Объятия незнакомца

Но он уже начинал жалеть об этом. Вынужденный мир оказывался хуже ада. Находиться постоянно рядом с ней, с той, которую он любит, и при этом не иметь возможности даже подойти к ней, – это было невыносимо.

Кроме того, он обнаружил, что ему весьма сложно сосредоточиться на работе; его мучили желания, воспоминания… даже фантазии. Воображение рисовало ему, как он заключает ее в объятия, осыпает ее поцелуями, и она отдается ему прямо здесь, в лаборатории, на полу. Мысль эта казалась чудовищной, дикой…

И нестерпимо соблазнительной.

Нет, это немыслимо.

Он положил руки на стол и, страдальчески вздохнув, опустил на них голову.

– Вы плохо чувствуете себя? – спросила она.

Чуть приподняв голову, он взглянул на нее сквозь упавшие на глаза пряди волос.

– Нет, я в порядке. Она покачала головой.

– Эти поездки по городу не идут вам на пользу, милорд. Вам вообще не следовало бы выходить из дома. Вы должны находиться в постели.

Он не ответил, только его глаза сообщали, что это в ее силах – уложить его в постель и продержать там столько, сколько ей захочется.

Увы, она не поняла этого сообщения.

– Вы уверены, милорд? У вас сейчас очень странный взгляд. Мне кажется, у вас жар. Вероятно, инфекция…

– Осторожно, мадемуазель, – усмехнулся он. – Одно лишнее слово, и у меня сложится впечатление, что я вам небезразличен.

Она мгновенно отвела глаза.

– Вовсе нет, – беспечно обронила она. – Просто я боюсь, что придется прервать нашу работу.

Он отметил, что на этот раз словечко «наша» не подверглось исправлению.

Положив щеку на локоть, он следил за ней. По правде говоря, она была не так уж далека от истины: проснувшись сегодня, он понял, что у него поднялась температура, и этот жар вместе с болью дурманили его сознание. Однако он счел, что есть дела поважнее, чем лежать в постели и принимать микстуры.

– Я повторяю, мадемуазель: дело в пропорции древесного угля, – произнес он. – Вы слишком много добавляете его. При таких условиях уголь выделяет избыток флогистона, что и обуславливает малую устойчивость соединения.

– Но нам известно, что решающее влияние оказывает вода. Я проверяла, уголь не реагирует на воду, он лишь размягчается. Меня больше беспокоит фосфор.

Однако она задумалась над его замечанием:

– А почему вы считаете, что дело в пропорции угля?

– Когда мне было одиннадцать лет, я нечаянно поджег потолок своей комнаты. Это я пытался воспроизвести эксперименты Штоля с флогистоном.

Она нахмурилась:

– Понятно. Видно, за вами не было никакого надзора, милорд?

Он ухмыльнулся.

– Не то чтобы никакого. Хотя я как-то даже свалился с крыши, пытаясь разглядеть кольца Сатурна. После того случая мать несколько месяцев не соглашалась купить мне новый телескоп.

Невольная улыбка тронула ее губы.

– Вряд ли последствия детских проделок могут служить подтверждением научных теорий.

– Как знать… Нужно, проверить.

Она помолчала, а потом, вздохнув, ответила:

– Хорошо. Только сначала закончим опыты с фосфором.

Макс улыбнулся. Им неплохо работалось вместе. Даже она не смогла бы отрицать этого.

Распределив по ящикам сегодняшнюю порцию удобрения, она опустилась на табурет и, уперевшись подбородком о стол, застыла в ожидании.

– Мне все-таки непонятно, почему вы думаете, что военные оставят меня в покое. Предположим, мы обнаружим и нейтрализуем неустойчивый элемент и добьемся того, чтобы соединение стало настоящим удобрением… Но они-то ждут от меня не удобрения, а…

– В том-то и фокус. Нужно, чтобы они подумали, что получили взрывчатку.

Она наморщила лоб.

– Но если мы усовершенствуем удобрение, то в качестве взрывчатки оно уже не сработает.

– Не сработает. И тот взрыв войдет в историю как необъяснимая удача, сопутствовавшая французскому флоту… а про вас, мадемуазель, скажут, что вы ни черта не смыслите в оружии.

Некоторое время она молчала, переваривая его слова, а потом сказала:

– У ваших министров, так же как и у французских, есть много своих ученых. Что если они попытаются модифицировать его? Ведь они могут найти способ превратить его снова в оружие уничтожения.

