Изумруды к свадьбе

Я увидела семью Бастидов, одетых в праздничные наряды. Мадам Бастид вся в черном, а Габриэль замечательно смотрелась в сером. Рядом с ней сидел молодой человек, которого я уже не раз видела на виноградниках. Это был Жак, тот самый Жак, который был вместе с Арманом Бастидом, когда с тем произошел несчастный случай, – я узнала его по шраму на щеке.

Ив и Марго с трудом удавалось сохранять спокойствие. Девочка наверняка считала уже не часы, а минуты, оставшиеся до наступления Рождества.

Я видела, что Женевьева искоса наблюдает за ними, и была уверена, что она предпочла бы вместе с детьми порадоваться наступлению Рождества в доме Бастидов, а не возвращаться в замок.

Я была рада, что заранее объявила ей, что собираюсь поставить свои башмаки перед очагом в классной комнате, и предложила ей сделать то же самое. Конечно, это будет весьма скромное торжество, особенно по сравнению с неудержимым весельем, которое будет царить в рождественское утро в доме Бастидов. Но все-таки это лучше, чем ничего, и я поразилась тому энтузиазму, с которым Женевьева отнеслась к предложению. В конце концов, она ведь не привыкла жить в большой семье. Когда была жива ее мать, их было всего трое – Женевьева, Франсуаза и Нуну, хотя, возможно, еще и гувернантка. А что же граф? Уверена, что, когда была жива его жена и дочь была еще маленькой, он тоже участвовал в рождественских праздниках.

Все четыре комнаты, относившиеся к детской, находились не очень далеко от моей. Первая – классное помещение, с высоким куполообразным потолком, с узкими окнами в виде амбразур и широкими массивными подоконниками, как и во всем замке. В этом помещении был большой очаг, в котором, как утверждала Нуну, можно было зажарить быка. С одной стороны висел огромный оловянный котел, в котором всегда лежала большая куча поленьев. Три двери вели в другие комнаты: одна – в спальню Женевьевы, другая – в комнату Нуну и третья – в комнату гувернантки.

Вернувшись с полуночной мессы, мы торжественно прошествовали в классную комнату и поставили свои башмаки перед угасавшим очагом.

Женевьева отправилась спать. И, когда мы с Нуну решили, что она уже заснула, положили в башмаки свои подарки. Я – шелковый шарф пурпурного цвета, который можно было использовать в качестве галстука во время наших прогулок верхом. Для Нуну я приготовила то, что владелица кондитерской назвала ее любимым лакомством, – торт со сливочным кремом и ромом в красивой коробке. Мы с Нуну, сделав вид, что не замечаем подарков, приготовленных друг для друга, пожелали одна другой спокойной ночи и разошлись по своим комнатам.

Рано утром меня разбудила Женевьева:

– Посмотрите, мадемуазель! Вы только посмотрите!

Толком не проснувшись, я все-таки поняла, что наступило Рождество.

– Шарф просто замечательный. Благодарю вас, мадемуазель. – Она надела его Прямо поверх ночной рубашки. – А Нуну подарила мне носовые платки с очень красивой вышивкой. И еще… О, мадемуазель, я пока не открывала. Это от папы. Коробочка лежала в моем башмаке вместе с другими подарками!

Я все еще продолжала сидеть на кровати и была взволнована не меньше, чем она.

– Замечательно! – воскликнула я.

– Он уже много лет ничего мне не дарил. Интересно, почему же в этом году…

– Да не все ли равно? Давайте лучше посмотрим!

Внутри коробочки был кулон – жемчужина на тонкой золотой цепочке.

– Боже, какая прелесть! – искренне восхитилась я.

– Просто чудо! – подхватила Женевьева.

– Вы довольны?

Она даже не могла говорить – лишь кивнула.

– Примерьте его, – сказала я и помогла застегнуть цепочку.

Женевьева подошла к зеркалу и стала рассматривать себя. Потом снова подошла к моей кровати, взяла подаренный мною шарф, который сняла, чтобы надеть цепочку, и накинула теперь его на плечи.

– Какое счастливое Рождество! – сказала она радостным голосом.

Я подумала, что хорошо бы, чтобы оно действительно было счастливым. Женевьева настойчиво звала меня пойти в классную комнату.

– Нуну еще не встала. Она получит свои подарки позднее. А теперь, мадемуазель, давайте посмотрим, что подарили вам.

