспешные шаги никак нельзя было спутать с легкой, летящей походкой красавца-итальянца, которого поджидала Ирен.

– Наверх взбирается какой-то старик, – сказала она себе, – наверное, он живет в мансарде.

Но человек, громко топавший по ступеням, не стал подниматься на последний этаж, а пересек лестничную площадку и двинулся вдоль по коридору.

Ирен сидела не дыша. Страх вновь заставил работать ее мозг. Порой и тяжелораненые бредут вот так, едва держась на ногах... Неужели случилось несчастье?

Имя Жюлиана рвалось с дрожащих губ Ирен. Битва началась, это говорил девушке голос не разума, а сердца. Но неужели Жюлиан уже покинул поле боя? Неужели враг победил?

Неуверенные шаги по плиткам коридора... Человек остановился прямо перед дверью квартиры шевалье Мора. Ирен напряглась как струна; девушка готова была броситься навстречу тому, кто войдет в комнату. Ирен показалось, что в замке поворачивается ключ...

Но нет, она услышала стук. Ирен рухнула в кресло. Это был не Жюлиан...

Перепуганная до полусмерти, девушка не могла выговорить ни слова.

Слабый, усталый голос пробормотал:

– Неужели я ошибся дверью? Но этаж тот, потом я пересек площадку, повернул по коридору направо... Может, она заснула?

Ирен слышала весь этот монолог. Сердце ее колотилось, на висках выступил пот.

Она отказывалась верить собственным ушам.

В дверь снова постучали, и усталый голос произнес:

– Ирен!

Девушка едва не лишилась чувств в своем кресле.

– Отец! – пролепетала она.

И тут в ее мозгу молнией сверкнула странная мысль, заставившая пораженную красавицу прошептать:

– Этаж, площадка, коридор! Кто сообщил ему эти лживые сведения?

– Ирен! – вновь позвал ее тот же усталый голос. – Я едва держусь на ногах, девочка моя! Ты уже легла? Открой, это я. Я получил твое письмо и тут же примчался к тебе. Или ты так больна, что не можешь даже подойти к двери?

– Мое письмо? – недоуменно повторила Ирен. – Я больна?

Она поднялась с кресла и двинулась к двери на ватных ногах. Девушке стоило большого труда отпереть замок.

– Где же ты? – спросил Винсент Карпантье. Да, это был он – собственной персоной.

Винсент протянул вперед руки, ища в темной комнате Ирен.

Дочь бросилась ему на шею.

– Я чувствовал, – говорил Карпантье, – что не ошибся, хотя голова у меня слабовата... Парижских улиц я уже не узнаю. Да и жил я далеко отсюда. Зажги свечу, дочка. Но сначала впусти меня в комнату и дай мне стул, я страшно вымотался в пути...

Ирен подвела отца к креслу, с которого только что встала.

В этот миг в окно заглянула луна, залив комнату мутным светом, и Ирен легко нашла на столике медный шандал, на котором заиграли неяркие розоватые блики. Девушка провела рукой по ковровой скатерти и нащупала рядом с шандалом спичечный коробок.

Винсент тем временем говорил:

– Хорошо, что ты написала мне, девочка, но ты могла бы сообщить все это и раньше. Почему ты больше никогда не упоминаешь о Ренье? А скажи-ка мне, ограда, что находится рядом с домом и тянется вдоль бульвара, – это и есть кладбищенская стена? Да? Значит, там он и похоронен? Меня это пугает. Понимаешь, меня стали преследовать видения. Вот только что я шел по совершенно безлюдному бульвару, и вдруг передо мной возник этот тип – тощий-претощий, в черном балахоне, похожем на сутану или просторное теплое пальто. Я прибавил шагу и вот до сих пор никак не отдышусь. Но я могу поклясться, что это был он!

Ирен слушала отца, не перебивая. Она чиркнула спичкой; вспыхнул веселый огонек.

