Плохая кровь
– А кто тебе сказал, что меня вытащили обратно и что я уходил в отставку? – Гиббонс обошел машину и осмотрел переднее сиденье с другой стороны.
Элам сунул руки в карманы и вскинул голову.
– Ну, знаешь, Гиб, слухами земля полнится.
Гиббонс вырвал чистый лист из блокнота и взялся им за ручку дверцы, чтобы не оставить своих отпечатков.
– Какими слухами? – спросил он. – Давай поделись.
– Говорят, что тебя призвали обратно в Бюро, чтобы выловить одного вашего парня из Манхэттенского оперативного управления – он вроде переметнулся.
Гиббонс просунул голову в машину и заглянул под щиток, потом проверил рычаг переключения передач. Конечно, в среднем положении – так и должно быть. Трупы не сами съехали в реку. Их туда столкнули.
– Насколько я слышал. Гиб, тот придурок решил перестрелять всех тех скверных парней, которых сам и засадил в тюрьму до того, как спятил. Судья, присяжные и палач – все в одном лице.
– Ты это по телеку видел, а, Элам? – буркнул Гиббонс из-под щитка. Откуда, прах его раздери, мог он узнать о Тоцци?
– А ты вроде хорошо знал этого парня – где он живет, его привычки и все такое. Ну и решили, что ты единственный, кто может его остановить, пока он не натворил чего-нибудь еще. Так это было или нет, а, Гиб?
Кто-нибудь из оперативного управления мог, наверное, сопоставить факты и вообразить себе, что Тоцци переметнулся, хотя Иверс и утверждал, будто держит дело под контролем. Может, наш дорогой начальник трепанул кому-нибудь из своих друзей-законников, изобразив всю историю как пример своего мудрого руководства? Этот сукин сын на все способен.
– Ну ладно, Гиб, мне-то ты можешь рассказать. Ты Великий Белый Охотник На Перебежчиков – так или нет?
Гиббонс выпрямился и взглянул на Элама через крышу «фольксвагена».
– Не знаю, что за чушь ты тут плетешь. Однако же складно. Можешь книжку написать.
Элам усмехнулся, сверкнув крупными белыми зубами.
– Да, Гиб, пожалуй, я так и сделаю.
– Слушай, Элам, можно тебя спросить?
– Валяй.
– Ведь ты играл за Мичиган, так?
– За штат Мичиган. Центровым и полузащитником. В первый мой год мы играли с Индианой за кубок Большой десятки. – Лейтенант явно гордился своим прошлым.
– И в профессиональных командах ты выступал, да?
– Да, но недолго. У меня был контракт с «Баллетс», однако сыграл я с ними всего пару матчей.
– А что так?
– Мне бы и хотелось там закрепиться, приятель, но у меня слабые коленные чашечки.
– Коленные чашечки?! – Гиббонс смерил Элама взглядом – крыша «жука» доходила ему едва до пояса. У Уиллиса Рида слабые коленные чашечки. Не становитесь на его пути.
Гиббонс еще раз осмотрел задние сиденья «фольксвагена». Пятен крови не было – речные воды отмыли виниловое покрытие. Он закрыл дверцу и схватился за ноющий живот, думая, что убийца, должно быть, чертов дерьмовый коротышка.
Глава 3
Джон Д'Урсо смотрел, как его босс. Кармине Антонелли, разливает кофе в две чашечки, и спрашивал себя, как же сегодня это подать, надеясь, что все-таки можно будет убедить старика. Ведь идея замечательная, будь она неладна, – настоящая золотая жила. Она возникла в самую первую ночь – летом, когда Нагаи взял его с собой в бордель якудза, на Шестьдесят шестой улице, в тот самый, который Хамабути держал специально для японских бизнесменов. С той самой ночи он не переставал думать о возможностях, о перспективах, об этих невероятных девушках.