Я взяла сверток, в котором был подарок от Женевьевы, – книга о замке и его окрестностях. Она с удовольствием наблюдала за мной, пока я перелистывала книгу.

– О, Женевьева, благодарю вас. Вы очень добры, что подумали обо мне. Так, значит, вы знаете, что я очарована этим местом?

– Да вы даже не можете этого скрыть, мадемуазель. И вы любите старые замки, не так ли? Но только не начинайте читать ее прямо сейчас. Лучше посмотрите. Вот эта салфетка для подноса – от Нуну. Я знаю, кто сделал ее. Моя мама. У Нуну их целая стопка!

Носовые платки, салфетка для подноса… все вышитое руками Франсуазы! Интересно, как это Нуну решилась расстаться с ними…

– Здесь для вас еще кое-что, мадемуазель.

Я увидела сверток, и мне в голову пришла невероятная мысль, которая при всей своей абсурдности была столь волнующей, что я даже не решалась взять его в руки, страшась испытать разочарование.

– Разверните его! Скорее! – скомандовала Женевьева.

Я послушалась и увидела великолепную миниатюру, украшенную жемчужинами. Это был портрет женщины со спаниелем на руках. По стилю прически и платью женщины я поняла, что портрет был выполнен около ста пятидесяти лет назад.

– Вам нравится? – воскликнула Женевьева. – Это от кого?

– Прекрасная, но слишком дорогая вещь. Я…

Женевьева подняла выпавшую из свертка записку:

«Вы без сомнения узнаете даму, которую так умело вернули к жизни. Возможно, она вам столь же признательна, как и я, и мне кажется, что будет весьма разумно, если миниатюра станет вашей собственностью. Я собирался вручить ее вам при нашей следующей встрече, но, поскольку вы столь привержены старым традициям, кладу ее в вашу туфельку.

Лотэр де ла Таль».

– Это от папы! – взволнованно воскликнула Женевьева.

– Да. Он очень доволен моей работой над картинами, и это – выражение его признательности.

– О… но в ваш башмак! Кто бы мог подумать… – Ну, он, наверное, подумал, что раз кладет кулон в ваш башмачок, то может положить миниатюру – в мой. Это та самая дама с изумрудами. Вот почему он подарил мне портрет.

– Вам она нравится, мадемуазель? Нравится, да?

– Да, очень красивая вещь.

Я с нежностью рассматривала миниатюру, отметив про себя роскошные краски и прекрасные жемчужины. Я еще никогда в жизни не обладала чем-либо более прекрасным.

Вошла Нуну.

– Что за шум? – спросила она. – Вы даже разбудили меня. Счастливого всем Рождества!

– Счастливого Рождества и вам, Нуну.

– Нуну, ты только посмотри, что подарил мне папа! И подарок лежал в моем башмаке!

– В башмаке?

– Да проснись же ты, Нуну! Сегодня же рождественское утро. Посмотри на свои подарки. Ну, давай же! Вот мой подарок.

И Женевьева протянула красивый передник бледно-желтого цвета, о котором Нуну как-то сказала, что он является мечтой ее жизни. Потом вы разила явное удовольствие от моего подарка – сладостей. Не забыл ее и граф – подарил ей тонкую шерстяную шаль темно-синего цвета.

Нуну была изумлена.

– От господина графа… Но почему?

– А разве он обычно не помнит о Рождестве?

– О нет, помнит. Работники виноградников всегда получают рождественскую индюшку, а слуги в замке – деньги, которые раздает им управляющий. Так было всегда.

– Покажите ей свой подарок, мадемуазель.

Я протянула Нуну миниатюру.

– О! – воскликнула старушка и мгновение не сводила с меня пристального взгляда. Казалось, она была не на шутку встревожена.

6

Утром мы с Женевьевой отправились к Бастидам. Раскрасневшаяся у плиты мадам Бастид вышла приветствовать нас, размахивая черпаком. Габриэль поздоровалась, оглянувшись через плечо, ибо тоже стояла у плиты. Из кухни неслись невероятно аппетитные запахи. Ив и Марго бросились к Женевьеве и стали наперебой рассказывать друг другу, кто что нашел в своих башмаках. Я была очень рада, что ей тоже было чем похвастать, и с удовольствием наблюдала, как Женевьева демонстрирует подарки. Потом она отправилась к яслям и, заглянув в них, издала радостный возглас:

– Он здесь!

– Конечно, – отозвался Ив. – А что же ты думала? Ведь сегодня же рождественское утро.