– Но как этот человек мог разгуливать по бульвару? – продолжал Винсент Карпантье. – Он же умер! Ты ведь тоже уверена, что он умер, не так ли? Ты не сомневаешься в этом, дочка?

– Кто умер, отец? – спросила Ирен; рука ее, подносившая зажженную спичку к свече, заметно дрожала. – Вы только что говорили о Ренье, так он, слава Богу, жив.

Свеча загорелась и осветила разом и комнату, и обоих участников описываемой сцены. Квартирка принадлежала мужчине, ошибиться на этот счет было невозможно: слишком она была безликая и не очень уютная. К тому же там и сям, на стульях и на диване валялась мужская одежда.

– Как ты бледна! – воскликнул Винсент. – Подойди, поцелуй меня! Конечно, Ренье жив. Я говорил совсем не о нем. У меня, знаешь ли, бывают провалы в памяти. Тут повсюду разбросаны вещи твоего мужа, а я, видит Бог, запамятовал, когда, собственно, вы поженились...

Свеча, поначалу ярко вспыхнувшая, теперь еле теплилась; комната вновь погрузилась во тьму.

Но Ирен успела разглядеть измученное лицо Винсента, болезненную бледность его кожи, седые, взлохмаченные волосы и испарину на лбу.

Карпантье постарел еще на десять лет за несколько месяцев, прошедших с тех пор, как Ирен и Ренье навещали его в шахтах Штольберга.

Лицо Карпантье было даже не бледным, а серым, покрытым сетью глубоких морщин, а из-под седых, кустистых бровей Винсента смотрели огромные, блестящие, совершенно безумные глаза.

Ирен подставила отцу щеку и сама нежно поцеловала его.

Огонек, пляшущий на конце фитилька, теперь жадно поглощал воск, решив помочь свету в его извечной борьбе с тьмой.

– Так о ком вы говорили, отец? – поинтересовалась Ирен. – Кто умер?

– Демон, – ответил Винсент, дрожа так, словно толстая теплая куртка не спасала его от холода.

Одежда лишь подчеркивала ужасную худобу этого несчастного человека. Никакое актерское искусство не помогло бы скрыть печальных перемен, никакой грим не сумел бы спрятать следы той ужасной работы, какую проделали нищета, страдание и страх.

На Винсенте Карпантье был костюм, привычный для прусских крестьян, вернее, для самых бедных из них: потертая, изношенная куртка, растрескавшиеся нескладные башмаки. На плече у Винсента висела объемистая холщовая сумка.

Погладив дрожащей рукой светлые волосы дочери, он продолжал:

– Я знаю, его смерть – это еще не конец. Ведь живы все остальные, целая свора убийц. Но у них нет ключа к тайне. Они не догадываются, что в задней части особняка, со стороны сада – как раз там, где я поставил на своем плане красную точку, – есть крохотная комнатка, отделенная от внешнего мира одним-единственным слоем камней толщиной в палец. Я привез с собой свою кирку и спрятал ее внизу, за досками; этой киркой я рублю в шахте уголь. Так что все в порядке. У меня хватит сил. Мне известно, куда нужно бить. С трех ударов стена будет проломлена.

Нет, не возражай мне, – прервал Винсент самого себя, понижая голос и обращаясь к Ирен, – и никому ничего не говори, даже Ренье! Ты помнишь картину? Подземелье с грудами сокровищ, старик и юноша? Не раз я переводил взгляд с лица Ренье на изображение отцеубийцы. И однажды Ренье сам сказал мне: «Не правда ли, я похож на молодого человека с этого полотна?» Молчи, доченька. Не стоит будить судьбу, когда она ненадолго задремала.

Ирен слушала... Она знала достаточно много, чтобы понять скрытый смысл этих, на первый взгляд, бессвязных и загадочных речей. Но она никак не соотносила их с реальностью, считая, что все это – лишь плод больного воображения ее отца.