Девушку, с которой он был этой ночью, никак не получалось забыть. Говоря по правде, той ночью он был не слишком-то на высоте, но она все это быстро переменила. Будто у нее был специальный подъемник. Он никогда и представить себе не мог, чтобы эти робкие, тихие, маленькие существа могли быть такими сексуальными, такими податливыми, прекрасными до невероятия. И насколько он мог теперь судить, они все были такие – ходячие чудеса, все, все до единой. Сомнений нет: он должен набрать японочек и завести свой собственный бордель. Все, что нужно для этого, – чтобы Антонелли дал добро. Больше ничего не требовалось. Антонелли – упрямый старый ублюдок, но ведь бывают же и у него минуты просветления. Если бы у старого козла осталось хоть немного силы, чтобы трахнуть японскую проституточку, он бы упираться не стал. Правда, Антонелли уже сказал «нет», но, если ловко повести игру, можно переубедить старикана. Веди игру ловко, и на этот раз он согласится. Конечно – а почему бы и нет?
– Красивый костюм, Джон, – сказал Антонелли, не поднимая головы. – Бросается в глаза. – Он поставил чашку и блюдце перед Д'Урсо.
Д'Урсо знал, что на самом деле имел в виду старик. Он не любил светиться, никогда не любил. Нужно держаться в тени, говорил он, всегда в тени. Вечно эта чертова тень. Сшитый по мерке, из чистого итальянского шелка костюм за три куска – и это называется «бросаться в глаза». Боже Всевышний.
Антонелли аккуратно протер тоненьким ломтиком лимонной кожуры края своей чашки. Его костлявые, сморщенные руки напоминали Д'Урсо руки злой королевы из «Белоснежки и семи гномов», когда она превращается в ведьму и протягивает Белоснежке отравленное яблочко.
Д'Урсо ждал, пока старый саро di capi заговорит первым. Считалось крайне непочтительным торопить босса, пусть даже старый маразматик битую неделю будет размешивать крошечную ложечку сахару в своем чертовом кофе. Д'Урсо оглянулся на Винсента, сидящего за стойкой и спокойно прихлебывающего из своей чашечки. Винсент тоже посмотрел на него без всякого выражения – ни дать ни взять горилла. Винсент, конечно, не согласится с тем, что старик уже выжил из ума и не в состоянии больше управлять семейством. И зачем ему соглашаться? Старик хочет сделать его своим заместителем. Винсента, телохранителя, своего долбаного шофера – прости, Господи! Винсента, который держит самую дерьмовую в Бруклине банду. И пожалуйста – старик хочет сделать его своим заместителем. Невероятно!
Антонелли потянулся к тарелке, что стояла перед ним, взял ореховое печенье и разломил его пополам. Откусил кусочек и принялся медленно, тщательно пережевывать, потом сделал маленький глоток из чашечки с золотым ободком. Д'Урсо показалось, будто он попал в какую-то чертову богадельню. Он поглядел в окно, на автомобили, медленно ползущие по Малберри-стрит, затем перевел взгляд на перевернутые буквы, что красовались посреди витрины, – растрескавшаяся, золотой краской написанная вывеска гласила: КАМПАНЬЯ, ЗАКРЫТОЕ СПОРТИВНОЕ ОБЩЕСТВО. Д'Урсо терпеть не мог приходить сюда, кланяться старику, лизать ему задницу, хвастаться крупным барышом, отстегивать его долю, хотя чертов хрыч на самом деле и пальцем не пошевелил, чтобы ее заработать. Боже Всевышний, да ведь Антонелли и в Джерси-то ездил в последний раз, когда Никсон был президентом! Так какого черта мотаться сюда и вручать Антонелли эти хреновы пятьдесят процентов, когда ему самому остаются паршивые десять после покрытия всех расходов? Хороший вопрос. Д'Урсо молчал и глотал кофе, который казался ему хуже отравы. Он ненавидел кофе и пил его только здесь, из почтения.
