Яик – светлая река

Хмурый и сосредоточенный, поглощенный думами о только что происшедшем разговоре с Шугулом в мечети, хаджи Жунус встрепенулся, услышав пронзительный женский голос.

Он не сразу понял, что произошло, отчего так голосисто причитала Дамеш и настойчиво требовала принести в жертву белошерстого баранчика.

– Чего она разревелась, – пробормотал Жунус и, перевалившись через борт тарантаса, спросил: – Что случилось?

– Случилось, ох, случилось!.. Да все сошло благополучно, живы и здоровы остались!.. Жертвуй поскорее аллаху белошерстого с красной головкой!.. За Алибеком и Адильбеком гонялся бура…

– Когда?.. Чей бура?..

– Не гневайся, хаджи, дети твои спасены…

Подробности узнал хаджи уже только после того, как зашел в дом. На одеялах лежал Алибек, онемевший от испуга, и бессмысленно водил глазами. Возле него сидела Балым. Жунус стремительно подошел к ним. Балым заплакала.

Хаким стоял во дворе. Он обнимал и целовал младшего братишку Адильбека и расспрашивал его, как он спасся от разъяренного буры.

– Наверное, ты здорово испугался, когда увидел буру?

– Фи-и, чего его бояться! – бойко возразил Адильбек. – Я нисколько даже не испугался. Что он может сделать? Хоть бы бура и догнал меня, я все равно не поддался бы ему.

– А что бы ты стал делать?

– Что делать, говоришь? А вот что; как только бура подбежал ко мне, я сразу отпрыгнул бы в сторону, а он с разбегу так и промчался бы мимо. Знаешь, я всегда так делаю, когда дразню соседского барана – кошкара. Разозлится он, отступит назад, чтобы с налета ударить меня рогами, и так бежит, кажется, вот-вот собьет с ног, а я в самый последний момент – раз в сторону, и кошкар – мимо… Понял? Бура тоже такой… Пока он развернулся бы и побежал снова на меня, я опять отпрыгнул бы, еще побежал – опять отпрыгнул… Так бы буру измотал, что он больше никогда бы не стал связываться со мной.

– Глупенький ты, Адильбек, у буры ведь длинная шея, и он ее вытягивает, когда гонится за человеком. Разве он даст тебе вывернуться? Ну хорошо, а почему же ты тогда побежал к реке и прыгнул в воду? – снова спросил Хаким, смеясь.

– Это Алибек уговорил меня бежать к реке. Нас ведь двое было. Разве двое смогут так изворачиваться от буры, как я тебе рассказывал? Нет. Вдвоем бы мы ни за что не спаслись. В таких случаях лучше бежать к реке. Как только я добежал до реки, сразу же нырнул в воду и переплыл на другой берег. А там я спрятался в зарослях рогозы и притих, чтобы не раздразнивать буру. Раздвинул ветки и смотрю, что будет делать бура. Подбежал он к воде, остановился и начал рыкать и мотать головой, только пена изо рта брызжет. Хлещет себя хвостом по спине, по бокам, несколько раз по грудь в воду заходил, а дальше, видно, не решился двинуться. А на берегу что делал!.. Упал и ну ползать по песку. Бьет лапами, переворачивается на спину от злости, а сделать ничего не может. Такого бешеного буру я еще ни разу не видел! Ох и лупил же его потом Тойеке, ох и задал ему жару!..

Хаким, еле скрывая улыбку, удивленно покачал головой.

Весь этот день до самого позднего вечера возле кстау Жунуса было многолюдно и шумно. Люди не переставали говорить о шугуловском Лохматом Черном буре и двух мальчиках – Алибеке и Адильбеке, чудом спасшихся от неминуемой гибели.

– Почему же не зарежут этого проклятого буру? – возмущались женщины. – У всех у нас есть дети… Ох, аллах, сохрани их от этого чудовища!..

– Чтоб напала на него самая страшная болезнь!..

– Хорошо, что случилось все это возле самой реки, вот ребята и спаслись. А если бы в степи?.. Или, скажем, не догадались бы нырнуть в воду?.. Ах, помилуй аллах, что бы с ними было!

– Если бы не Тойеке, если бы не настиг буру, пожалуй… – начал было Ареш.

Но его тут же перебила Мадине:

– Да ведь Тойеке догнал буру уже после того, как ребята спрятались. Ты вот что скажи: какой смекалистый Алибек!

– Ох и дал же Тойеке жару этому Черному буре, ведь у него камча из шести толстых сыромятных полосок сплетена, и на самом кончике приклеплен свинец. Как хлестнет, хлестнет он этой камчой буру, так бура и присел на задние ноги, как собачонка. А был Тойеке на своей гнедой лошаденке. Лошадь с испугу шарахнулась было в сторону, но он ее снова подвернул к верблюду и стегнул этого проклятого шугуловского буру второй раз, да прямо по лбу. Рухнул бура, как лягушка, на все четыре ноги, вытянул шею на песке и не двигается, словно уже мертв. Клянусь аллахом, столько времени недвижно лежал, что можно было дважды вскипятить ведро молока в котле. Я уж думаю, грешным делом, не подыхать ли собрался бура? Достаю из кармана ножик и к горлу, чтобы вовремя успеть перерезать. Не пропадать же верблюду не дозволенным шариатом образом! Но бура мотнул головой, почуял, видно, что с ножом к нему, как вскочит на ноги и ну в степь, только пятки засверкали. Мы за ним вдогонку. Скачем сбоку и бьем, бьем… У меня, значит, дубинка вязевая в руках. Я ею по спине буру, по хвосту, но он все больше на Тойеке огрызался, на его сыромятную со свинцом на конце камчу. Хлестнет Тойеке – так шкура на верблюде лопается, и кровь сочится… И что вы думаете: били, били мы буру, а он все никак не успокаивается, вроде даже больше стал яриться, того и гляди на нас кинется… – разглагольствовал словоохотливый Сулеймен, подсаживаясь на корточки к Бекею, который свежевал белошерстого с красной головкой баранчика.

– А не завернет ли к нам снова этот проклятый бура, чтоб с грязью смешался у него спинной мозг?.. – вставил Ареш.

– По крайней мере, в течение этой недели он больше не появится в наших местах. В барханы убежал… Кажется, один глаз у него сильно поврежден. Думаю, как бы не вытек совсем. Бура, проклятый, что-то беспрерывно мотал головой, когда бежал. А пожалуй, ничего с глазом и не случилось, просто у него вся морда была забрызгана пеной. Во всяком случае, не хотелось бы, чтобы с глазом что-либо случилось, подальше от скандала. Впрочем, хаджи Жунус обещал уничтожить шугуловского буру. Наш старик слово сдержит, – уверенно сказал Сулеймен.

Пока свежевали и разделывали белошерстого баранчика, пока целиком опускали эту тушу в котел, пока она там варилась, да и после того, как мясо было готово и люди, помыв руки, расселись за дастархан, – ни на минуту не смолкал разговор о шугуловском буре и двух младших сыновьях Жунуса. Говорили все, рассказывали и пересказывали виденное, восхваляя перед хозяином храбрость и смекалистость Алибека и Адильбека.

В этот вечер никто из родственников хаджи Жунуса – ни мужчины, ни женщины – ни разу не вспомнил о Хакиме, только накануне приехавшем из Теке. О нем забыли. Баранчика, которого хотели колоть в честь его приезда, теперь закололи как жертву аллаху за спасение двух малышей.

– О всемогущий аллах, жертвую тебе белошерстого баранчика с красной головкой во имя спасения моих маленьких деточек! Келин, ни единого куска не оставляй, все мясо клади в котел! – сказала Балым.

– Да примет аллах жертву, принесенную в честь спасения наших ненаглядных! Сотвори же обряд, хаджи! – поддержала ее плакса Дамеш.

Жунус провел ладонями по лицу, и маленькие пухлые пальцы его застыли на кончике длинной с проседью бороды.

Глава пятая

1

Подходил к концу второй месяц с тех пор, как Хаким расстался с Мукарамой, но все еще не мог забыть ее черных глаз и приветливой улыбки; хотелось поскорее увидеться с ней, и он с тревогой и радостью мечтал о встрече. Еще в Уральске, перед отъездом в аул, он решил, что пробудет дома с неделю или самое большее десять дней и поедет в Джамбейту, где теперь работала в больнице Мукарама. Но почти в первый же день приезда домой планы его рухнули. Он понял, что после разговора с отцом, а главное, после беседы с Абдрахманом поездка в Джамбейту едва ли будет возможна. Если и учитель Хален будет такого же мнения об Ихласе, как Абдрахман, то тогда навсегда прощай мечта о встрече с Мукарамой в Джамбейте. «Абдрахман очень умный и проницательный человек, слова его – сама правда. Оказывается в аулах еще больше несправедливости и зла, чем в городе. Как же я не замечал этого раньше?.. А жизнь все-таки интересная штука, как хочет, так и обращается с тобой. Думаешь сделать одно, а она заставляет тебя делать совершенно другое. Ведь я еще вчера был твердо убежден, что мне необходимо ехать в Джамбейту, а сегодня?..» – рассуждал Хаким, спускаясь вниз по тропинке к Анхате. Он шел навестить учителя Халена.

Выйдя на пологий песчаный берег, Хаким взглядом стал искать лодку. Но ее нигде не было видно. На противоположной стороне реки спускалась к воде стайка девушек. Хаким решил подождать их, чтобы спросить, не на том ли берегу лодка. Было позднее утро. Хаким отошел на лужайку, сел и стал наблюдать, как над водой стремительно носились ласточки, кончиками своих черных крыльев бороздя речную гладь. Почти у самого берега на песчаной отмели Хаким заметил целый косяк мелкой рыбешки. Они резвились тоже, очевидно радуясь солнцу. Хаким оторвал ветку полыни, и бросил ее в рыбешек. Рыбки скрылись, но через минуту уже снова были на отмели. Близился полдень, а вместе с ним и наступала жара. В это время обычно взрослые забираются в землянки или юрты и пьют прохладный кумыс, а молодежь устремляется к реке, чтобы искупаться в холодной и чистой воде Анхаты. Девушки все ближе и ближе подходили к реке. Впереди шли молодуха Шолпан и сестра учителя Халена Загипа. Они издали не узнали сидевшего на лужайке Хакима, так как Анхата в этом месте разливалась очень широко и они не могли разглядеть лица юноши. Да хотя бы и увидели его, едва ли узнали бы, потому что Хаким давно уже не бывал в ауле Халена, а годы учения и город очень изменили его. И голос Хакима, когда он окликнул девушек, показался им незнакомым и чужим.

– Эй, девушки! Девушки! Кто из вас может пригнать лодку? – прокричал Хаким.

– На этой стороне нет лодки, – в несколько голосов ответили девушки и засмеялись.

Хаким недоуменно пожал плечами и, вернувшись на лужайку, снова начал швырять веточки в рыбешек, раздумывая, как бы все же ему переправиться на тот берег. Между тем девушки, не обращая внимания на Хакима, разделись и начали купаться, крича, плескаясь и брызгаясь. Девочки-подростки держались ближе к берегу и особенно резво бултыхали ногами и руками. На повороте, где берег был круче и река глубже, играли в догонялки Загипа и Зада. Они то выскакивали на песок, то снова ныряли в воду и, рассекая грудью голубую гладь Анхаты, стремительно плыли к центру реки. От них кругами расходились волны, накатывались одна на другую и рокотали над яром. Там, где купались девушки, была песчаная отмель, а вправо и влево вдоль берега – густые заросли камыша. «Может быть, лодка в камышах?» – подумал Хаким. Взгляд его упал на плывшую по-мужски к центру реки Шолпан. Она пересекла быстрину, развернулась и снова поплыла к своему берегу. Возле ее ног белой пеной бугрилась вода. Шолпан неожиданно остановилась и подняла руки, словно под ногами почувствовала твердое дно.

– Эй, тонкие бикеши[66], чем мутить воду у берега, – крикнула Шолпан девушкам, – плыли бы лучше сюда, здесь тоже не очень глубоко!

– А ну смеряй дно, Шолпан, – попросила Зада, еле-еле успевшая отдышаться после игры в догонялки. На ее щеках играл румянец.

Шолпан подняла руки вверх и, сложив их ладонями вместе, погрузилась в воду. Через минуту над водой снова показались ее черные волосы. «Пуф!..» – выдохнула она с облегчением и тряхнула красивой головой, откинув спадавшие на глаза пряди волос.

– В три человеческих роста глубина, чуть пальчиками до дна достала, – крикнула она, подплывая к девушкам.

Когда Шолпан стала выходить на берег, Зада, лукаво улыбаясь, бросила вслед ей пригоршню синего ила. Смуглая шея, спина и грудь Шолпан, по которым только что, серебрясь на солнце, стекали прозрачные капли воды, вмиг покрылись потоками ила.

– Ты чего балуешься? – резко обернулась Шолпан, досадливо хмуря брови. – Я сейчас тебе покажу, как кидаться!..

Шолпан нагнулась, нагребла у ног пригоршню ила. Зада трусливо кинулась убегать. Комки ила шлепались в спину и затылок Заде. Случайно на бегу она обернулась, и комок жидкой грязи, метко брошенный Шолпан, попал прямо в лицо девушке. Зада вскрикнула и запросила пощады:

– Хватит, хватит! Все глаза мне залепила…

Зада готова была вот-вот расплакаться.

– Сама первая начала… Будешь знать…

Оставив хныкающую Заду, Шолпан вернулась к девочкам-подросткам:

– Ну, и вы тоже илом бросаться? Я вот вам!..

Девочки с визгом и криком повыскакивали из воды и кинулись врассыпную к яру. Шолпан для острастки швырнула им вслед несколько комков ила и, войдя по грудь в чистую воду, вымыла лицо, шею и, постояв немного, нырнула. Хаким наблюдал за ней, любуясь ее красивым станом, и теперь мысленно стал определять, где она вынырнет. Она вынырнула почти на середине реки и, легко взмахивая руками, поплыла по направлению к лужайке.

Когда Хаким наблюдал за игрой девушек в догонялки и за тем, как они кидались илом, ему так и хотелось включиться в игру. Ведь он сам, казалось, еще совсем недавно вот так же, как они, бегал с ребятами по берегу, купался и мазался илом… Но сейчас перед ним были не ребята, а девушки. Приличие удержало его.

Шолпан подплыла совсем близко.

– Выходи на берег, выходи, – шутливо пригласил Хаким.

– Сам иди сюда! Или ты плавать не умеешь?

Хаким только теперь узнал Шолпан, когда она остановилась в пяти метрах от него. «Вон кто, оказывается, эта красавица!..» Шолпан очень рано овдовела и должна была, по старому степному обычаю, выйти замуж за брата мужа – девятилетнего мальчика. Она была примерно одних лет с Хакимом, или, самое большее, на год старше. Вдове Кумис Шолпан приходилась снохой.

– Что ты сказала, молодушка? – переспросил Хаким, немного растерявшись и не зная, что ответить. – Так невнятно говоришь, что ни одна душа на свете не узнает ни тебя, ни твоего голоса.

– Тебя тоже трудно узнать. Если не боишься, идем сюда, поиграем в догонялки.

– Ну вот, теперь ясно слышу твой голос, Шолпан. Пригони мне лучше лодку с того берега, а?

Шолпан бросила лукавый взгляд на Хакима – она узнала его. Не говоря ни слова, она круто повернулась и, взмахнув руками, поплыла к противоположному берегу за лодкой. Лодку она отыскала в зарослях куги, вытолкнула ее на чистую воду и погнала к Хакиму.

Хаким стоял на берегу и не мог оторвать глаз от Шолпан, он любовался легкими, красивыми и плавными движениями молодой женщины. Сквозь прозрачную воду было видно все ее тело, верткое, белое, как брюшко опрокинутой на спину рыбы; она поочередно то левой, то правой рукой хваталась за корму лодки и стремительно толкала ее вперед. Притворившись равнодушной, Шолпан между тем тоже с большим любопытством разглядывала Хакима. Когда до берега, где он стоял, осталось не больше двух саженей, она с силой толкнула лодку и тут же уплыла обратно. Хаким следил за ней до тех пор, пока она не вышла на песок и, одевшись, совсем не ушла с реки.

Долго выплескивал Хаким пригоршнями воду из лодки. Весел не было. Он сел в лодку и, подгребая ладонями, кое-как добрался до противоположного берега. Девушек здесь уже не было, они шли через луг к аулу. И хотя они успели уже отойти сравнительно далеко, Хаким заметил, как Шолпан и Загипа, перешептываясь, поминутно оглядываются назад.

2

Учитель Хален очень обрадовался, увидев своего бывшего ученика. Он любил Хакима – любознательного и восприимчивого мальчика. Казалось, он только вчера отправлял его с напутствиями в Уральск на учение, и вот – перед ним стройный красивый юноша, выпускник реального училища. Хален засуетился, стараясь как можно приветливее принять Хакима. Он надеялся узнать от него, какие события произошли в Уральске и вообще что сейчас творится на белом свете. Хаким – человек образованный, он-то наверняка знает все и сможет хорошо рассказать. Едва обменявшись приветствиями, Хален повел своего бывшего ученика в холодок за юрту. Ему хотелось поговорить с Хакимом наедине, пока еще никто не узнал о приезде его в аул и не пришел с визитом.

– Загипа, – окликнул сестру Хален, – расстели-ка нам кошму в холодке. Мы с Хакимом хотим побеседовать.

– Сейчас!.. – ответила Загипа. Она стояла в юрте за дверным пологом и украдкой разглядывала красивое лицо Хакима. Щеки ее покрывал стыдливый румянец, она чувствовала неловкость оттого, что не поздоровалась с Хакимом там, на реке, и обманула его, сказав, что лодки нет. С минуту помедлив, она прошла в глубь юрты, взяла свернутую в трубку кошму и вышла во двор. Расстелив ее в холодке, она снова вернулась в юрту и вынесла подушки. Проходя мимо Хакима, который внимательно слушал учителя, с улыбкой вспоминая школьные годы, Загипа опять искоса посмотрела на молодого стройного джигита. Когда учитель и ученик, удобна расположившись на кошме и подложив под локти подушки, начали беседу, Загипа скрылась в юрте. Притаившись у двери за пологом, она с замиранием продолжала разглядывать в узкую щель Хакима. Юноша сидел к ней лицом. Загипа с удовлетворением отмечала, как изменился и похорошел Хаким. «Как он вырос!.. Какие крутые у него плечи! А лоб – открытый, белый, как у Халена. На смуглом, чуть продолговатом лице – добрая улыбка. Как похорошел!.. Или я тогда просто не присматривалась к нему?»

Хаким ни разу не взглянул на Загипу, словно ее вовсе не было здесь. Он разговаривал с Халеном.

Но Загипа не желала мириться с тем, что ее не замечают. Хотя угли под казаном давно уже погасли, она прошла к очагу, пошуровала палочкой в золе и снова направилась в юрту. Стройная, гибкая, она шла медленно, гордо вскинув голову, черные косы змейкой спадали на спину. Но и на этот раз Хаким не повернул головы в ее сторону. Учитель Хален засыпал его вопросами. Хаким отвечал неохотно, вяло, и мало-помалу Хален стал убеждаться, что его бывший ученик почти ничего не знал о том, что именно произошло в городе, не знал ни имен, ни фамилий людей – руководителей Совдепа, которые были схвачены казаками во время переворота и теперь томились в тюрьме. Даже с известным всему народу большевиком Абдрахманом Айтиевым он познакомился только вчера в лавке Байеса. Недовольный ответами Хакима, учитель задумался: «Неужели вся молодежь нынче такая? Ничем не интересуется, ни во что не вникает? Когда мы учились, все было по-другому… С какой жадностью мы читали зажигательные статьи в газете «Единство», в журнале «Шора». Каждое политическое событие в стране мы встречали с большим интересом, спорили и обсуждали в кружках… Удивительно! Или только он один такой?» Хален испытующе разглядывал лицо Хакима. Только одно понравилось учителю в ответе Хакима – стремление продолжать учение.

– Это хорошо, – сказал он. – Лучшего тебе и пожелать нечего. А к Ихласу в Джамбейту нечего ездить, правильно решил. Да поездку к Ихласу, пожалуй, и отец твой тоже бы не одобрил…

Хаким повернулся и случайно взглянул на дверь юрты, возле которой стояли Загипа с Шолпан, и опять, как и несколько часов назад на реке, залюбовался красивой и стройной фигурой молодой женщины. Ее темные волосы были теперь заплетены в тугие косы… Они спадали на спину и, казалось, оттягивали голову. Обтянутая белым ситцевым платьем, поднималась высокая грудь. Хакиму показалось, что Шолпан смотрит поверх его головы куда-то в степь. Он тоже взглянул туда, стараясь узнать, что заинтересовало молодую женщину, но в степи ничего не было видно – зеленая даль убегала к горизонту и там, далеко-далеко, в белесой туманной дымке сливалась с небом. Когда Хаким снова повернулся к девушкам, они стояли все в той же позе. В глазах Загипы светились сердитые огоньки ревности. Встретившись взглядом с Хакимом, она быстро опустила глаза, на бледных щеках вспыхнул румянец. И девушка Загипа и молодая женщина Шолпан – обе были красивыми. Девушка была немного худа, отчего стан ее казался тонким и хрупким, как травинка в поле; округлившаяся с умеренной полнотой фигура молодой женщины привлекала гибкостью; у девушки – бледноватое лицо, большие карие глаза и прямой тонкий нос; на полных щеках Шолпан играет здоровый румянец. Она была более обаятельна, чем Загипа. Во всем облике молодой женщины – в ее фигуре, в движениях рук, в посадке головы и даже в манере смотреть – было что-то привлекательное и приятное, и Хаким невольно почувствовал к ней симпатию.

Застеснявшись учителя, Хаким опустил голову и сделал вид, будто разглядывает заползшего на узорчатую кошму кузнечика. Он стал медленно направлять его на край кошмы, к траве. Глядя со стороны на Хакима, можно было подумать, что все его внимание в эту минуту сосредоточено на кузнечике, но он думал о Загипе и Шолпан. «Обе хороши!.. Как же я раньше не видел их?..»

Тихи и безветренны летние вечера в безмятежной степи. Один за другим растворяются в сумерках бугорки и холмики, аулы погружаются в блаженную дремотную тишину. Тонкие линии туч окаймляют далекие края неба, тучи все ниже и ниже опускаются к горизонту и сливаются с темной землей, синее небо постепенно линяет, становится бледно-серым, затем иссиня-черным; то здесь, то там вспыхивают первые звездочки, их слабые мигающие огоньки кажутся робкими и далекими, но с каждой минутой они словно опускаются ниже и светят ярче, появляются новые звезды – и уже мириады огоньков на черном шатре ночи; силуэты дальних юрт, ясно выделяющиеся на закатном небе, неразличимы с землей. Стихает степь, и кажется, что все замирает в ней: люди забираются в юрты от ночной сырости, умолкает в загонах скот. Спит степь в объятиях летней ночи, только иногда шалун ветерок вдруг пробежит над цветущим джайляу, всколыхнув благоухающий разнотравьем воздух, и снова все тихо…

Хаким засиделся у Халена. Едва они успели поужинать, как на степь опустились сумерки, а вместе с ними пришла и ночь. Учитель оставил Хакима ночевать в своем ауле. Он лежал на кошме возле юрты, укрывшись ватным одеялом. Хотя дневная жара, ходьба и продолжительная беседа с учителем утомили его, спать все же не хотелось. Разные мысли приходили в голову. Ему казалось, что он находится накануне каких-то счастливых свершений, но каких – этого он никак не мог себе уяснить; ночные шорохи тревожно бередили душу, он до боли в глазах всматривался в темноту – там, возле соседней юрты, словно кто ходит в белом. Это была юрта вдовы Кумис, где жила Шолпан. «Почему у нее такой равнодушный взгляд? О чем она думала, когда стояла вместе с Загипой у двери юрты?.. Красивая она. И почему это на ее долю выпало такое несчастье – должна жить с девятилетним братом своего умершего мужа? Завянет она, пропадет, пока подрастет мальчик… А ведь она могла бы сейчас осчастливить любого джигита!..» – думал Хаким, жалея молодую женщину.

Не спала в эту ночь и Шолпан.

– Женеше, – окликнула она ворочавшуюся с боку на бок свекровь, – какая родственная близость между предками учителя Халена и хаджи Жунуса? Они могут друг у друга сватать дочерей?

– Астафыралла![67] – испуганно сказала Кумис. – О чем ты спрашиваешь, Шолпан!.. Грех тебе произносить такие слова! – Кумис лежала возле очага, в котором еще теплился огонек, а Шолпан – в глубине юрты со своим будущим мужем – девятилетним Сары. Сары, свернувшись калачиком, давно уже спал безмятежным мальчишеским сном. Темно в юрте, темно во дворе. Кумис была еще далеко не старой женщиной, ей едва-едва исполнилось сорок лет. Она потеряла мужа почти десять лет назад. Сначала тяготилась ранним вдовством, потом свыклась со своей судьбой и все силы отдавала на воспитание своих двух сыновей. Когда старшему исполнилось восемнадцать лет, она засватала за него Шолпан. Через год он умер, и Шолпан осталась вдовой. Она оказалась в еще худшем положении, чем когда-то Кумис. Все взрослые жители аула, следуя дедовским обычаям, единодушно решили, что Шолпан должна ждать, пока подрастет Сары, и затем стать его женой. Но смелая и упорная, умеющая постоять за себя, Шолпан не хотела мириться с таким положением. Поговорив с родителями, она отправилась за советом к учителю Халену.

– Вы, кайнага, защитник вдов и сирот! Кроме вас, мне больше некому рассказать свое горе. Вы правильно поймете меня и посоветуете, что делать. Скажите: ждать мне, пока подрастет Сары, жертвуя молодой жизнью, или можно считать себя вольной, свободной птичкой, какой я была до замужества?

Хален не решился ответить сразу, он обещал подумать и попросил Шолпан зайти через несколько дней. Учитель не желал идти против старых степных обычаев не потому, что был убежден в их справедливости, – просто не хотел обижать стариков аула. Когда снова пришла Шолпан, он сказал ей:

– Потерпи, светик, еще немного, я не успел со всеми переговорить. Я не могу один решить твою судьбу, да и не имею на это права. Что скажет Кумис?!.

Вскоре учитель собрал у себя стариков и завел разговор о Шолпан. Старики ни в какую не соглашались нарушить степной обычай. «Шолпан должна стать женой Сары, и все!» – сказали они и разошлись. Как ни жаль было Халену молодую несчастную вдову, он ничем не мог ей помочь. Шолпан хотя внешне, казалось, смирилась – жила у Кумис и считалась ее снохой, – но в глубине души продолжала лелеять надежду на лучшее будущее. Она ждала только случая. Между тем словоохотливые женщины аула сочиняли про нее разные сплетни. Говорили, будто она собирается выйти замуж за Аманкула и что даже старая Кумис не против этого брака. Некоторые добавляли, что именно сама Кумис хочет, чтобы Шолпан завлекла Аманкула и привела в дом, – в хозяйстве нужны мужские руки. На самом же деле было далеко не так: когда до Кумис дошли эти нехорошие разговоры, она огорчилась и отругала сноху.