– Вот об этом-то нам и нужно позаботиться. Мы должны изменить его безвозвратно, добиться полной его безопасности.

Они замолчали размышляя.

Прошло несколько минут. Он встал, потянулся и начал расхаживать по комнате. Она продолжала сидеть. Потом придвинула чернильницу и взяла перо.

Подрагивая и скрипя, ее перо быстро побежало по листу, оставляя за собой неровные, нервные ряды знаков. Она писала, не замечая ничего вокруг.

Он подумал о том, что никогда прежде не замечал, чтобы ее черты были так выразительны, чтобы это удивительное, необъяснимое сочетание хрупкости и силы в них делало ее столь прекрасной, как в этот момент, когда она с такой страстью отдавала себя работе.

Разумеется, за исключением тех моментов, когда…

Он тут же одернул себя. Запретил себе вспоминать. Запретил желать ее. Ни к чему лишний раз терзать себя.

Пройдя к окну, он сел на диван, взял какой-то научный журнал и бесцельно полистал. Он чувствовал, что решение где-то рядом, но оно ускользало.

Отбросив журнал, он принялся снова глядеть на Мари.

– Почему вы стали заниматься наукой?

Она подняла голову. Он уже пожалел, что задал-таки вопрос, который долго мучил его, уверенный в том, что ему сейчас снова напомнят о не подлежащих обсуждению темах.

Но к немалому его удивлению, она ответила:

– Мой дед был химиком, довольно известным в свое время. Он состоял членом Академии наук. Он растил нас, когда умерла моя мать.

– Сколько вам было лет? – спросил он осторожно.

– Пять, – тихо ответила она. – Она умерла почти сразу после… – Ее голос дрогнул. – После рождения моей сестры.

Она замолчала и посмотрела на свои колени, где ее рука поглаживала полосатый бело-голубой шелк, из которого было сшито ее платье. Но вскоре она продолжила, словно не могла остановить поток воспоминаний:

– Моя мать, обладая весьма приятной наружностью, была особой своевольной и романтической – к сожалению. А отец… – с запинкой выговорила она. – Моим отцом был молодой, блестящий лейтенант из Версаля. Он соблазнил ее, а потом бросил с ребенком. Вернее, с двумя детьми. Мы с Арманом близнецы. Короче говоря, мы – незаконнорожденные.

Макс почувствовал холодок дрожи. Боже! Так вот почему она так гневается на него! В своем случае она усматривает кошмарное повторение судьбы матери.

– Но ты не похожа на свою мать, Мари, – робко заметил он. – А я не такой, каким был твой отец.

Ее пальцы сжимали ткань платья. До нее вряд ли дошел смысл его слов; казалось, она даже не слышала их.

– Мы родились и выросли в деревне, в имении деда, поскольку мать после случившегося с ней позора уже не могла появляться в обществе. Но она не переставала мечтать. Прошло несколько лет, и она имела несчастье влюбиться снова. На этот раз ее избранником был молодой красивый дворянин. Но ему нужна была не она, а ее деньги. Он склонял деда финансировать экспедиции в Полинезию. Он не только бросил мою мать с ребенком, он разорил нас. – Мари судорожно глотнула воздуха. – Мать умерла вскоре после рождения Вероники. Врач сказал, что причина смерти в послеродовых осложнениях, но мне кажется, она умерла… от несбывшейся любви. – Голос ее стал таким тихим, что Макс едва расслышал ее последние слова. – От несбывшихся надежд.

Макс закрыл глаза. Боль и вина терзали его. Что же наделал он! Какие страшные страдания причинил! Только сейчас он понял всю глубину ее мук.

Как последний идиот он убеждал ее, что она носит его ребенка.

Внезапная догадка осенила его. Он открыл глаза. Вот почему она держится так отчужденно. Вовсе не потому, что равнодушна к нему, а потому, что боится.

Боится положиться на него, решив во что бы то ни стало выжить, помня об участи, которую постигла ее мать.

А еще, возможно, она боится своих чувств к нему.

Надежда озарила его душу.

Если бы только он смог заставить ее увидеть истину, от которой она отворачивается.

– Значит, вас воспитывал дед? Она смахнула со щеки слезу.

– Да. Брат с сестрой не переставали мечтать о роскоши и блеске парижской жизни, а мне было хорошо в деревне. Окружающие видели во мне чудачку, но дед понимал меня. Мы с ним были очень похожи. – Она печально улыбнулась. – Только он не видел ничего странного в моем увлечении химией.