– Итак, – начал Антонелли, стряхивая крошки печенья со смехотворно широких лацканов темного пиджака, – что у нас там выходит с нашими японскими друзьями? – Он в первый раз поднял глаза, и Д'Урсо поразился их ясной голубизне. Жесткий, подозрительный взгляд старика всегда заставал его врасплох. Он как-то не вязался со всем его обликом.
– Все хорошо, мистер Антонелли. Очень хорошо. – Д'Урсо услышал свой подобострастный тон, и ему стало противно. Ощущая мерзкий вкус в горле, он потянулся за дипломатом, стоящим на полу у его ног, и подал его старику. Четыреста шестьдесят восемь тысяч долларов, только что доставленные из Атлантик-Сити за его счет. За что?
Антонелли принял кожаный дипломат и передал его Винсенту – тот положил его на стойку, открыл и стал пересчитывать банкноты.
– На прошлой неделе я виделся с Хамабути, – сообщил Антонелли. – Он доволен, что доходы начинают расти. Ему никогда не нравилось, что мы расплачиваемся за товар только после получения прибыли.
Товар, надо же. Они рабы, Господи ты Боже мой. Почему не назвать их просто рабами?
– У Хамабути еще остались сомнения. Он до сих пор не верит, что американцы могут использовать принудительный труд. – Антонелли не мигая смотрел Д'Урсо прямо в глаза.
– Ну… наши клиенты понятия не имеют, что эти люди – рабы. – Старик и сам все это прекрасно знает. Он заставляет снова и снова объяснять смысл всей операции, чтобы убедиться, что ты понимаешь, с какого конца за это браться. Просто дурью мается, старый хрыч. – Мы предоставляем рабов разным нанимателям, в основном отправляем их на фабрики, но иногда и как домашнюю прислугу – служанки, повара, нянечки…
– Кто?
– Нянечки: они живут в доме у нанимателя и присматривают за его детьми. Знаете, они пользуются сейчас большим спросом. Моя жена ими занимается…
Антонелли закрыл глаза и кивком велел Д'Урсо продолжать, отчего у Д'Урсо напряглись мышцы живота. Обращается с ним, как с сопливым мальчишкой.
– Так или иначе, мы открыли два подставных агентства по трудоустройству, плюс еще то, которым заправляет моя жена. Как я уже говорил, клиенты и не подозревают, что на них работают рабы. У них даже не возникает такого вопроса; они получают то, что им надо, и по дешевке. Думаю, кто-то из них и догадывается, что здесь не все чисто, но в подробности никто не вдается, потому что себе дороже. Они говорят одно: техника у нас на грани фантастики. Утром привозим рабов на автобусе, на автобусе же и забираем в конце рабочего дня – а больше хозяева ничего и знать не желают.
Старик улыбнулся и одобрительно кивнул.
– Именно это, Джон, я и рассказал Хамабути.
Д'Урсо скрипнул зубами. Двинуть бы ему пару раз по его мерзкой физиономии, этому старому ублюдку с его покровительственными замашками. Но тут он уловил, как Винсент уставился на него поверх темных очков. А у Винсента с собой всегда два пистолета.
Антонелли взял другую половинку печенья с орешками, положил ее в рот и с минуту посасывал.
– Знаешь, Джон, я спросил Хамабути, почему эти японские ребята вообще соглашаются на такую безумную сделку. Парни, девчонки восемнадцати-девятнадцати лет продают себя на три года тяжелейшей работы – и все ради путешествия в Америку. Может быть, я бы понял это, уезжай они из какой-нибудь нишей и грязной дыры, но ведь Япония – богатая страна. У вас, японцев, все есть, сказал я Хамабути. Так зачем же они это делают? – спросил я его.
Д'Урсо знал зачем, но знал также, что обязан выслушать это еще раз. Из почтения.
– И что же он ответил вам, мистер Антонелли?
– Они там, в Японии, доводят своих детей до сумасшествия. Ты знаешь, что они проходят тесты, чтобы поступить в детский сад? Представляешь себе?
