полная версияКалигула или После нас хоть потоп
Холод подкатывался к самому сердцу. Он идет к этой сенаторской девице. О Геката, чего я еще жду? Довольно любви! Довольно унижений. В Остии я колебалась. Теперь этого не случится.
Торквата тоже не спускала глаз с Луция. От нее не укрылось, что он не обратил внимания на Валерию. Венера милосердная, очевидно, это знак того, что он вернется ко мне? Я буду терпелива, буду ждать, только бы он вернулся!
Мысли обеих женщин прервало грозное рычание. Глухое, хриплое рычание, повторяемое без устали сотней хищников. Это проголодавшиеся тигры устроили чудовищный концерт.
Через цирк на коне проезжал трубач. Каждую минуту он останавливал коня, трубил и громким голосом объявлял, что после перерыва осужденные на смерть, специально приготовленные к этому бою, будут сражаться с индийскими тиграми. Буря оваций сотрясла цирк.
– Ну вот, – сказал, поднимаясь, Бальб Скавру, – теперь начнется… У меня нет желания смотреть, как тигр пожирает человека, даже преступника.
Вино мне нравится больше, чем кровь.
Скавр остался.
Уходили мужчины и женщины, ушли Сенека. Валерия и Торквата. Однако цирк по-прежнему был переполнен. Император проводил Эннию к носилкам и вернулся, посадил между собой и Ливиллой Луция.
На арену цирка вышли мужчины, вооруженные копьями и короткими мечами.
Наконец появились бенгальские тигры.
Император первый приветствовал их восторженными аплодисментами.
Однако ему не пришлось полюбоваться великолепным зрелищем. Неожиданно он встал, поднес руки к вискам, застонал от боли и покачнулся. Макрон и Луций вскочили. Тяжело опираясь на них, Калигула сотрясался в припадке.
Ливилла усмехнулась:
– Мне это знакомо. Приступ эпилепсии. Будьте осторожны, он будет кусаться и бить ногами.
Мужчины дотащили императора до лектики, приказали отнести во дворец и, полные сострадания, пошли рядом с носилками.
Ливилла осталась одна в императорской ложе. Она смотрела, как изголодавшиеся и раненые хищники рвут на части тела мужчин. Ее красивые зубы сверкали в полуоткрытых карминовых губах и глаза блестели от восторга.
Напрасно Валерия весь вечер прождала возлюбленного. Луций сидел у императорского ложа с Эннией, Макроном и врачами, которые не знали, что предпринять.
У Калигулы началась горячка, его всего трясло, мороз пробирал до костей, а вслед за тем он покрывался потом.
После игр народ узнал, что император заболел. Толпы окружили дворец и не торопились расходиться. Несмотря на то что наступила ночь, они требовали, чтобы каждый час сообщали о здоровье любимого правителя.
Врачи так и не решили, что делать. По рецепту врача Августа Мезы императора обложили холодными компрессами, но они не принесли облегчения.
Положение становилось серьезным.
Тысячи людей расположились на Палатине и форуме. Громкие стенания и плач раздавались всю ночь. Все боги: римские, греческие, египетские, фригийские – призывались на помощь. Патриции и плебеи обещали божествам богатые дары за сохранение жизни императора.
Из толпы неслись крики:
– Сохрани его, всемогущая Геката, а за его жизнь возьми мою!
Глава 41
Четвертую неделю Рим пребывал под знаком печали, в плаче и надежде. В императорском дворце все были поглощены заботами о больном. У ложа цезаря сменялись врачи.
У Эннии от усталости и бессонных ночей ввалились глаза. Сестры Калигулы – Ливилла, Агриппина и даже Друзилла, сама страдавшая болезнью легких, не отходили от его постели. Макрон и Луций не покидали дворца.
Ночи были томительные, изнуряющие, тяжелые. Днем больной дремал, но ночью, когда жар усиливался, начинал бредить. Ему казалось, что он в цирке и скачет на своем Инцитате. Он боролся с ветром, призывая на помощь Юпитера, нахлестывал своего любимца; победный клич бредящего императора говорил о том, что он пришел первым.
***В эту минуту Луций был наедине с врачом у постели больного. Харикл ставил ему на виски пиявки. Луций намоченной в холодной воде с вином губкой отирал пот с его лба и груди. Светало. Серебряный рассвет разогнал видения, император очнулся. Открыл глубоко запавшие глаза, обвел взглядом помпейскую роспись на стене, потом взгляд его соскользнул на Луция:
– Как Инцитат?