И думала она сейчас не о картине, а о человеке. Мысль о нем не покидала Ирен ни на секунду. Перед внутренним взором девушки стоял образ господина Мора.

– Да, да, они и впрямь похожи, – пробормотала она. Винсент Карпантье пристально посмотрел на дочь.

– Ты – наследница, – заявил он. – Наследница, поскольку ты – его жена. Он – самый младший в роду, он – внук. Куатье мне все рассказал. Ему было известно множество любопытных историй, но где спрятаны сокровища, не догадывался даже он. Только мы вдвоем и знали, где они, – я и тот. Тотумер, теперь в тайну посвящен я один.

Ирен открыла рот, чтобы сказать: «У меня нет мужа» – и вывести наконец своего отца из заблуждения, в которое он невольно впал.

Но Винсент, торжественно подняв руку, призвал дочь к молчанию и продолжал:

– Сам Господь хочет, чтобы все богатства достались мне. Иначе откуда столько чудес? Я уже десять раз должен был умереть. Всех остальных сокровища уничтожили. Куатье знал этих людей поименно: и тех, кто убивал, и тех, кого лишили жизни. Последний пал на моих глазах – и тоже от руки своего потомка. Так было всегда. Всегда! Он прикончил собственного деда, старика с картины, который отправил на тот свет своего сына, а потом и внука, прекрасного маркиза Кориолана – в ту самую ночь, когда Ренье пытался найти пристанище в проклятом доме неподалеку от Сартена. Ренье не знал, кто в действительности он сам, – и даже не подозревал, что маркиз Кориолан, красивый молодой человек, погибший под обломками башни, был старшим братом его отца...

Винсент замолчал, широко раскрытыми глазами смотря в лицо дочери.

– Помолчи! – внезапно вскричал Карпантье. – Ты что, хочешь возразить мне, Ирен? Неужели ты разбираешься во всем этом лучше меня? Имей в виду: по наследству переходят две вещи: богатство и кинжал. Ни один из Хозяев сокровищ не умер в своей постели! Ни разу!

Это золото добыто и полито кровью, оно убивает и никогда не перестанет нести гибель.

Я видел этот клад! Я видел сокровища! Им нет равных в мире! Они – рай! И они – ад!

Они притягивают, словно гигантский магнит, они пьянят, будто старое вино.

Я любил, любил всем своим сердцем, но чувства к женщине – это пустяки. Я страдал, оплакивая ту, которая была частью меня самого, но и страдания эти – пустяки. Все – пустяки по сравнению с этим вожделением, похожим на боль, по сравнению с муками, подобными наслаждению!

В тело мне впивались веревки, я задыхался, смерть занесла надо мной свою косу, но я ничего не замечал. Я не помнил ни тебя, мое дорогое дитя, ни себя самого – золото заворожило меня, я пил искрящееся вино алмазов и драгоценное молоко жемчугов...

Но знаешь, и это пустяки, да, да, и это все пустяки! Жемчуга, золото, бриллианты – все это лишь пустая мишура! Человек почти воздвиг Вавилонскую башню – вопреки воле Господа. И башня эта была лишь чудовищным нагромождением камней. Что и впрямь может вознести живого человека на небеса, так это крошечный клочок бумаги, который легко спрятать, просто зажав в кулаке. Англия, страна герцогов и евреев, создала великое чудо: банковский билет, равный миллиону. Я видел груды таких билетов; и одного из них хватило бы, чтобы заполнить золотом целый сундук, если только превратить этот листок в монеты. Я любовался несбыточной мечтой, которая тем не менее стала явью, и явь эта была во сто крат невероятней любого безумия. Я попытался сосчитать билеты, и рассудок мой помутился.

Карпантье остановился, чтобы вытереть пот, струившийся по его лицу. Ирен слушала Винсента с холодным безразличием.

– Отец, – воскликнула она, пытаясь отвлечь Винсента от мыслей, приводивших его в лихорадочное возбуждение, – прошу вас, расскажите мне о себе.