Д'Урсо решил было рассказать старику, что дети из богатых семей и здесь, в Нью-Йорке, проходят тесты, чтобы поступить в престижные подготовительные классы, но подумал, что не стоит и трудиться. Антонелли вечно придуривался – ему нравилось, чтобы его считали старым невеждой, приехавшим из старой страны.
– В Японии дети всю дорогу проходят тесты, а стоит один раз не справиться – тебе конец. От этого ребятки попросту свихиваются. Хамабути мне рассказывал, что некоторые проводят в школе по десять часов ежедневно, учатся по шесть, по семь дней в неделю. Но зачем? – спросил я его. Он сказал – затем, что все они хотят найти себе хорошую работу в большой компании – «Панасоник», «Сони», «Тойота», – а единственный способ добиться руководящего поста – попасть в один из престижных колледжей; но если они не наберут фантастического количества баллов по этим своим идиотским тестам, то окажутся во второразрядной школе, после которой им светит лишь паршивенькая работенка и паршивенькое жалованье; и это в стране, где несчастная чашка кофе в вагоне-ресторане стоит пять баксов. Вот почему эти дети охотно продают себя банде Хамабути.
Д'Урсо кивнул.
– Да, Фугукай. – Нужно было показать старику, что он внимательно слушает.
– Вот именно – Фугукай. Дети не выдержали вступительного экзамена в колледж. Они в отчаянии, Джон. Не знают, куда им податься. И тут появляются люди Хамабути, завлекают их сладкими речами, показывают, что у них есть еще шанс – шанс восстановить свою честь; а честь для японцев очень много значит. Фугукай обещает им поездку в Америку – страну великих возможностей. Если дети согласятся на «трехгодичную трудовую практику» – это у них так называется, – им предоставят кров, стол и оплатят проезд до Америки. А дети чувствуют себя такими подавленными, что соглашаются на все. – Тут старик щелкнул пальцами, но Д'Урсо давно уже перестал слушать.
Теперь он подумал, что настала его очередь блеснуть осведомленностью.
– И самое прекрасное в этом во всем – то, что мы не обязаны соблюдать первоначальные условия сделки этих ребят с Фугукай. Они наши до тех пор, пока мы этого хотим. Мы можем использовать этих ребят по двадцать, тридцать, сорок лет. За первые три года мы платим Хамабути, а потом кладем себе в карман от восемнадцати до двадцати кусков в год за каждого. Сейчас их в стране двенадцать сотен, еще восемнадцать сотен на подходе… – Д'Урсо вынул авторучку и быстро подсчитал на салфетке. – Три тысячи рабов по восемнадцать кусков в год… пятьдесят четыре миллиона в год на сорок лет. Не так уж плохо.
Так чего ж тебе не отстегнуть мне лакомый кусочек – ты, старый вонючий ублюдок.
Антонелли подцепил пальцем орешек, высыпавшийся из печенья, и положил его в рот. Д'Урсо смотрел, как он задумчиво жует, уставившись в окно. Начинался дождь. Старик напустил на себя такой же непроницаемый вид, как и эти чертовы япошки.
– Вряд ли они все охотно работают. Эти ребята не манекены. У тебя наверняка есть проблемы с некоторыми из них. Не может все идти так гладко.
У Д'Урсо снова напряглись мышцы живота. Он вдруг вспомнил свое детство и того священника, который устраивал ему форменный допрос в исповедальне – его, Д'Урсо, слова он в грош не ставил и все подозревал, что мальчик скрывает какой-то ужасный смертный грех.
– Этим занимаются боевики Хамабути.
– Да, якудза. Но их в самом деле достаточно, чтобы справиться со всеми этими ребятами? – Антонелли был настроен явно скептически.
– Мы полагаем, что их около сотни, но этих парней – якудза – не так-то просто вычислить. Большинство из них ведет себя тихо, и появляются они только тогда, когда нужно. Такие вот они чудики. – Д'Урсо осекся, на минуту задумался. – Я поставил скрытые видеокамеры в доках и на некоторых фабриках – так можно проследить за якудза.
Антонелли нахмурился.
– Мне это не нравится, Джон. Это знак недоверия. Хамабути – мой старый друг. Мы много помогали друг другу после войны. Он бы не допустил, чтобы его люди шпионили за нами.
Черта с два он не допустил бы.
– Прекрати слежку. Убери видеоустановки.
Д'Урсо опустил глаза и кивнул.
– Ладно.
Как же, жди дожидайся.
– Теперь вернемся к вопросу, который я задал. Верно ли, что люди Хамабути держат ребят под контролем?
– Абсолютна. В самом деле, неприятности доставляют только те, кто выполняет тяжелую работу на фабриках, и якудза разбираются с ними сразу же. Без предупреждения. Стоит кому-нибудь начать жаловаться или греть себе зад, вместо того чтобы работать, ему задают хорошую трепку. И потом, там Масиро, правая рука Нагаи. Не знаю, в чем тут дело, но стоит ему показаться, как – раз! – и все рабы в полном порядке. Я сам это видел. Он наводит на них ужас. Говорят, его обязанность – выслеживать и ловить беглецов, а их пока было немного. – Д'Урсо решил не говорить Антонелли о тех двух, которых Масиро изловил вчера. Интересно, знает ли Антонелли, какое наказание назначает его закадычный дружок Хамабути беглецам? Напрасная порча хорошего товара, как он, Д'Урсо, думает.
– Ну, я рад, что дело заладилось. Молодец, Джон, очень хорошо. – Тон Антонелли показывал, что встреча окончена и можно уходить.
– Еще одно, мистер Антонелли. – Д'Урсо глубоко вздохнул, полный надежды. – Вы не передумали насчет моей идеи о классном борделе в Атлантик-Сити? Я присмотрел хорошее местечко, рядом с казино. Можно было бы сделать что-нибудь вроде домика гейш, знаете? Все девушки – в кимоно. Знаете, многие из этих девчушек прехорошенькие, и просто жалость, что они пропадают в нянечках и всякое такое. Ведь они опытные, насколько я слышал. Большинство мужиков никогда не были в восточном борделе, и многим было бы любопытно. Думаю, мы могли бы заработать…
– Нет.
– Но…
– Я сказал «нет», и все тут. – Старик стукнул кулаком по столу, а Винсент развернулся и поставил ноги на пол, готовый к действию. – Я ведь уже говорил тебе, что это слишком рискованно, так можно засветиться. И потом, Хамабути отбирает красивых девушек для своего собственного борделя здесь, в городе.
– Но, мистер Антонелли, мы ведь могли бы сорвать большой куш…
– Ты же не дурак, Джон. Подумай. Полицейские тоже ходят в бордели. Что, если какая-нибудь девушка проболтается не тому мужику? Что тогда?
– Мы могли бы следить…
– Как? Не пойдешь же ты с ними в постель? Убедиться, что они не болтают? – Взгляд у старика стал совсем бешеный.
Руки Д'Урсо, спрятанные под столом, дрожали – он совсем осатанел. Скрипнул зубами, крепко прикусил язык. Треснул бы ты, старый придурок. Треснул бы совсем. Я бы уже давно организовал этот бордель. Мы бы уже полтора месяца были в деле, ты, старый вонючий хрыч.
– Ну как, Джон, мы теперь поняли друг друга? – Антонелли нагнулся над столом и склонил голову набок, как старый любящий дедушка. Кем же, к чертям собачьим, он воображает себя? Папой Джеппетто?
Д'Урсо бросил взгляд на Винсента.
– Да, мистер Антонелли, я понял.
– Ну; вот и славно. Чудесно. Работай, как раньше. – Теперь Антонелли явно прощался с ним.
Д'Урсо встал. Старик не глядел на него. Винсент же не спускал глаз.
– Не волнуйся, Джон, – сказал Винсент, Иными словами – иди себе восвояси.
Д'Урсо застегнул свой двубортный пиджак и направился к двери, стараясь не спешить, не создавая впечатления, будто он убегает. Будь у него с собою пушка, Бог свидетель, он бы сделал это прямо сейчас. У Луккарелли ведь получилось, думал он снова и снова. Луккарелли сделал это и остался цел. Он сделал это двадцать лет назад, но ведь сделал же все-таки.
С серого неба падал холодный дождь. Д'Урсо спешил к машине, на ходу просчитывая все свои шансы. Сколько capi на самом деле преданы Антонелли? Если не считать Винсента, многие ли в самом деле дойдут до настоящей драки? Много, вот сколько. И все же Луккарелли сделал это с Кокосовым Джо, а тогда не так-то много ребят любили Луккарелли. Его стали уважать после того, как он сделал это. Убей босса – и ты создашь себе положение. Вот как делаются дела.
Он забрался в свой черный «Мерседес-420SEK» и увидел, как брат его жены, Бобби Франчоне, сидя за рулем, заряжает маленький автоматический пистолет, который Д'Урсо дал ему.
– Ты что, рехнулся? Кой хрен ты тут делаешь? Спрячь эту дерьмовую штуковину, пока копы не замели!
Бобби мотнул головой, откидывая с глаз тщательно завитую напомаженную прядь, ту самую прядь, которую он каждое утро с превеликим трудом начесывал именно на глаза.
– Скверная встреча, а?
Д'Урсо больше не мог сдерживаться. Он с такой силой двинул кулаком по сиденью, что вся машина закачалась. Капли дождя струились по ветровому стеклу, размывая очертания мира.
– Я держал два агентства по продаже автомобилей, строительную компанию, три ночных клуба на побережье и семь круглосуточных притонов, а он со мной обращается, будто я, прах его дери, никто. Богом клянусь, Бобби, он меня вынуждает. Я должен это сделать. Он обращается со мной несправедливо. Он стоит у меня на пути, Бобби. Другого выхода нет. Он должен уйти.
Бобби сунул пистолет в карман, поправил волосы перед передним зеркальцем и выдавил из себя поганенькую ухмылочку, которую перенял в тюрьме.
– Говорил я тебе, Джон: давно пора. Ты должен это сделать. – Он включил зажигание, и огромная машина тронулась с места.
Д'Урсо разглядывал профиль Бобби, руки его дрожали, сердце прыгало в груди.
Да… я должен это сделать.
Глава 4
Из заднего окна пустой квартиры Тоцци глядел на кучу строительного мусора во дворе. Зачуханного вида пес с длинной, свалявшейся шерстью задрал ногу над сломанной доской. Гнутые алюминиевые трубы сверкали на ярком октябрьском солнце. Желтые листья с хилого деревца, что пустило корни у покосившегося забора, падали прямо на помойку. Все дворы этого дома с обеих сторон выглядели столь же гнусно – результат недавнего ремонта. Тоцци перевел взгляд на собственное отражение в оконном стекле – темные, глубоко запавшие глаза, грустное лицо. Интересно, разгребут ли когда-нибудь этот хлам.
– Так какая, вы говорите, квартирная плата? – осведомился он, все еще не отрывая взгляда от окна.
– Восемь пятьдесят. Без отопления и горячей воды, – отвезла миссис Карлсон, агент по недвижимости. У нее был широкий зад, очки, как донышки бутылок из-под кока-колы, на губах – полустертая помада рубинового цвета, а еще – дурная привычка стоять у тебя за спиной, заламывая руки. Ни дать ни взять детектив Чарли Чен в женском прикиде.
– Ничего себе, – сказал он. – Адамс-стрит не самая шикарная часть Хобокена.
Она мило улыбнулась, показывая подпиленные зубы, явно игнорируя его замечание.
– Я вам не говорила, что в этом доме когда-то жил Фрэнк Синатра? Может быть, даже в этой самой квартире. Надо проверить.