– Хорошо, дражайший, – ответил Луций.
– Он несся как вихрь. Мы опередили всех. Но он был весь в мыле. Как бы не заболел.
Луций встретился глазами с Хариклом: опять бредит.
– Я зайду на конюшню и присмотрю за ним, – пообещал он.
Калигула слабо улыбнулся Луцию:
– Ты мне верен. Скажи, который уже день…
– Шестой, – быстро вставил Харикл.
– Лжешь! Скажи ты, Луций!
– Двадцать шестой, мой дорогой.
– Ах ты, лживый лекаришка! Пить! Не ты. Луций, ты дай мне напиться!
Луций отпил из чаши и, поддерживая левой рукой голову Калигулы, дал ему напиться.
– Я слаб. Где Энния?
– Она не спала подряд три дня и три ночи. Теперь пошла отдохнуть.
– А Макрон?
– Он в своем кабинете. Диктует. Позвать его?
– Нет. – Император задумался. Жестом отпустил врача.
– Мне лучше.
– Хвала богам, мой Гай. Я сейчас сообщу…
– Подожди. Ты был у Авиолы?
– Трижды.
Император помрачнел:
– Он еще не решил?
– Твое желание для него закон. Но вилла в Анции ему не принадлежит. Ее унаследовала от матери его дочь Торквата.
Калигула закрыл глаза. Я не знаю виллы лучше, чем эта. Ливия Орестилла будет там прелестна. Ее мужа, Гая Пизона, надо послать проконсулом в дальнюю провинцию. А красавицу я приберегу в Анции для себя.
– Поэтому купить ее невозможно, только обменять, – продолжал Луций.
– Пусть этот ненасытный берет любую из моих вилл.
– Я предложу ему. Думаю, что примерно в октябрьские нонны мы уже договоримся обо всем.
Калигула кивнул. Он устал. Потом тихо проговорил:
– Но никому ни слова! Никому!
– Понимаю, я никому не скажу. Авиола как раз сейчас в Анции.
– Хорошо. Поезжай за ним и заверши сделку. Я вручаю тебе все полномочия. Пить! Благодарю тебя.
Он закрыл глаза, умолк и вскоре задремал.
***Дни и ночи напролет Валерия ждала Луция. Она писала ему письма и не отсылала их. Боялась раздосадовать своими домогательствами и навязчивостью. «Чем дольше мы не увидимся, тем желаннее для него я стану, – утешала себя Валерия. – Ему будет недоставать меня. Ведь я же знаю, как он без меня тоскует, как нужна ему моя любовь».
Она оправдывала его болезнью Калигулы. Знала, что Луций неотлучно находится при императоре, и одобряла его. Ведь выздоровление Калигулы в ее и Луция интересах. И тем не менее Валерия полагала, что Луций мог бы найти минутку и для нее.
Как-то утром неожиданно прибежал раб Луция и принес короткое послание:
"Я приду!" Валерия возликовала. Но Луций не пришел. Ее мучила ревность.
Она приказала своим людям следить за ним. И узнала страшную весть: домой он не ходит, все время на Палатине, но несколько раз, в сумерки, переодевшись плебеем, пробирался во дворец Авиолы.
Услышав это, Валерия побледнела. Перед глазами поплыли красные круги.
Она снова и снова расспрашивала своего шпиона. Он служил у нее много лет и был предан ей как собака. Валерия с минуту колебалась. Но страсть и ревность были сильнее рассудка. Голос ее срывался:
– Ты на все готов для меня?
– Да, госпожа.
Она принесла серебряную шкатулку и высыпала на стол свои драгоценности.
Это было целое состояние. Поля и виноградники, стада скота, пожизненное благоденствие.
– Все будет твое…
Его глаза налились кровью, он судорожно глотнул:
– Что я должен сделать, госпожа?
Она склонилась к изрезанному глубокими морщинами лицу, в ее шепоте слышались обещания и угрозы. Он кивнул и поклялся Юпитером Громовержцем все исполнить и молчать! И ушел неслышно, как зверь.
Часы тянулись, как годы. Валерия ждала. Она прислушивалась к каждому шороху, сердце ее бешено колотилось. Уснуть не было сил. В полночь Адуя пришла сказать, что посланный вернулся. Валерия втащила его в свой кубикул и отослала рабынь.
– Говори!