– А о ком же я тебе рассказываю?! – вскричал Винсент. – Я и есть тот человек, которому суждено стать Хозяином сокровищ! У меня есть кирка. И я точно знаю, где спрятан клад. Я вижу его даже с закрытыми глазами. Я пробью стену, и потечет золото, потоками, потоками...

– Ах, отец, – опять прервала его Ирен, – тогда поговорим обо мне, я так несчастна и так нуждаюсь в ваших советах!

– Разве тебе плохо с Ренье? – спросил Винсент, хмуря брови.

– Я уже давным-давно не видела Ренье, отец, – вздохнула девушка. – И вы бы уже знали об этом, если бы позволили мне произнести хоть слово. Ведь я хочу лишь одного – сказать вам правду: я не замужем. И как я могла бы обвенчаться, не испросив вашего благословения?

– Верно, верно, – согласился Винсент, – я должен был бы сообразить это сам.

– И я никогда не стану женой Ренье, – продолжала Ирен.

– Ну, ну, – рассеянно пробормотал Винсент, – милые бранятся – только тешатся...

Взгляд Карпантье упал на мужскую одежду, разбросанную по стульям, и Винсент, добавил:

– Я знаю тебя, ты – дочь своей матери и ничего дурного сделать не можешь. Но кое-что я тут не понимаю. Объясни мне все, и поскорее. Этой ночью у меня будет много работы, очень, очень много.

– Какая работа?! – воскликнула Ирен. – Вы же так устали!

– Да, – согласился Винсент, – я страшно утомлен, но не собираюсь охать, как старик. Но поговорим о Тебе. Детям нужны родители, тебя воспитывали как благородную барышню. Признайся мне во всем – и не медли.

– В моей исповеди не будет ничего такого, из-за чего мне пришлось бы краснеть, – произнесла Ирен, невольно поднимаясь на ноги.

– Тем лучше, – удовлетворенно кивнул Карпантье. – Но какой другой мужчина, кроме Ренье, мог оставить у тебя свою одежду? Меня интересует сейчас только это.

– Мы не в моей комнате, отец, – ответила Ирен. В глазах Винсента мелькнуло беспокойство.

– Так, значит, ты меня обманула, – прошептал он. – Я уверен, что точно следовал всем указаниям, которые ты дала мне в своем письме. Я выучил их наизусть.

Ирен и сама вся извелась от волнения и тревоги. Девушка предчувствовала, что, поговорив с отцом, получит неопровержимые доказательства самой гнусной бесчестности, жертвой которой она стала.

Винсент произнес:

– Голова у меня не совсем в порядке, это правда, но клянусь, что все это мне не привиделось. Я получил письмо от своей дочери, в этом я уверен. Я прочитал его сто раз, пока добирался до Парижа. Из этого послания я узнал, что демон умер. А что касается твоего почерка, то убедись сама, – добавил Карпантье, обращаясь к Ирен.

Он порылся в карманах своей куртки и извлек из них сначала пару пистолетов и маленький кинжал.

– Нужно хорошо вооружиться, когда пускаешься в путешествие, – пробормотал Винсент в свое оправдание. – Дороги теперь небезопасны...

– Вот оно! – вскричал Карпантье, найдя наконец конверт. – Смотри!

Ирен взяла письмо, которое он протягивал ей. Казалось, что в теле девушки не осталось больше ни капельки крови, так Ирен была бледна.

Она вспомнила слова графини Маргариты: «Ваш отец покинул шахты Штольберга, получив ваше письмо...» Ирен взглянула на измятый конверт. Слезы заблестели у нее на ресницах.

– Почерк мой, – прошептала она, – но рука, рука его... О Господи! Ты обрекаешь меня на ненависть к нему!