За неделю Тоцци посетил семь квартир в Хобокене, и в пяти из них когда-то жил Фрэнк Синатра. Поистине вездесущ был старина Голубые Глазки.
– Хобокен пользуется очень большим спросом, – завела миссис Карлсон старую песню, которую Тоцци слышал от каждого агента по недвижимости, к какому ни обращался. – Все хотят жить здесь. Прекрасное сообщение с Манхэттеном, и в то же время совершенно особая атмосфера. Как маленький европейский городок – вам не кажется? Небольшие магазинчики, булочные, зеленные лавочки…
Тоцци спросил себя, во многих ли городках Европы можно встретить мясо-гриль, поджаренное на мескитовом дереве, порностудии за четверть миллиона долларов, рок-клуб, где Брюс Спрингстин снимает свои видеоклипы, и, штрафы за поджог, в несколько раз превышающие средние по стране. А в Хобокене есть это и многое другое.
Он вернулся в переднюю, где свеженатертый паркет блестел на солнце. В этой квартире не было той атмосферы Старого Света, какая ощущалась в других жилищах, которые он посещал. Но мраморные каминные доски и сундуки по углам стоят денег, а ему бы не хотелось сидеть на мели, особенно сейчас, пока еще не кончился испытательный срок. Иверсу и предлога никакого не понадобится, чтобы гадить ему всю дорогу, – теперь, после его маленькой эскапады. Конечно, вряд ли удастся втравить его во что-нибудь серьезное там, где он находится нынче, прикованный к столу в архиве, под началом недоумка Хайеса, всеобщего библиотекаря, который то ли слишком робок, то ли слишком туп, чтобы просто прийти и сказать, что ему надо, и поэтому каждый день грозит обернуться длинной и нудной игрой в вопросы и ответы.
«Отдохни, успокойся», – сказал ему Иверс. «Приди в чувство», – талдычил он со своей дерьмовой улыбочкой ласкового папаши.
Тоцци посмеялся бы, не будь сцена такой трогательной. Не так давно все, чем он владел в мире, помещалось в маленький чемоданчик: костюмы, несколько рубашек, джинсы, немного белья, носки, пара мокасин, пара высоких кроссовок, 9-миллиметровый автоматический пистолет, специальный 38-го калибра и еще один, 44-го, и к ним три коробки патронов. Вот и все. Гангстеры-боевики от мафии позаботились об остальном его бренном имуществе, разгромив квартиру его покойной тетушки, где он тогда скрывался. Одна мысль об этом повергала его в уныние. И все же лучше быть снова в стаде, чем одному и без крова.
Тоцци вновь оглядел квартиру. Чисто, новое оборудование, белые стены. Можно поставить мебель, создать домашний уют. И все же трудно примириться с мыслью, что все его вещи – только что из магазина. Может быть, поэтому он и выбрал Хобокен. Этот район напоминал ему место, где он вырос, Вейлсбург в Ньюарке.
– Мы тут составили маленькую брошюру, где указаны магазины, рестораны, службы быта, школы, места развлечений… – Миссис Карлсон открыла свой дипломат на перегородке, отделявшей кухню от гостиной, и принялась рыться в бумагах. Тоцци не обращал на нее никакого внимания. Он снова смотрел в окно, теперь уже в переднее, на крепко сбитую молоденькую мексиканочку в кожаной куртке с бахромой – девушка сидела на крыльце многоквартирного дома и играла с ребенком. Тоцци решил, что это ее малыш. Он как раз учился ходить – переваливался на нетвердых ножках по растрескавшемуся тротуару, ступая, как Франкенштейн, в неуклюжих белых башмачках на шнуровке. Такие башмачки надевали на малышей и в его время, только тогда они были красно-коричневые. Малыш ликовал – личико его озаряла широкая, слюнявая, беззубая улыбка. Девушка тоже смеялась. Вот она схватила ребенка на руки и крепко прижала к себе. Лицо ее дышало счастьем. Тоцци заулыбался тоже.