– Просвещенным человеком был ваш дед. Жаль, что я не знал его. Мы могли бы подружиться.

Она посмотрела на него с удивлением:

– Значит, вы тоже не считаете, что наука это не женское дело?

– Вы умны, талантливы. Какое значение имеет то, что вы – женщина?

– Вы говорите это искренне? – недоверчиво спросила она.

– Видите ли, Мари, меня вырастила мать. А она человек сильный и независимый. Она увлекается историей не меньше, чем вы – химией. Когда-то она даже читала лекции в университете, хотя многие и осуждали ее.

Мари была изумлена.

– Я даже не подозревала, что герцогиня так образованна.

– Да, она образованна, и кроме того она вырастила сыновей, которые умеют оценить образованную женщину Далеко не все мужчины хамы, Мари, – осторожно добавил он.

Она напряглась:

– Но и не все женщины так беспечно-мечтательны, как моя мать.

Она взяла перо, собираясь продолжить работу, но вдруг застыла, глядя перед собой.

– Вероника была мечтательницей, – прошептала она. – Она верила, что ее мечты осуществятся. Помню, как-то раз она притащила все зеркала, что были в доме, вниз, выстроила их по обе стороны холла и два часа репетировала свой блистательный выход в Зеркальную галерею Версаля – Мари улыбнулась. – У нее отлично получалось это.

Макс почувствовал комок в горле, но одновременно и радостное волнение оттого, что Мари в состоянии вспомнить счастливые мгновения, связанные с ее сестрой, а не только переживать боль утраты. Это был первый признак того, что ее скорбь немного улеглась.

– Мне кажется, – задумчиво продолжала она, – Вероника была во многом схожа с вашим братом Джулианом. Тот же неиссякаемый оптимизм. Та же вера в лучшее будущее. – Ее улыбка потухла. – Таких людей обязательно ждет беда. – Она взглянула на него и обмакнула перо в чернила. – Лучше быть человеком практическим.

– Угу. Как мы с вами, – фальшиво согласился Макс. Откинувшись на диванные подушки, он посмотрел в окно, стараясь вновь сосредоточиться на научной проблеме: сейчас, казалось, решить ее было проще, нежели пытаться распутать узел жизненных неприятностей.

За окном стоял ослепительно-яркий летний день. На улице было оживленно, люди неспешно прогуливались, радуясь теплу и солнцу, женщины закупали у уличных торговцев провизию к обеду. На крыше одного из домов трудились плотники; монотонный стук молотков и едкое визжание пилы действовали на нервы. Вокруг них в воздухе витало желтое облако…

– Опилки, – сказал он, выпрямившись.

– Опилки? – эхом откликнулась Мари.

Он смотрел на облако, лихорадочно соображая. Сердце затрепетало в радостном предчувствии.

– Ответ следует искать не в области химии, а в исторических этюдах.

– Я не понимаю вас, милорд.

Он вскочил и возбужденно прошагал к столу.

– История дает нам ответ. Тридцатилетняя война в Швеции. А именно, битва под Нордлингеном. Встречаются упоминания о том, что войска Фердинанда II столкнулись с одной проблемой. Порох, который внешне выглядел совершенно нормальным, не хотел загораться. Он забивал затворы, искрил, но не загорался. И никто не мог понять, в чем дело. – Он выковырнул из земли серую крупинку и растер ее на ладони. – Тогда они потребовали объяснений от поставщика, который снабдил их этим порохом, и тот был вынужден сознаться, что подмешал в него опилки. Порох-то продавался на вес, и он надеялся нагреть на этом руку. Он и думать не думал, что, подмешав опилки, сделает порох совершенно непригодным.

– То есть, вы хотите сказать, что если мы добавим в удобрение опилки…

– Да, совсем чуть-чуть. Опилки – это не более чем пыль, их никто не заметит.

– И это сделает соединение безопасным? – Она недоверчиво качнула головой. – Не может быть. Уж слишком все просто.

– Как знать. Нужно попробовать. – Повернувшись, он кинулся к двери.

– Куда вы?

– Видишь рабочих на той стороне? У них этого мудреного компонента в избытке.

Часом позже, когда они, охваченные волнением, молча трудились над новой порцией соединения, в дверь постучали.

Макс, досадуя, что приходится прерываться, пошел открывать дверь. Он был уверен, что к ним пожаловал хозяин лаборатории.