XVIII

ПИСЬМО

Винсент Карпантье, как большинство людей, не доверяющих собственной памяти и ищущих подтверждения тому, что она их не подводит, был чрезвычайно доволен, найдя письмо. Вытащив из кармана конверт, Винсент вытер пот со лба, словно человек, уставший после долгого и утомительного пути. Потом Винсент улыбнулся, но улыбка эта, странно исказив его лицо, внушала ужас.

– Я знал, я не сомневался, – бормотал Карпантье. – Да, может, я и маньяк, но разум мой не помутился. У Христофора Колумба тоже была своя навязчивая идея, но сумасшедшим его никто не считает. Хорошо смеется тот, кто смеется последним.

Ирен не слушала отца. Она схватила письмо – и читала его теперь с несказанным удивлением.

Ее почерк, женственный, изящный и грациозный, был воспроизведен с таким несравненным искусством, что в первую секунду девушка не поверила собственным глазам. Сомнений у нее быть не могло, потому что она точно знала,что не писала этих строк; однако Ирен подумала: «Любой другой, кроме меня, поверил бы, что это послание отправила отцу я».

Теперь девушка вглядывалась в каждую букву с удвоенным вниманием.

Каждая подделка имеет свои специфические особенности. Как бы ни был ловок фальсификатор, он не может скрыть «своей руки», то есть присущей именно ему манеры держать перо и водить им по бумаге.

Манера эта так же явственна, как стиль писателя или художника. Можно замаскировать ее, но нельзя от нее избавиться.

Поэтому знатоки редко ошибаются; манера письма говорит им больше, чем форма букв, ибо при всем старании человеку никогда не одолеть привычки до конца.

Ирен не была знатоком, но она была женщиной, и сейчас речь шла о мужчине, который занимал все ее мысли и заставлял трепетать ее юное сердце.

Господин Мора часто писал ей. А она читала и перечитывала его послания. «Рука» итальянца была ей знаком; так же хорошо, как звук его проникновенного голоса.

И теперь, лишь взглянув на листок бумаги, и еще даже не вникнув в смысл первой фразы, Ирен уже поняла, что эти строки писал шевалье Мора.

Все ухищрения, которые могли обмануть Винсента, ни на секунду не поколебали уверенности Ирен; она видела множество нюансов – и все они свидетельствовали против итальянца.

Чтобы убедиться в правильности своей догадки, девушке хватило одного взгляда на измятый листок; ее первое впечатление основывалось на интуиции и чувствах.

Послание было написано на бумаге, которой пользовалась Ирен, и вложено в один из ее конвертов; на ее воске виднелся оттиск ее печатки.

Ко всем этим вещам мог иметь доступ только очень близкий человек...

Когда Ирен принялась читать по-настоящему, то есть вникать в смысл самого послания, она уже знала истину.

А содержание письма было следующим:

«Милый мой, дорогой отец!

Мое сердце разрывается, когда я думаю о том, что Вы погребены заживо в этой жуткой преисподней, при одной мысли о которой меня бросает в дрожь. Я очень слаба и совсем разболелась, иначе немедленно села бы в дилижанс и отправилась бы за Вами в Штольберг, чтобы увезти Вас с собой. С тех пор как я увидела Вас там, такого печального и так сильно изменившегося, образ Ваш все время стоит у меня перед глазами.

Сердце подсказывает мне, что Вы никогда не совершали ничего дурного. И если Вы не доверили мне своей тайны, то вовсе не из страха перед законом, в этом я не сомневаюсь. Вы всегда говорили мне о своих врагах, могущество которых почти беспредельно. Я безумно боюсь, как бы они не узнали о Вашем убежище.

В нем подстерегающая Вас опасность будет особенно страшна. Как удобно совершить преступление и скрыть все следы в темном подземелье! У меня замирает сердце, стоит мне лишь подумать об этом. Вы там один, без всякой защиты. И как же они длинны, эти штольни и галереи! Кого Вы позовете на помощь? Вашим врагам не придется даже копать могилу, потому что на каждом шагу там разверзаются пропасти...»