С огромной охапкой дров вошел Жан-Пьер, и его лицо осветилось счастливой и довольной улыбкой.

– О, сегодня великий день, люди из замка сидят вместе с нами за нашим столом.

– Женевьева едва смогла дождаться этого момента, – ответила я.

– А вы?

– Я тоже сгорала от нетерпения.

– Тогда надо постараться, чтобы вы не были разочарованы.

Это был замечательный и веселый праздник. За большим столом, который Габриэль украсила веточками вечнозеленых кустарников, собралось полным-полно гостей. Среди приглашенных были и Жак с матерью. Она с трудом передвигалась, и было очень трогательно наблюдать, как сын нежно и заботливо ухаживает за ней. Вместе с мадам Бастид, ее сыном с четырьмя детьми, со мною и Женевьевой мы являли собой довольно внушительную компанию, которую восторги и радость детей постоянно поддерживали в приподнятом настроении.

Мадам Бастид расположилась во главе стола, напротив сидел ее сын. Я справа от хозяйки, Женевьева – справа от ее сына. Мы были почетными гостями, и здесь, как и в замке, соблюдали этикет.

Дети без умолку болтали, и я была рада видеть, как Женевьева внимательно прислушивалась к ним и иногда принимала участие в разговоре. Ив просто не давал ей возможности чувствовать себя скованной и застенчивой. Я была уверена, что именно такое общество нужно Женевьеве, ибо никогда не видела ее более счастливой. На ее шее блестел новый кулон. Я могла побиться об заклад, что она никогда не снимет его и даже будет спать с ним.

Мадам Бастид разрезала индейку, фаршированную грецкими орехами и поданную с пюре из шампиньонов. Все было очень вкусно, но самый главный момент наступил, когда под радостные возгласы детей подали огромный пирог.

– Кому это попадется? Кому-это попадется? – распевал Ив. – Кто будет королем сегодняшнего дня?

– А вдруг это будет королева? – возразила ему Марго.

– Это будет король! Какой толк от королевы?

– Если у королевы есть корона, она сможет править.

– Потише, дети, – воскликнула мадам Бастид. – Возможно, мадемуазель Лоусон не знает этого древнего обычая!

Жан-Пьер улыбался мне с другого конца стола.

– Видите этот пирог? – спросил он.

– Конечно, видит! – закричал Ив.

– Он такой большой, – добавила Габриэль.

– Прекрасно, – продолжал Жан-Пьер, – дело в том, что внутри пирога – корона, маленькая корона. Теперь следует разрезать пирог на десять частей – по куску каждому из сидящих за столом. Каждый ест свой кусок, но очень осторожно…

– … Потому что в вашем кусочке может оказаться корона, – вставил Ив.

– Очень осторожно… – повторил Жан-Пьер, – и кто-то из присутствующих обязательно обнаружит в своем куске маленькую корону.

– И когда он ее обнаружит – то что дальше?

– Он становится королем сегодняшнего дня! – закричал Ив.

– Или королевой, – добавила Марго.

– И они должны носить корону? – спросила я.

– Она очень маленькая, – сказала Габриэль, – но…

– … Лучше всех других. Тот, кому достанется корона, будет королем – или королевой – в течение целого дня, – объяснил Жан-Пьер. – Это значит, что он… или она… правит всей семьей, всем домом. Его, – Жан-Пьер улыбнулся Марго, – или ее слово – закон.

– И так весь день! – вскричала Марго.

– Если она достанется мне, – сказал Ив, – я даже не знаю, что сделаю!

Мальчик был так переполнен радостным ожиданием, что не мог произнести ни слова, и все вокруг тоже начали проявлять явное нетерпение.

Когда мадам Бастид воткнула в пирог нож, над столом повисло напряженное молчание. Но вот пирог наконец был разрезан. Габриэль встала, взяла стопку тарелок и стала раздавать их по кругу. Я наблюдала за Женевьевой, которая несказанно радовалась этой незамысловатой забаве.

Когда все начали есть, в комнате не раздавалось ни единого звука или шороха – только тиканье часов и потрескивание дров в очаге.

Вдруг раздался торжествующий крик, и мы все увидели в руке Жан-Пьера сверкающую золотом корону.

– Она досталась Жан-Пьеру! Жан-Пьеру! – распевали дети.