Но на пороге стоял Саксон. В руке у него была газета.

– У меня новости, – объявил он с ухмылкой. – Французы казнили Флеминга.

– Что? – Ошеломленный, он выхватил у брата газету.

– Занятная вышла история. – Саксон удовлетворенно хмыкнул. – Она попала во все утренние газеты. Флеминг объявился в Париже несколько дней назад и сразу же отправился во дворец, спеша сообщить королю формулу соединения, которое, по его словам, является самым грозным оружием века. Но это волшебное соединение, вместо того чтобы взорваться, начало вдруг плеваться фиолетовыми брызгами, испортив при этом платье короля. – Саксон расхохотался. – А у французов, как известно, с юмором туго. Не обижайтесь, мадемуазель. – Он виновато глянул на Мари. – А может быть, после стольких лет, проведенных им в Англии, они заподозрили его в измене? Так или иначе, но его повесили.

С мрачной ухмылкой на лице Макс прочел газетное сообщение. В смерти Флеминга была гримаса судьбы.

– Пребывающий на небесах джентльмен по фамилии Вульф сейчас, должно быть, торжествует.

– Без сомнения. – Саксон снова посмотрел на Мари, на этот раз с восхищением. – Вы проявили удивительную находчивость, мадемуазель, дав Флемингу столь чудную формулу.

Мари не смогла сдержать улыбки.

– Это благодаря одному из моих ранних, не увенчавшихся успехом экспериментов, которым сестра корила меня при каждом удобном случае. Ее руки несколько месяцев были покрыты багровыми пятнами.

Саксон посерьезнев, обернулся к Максу:

– Что касается того вопроса, о котором мы с тобой толковали четыре дня назад, то он решен.

– Как? Уже? – ошарашенно спросил Макс.

– Живое тому подтверждение находится в моей карете. Хочешь ли ты присутствовать при этом?

Макс глядел на Мари, чувствуя, как холодная тошнота подкатывает ему к горлу, а потом кивнул:

– Хочу.

– Ты уверен?

– Уверен.

– Ну тогда тебе пришел конец, – пробормотал Саксон, направляясь к двери.

Мари недоуменно хмурилась.

– О чем это он?

– Он вернется, и вы поймете, – сказал Макс. У него пересохло в горле.

Но она поняла гораздо раньше, через несколько мгновений, когда в дальнем конце коридора загремел разъяренный мужской голос, выкрикивавший французские проклятия.

А ну, мерзавцы, уберите свои руки! Черт! Уж не знаю, с какой швалью вы привыкли якшаться, но со мной так обращаться не смейте!

Мари отступила от стола.

– Арман? – выдохнула она.

Спустя несколько секунд в дверях показался Саксон в сопровождении двух одетых в лакейские ливреи крепышей, которые с двух сторон держали за локти Армана.

Разъяренный француз скрежетал зубами, его глаза извергали пламя.

– Я не позволю. – Он смолк, увидев Мари.

– Арман! – закричала она. Изумление и восторг озарили ее лицо.

– Отпустите его, – хмуро приказал Саксон.

Ле Бон, отшвырнув своих стражников, бросился навстречу сестре. Она упала в его объятия.

– Мари! Бог мой! Мари! Неужели это ты? Мне говорили, что везут к тебе, но я не верил им!

Захлебываясь в рыданиях и смехе, она ощупывала его.

– Арман! Живой! Ты жив!

Он отстранил ее от себя и, держа за плечи, заглянул ей в лицо.

– А как ты? Ты поправилась?

– Со мной все в порядке. Ох, Арман! Так много всего произошло… Ты знаешь, что Вероника… что она…

Он снова обнял ее.

– Знаю, Мари, – сказал он с болью. – Знаю.

Они стояли, прижавшись друг к другу, одинокие в своем горе, и молчали.

– Мари, это все из-за меня, – осипшим голосом выговорил он. – Если бы не жадность, которая вдруг проснулась во мне при встрече с Шабо, ничего этого не случилось бы. Я взял деньги, даже не спросив…

– Не вини себя, – прервала его Мари. – Ты не виноват том, что они сделали. Ведь ты не знал их намерений. Все мы думали… – Ее взгляд вдруг устремился на Макса, молча стоявшего за спиной ле Бона. – Все мы думали, что поступаем правильно, но… обстоятельства были сильнее нас.

Макс непроизвольно и почти незаметно кивнул.

Ле Бон обернулся и, обнимая сестру за плечо, злобно уставился на Макса.

– А-а, вы здесь, месье! С каким удовольствием я всадил бы в вас пулю, да вот беда – ваш брат забрал у меня оружие.

– Сожалею, что пришлось лишить вас этого удовольствия, – откликнулся на ломаном французском Саксон. Он кивнул своим людям на дверь и снова перешел на английский. – Думаю, я здесь больше не нужен. Разбирайся сам, братишка.

– Спасибо тебе, – уныло сказал Макс. – Иди. Я разберусь.

Мари переводила смущенный взгляд с одного д'Авенанта на другого, а когда Саксон ушел, обратилась к брату:

– Арман, как они нашли тебя?

– Мы нашли друг друга, – ответил ле Бон, продолжая глядеть на Макса – Я знал, что тебя похитил английский шпион д' Авенант, так что из Луирета я прямиком направился в Лондон. У меня был план – залечь и ждать, когда он привезет тебя сюда. Люди они известные, поэтому выяснить, где находится их дом труда не составило. День и ночь я следил за домом, но не обнаружил никаких признаков вашего появления.

– Мы? – я приехала всего несколько дней назад ранним утром.

– Ха, а я к тому времени уже отчаялся дождаться тебя. Пытался придумать что-нибудь другое, как вдруг наткнулся на таинственное приглашение, напечатанное в газете и адресованное мне. Неизвестный требовал от меня денег, обещая взамен твое освобождение.

Мари обратила изумленный взгляд на Макса.

– Значит, это не было случайностью! Вы хотели найти Армана?

Макс кивнул.

– Я предположил, что если искусно составленное газетное объявление сработало на мне, то подобное объявление могло бы возыметь воздействие и на вашего брата. Я рассуждал так: если он жив, то должен искать вас в Англии. И я обратился за помощью к Саксону, – он покосился на Армана, – хотя, признаюсь, не ожидал, что он так скоро найдет его.

– Но… зачем… – пролепетала Мари – Зачем вы искали Армана?

Макс тяжело вздохнул:

– Думаю, вы и сами знаете, Мари. Мне запрещено говорить об этом.

Арман выпустил сестру и шагнул к Максу.

– Ваш брат рассказал мне, каким образом вы оказались замешаны в это дело.

Макс стиснул зубы, а потом произнес.

– Ле Бон, я должен извиниться перед вами за… Закончить он не уснет, гак как кулак Армана, тяжелый как кувалда, врезался ему в челюсть.

Оглушенный, ошеломленный. Макс рухнул на пол. В ушах звенело, пульсирующая боль в челюсти туманила сознание, в груди все горело.

– Арман! – завизжала Мари.

– Извинения приняты, – бросил ему сверху ле Бон. Макс ничего не мог поделать, кроме как чертыхаться от боли и злости, но тут Мари бросилась к нему.

– Как ты? В порядке? – Приподняв ему голову, она положила ее себе на колени и метнула гневный взгляд на брата.

– Арман, что ты наделал!

Ле Бон, потирая запястье, хмыкнул.

– Пусть радуется, что при мне нет пистоли. После всего того, что он сделал тебе, я не задумываясь…

– Замолчи! Ты ничего не знаешь. Ты едва не убил его – Она расстегнула Максу сюртук, проверяя, не вызвал ли удар кровотечения из раны. – Всего неделю назад он был ранен в грудь.

Макс подумал, не пора ли ему подняться.

Однако решил, что его положение не лишено определенной приятности.

Так что теперь, видимо, он задолжал ле Бону не только извинения, но также «спасибо».

И, закрыв паза, он застонал.

– Макс! – испуганно вскрикнула Мари.

Он приподнял веки.

– Как там? Много крови? – произнес он голосом умирающего.

– Не знаю. Сейчас посмотрю. Она расстегнула его рубашку, потрогала бинты.

Ее пальцы коснулись его груди, и сладостное чувство охватило его – ради него он готов был бы снести еще пару-другую ударов. Боже, как давно она не прикасалась к нему.

– Нет. Крови нет, – с облегченным вздохом сказала она и снова обернулась к брату. – Арман, прошу тебя, умерь свой пыл! Что бы он ни сделал, тебя это не касается. У него на то были свои причины. Он хотел обезопасить свою страну. Это страшное оружие едва не погубило его брата, и Макс пытался предотвратить повторение трагедии. Он вовсе…

Она вдруг умолкла, словно сообразив – одновременно с Максом, – что оправдывает его.

