Объятия незнакомца

Дрожа всем телом, он оторвался от ее губ. Двинулся ниже: провел языком по ямочке на подбородке, слизывая шоколадную капельку, по шее.

Она тихо ахнула и, выгнувшись всем телом, прижалась к нему. Он не торопился. Он терся губами о ее горячую кожу, провел языком по маленькой впадинке, где сквозь нежную кожу просвечивала сонная артерия. Его губы почувствовали бешеное биение ее пульса. Зубами он захватывал ее кожу, осторожно и нежно покусывая. Она задышала прерывисто и часто, она выдохнула его имя. Прошептала его, как мольбу.

Он снова нашел ее губы, чувствуя, как растворяются его разум и тело в этом новом, таком трепетном и зыбком чувстве, которое уже выплеснулось за пределы обычного мужского вожделения. На этот раз ее губы мгновенно разомкнулись, впуская его. Его язык вошел внутрь и медленно закружил, исследуя чудную структуру ее рта. Его глубину. Влажную бархатистость. Горячую шелковистость.

Где-то еще звучал предостерегающий голос рассудка, такой чужой, такой неуместный сейчас, и он не внял ему. Он весь без остатка растворился в чудном кружении того сладостного и мучительного чувства, которое дарило ее тело, прижимавшееся к нему все плотнее и плотнее. Он ласкал языком ее рот, он слышал только ее невнятные, едва различимые стоны. Узнавал и ощущал только их.

А еще набухающую тяжесть в паху. Настойчивую и требовательную. Уже не существовало преград, разделявших их, они растаяли, как дым, и желание, подымавшееся в нем, рвалось вперед, как четверка резвых лошадей.

Его ладонь нашла округлость ее груди. Она сдавленно вскрикнула, от удивления и робости, когда его рука повторила эту нежную форму. Он исследовал шнуровку жесткого корсета и пределы его у подножия прелестных всхолмий, и от пальцев его не смогла стыдливая ткань платья скрыть их тепло и мягкость.

Подушечка безымянного пальца встретилась с ее соском, и он едва не обезумел, почувствовав, как набухает этот живой цветок от его прикосновения. Он вновь прильнул к ее губам, но даже жадный поцелуй не мог заглушить ее сдавленного возгласа, в котором были открытие и изумление.

И наслаждение.

Желание, острое и жгучее, пронзило его, взрывая, казалось, последние бастионы самоконтроля.

Она лежала под ним, и он, всем телом обнимая ее, вдруг вновь явственно услышал свой голос. Ты не посмеешь этого никогда, Ни сейчас. Ни потом. Она все поймет. Как ты скроешь от нее, что это с ней впервые? Тебе придется признаться, что ваш двухлетний брак – ложь. И она поймет, что ты лжешь ей во всем.

Если только ты не придумаешь какого-нибудь правдоподобного объяснения.

Да. Да, он обязательно что-нибудь придумает. Он снова ей солжет. И она снова поверит ему. Ведь она ничего не помнит. Не помнит и о том, как они любили друг друга. Она поверит любому объяснению, придуманному им. Она опьянена наркотиком, она не почувствует боли, а если даже почувствует, то наутро не вспомнит о ней.

Он поднял голову. Ужас пронзил его распаленное, затуманенное сознание.

Как он мог позволить себе такие мысли?

Он с трудом оторвался от нее и, тяжело дыша, оперся на локти. Мари не могла двигаться. Вся дрожа и дыша так же тяжело, как он, она безвольно лежала под ним, и взгляд ее был туманным – то ли от наркотика, то ли от поцелуев, то ли от того и другого вместе.

– М-м-акс? – прошептала она.

Он ошеломленно смотрел на нее. Черт возьми, что с ним происходит?

Ведь он был уверен, что это несложное поручение, которое никак не сможет всерьез тронуть его и уж, по крайней мере, не заставит изменить себе. Однако он изменился.

И изменился не к лучшему.

– Нет, – процедил он. – Нет. Я не хочу причинять тебе боль.

Ее щеки залились румянцем.

– Но ты… и не…

– Ты не понимаешь, – жестко ответил он и, отодвинувшись от нее, лег на спину.

Он лежал, прикрывая рукой глаза, задыхаясь, проклиная себя и не в силах осознать до конца, во что же он ввязался.

Никогда. Никогда больше он не позволит своим ночным фантазиям взять верх над разумом. Никогда не пойдет на самообман, пытаясь найти оправдание тому, что толкает его в ее постель.