– Прошу называть меня теперь Ваше Величество, – заявил Жан-Пьер с деланной важностью. – Я сообщаю всем, что церемония моей коронации состоится немедленно, без всякого отлагательства.

Габриэль вышла из комнаты и вскоре вернулась, неся на подушечке металлическую корону, украшенную блестками. Дети в восторге вскочили со своих мест, а Женевьева следила за происходящим круглыми и немигающими глазами.

– Кого вы, Ваше Величество, избираете для возложения на вас короны? – спросила Габриэль.

Жан-Пьер сделал вид, что внимательно изучает всех присутствующих; потом его глаза задержались на мне. Я показала ему взглядом в сторону Женевьевы, и он мгновенно понял мое желание.

– Мадемуазель Женевьева де ла Таль, выйдите вперед, – сказал он.

Женевьева вскочила с места, ее щеки пылали, глаза блестели.

– Ты должна возложить корону на его голову, – сказал Ив.

Женевьева торжественным шагом направилась к подушечке, которую протягивала ей Габриэль, взяла корону и возложила ее на голову Жан-Пьера.

– Теперь встань на колени и поцелуй его руку, – скомандовал Ив, – а потом поклянись служить королю.

Я смотрела на Жан-Пьера, сидевшего в кресле с короной на голове, на Женевьеву, преклонившую перед ним колени на положенную на пол подушечку. Его лицо сияло полным триумфом: со своей ролью он справлялся просто великолепно.

Ив нарушил торжественную церемонию, спросив у Жан-Пьера, каким будет первое повеление Его Величества. Жан-Пьер на секунду задумался, посмотрел на меня, на Женевьеву и сказал:

– Мы должны отступить от формальностей. Повелеваю всем присутствующим обращаться друг к другу по имени.

Габриэль бросила на меня понимающий взгляд, и я, улыбнувшись, сказала:

– Меня зовут Даллас. Надеюсь, вам удастся выговорить мое имя.

Все произнесли его с некоторым акцентом, делая ударение на последнем слоге. Дети весело смеялись, слушая, как я по очереди поправляю каждого. – Это распространенное английское имя? – спросил Жак.

– Как Пьер и Ив во Франции? – спросил Ив.

– Совсем нет. Это только мое имя, и ему есть свое объяснение. Моего отца звали Даниэл, а мать Алисой. Отец очень хотел, чтобы родилась девочка, а мать ждала мальчика. Он собирался назвать будущую дочь именем моей любимой жены, а она – его именем, Даниэлем. И когда я появилась на свет, они из двух своих имен сделали одно – Даллас.

Мои слова очень развеселили детей, и они принялись соединять все имена, испытывая от этой игры огромное удовольствие.

Мы все немедленно повиновались воле короля, и переход на обращение друг к другу по именам сделал наш праздник еще более милым и домашним. Жан-Пьер с короной на голове важно сидел в кресле, как самый настоящий монарх, и мне порой казалось, что в его глазах мелькает такое же выражение высокомерия и надменности, которое я часто видела во взгляде графа.

Жан-Пьер заметил, что я наблюдаю за ним, и рассмеялся.

– Просто великолепно, Даллас, что вы присоединились к нам в нашей игре, – сказал он.

Не знаю почему, но я вздохнула с облегчением, услышав, что он рассматривал все это лишь как игру.

Когда в комнату вошла служанка Бастидов, чтобы закрыть ставни, я подумала, как быстро пролетело время. Мы провели здесь замечательный день: играли в различные игры, отгадывали шарады, разыгрывали пантомимы – и все под руководством Жан-Пьера. Мы танцевали, а Арман играл нам на скрипке, внося тем самым и свой вклад в общее веселье.

Есть еще только один праздник, который по своей прелести может сравниться с Рождеством, рассказывала мне Марго, обучая меня танцевать «сотьер шарентез», – это праздник урожая… Но все равно он не такой славный и замечательный, потому что нет подарков, праздничного дерева и короля на весь день.

– Праздник урожая – это праздник для взрослых, – глубокомысленно заметил Ив. – А Рождество – для детей.

Я с удовольствием наблюдала за тем, как Женевьева всецело отдалась веселью и радостям танцев и игр. Я видела, что ей хотелось, чтобы этот день продолжался до бесконечности, однако нам пора было возвращаться в замок. Даже сейчас наше отсутствие, должно быть, уже заметили, и я не знала, какова будет реакция.

Я сказала мадам Бастид, что нам, к сожалению, нужно домой, и она сделала знак Жан-Пьеру.