Он извлек из-под плаща нож, с которого намеренно не смыл кровь. Рассказ его был краток: он перелез через садовую ограду, бросив перед этим собакам отравленное мясо. Спрятался в кустах и стал ждать. Потом пришла эта бледная девица, она каждый вечер прогуливается под кипарисами. Он полз за ней до самого конца сада, там она уселась на мраморную скамью. Было уже темно, и он неожиданно появился перед ней. Она испуганно вскочила, и тут он ударил ее ножом. В сердце. Верный удар, госпожа.
Валерия глядела на нож. который убийца положил на стол. на ноже черными пятнами засохла кровь Торкваты. Она подала ему серебряную шкатулку, наполненную золотом и драгоценными камнями. Он обернул ее темной материей и спрятал под плащом, потом хотел поцеловать руки Валерии, но она их отдернула.
– Привратник выпустит меня, госпожа?
Она хлопнула в ладоши и распорядилась. Он ушел, Валерия взглянула на нож. Потом взяла его в руки и стала осматривать со всех сторон. Это был триумф. Радость переполняла ее, из груди рвался победный крик. Она разбудила рабов и рабынь. Приказала управляющему выдать им десять амфор вина. Она пила вместе с рабами в атрии и возливала ларам в честь неслыханной удачи. Она вытаскивала из сундуков драгоценные покрывала и раздавала их своим любимым рабыням. Разноязычный галдеж поднялся в атрии, звенели лютни, лилось вино. Пусть пьют, пусть гуляют, пусть спариваются, соперницы нет больше!
С чашей вина в руках Валерия влетела в свой кубикул и бросилась на постель, хрустальная чаша упала и разбилась вдребезги. Вино растекалось, опьяняя крылатую Гарпию на мозаичном полу.
Валерия лежала навзничь, смотрела в потолок и упивалась радостью.
Голова шумела, наплывали горячие волны. Она босиком вскочила и отдернула занавес. На безлунном небе пылала кровавая звезда, как кровоточащая рана.
Валерия вздрогнула. Задернула занавес и легла. Закрыла глаза. Но кровавая рана не исчезала. Она росла, забиралась под веки, палила, жгла. Валерия закрыла лицо руками, но кровь сочилась между пальцами.
Вдруг стало трудно дышать. Она испуганно села. Это ничего, ничего, я пьяна и ничего больше. Оцепеневшее тело не слушалось, оно застыло и окаменело. Валерия хотела позвать на помощь, но из горла вырвался только хриплый стон. Сердце сжал страх. Потом на нее навалилась тьма. В черных углах сверкали страшные глаза, ужасные, перекошенные лица, неумолимые, грозные, пугающие. Фурии со змеиными волосами, кругом разверстые безмолвные рты. Хоть бы единый звук исторгли, пусть бы кричали, бесновались, проклинали! Но нет, молчание царило вокруг, и оно пугало больше всего. О чудовищные головы, чего вы хотите от меня? Я не могла иначе! Она не должна была жить!
Валерия выбежала на балкон, где Луций некогда целовал ее. Она судорожно схватилась за перила. Ее трясло от страха. Она почувствовала, что ревность к мертвой Торквате еще острее, чем к живой, кинулась назад и упала на ложе. Тяжелые шаги и оклики стражников отмеряли ночные часы, ночь казалась бесконечной.
Валерия скрежетала зубами и кричала в темноту: "Не заберешь его теперь!
Не улыбнешься ему больше! Ты уже мертва!" Она задрожала, представив себе мертвую Торквату.Что будет? Зачем я это сделала? А он? Он?
И опять сменялась под ее балконом стража, а ночь тащилась, как улитка, долгая, бесконечная. Фурии толпились у ее постели, она кричала и била кулаками пустоту. Когда в предутренние часы внизу, в городе, загрохотали повозки, Валерия совершенно обессиленная сидела на ложе.
Мысли с трудом ворочались в голове. Больше, чем муки совести, ее пугало то, что убийство было совершено напрасно. Тогда не стоит больше жить. Она должна поговорить с Луцием раньше, чем он узнает о смерти Торкваты.
Валерия отослала с Алцибиадом письмо: пусть Луций придет сейчас же, сейчас же, сейчас же!
С рассветом она немного успокоилась и позвала рабынь. Толстый слой румян скрыл следы бессонницы и страданий. "Прическа мне идет", – подумала Валерия, глядя в зеркало, которое держала перед ней рабыня.
Луций прочел письмо и заколебался. Оскорбленное самолюбие преграждало путь страсти. Но тем не менее он приказал передать Валерии, что придет. И пошел.
Валерия, плача от счастья, упала в его объятия. И он, сам одурманенный желанием и любовью, почувствовал, как сильно она его любит. Луций горячо и страстно обнимал ее.
– Ты меня любишь, Луций?
– Тебя единственную! – поклялся он и в этот миг не солгал.
Лишь позже перед глазами вновь всплыла страшная картина ее прошлого. Но теперь мыслями его руководило упоение: эта женщина стала когда-то гетерой из нужды, а теперь она полна горячей любви к нему. Ливилла же всегда была и будет циничной и бесчувственной, порочной девкой.
– Почему ты не хочешь взять меня в жены? Почему ты тянешь с этим? – Глаза ее горели, голос дрожал.
Он подумал о Ливилле, сестре императора, и о своей мечте: завладеть пурпурной тогой. Валерия наблюдала за ним: он думает о Торквате! Красные круги поплыли у нее перед глазами. Она со страстью заговорила:
– Про Торквату не вспоминай! На ней ты не женишься!
Его опять возмутил ее тон. Как она говорит с ним? Он сам решит, как устроить свою жизнь!
Валерия повисла у него на шее и выдавила из себя:
– Я слишком тебя люблю… не могу жить без тебя… теперь ты мой!
Он не понимал ее. Пальцы Валерии вонзились в его плечи:
– Я не могла жить, пока жила она…
Он разом все понял и, отшвырнув от себя Валерию, хрипло закричал:
– Что ты сделала с ней? Говори!
Валерия упала на колени и обхватила его ноги:
– Я должна была… я слишком тебя люблю… и поэтому она не должна была жить!
Он вырвался из ее рук:
– Зачем ты это сделала?
– Я люблю тебя! Ты должен принадлежать только мне! Она отнимала тебя у меня! Я знаю, что ты тайно, в темноте, ходил к ней во дворец Авиолы.
Поэтому я ее… потому что я безумно тебя люблю…
Он был вне себя от ужаса и жалости. Даже бессердечному Луцию это показалось бесчеловечным. Это зверь, а не женщина. Он злобно огрызнулся:
– Девки из лупанара безумно любят каждого, кто им бросит монету!
Ах, он знает! Кровь прилила к сердцу. Мир покачнулся. Лицо ее посинело.
Слезы брызнули из глаз и потекли по щекам, размазывая краску. Она видела его как в тумане и понимала: всему конец.
– Я боялась сказать тебе об этом. Я боялась за твою любовь. Тебя первого я любила. Клянусь Афродитой! За одно твое ласковое слово я готова все отдать, даже жизнь. А эта девушка… Ревность – лучшее доказательство любви. Пойми, Луций! Забудь о том, что было. Забудь о преступлении, которое я вчера… Я все возмещу тебе своей любовью, я буду верна тебе как собака, буду твоей вещью, буду только тебе служить, только не гони меня…
Она обхватила его колени, он грубо оттолкнул ее. Она поднялась, села на ложе и заломила руки.
– Я пойду за тобой, куда ты прикажешь. Я все для тебя сделаю… Я устрою для тебя рай на земле, Луций!
Он наблюдал за ней, прикрыв глаза. Теперь, когда ослепление его прошло, он увидел стареющую женщину. Пудра не скрывала морщин. Покрасневшие, опухшие веки, тусклые глаза, распухшие губы с размазанной слезами краской.
– Смилуйся надо мной, единственный мой! Мы укроемся вдвоем где-нибудь далеко, мы будем счастливы, вот увидишь…
Он оставался безучастным к ее слезам. Он больше не чувствовал к ней ни капли любви, ни капли жалости. Напротив, в нем росла злоба. Мерзавка!
Совершив преступление, она хочет втереться в древний род, стать римской матроной, супругой члена императорского совета!
Валерия поняла, что слезы не тронули Луция. Никогда, даже в его объятиях, она не забывала о разделяющей их пропасти: он был из благородной семьи, а она дочь свинопаса. Будь проклято высокомерие этих людей и их родовая честь, они все могут купить, даже душу человеческую! Отчаяние перерастало в ненависть.
Она встала и бешено крикнула:
– Не слышишь. Не хочешь слышать. Не хочешь понять! – Голос ее возвысился. – Не нужна я тебе больше! Хочешь меня отпихнуть, как девку!
Но ты забываешь, кто я! Забываешь, что я могу. Забываешь, что мне известно.
Луций не дрогнул. Она продолжала сыпать угрозами, припоминая то. о чем ей доносили шпионы:
– Мне хорошо известно, как ты со своим отцом и остальными сенаторами готовил заговор не только против Тиберия, но и против Калигулы!
– Ты можешь это доказать? – отрубил он. – Донести на меня! Император только посмеется над тобой.
– Император! Император! – орала она – Кто тут император?!
Приступ истерики бросил ее на ложе. Она всхлипывала, рвала подушки, извивалась, кричала.
– Ты разве не знаешь, что, если мой отец чего-нибудь хочет, он говорит об этом Эннии. А она Калигуле! Макрон управляет империей! Макрон император! А не твой Гай! Для того он сунул свою жену в постель Калигулы!
Это он нарочно придумал.
В порыве страсти она продолжала что-то говорить, но Луций не слушал ее больше. Он стоял, будто лишившись дара речи. Он был поражен тем, что открыла ему в истерике Валерия. У него не было иллюзий относительно тех подлостей и интриг, при помощи которых римская знать и богачи достигали своих целей. Он знал их, сам был таков, но это было слишком. Он старался изо всех сил скрыть перед Валерией, как он ошеломлен.
Макрон сам положил свою жену в постель Калигулы! Чего он хочет добиться? Трона? По спине Луция пробежали мурашки: может быть, и моя связь с Валерией входила в его игру!
Валерия заметила сосредоточенное лицо Луция и его устремленные куда-то вдаль глаза. Она попыталась вспомнить, что говорила, но мысли путались, и только чувство, бешеное и ненасытное, толкало ее к мужчине, которого она не хотела потерять, которого требовали ее любовь и властолюбие. Валерия подошла вплотную к Луцию, чтобы он ощутил тепло ее тела. Но Луций видел лишь перекошенное лицо. Как она похожа на своего отца! Тот же взгляд, те же грубые жесты. Луция передернуло.
– Я заменю для тебя объятия сотен женщин, возлюбленный мой… – Она хотела обнять его. Он жестко оттолкнул ее.
– Но я не хочу заменять тебе объятия сотен мужчин, которым ты принадлежала!
Ее руки повисли. Она отшатнулась. Ее расширившиеся глаза горели ненавистью, это было лицо Медузы, предвещающее смерть.
Луций понял. Но овладел собой, пожал плечами и ушел. К Ливилле.
Валерия смотрела ему вслед, переполненная ненавистью, страстно желая отомстить.
Глава 42
В императорском дворце Луция ожидали два сообщения.
Кинжал Торкватиного убийцы не задел сердца. Врачи заверили Авиолу, что его дочь, хоть и ранена тяжело, останется жива.
И второе: Гай Цезарь поправляется.
Императору становилось лучше. За день до октябрьских календ, после месяца тяжелой болезни, он впервые встал с постели.
Ликование Рима было таким же безграничным, как и его недавняя глубокая печаль. Приносились тысячи благодарственных жертв, стада скота орошали жертвенники кровью, все ликовали, что император выздоровел. Жизнь Рима и всей империи вновь обрела свой обычный темп. Император тоже принял участие в жертвоприношениях. И несмотря на то, что он был верховным жрецом, он приносил жертвы не римским богам, а Изиде, культ которой еще при Тиберии он тайно исповедовал. Римские жрецы были охвачены ужасом, а народ ликовал: пусть приносит жертвы кому захочет, лишь бы выздоровел!
Но ближайшее окружение императора было в постоянном напряжении.
Император целыми часами просиживал в мраморном кресле, обложенный подушками, со шкурой эфиопского льва под ногами, смотрел на палатинские сады, размышлял и молчал. Эта великая тишина, исходящая из императорской спальни, вызывала беспокойство у приближенных.
И было отчего беспокоиться. Хотя врачи говорили о лихорадке от переохлаждения, императора преследовала мысль, что он был отравлен. Снова и снова он перебирал в памяти всех, кто в дни перед болезнью приносил ему напитки и еду. Он настойчиво перечислял всех, кто мог дать ему яд. Таких людей было немного: его повар, подавальщики, дегустаторы и два врача.
Потом самые близкие: жена Энния, сестры, младший брат Тиберии Гемелл, дядя Клавдий, Макрон и Луций.
Кто из них был отравителем?
Он тотчас исключил сестер. Гемелла и Клавдия, которые несколько раз навестили его уже во время болезни. Исключил врачей. Исключил Луция, который последние дни перед болезнью императора постоянно тренировался в цирке и ни разу не был с ним за столом. Кроме того, во время болезни он заметил через открытые двери, как Луций приказал подавальщику попробовать все, что он нес для императора на подносе. Луций много раз доказывал свою безграничную преданность. Оставались Энния и Макрон. Но эти оба заботились о нем с большим вниманием и любовью.
***Император сидел в кресле и из-под прикрытых век ввалившихся глаз, как хищник в кустах, подкарауливал людей, которые к нему входили. Он расценивал каждое их движение, испытывал их, принуждая шуткой к тому. чтобы они первыми отпили из его чаши, но ничего не мог обнаружить.
Он перестал доверять всем. Стал подозревать всех. Страх проник в его мысли: повторится ли попытка отравить его?
Калигула вызывал в памяти почерневшее лицо Тиберия в Мизене. Заговоры против старика, Сеян и я с Макроном. Мороз пробегает по коже. И теперь то же самое против меня. Не только против императора жестокого и скупого. И это в награду за то, что я осыпал народ благодеяниями? Император вставал и ложился обеспокоенным, день его был наполнен страхом и напряжением, ночь, когда к ней добавилась прежняя бессонница, – мукой.
Удивительно, только в присутствии Луция он чувствовал себя спокойно и безопасно. Император читал в его душе как в зеркале. Луций хочет многого, он хочет быть первым после меня. Он хочет быть для меня незаменимым. Он хочет жениться на моей сестре Ливилле. Вряд ли по любви, эта проститутка, равных которой нет, переспала уже с половиной Рима, со второй половиной еще переспит, а Луцием будет крутить, как ей вздумается. Но он хочет ее, потому что она сестра императора. Он хочет стать членом моей семьи. А почему бы и нет? А если он слишком зарвется, то я всегда знаю, как поставить его на место.
Император встал и, опираясь о палку, вышел на террасу, залитую осенним солнцем. В это же мгновение около него появилась Энния.
– Тебе здесь лучше, мой дорогой?
Ее большие черные глаза щурились, прячась от косых лучей солнца, к которым император стоял лицом.
– Да, мне лучше. – Почему она моргает глазами? Почему смотрит с таким беспокойством? Почему вдруг потупила взор? Он смотрел на желтеющие дубы, на форум, кишащий людьми. И наблюдал за ней краешком глаза. – Где Макрон?
Она опять отвела глаза:
– Я не знаю, мой милый. Он ушел из дворца. – Она кокетливо засмеялась. – Не можешь без него обойтись?
– А как ты без него? – спросил он тоже шутливым тоном. Ему показалось, что ее белое лицо побагровело, но он не был в этом уверен, так как она повернулась к нему боком и подняла руки, поправляя прическу.
– Противный ветер. Как я без него? Ведь ты знаешь, как я люблю тебя, как я с тобой счастлива.
– Луций во дворце?
Она поправила прическу и повернулась к императору, прикрывая рукой глаза от солнца.
– Он поехал в Таррацину.
Ага, в Анций, а не Таррацину, подумал Калигула.
– Договориться о покупке виноградников для тебя…
Договориться с Авиолой об обмене виллы для Орестиллы. Хорошо. И как всегда, он быстро перешел к другому. Внезапно его заинтересовало состояние государственной казны.
– Будь так любезна, моя прекрасная, пошли ко мне Каллиста, – сказал он, возвращаясь в спальню. – Здесь действительно сильный ветер.
Она удалилась.
– Мне прийти с ним?
– Не затрудняй себя, ты, наверное, устала, а цифры отравляют жизнь мужчинам, не говоря уже о женщинах.
Она показала ему в улыбке ряд блестящих белых зубов и ушла. покачивая бедрами. Он смотрел ей вслед нахмурившись. Всегда, уходя от меня. она улыбается приветливее, чем когда входит, подумал он. Но ухаживала она за мной самоотверженно, не спала целые ночи, сидела возле меня, глаза у нее слипались от усталости, она была белее молока… Но кто дал мне яд?
***Императорский казначей Каллист вошел с охапкой толстых свитков в руках.
Император видел учетные книги. но его мысли снова перескочили на другое.
– Позови ко мне центуриона Дура, Каллист.
Через секунду в дверях стоял огромный преторианец. Император отдал ему приказ:
– Тотчас же прикажи задушить моих поваров, подавальщиков и дегустаторов. Трупы закопайте на свалке. Все должно быть исполнено в течение получаса. Ты понял?
Дур поклонился и исчез. Сейчас же, иначе нельзя, уговаривал себя император. Потом обратился к казначею:
– Я не хочу объяснений, Каллист. Только цифры. Окончательные цифры, как ты говоришь.