А ведь он всегда считал себя человеком порядочным и честным. Но обманом принуждать Мари к тому, чтобы она вверила ему свою невинность – разве это не последняя степень низости? Кроме того, это нанесло бы ущерб делу.

А он всегда считал бы себя подонком.

И все это в угоду минутному порыву чувств.

Взбешенный собственной опрометчивостью, он сел, понимая, что нужно как-то объясниться с ней.

– Дорогая, послушай меня. Помнишь, я говорил тебе, что не стану… Мари!

Она лежала, не открывая глаз, и молчала.

– Мари!

Его пронзил страх. Не слишком ли много наркотика он дал ей?

– М-м-м, – промычала она, с трудом открывая глаза. – К-кажется, я засыпаю…

Ее невнятная речь и остекленевший взгляд подсказали ему, что время пришло.

Слава Господу, он наконец может приступить к допросу.

Он спасен. Ему не придется объясняться перед ней, почему они не могут заняться любовью. Спасибо Вульфу и Флемингу за это волшебное зелье. Одна капля микстуры спасла его от того, чтобы не расплескать полстакана лжи.

В отчаянии он посмотрел в небо.

– Вот и хорошо, Мари, – ровным голосом произнес он, стараясь не обращать внимания на напряжение, до сих пор сковывавшее его, и на гаденькое чувство в душе. – Я… м-м… я просто хочу спросить тебя кое-о-чем. Можно?

– Спросить… мож… мож-ж-но… – эхом отозвалась она. – М-м-м…

– Н-да. Ну что ж, тогда, что такое… нет… что ты можешь…

Легкая улыбка скользнула по ее припухшим, покрасневшим губам. Он смотрел на нее, и слова застревали у него в горле.

Он нервно взлохматил волосы. Ну давай же, д'Авенант. Хватит рассуждать и прикидывать, пора браться за дело. У тебя все получится.

Он стиснул кулаки и ледяной решимостью погасил бушевавший внутри огонь. Чем скорее он выполнит задание и положит конец этому «браку», тем лучше для всех. Он вернется в Англию. В прежнюю жизнь. Он забудет о ней.

Забудет, Просто нужно забыть ее – и как можно скорее.

– Что ты помнишь о соединении? – прошептал он, склоняясь над ней, – Скажи мне, Мари. Расскажи все, что знаешь.

Глава 9

Свою зловещую славу Бастилия завоевала много лет тому назад. Случайная прихоть короля или какого-нибудь его министра – и любая, даже самая аристократическая персона могла оказаться в этих мрачных стенах и сгинуть навсегда. Сейчас, если верить злорадным словам караульного, в этой древней темнице томилось несколько впавших в немилость приближенных короля, парочка бедолаг, имевших несчастье оказаться мужьями королевских фавориток, десяток-другой сочинителей и книгопродавцов, обвиненных в распространении бунтарских настроений, ну и, само собой, фальшивомонетчики, шпионы, убийцы и отравители.

И вместе с ними Арман ле Бон.

Он и сам не знал, к какой категории отнести себя. Мерзавец, растратчик, шарлатан, мошенник, уныло перебирал он! в уме. Любое из этих определений вполне годилось для него.

В темных подземельях Бастилии день ничем не отличался от ночи, и Арман уже не задавался вопросом, настало ли сейчас утро или пришла ночь.

Он начинал думать, что ему вряд ли когда-нибудь доведется снова увидеть восход солнца.

Сердце его беспокойно колотилось. Изящная гофрированная сорочка и парчовый камзол намокли от пота, ослабленный галстук болтался на шее. Он сидел неподвижно, впечатавшись в кресло и сжимая его ручку, только правая рука его нервно барабанила пальцами по атласно-гладкой поверхности орехового стола.

Дьявол! Разве не знал он с самого начала, что рано или поздно это произойдет? Ведь знал же, знал, но тем не менее сердце его сжалось от страха, когда час назад его разбудил караульный.

– Новость с улицы Капуцинов, месье. У вас будут посетители, – склонившись над ним, пробормотал маленький горбун с испещренной оспинами физиономией. Его дыхание было таким же смердящим, как и грязное тело.

Арман не стал спрашивать, что это за посетители и чего они хотят от него. Интуиция игрока, отточенная в шальных картежных салонах Версаля, подсказала ему, что на этот раз фортуна отвернулась от него.

Слишком долго сопутствовала ему удача. Только везением можно было объяснить тот факт, что он до сих пор жив. Ведь с того трагического дня прошел целый месяц.

Пальцы замедлили дробь, остановились. Арман закрыл глаза. Удача. Она всегда была с ним, потому-то он и уцелел в ту страшную ночь, когда его перевернувшаяся коляска с грохотом катилась под гору. Он отделался несколькими синяками и царапинами да кратковременной потерей сознания.

Хотя по всем правилам игры должен был погибнуть.

Он прислонил голову к склизлой каменной стене. Чувства во сто крат сильнее страха снова настигли его. То были угрызения совести. И скорбь. Ее свинцовую тяжесть он ощущал и днем и ночью, во сне и наяву.

Вероника. Он помнил улыбку, озарявшую ее лицо всякий раз, когда она хвасталась своими кавалерами, насмешливый блеск ее глаз, когда она принималась поддразнивать его или Мари. Помнил ее немой восторг при виде очередной дешевенькой безделушки, которые он привозил ей из Версаля.

С юным, несокрушимым оптимизмом смотрела она в будущее, веря, что оно несет им всем счастье.

И вот ее нет. Ушла. Навсегда.

И в этом виноват он.

Боль пронзила его сердце. Он сжал кулаки, превозмогая ее. Он бы отдал все, чтобы вернуть тот день, когда впервые встретился в Версале с Шабо. Вернуть и все изменить. И начал бы он с себя: с собственной жадности.

Глупой, бессмысленной жадности.

Рывком поднявшись с кресла, он прошел к двери. Дверь была заперта. Господи! Сумма, которую предложил ему тогда Шабо, так ошеломила его, что он даже не поинтересовался у него, кто он таков и для чего ему удобрение. Отдав образец удобрения и получив свои деньги, он тут же направился к лучшему портному Версаля.

Думая, как обычно, только о себе.

Он тщеславно тешил себя надеждой, что именно он, Арман ле Бон, восстановит былое могущество рода ле Бонов, меж тем как позаботиться следовало бы о восстановлении репутации семьи.

Он прошел на место и, глядя на дверь, медленно опустился в кресло, как вдруг ощутил, что в его душе пробуждается какое-то новое, неведомое чувство, какая-то холодная решимость, почти что… бесстрашие.

Если Шабо потерял терпение и теперь намерен лишить его жизни за то, что Арман целый месяц водил их за нос, что ж, значит, так тому и быть. У него осталась только одна сестра, и он обязан уберечь ее.

Пусть даже ценой собственной жизни.

Арман сделал глубокий вдох, пытаясь унять учащенно бьющееся сердце. Он достойно встретит уготованную ему смерть.

Когда он впервые очнулся и обнаружил, что находится под стражей, эти люди показались ему необыкновенно сердечными. Они беспрестанно извинялись, со скорбью на лицах сообщили ему, что Вероника погибла, а Мари получила серьезные повреждения головы и потеряла память. Они уверяли, что поместили ее в лучшую лечебницу Парижа.

Шабо был так любезен, что пожелал лично, вместе со своим лейтенантом Гайаном, сопроводить Армана в Бастилию – разумеется, ради его же «безопасности», где его ждут прекрасно укомплектованная химическая лаборатория и несколько ассистентов из университета. Они очень сожалеют, но его дом сгорел, и поэтому не будет ли он так добр воспроизвести свое удобрение в их лаборатории. И по возможности быстрее. У них, к сожалению, не осталось ни крошки из того образца, который он дал им… Но ведь ему не составит труда создать его заново, не так ли?

Арман бормотал в ответ что-то невразумительное. Тогда они принялись взывать к его патриотизму. Упомянули как бы невзначай о полученной им сумме, сказали, что его величество щедро вознаградит «труды молодого гения».

Ни у кого из них даже не возникло подозрения, что тот, которого они считают гением, ни черта не смыслит в химии.

Он отказался от сотрудничества, и не прошло и дня, как их любезности перешли в угрозы. Если он не сделает этого, то поплатится жизнью, сказали они. Не только своей, но и жизнью сестры.

Последний аргумент явился решающим. Рисковать жизнью второй своей сестры он не имел права. Пока они не заподозрили, что удобрение создала она, она была в безопасности. Может быть, ей удалось бы даже сбежать из лечебницы. Он хорошо знал сестру: любое посягательство на ее свободу вызывало в ней протест. Неважно, помнит она что-нибудь или нет, но она сделает все, чтобы вырваться на волю.

Он приступил к работе, предупредив, что контузия повлияла на его мыслительные процессы, и без записей работать ему будет непросто, так что рассчитывать на скорый результат нельзя, им придется набраться терпения. С помощью ассистентов и тех скудных представлений о химии, которые он вынес, наблюдая сначала работу деда, а потом Мари, ему даже удалось ввести их в, заблуждение.

До поры до времени.

Арман развалился в кресле, так чтобы со стороны казалось, что он просто отдыхает. Они, конечно, уже поняли, что он не в состоянии дать им ничего мало-мальски стоящего, сообразили, что автором удобрения является кто-то другой, И решили, вероятно, что пора кончать тянуть волынку.

Странное, необъяснимое удовольствие доставила ему мысль о том, что они сделают с ним, когда он откажется назвать им имя настоящего автора. Вспоминая пустые голубые глаза Шабо, от которых веяло ледяным холодом, он не сомневался, какова будет его реакция.

Пытки.

Арман набрал полную грудь воздуха и медленно выдохнул. Жуткий свистящий звук эхом отдавался в каменных стенах и потолке. Он назовет им какое-нибудь вымышленное имя. Нужно держать их подальше от Мари. Дать ей шанс сбежать из лечебницы. Но назовет он его не сразу – пусть потрудятся, пусть выбьют его из него. Так будет правдоподобнее.

Арман провел ладонью по шелковому подлокотнику и усмехнулся. Это элегантное кресло выглядело здесь какой-то насмешкой, словно сама судьба смеялась над ним. Разве не мечтал он обставить свой дом роскошной мебелью? Разве не грезил о том, как сильные мира сего станут добиваться его благосклонности?

Что говорит нам пословица? От добра добра не ищут.

Всю свою жизнь он мечтал о том, чтобы им восхищались, однако… не сделал ничего, чтобы заслужить чье-то восхищение.

Но еще не поздно.

Хотя об этом уже никто не узнает. Он не успеет никому рассказать, потому что жить ему осталось недолго.

Судьба сыграла с ним злую шутку.

Далеко в коридоре застучали сапоги. Звук нарастал и оборвался у двери его камеры. В старом проржавевшем замке заскрежетал ключ, дверь открылась. Арман, весь подобравшись, выпрямился.

В камеру вошел Шабо. За спиной у него маячил Гайан.

Оба были в превосходных париках, в безупречных сине-белых форменных сюртуках и с кислыми физиономиями. Арман тут же отметил, что молодой лейтенант стремится походить на своего наставника не только в делах, но также в одежде и манерах.

Вслед за ними вошел темноволосый мужчина, которого Арман прежде ни разу не видел здесь. Простая, немного помятая одежда коричневых тонов делала его похожим на обычного буржуа, но недюжинный рост, мощное телосложение и неподвижный прямой взгляд придавали его появлению особый, зловещий, смыл.

Арману не составило труда понять, какую роль в его жизни сыграет этот незнакомец. Сердце на миг замерло – и снова возобновило свой ритм. Что бы они ни сделали с ним, но ошибки, которая принесла несчастье их семье, он не повторит.

Он устремил взгляд на военных.

– А, Шабо, Гайан! – растянув губы в дружелюбной улыбке, приветствовал он их. – Спешу порадовать вас: я, кажется, близок к цели. Я стою на краю важного открытия, но если меня и дальше будут поднимать с постели…

– Оставьте ваши увертки, ле Бон, – оборвал его Шабо. Арман сохранил улыбку на лице. Если он желает уберечь Мари, то должен сохранять спокойствие.

– Увертки? Почему увертки?

– Мы хотим поговорить с вами о вашей сестре. Суровый тон Гайана был под стать жесткости его наставника. Дьявол! У него оборвалось сердце. Неужели они прознали?

– Вы принесли мне новости о Мари? Вы очень любезны, друзья мои, что не забываете информировать меня. Ну, как ее состояние?

Морские офицеры молча придвинули кресла и уселись с двух сторон от Армана, а незнакомец продолжал стоять у двери, с такой зловещей улыбкой глядя на него, что Арман поежился.

– Ее состояние изменилось, если можно так выразиться, – насмешливо ответил Шабо. – Она похищена.

Арман, вздрогнув, всем телом подался вперед.

– Она – что?

– Да вы, мой друг, оказывается, туги на ухо. Она похищена, – сказал вдруг темноволосый незнакомец. – Похищена три дня назад. Англичанами.

У Армана поплыло перед глазами. Мари! Он смотрел на незнакомца и вдруг сообразил, что тот говорит с легким акцентом.

Ну конечно! Как он не догадался сразу? В его манере одеваться нет стиля, а манеру держаться не назовешь ни изящной, ни даже легкой. Зато высокомерия в избытке. Типичный англичанин.

Только работает на французов. Предатель, значит.

Ну и ну! Ему стоило огромных усилий не выдать своего волнения.

– Весьма приятно познакомиться с вами, месье…

– Холкрофт, – подсказал тот.

– А скажите, любезнейший месье Холкрофт, зачем же это англичанам, понадобилось похищать мою сестру?

– Наверное, затем, что именно она является автором вашего соединения, – процедил Шабо.

– А вы, – подхватил Гайан, – лгун и мошенник. Арман медленно перевел взгляд с одного офицера на другого.

– Друзья мои, мне весьма обидно слышать такое от вас. Откуда взялось это нелепое предположение? Мари… она.. она женщина. И она не в состоянии…

– Ле Бон, прекратите. Мы теряем время, – раздраженно прервал его Шабо. – Нам известно, что это новое химическое соединение придумано вашей сестрой. Нам также известно, что ее похитили англичане. Мы даже знаем имя похитителя.

Арман расхохотался.

– Шабо, ды вы никак прибегли к помощи хрустального шара? Или вам нагадала это какая-нибудь красавица-цыганка, а?

– Мне незачем смотреть в хрустальный шар. Я располагаю гораздо более надежным источником информации. Не так ли, Холкрофт?

Англичанин с надменным видом подошел к ним.

– Совершенно верно. Мы получаем информацию из источника, надежнее которого быть не может. – Его улыбка стала шире. – С нами сотрудничает один из высших чинов британского секретного ведомства.

Улыбка сбежала с лица Армана. Он молча смотрел на Холкрофта.

Мари вырвалась из лечебницы, из рук Шабо – и оказалась в такой опасности, какую трудно себе вообразить.

Арману казалось, что сырые стены, проплывающие у него перед глазами, вот-вот сомкнутся и раздавят его.

– Этот человек не смог предупредить нас заблаговременно, – пояснил Шабо. – Он был вынужден соблюдать известную осторожность. А к тому времени, когда мы получили его сообщение, британский агент – это молодой мужчина по фамилии д'Авенант – уже забрал вашу сестру из лечебницы.

– Мы немедленно отправились по тому адресу, где он должен был укрыться с вашей сестрой, – вступил Гайан, – но их там не оказалось. Сейчас их разыскивает вся парижская жандармерия.

Гости выжидательно смотрели на Армана и молчали, а он не мог вымолвить ни слова, чувствуя, как волны дрожи, одна за другой, пробегают у него по спине. Мари здесь, в Париже. И на нее охотятся две противоборствующие державы. Одному Богу известно, что делает с ней сейчас этот негодяй-англичанин.

И что будет с ним…

– Зачем вы рассказываете мне об этом? – наконец спросил он, сбросив с себя маску веселости и дружелюбия. – И почему я до сих пор жив, если вы знаете, что проку от меня не будет?

– Отчего же, вы еще можете быть полезны нам, – возразил Шабо. – Видите ли, мы намерены вернуть мадемуазель Мари ле Бон. На тот случай, если нашим людям не удастся найти этого д'Авенанта в Париже, у нас припасен другой вариант.

– Нам известно, какими дорогами он отправится на побережье, – сказал Гайан. – Мы подкараулим его. Вот тут-то вы и можете пригодиться нам.

– Думаю, вы понимаете, что мы предпочли бы обойтись без стрельбы, – продолжал Шабо. – Ради безопасности вашей же сестры. Вы должны как-то убедить ее отправиться с нами.

– Возможно, она увидит вас и что-нибудь вспомнит. А потом, когда она будет в надежном месте…

– Мы уберем д'Авенанта. – Ровный, безучастный голос Холкрофта прозвучал зловеще. – И вернемся в Париж – с вами и вашей сестрой.

Всенепременно, скептически подумал Арман. И заживем одной большой дружной семьей. У него не было ни малейших сомнений в том, что «случайная» пуля найдет его в ту же секунду, как он, сделав свое дело, окажется им больше не нужен.

И в другом был он уверен: лапы этих людей, особенно Холкрофта, будут не лучше, чем лапы некоего д'Авенанта.