– Мои подданные желают поговорить со мной? – спросил он, остановив теплый взгляд своих глаз сначала на мне, потом на Женевьеве.

– Нам пора уходить, – объяснила я. – Мы просто тихо исчезнем… не привлекая внимания остальных. Никто и не заметят, что мы ушли.

– Невозможно! Все будут очень огорчены. Не знаю, не следует ли мне применить свои королевские прерогативы…

– И тем не менее мы уходим. Поверьте, мне очень не хочется уводить отсюда Женевьеву: она провела у вас незабываемый день.

– Я провожу вас до замка.

– О нет, в этом нет никакой необходимости…

– Нет необходимости… когда уже почти темнеет! Я настаиваю. И вы знаете, что я имею на это право. – Его глаза смотрели на меня с глубокой тоской. – Правда, этим правом я обладаю только сегодня, но я хочу использовать до конца данные мне полномочия.

Почти всю дорогу к замку мы прошли молча, а когда подошли к подъемному мосту, Жан-Пьер остановился и сказал:

– Ну вот. Теперь вы уже дома!

Он взял одной рукой мою руку, другой – руку Женевьевы, поцеловал их, но продолжал держать. Потом совершенно неожиданно он вдруг привлек меня к себе и нежно поцеловал в щеку, а потом и Женевьеву.

Мы обе остолбенели от удивления, а он, глядя на нас, улыбался.

– Все, что бы ни делал король, – правильно, – напомнил он нам. – Завтра я буду обыкновенным Жан-Пьером Бастидом, но сегодня – я король в своем маленьком замке.

Я засмеялась и, взяв Женевьеву за руку, сказала:

– Ну что же, прекрасно, благодарим вас, Ваше Величество, и всего доброго.

Он поклонился, а мы по подъемному мосту направились в замок.

Нуну, немного обеспокоенная, ждала нас.

– Господин граф заходил сегодня в классную комнату. Он спрашивал, где вы, и мне пришлось сказать ему.

– Конечно, – ответила я, почувствовав, как заколотилось мое сердце.

– Ведь вас не было дома ко второму завтраку.

– Нет смысла делать из нашей прогулки секрет, – ответила я.

– Он хотел видеть вас, как только вы вернетесь.

– Нас обеих? – спросила Женевьева, и я подумала, что вот уже и нет той сияющей, беспечной девочки, которая совсем недавно от души веселилась у Бастидов.

– Нет, только мадемуазель Лоусон. Он будет в библиотеке до шести часов. Вы как раз успеете застать его там, мадемуазель.

– Я немедленно иду туда, – сказала я и отправилась в библиотеку, оставив Нуну с Женевьевой.

Граф читал и, когда я вошла, лениво, почти нехотя, отложил книгу в сторону.

– Вы хотели видеть меня? – спросила я.

– Садитесь, пожалуйста, мадемуазель Лоусон.

– Я должна поблагодарить вас за миниатюру. Она прелестна.

Он склонил голову.

– Я был уверен, что вы оцените ее. Вы, конечно, узнали ее?

– Да. Она очень похожа. Но боюсь, что вы слишком щедры.

– Разве можно быть слишком щедрым?

– Вы были очень добры, что положили свои подарки в башмаки.

– Но вы же разъяснили мне мой долг… – Он улыбнулся. – У вас был приятный визит?

– Мы были у Бастидов. Я считаю, что общение Женевьевы со сверстниками оказывает на нее благотворное влияние, – сказала я несколько вызывающим тоном.

– Не сомневаюсь в вашей правоте.

– Ей так было интересно участвовать во всех играх… в рождественских празднествах… соблюдать традиции, видеть их простоту и непосредственность. Я надеюсь, что вы не имеете ничего против нашего визита.

Он пожал плечами и сделал рукой жест, который мог означать все, что угодно.

– Женевьева должна быть с нами сегодня за обедом, – сказал он.

– Я уверена, что она будет рада.

– Не думаю, что мы сможем соревноваться в непосредственности и простоте с местными жителями, но я просил бы и вас присоединиться к нам вечером… Если пожелаете, мадемуазель Лоусон.

– Благодарю вас.

Граф снова наклонил голову, давая понять, что разговор окончен. Я поднялась с кресла, и он проводил меня до двери, распахнув ее и давая мне возможность выйти.

– Женевьева очарована вашим подарком, – сказала я. – Как жаль, что вы не видели ее лица, когда она открыла коробочку!