Будто только сейчас осознав, что держит его голову на своих коленях.

Она убрала руки с его груди.

– Вы в состоянии сесть, милорд? – очаровательно насупившись, спросила она.

Черт! Раскусила-таки его уловки.

Он не сумел сдержать ухмылку.

– Попробую.

Сесть он сумел, и довольно легко.

– Мари, – позвал Арман Нам нужно поговорить.

– Позже, – ответила она. В ее голосе была невозмутимость, сравнимая разве что с королевским спокойствием Ашианы. Поднявшись, она отряхнула платье. В настоящий момент месье д'Авенант и я проводим чрезвычайно важный эксперимент.

Арман хмуро глянул на Макса, но промолчал, зная по видимому, что спорить с сестрой когда она с головой ушла в свои химические штучки, бессмысленно. Он прошел к столу и, найдя клочок бумаги, что-то записал на нем.

– На, возьми. Я остановился в этой гостинице.

– Я приеду. При первой же возможности, – заверила она, сунув бумажный клочок в карман юбки, и, привстав на цыпочки, поцеловала его в щеку. – Я ужасно рада видеть тебя, Арман.

– Да уж, – язвительно проговорил он.

– А теперь иди. Нам нужно работать.

Ле Бон водрузил на голову свою треуголку и, бросив напоследок угрожающий взгляд в сторону Макса, удалился.

Они снова были одни. Макс не отрываясь глядел на Мари. Комната вдруг показалась ему маленькой, а воздух – очень теплым.

– Я просил Саксона разыскать твоего брата, – тихо заговорил он, – потому что должен был найти его. Я не хотел, чтобы ты осталась одна, когда уедешь, если уедешь… Потому что люблю тебя.

Мари тяжело вздохнула и будто хотела что-то сказать. Но передумала. Отвернувшись, она прошла к столу.

– Нас ждет работа, милорд.

Глава 27

Мрак окутал лабораторию, но Мари продолжала трудиться. Университет, по-видимому, испытывал недостаток средств для поддержания освещения в вечернее время, так что приходилось довольствоваться лунным светом, струившимся в окна, да несколькими свечами, которые она поставила в центре стола и которые создавали островок золотистого свечения, приютивший ее и Макса.

Маленькие желтые огоньки подрагивали перед глазами, взгляд которых был устремлен на ящики с рассадой.

Десять часов. Уже десять часов соединение находилось в стоячей воде – и не загоралось. Все предыдущие его версии вспыхивали через час, или, в лучшем случае, через два.

Но эта версия, похоже, отличалась устойчивостью.

Не отрывая глаз от крохотных гранул, рассыпанных по почве, Мари поднялась с табурета; робкая улыбка дрожала на ее губах. Как боялась она верить случившемуся!

Движимая порывом – необоснованным, абсолютно иррациональным порывом, – она взяла стакан со смесью, высыпала в ладонь немного порошка и бросила его в язычок пламени, готовая отскочить от стола.

Но взрыва не последовало. Напротив – пламя потухло. Свеча оплыла и погасла.

Радость вспыхнула на ее лице. Она улыбалась. Получилось! Новая версия принесла успех. Соединение устойчиво не только к воде, а даже к огню!

Восторг, переполнявший ее, вытеснил осторожность – она проделала это еще раз. Вторая свеча угасла столь же мгновенно, как первая.

– Макс! Ты видел? – воскликнула она. Ответа не последовало.

Она перевела взгляд, впервые за несколько часов отрываясь от эксперимента.

– Макс? Он спал.

Заснул прямо за столом, уронив голову на книгу, которую штудировал все это время. В статье о процессе горения и окисления он пытался найти научное подтверждение своей теории опилок, да видно усталость одолела его.

Мари почувствовала, как знакомое чувство затопило ее сердце, и чувство это было столь могучим, что заглушило даже охвативший ее мгновение назад восторг. То была нежность. Не отдавая себе отчета в том, что делает, она поставила стакан и обошла стол.

Ему давно следовало бы поехать домой; он еще не поправился, он слаб, его рана болит, но он не захотел оставлять ее одну. Какой он бледный и какой… юный. Каким трогательно беззащитным выглядит он сейчас… Взъерошенные волосы, упавшие на лоб, съехавшие с носа очки делают его похожим на гимназиста, заснувшего над книжкой…