– Итак, ле Бон? Надеюсь, вы согласны помочь нам? Он смотрел на Шабо. А если нет? Что тогда? Что вы сделаете со мной? Но он не стал спрашивать об этом. Собственные похороны – дело, конечно, немаловажное, но их лучше продумать не спеша и в спокойной обстановке.

Если он выберется из этих стен, то у него будет шанс спасти Мари.

– Да, – ответил он. – Конечно, господа. Я помогу вам. Но это не значит, подумал он, что я согласен играть по вашим правилам.

Глава 10

Макс проснулся оттого, что солнце нагрело его спину и книгу, на которой лежала его щека. Приподняв голову и оглядевшись, он понял, что заснул вчера прямо за столом в кабинете.

Он протер глаза. Странно, но очки он все-таки снял; они лежали, аккуратно сложенные, рядом на столе. Водрузив их на нос, он посмотрел в книгу, над которой размышлял этой ночью. В ней описывались случаи амнезии и способы ее лечения.

Макс удрученно вздохнул. Придется искать другие способы расшевелить память Мари: зелье, которым снабдили его Вульф и Флеминг, оказалось никуда не годным.

Целый час он просидел над спящей Мари, спрашивая ее о химических соединениях, древесной золе, порохе, флоте, оружии и взрывчатых веществах. Но ничто не всколыхнуло ее памяти. Он не заметил ни единого проблеска воспоминания. Ему пришлось признать, что ее ответы были правдивы: учитывая, что она находилась под воздействием наркотика, каждое ее нет означало, что она действительно не помнит об этом.

Он, страшно раздосадовавшись тогда, решил изменить стратегию допроса.

– А есть что-нибудь, что ты помнишь? – спросил он.

– М-м-м… да-а, – протянула она. У нее заплетался язык, и голос был медленным и тягучим.

– Хорошо. – Он воодушевился. – Отлично. И что же ты помнишь? Скажи мне, Мари. Расскажи мне все, что помнишь.

– Горение.

Он блаженно улыбнулся.

– Прекрасно. Расскажи о горении. Что ты помнишь о горении?

– Оно… внутри… во мне.

– Что? – Он был озадачен. – Почему в тебе?

– Потому что… Макс… целовал меня.

Это было так неожиданно, что он на секунду лишился дара речи.

– Э-э… ну что ж, хорошо. А еще, что еще ты помнишь о горении?

– Хочу… чтобы Макс снова… целовал меня.

О, черт? Это была совсем не та правда, которой он добивался от нее. Он уже начинал жалеть, что использовал наркотик. Вместо того чтобы оживить воспоминания прошлого, он растормозил ее настоящие помыслы. Причем такие, знать о которых он не желал.

Потрудившись над ней еще с полчаса, он в конце концов сдался и отнес ее в постель. Она, скорее всего, не вспомнит о том, что он задавал ей вопросы, а если даже и вспомнит, он скажет, что это был сон, вызванный опьянением. Он набросил на нее одеяло и быстро удалился к себе, пока тлевший в нем огонь и звучавший у него в голове ее бессвязный шепот, не заставили его совершить то, о чем потом пришлось бы сожалеть.

Хочу… чтобы Макс снова… целовал меня.

Щурясь от яркого утреннего света, он поерзал в кресле, разминая затекшее тело. Вот он, результат ночных трудов, кисло подумал Макс: правда, неожиданная и пугающая, боль в шее… да еще это ноющее напряжение в паху, которое, видимо, он теперь обречен испытывать постоянно.

Он снял очки, опустил их в карман жилета и поднялся. От долгого сидения ломило спину, болели ноги. Хмуро захлопнув книгу, он отправил ее на полку. Ничего нового в ней он не нашел, все то же самое, о чем говорил ему доктор в Лондоне: у некоторых страдающих амнезией больных память восстанавливается при виде знакомых предметов или людей. Другие реагируют на умственную стимуляцию, подобную той, которую он практиковал три последние дня. Третьи вспоминают спонтанно, без всякой видимой причины.

Но есть и неизлечимые.

Мрачный, он направился к двери. Все сроки истекают, а формулы от нее он так и не добился. Им уже пора выезжать. Это произойдет завтра. Ну в крайнем случае послезавтра. В запасе у него всего день или два, и за это время он обязан узнать формулу. В пути ему будет не до того: придется сосредоточиться на мерах предосторожности. Размышляя обо всем этом, он шагал по коридору.