Граф снова улыбнулся, и я ощутила прилив счастья. Я ожидала выговора, а вместо этого получила приглашение. Что за великолепное Рождество!

Итак, мне представилась возможность покрасоваться в моем новом платье. Я была очень взволнована, взволнована ожиданием чего-то необычного, как будто тот факт, что я надела платье, которое он сам выбрал для меня, превращал меня совсем в иную женщину.

Но ведь он ничего не выбирал. Просто заказал в парижском магазине платье, которое подошло бы женщине, которая прежде носила то, черное бархатное. И, тем не менее, цвет нового платья как нельзя лучше подходил моей внешности. Ничего более удачного и придумать было нельзя. Случайно ли это?

Или он сам назвал цвет? Мои глаза буквально сверкали изумрудным блеском, а волосы отливали золотом. Я была уверена в том, что в новом платье выгляжу почти привлекательной.

В приподнятом настроении я начала спускаться по лестнице, как вдруг лицом к лицу столкнулась с мадемуазель де ла Монель. Она выглядела просто ослепительно в шифоновом платье бледно-лилового цвета, отделанном зелеными шелковыми бантами; ее светлые волосы были завиты локонами, закрепленными на макушке большой жемчужной заколкой, а несколько завитков прелестно ниспадали вдоль ее красивой и тонкой шеи. Она посмотрела на меня с некоторым недоумением, как будто пыталась вспомнить, где и когда мы встречались раньше. Я объяснила это тем, что в новом платье выгляжу совершенно иначе, нежели в малопривлекательном костюме для верховой езды.

– Я Даллас Лоусон, – сказала я. – Реставрирую в замке картины.

– Вы обедаете с нами? – услышала я удивление в ее неприязненном тоне.

– По приглашению графа, – ответила я не менее холодно.

– Неужели?

– Именно так.

Ее глаза внимательно изучали каждую деталь моего платья, оценивая и прикидывая его стоимость. Оно удивило ее, наверное, не меньше, чем приглашение графа.

Она повернулась и пошла впереди меня, показывая всем своим видом, что даже если граф настолько эксцентричен, что пригласил кого-то, кто работает на него, влиться в компанию его друзей, то это касается его лично, а она просто не желает меня знать.

Гости собрались в одной из столовых около банкетного зала. Граф был поглощен разговором с мадемуазель де ла Монель и не заметил моего появления, но Филипп тотчас же направился мне навстречу. Я подумала, что он, должно быть понимая, как я буду себя неловко чувствовать в этой компании, уже поджидал меня. Еще одно свидетельство его доброты.

– Могу я позволить себе заметить, что вы выглядите очень элегантно?

– Благодарю. Я хотела бы спросить вас: присутствующая здесь мадемуазель де ла Монель из той самой семьи, о коллекции картин которой вы упоминали?

– А… собственно… почему… Да. Ее отец тоже здесь. Но я надеюсь, что вы не говорили об этом моему кузену?

– Конечно нет. В любом случае я вряд ли оставлю замок, чтобы поработать в ее доме.

– Вы думаете так сейчас, но, если когда-нибудь…

– Хорошо, я буду помнить о вашем предложении.

К нам подошла Женевьева. На ней было розовое шелковое платье, но выглядела она очень подавленно и уныло – никакого сравнения с той девочкой, которая всего несколько часов тому назад возлагала корону на голову короля.

В этот момент всех пригласили к столу, и мы перешли в зал, где красиво сервированный стол был освещен свечами в канделябрах, расставленных на столе на равных промежутках друг от друга.

Я сидела рядом с пожилым джентльменом, который проявил большой интерес к картинам, и мы с ним много говорили на эту тему. Наверное, меня специально посадили таким образом, чтобы я смогла его развлекать. Подали индейку, фаршированную грецкими орехами и трюфелями, но я почти к ней не притронулась, потому что уже пробовала это блюдо у Бастидов. А может быть, потому, что все время ощущала присутствие мадемуазель де ла Мотель, сидевшей рядом с графом, который, казалось, был полностью захвачен оживленным разговором с ней.

Боже, как же я была глупа, когда думала, что выгляжу привлекательной женщиной в этом прекрасном платье! И как было еще глупее вообразить, что он, знавший столь многих красивых женщин, будет помнить обо мне, находясь рядом с такой красавицей. И вдруг я услышала, как он произнес мое имя: