Трон из костей дракона. Том 1

«Боги, как же он любил эту лодку!» – вспомнил Изгримнур. Королевские обязанности оставляли ему совсем мало времени для моря, но герцог не забыл одну дикую ночь, более тридцати лет назад, когда Джон был в таком настроении, что не мог заняться ничем другим, они вместе с Изгримнуром – тогда еще совсем молодым – подняли паруса на «Морской стреле» и вышли в Кинслаг, где свирепствовал ветер, а ледяной воздух обжигал лицо и руки. Джон, ему тогда было почти семьдесят, радостно кричал и смеялся, когда высокие волны раскачивали и подбрасывали вверх «Морскую стрелу». Изгримнур, чьи предки сошли на берег гораздо раньше, мог лишь крепко вцепиться в планшир и молиться сразу старым богам и Единому новому.

А теперь королевские слуги и солдаты с величайшей осторожностью укладывали тело Джона на помост, специально построенный для похоронных носилок. Сорок королевских солдат-эркингардов подняли длинные шесты, положили их на плечи и понесли лодку вместе с платформой вперед.

Король и «Морская стрела» возглавляли огромную процессию, которой предстояло пройти половину лиги по мысу вдоль залива; наконец они подошли к Свертклифу и могиле. Тент сняли, и огромная дыра была подобна открытой ране подле торжественных круглых могильных курганов прежних хозяев Хейхолта.

По одну сторону ямы были сложены пласты дерна, груда камней и бревна. «Морскую стрелу» опустили у дальней стороны могилы, где землю срезали так, что получился пологий склон. Когда лодку поставили, все благородные дома Эркинланда и слуги Хейхолта выстроились в ряд, чтобы положить на лодку или курган какой-нибудь маленький предмет, свидетельство любви. Каждая из земель под управлением Верховного Престола также прислала великолепные произведения искусства, чтобы Престер Джон забрал их с собой на Небеса – одеяние из драгоценного шелка с острова Пайса, что в Пердруине, белое порфировое дерево из Наббана. Изгримнур и его люди привезли из Элвритсхолла в Риммерсгарде серебряный топор работы двернингов с черенком, инкрустированным голубыми самоцветами. Дар Ллута, короля Эрнистира, приехавшего из Таига, находившегося в Эрнисдарке, длинное копье из ясеня с золотым наконечником было украшено красным золотом.

Когда пришел черед герцога Изгримнура выйти вперед, он подумал, что полуденное солнце висит слишком высоко в небе, и, хотя оно без помех двигалось по серо-голубому куполу, оно перестало дарить людям тепло. Ветер задул сильнее, с воем пролетая над вершиной горы. Изгримнур держал в руке потрепанные черные боевые сапоги Джона. Он не нашел в себе мужества взглянуть на смотревшие на него белые лица, подобные пятнам белого снега в дремучем лесу.

Приблизившись к «Морской стреле», Изгримнур в последний раз посмотрел на короля. И, хотя он был бледнее груди голубки, Джон выглядел крепким и полным спящей жизни, и вдруг Изгримнур поймал себя на том, что тревожится о старом друге, который мог простудиться без одеяла на холодном ветру. На миг он едва не улыбнулся…

«Джон всегда говорил, что у меня сердце медведя и разум быка, – упрекнул себя Изгримнур. – И если ему холодно сейчас, то как же сильно он замерзнет, когда окажется в ледяной земле…»

Изгримнур осторожно двигался по пологому склону, периодически опираясь на него рукой и внимательно глядя под ноги. И, хотя у него отчаянно ныла спина, он знал, что никто даже не подозревает о его боли, впрочем, он был слишком стар, чтобы этим гордиться.

Он по очереди взял прочерченные голубыми венами ноги Джона Пресбитера и надел на них сапоги, безмолвно отдавая должное умелым рукам из Дома Приготовления за то, с какой легкостью ему удалось это сделать. Больше не глядя на лицо друга, Изгримнур быстро взял и поцеловал его руку, и вернулся на свое прежнее место, испытывая еще более странные чувства.

Внезапно ему показалось, что это вовсе не безжизненное тело его короля, которое сейчас будет предано земле, а душа, отлетевшая, как покинувшая кокон бабочка. Сила и гибкость конечностей Джона, хорошо знакомое лицо, погрузившееся в размышления, – Изгримнур множество раз видел его таким, когда королю удавалось поспать час или два в разгар сражения, – все это вызывало у него ощущение, будто он бросает живого друга. Он знал, что Джон умер – держал руку короля, присутствовал, когда он сделал последний вздох, – и все же чувствовал себя предателем.

Изгримнур настолько погрузился в собственные мысли, что едва не наступил на ногу принцу Джошуа, который сумел ловко обогнать его на пути к кургану. Изгримнур с удивлением увидел в руках у Джошуа меч короля Джона Сияющий Коготь, завернутый в серую ткань.

«Что здесь происходит? – поразился Изгримнур. – Зачем ему меч?»

Когда герцог пробрался в первый ряд и повернулся, чтобы посмотреть, его недоумение усилилось: Джошуа положил Сияющий Коготь королю на грудь и соединил его ладони на рукояти.

«Безумие, – подумал герцог. – Меч предназначен для наследника короля – я знаю, что Джон хотел, чтобы им владел Элиас! И даже если Элиас решил похоронить клинок с отцом, почему он сам не положил его в могилу? Безумие! Неужели никого это не удивляет?»

Изгримнур огляделся по сторонам, но на лицах окружавших его людей увидел лишь скорбь.

Теперь вниз спустился Элиас и медленно прошел мимо младшего брата, словно участник величественного танца, – на самом деле так и происходило. Наследник трона наклонился над планширом лодки. Никто не видел, что он решил отправить вместе с отцом, но все заметили слезу на щеке Элиаса, когда он повернулся, глаза Джошуа были сухими.

Теперь осталось произнести одну молитву. Ранессин, одеяния которого развевались на дувшем со стороны озера ветру, окропил «Морскую стрелу» святым миро. Затем лодку осторожно спустили вниз по склону, солдаты в тишине работали длинными шестами, пока «Морская стрела» не оказалась на дне. Потом бревна поставили так, что они образовали высокую арку, и на нее начали складывать пласты дерна. Наконец сверху уложили камни, завершив сооружение могильного кургана, а погребальная процессия повернулась и медленно направилась вниз под шум волн Кинслага.

Поминальный пир в тот вечер в Большом зале замка не был торжественным собранием, скорее веселой встречей людей, хорошо знавших короля Джона. Конечно, король умер, но он прожил долгую жизнь – более продолжительную, чем у большинства людей, – к тому же Престер Джон оставил богатое и мирное королевство, а также сильного сына, который будет им править.

В камине ярко пылал огонь, и высокое пламя отбрасывало диковинные танцующие тени на стены, когда взмокшие слуги разносили еду и напитки. Пирующие размахивали руками и выкрикивали тосты в честь ушедшего старого короля и в честь нового, которого коронуют утром. Замковые собаки, большие и маленькие, лаяли и дрались из-за костей, в изобилии летевших на солому, покрывавшую пол. Разбушевавшиеся гости кричали и поливали вином Саймона, которому поручили носить тяжелые кувшины от одного стола к другому. Он чувствовал себя так, словно оказался в шумном аду из проповедей отца Дреосана; кости валялись на столах, трещали под ногами, словно останки грешников, подвергшихся пыткам, потом их отбрасывали в сторону смеющиеся демоны.

Еще не коронованный Элиас уже сейчас выглядел как король-воин. Он сидел за главным столом в окружении молодых лордов, которым благоволил: Гутвульф из Утаниата, Фенгболд, граф Фальшира, Брейагар из Вестфолда и другие – у всех на черных траурных одеяниях было что-то зеленое, цвет Элиаса, каждый старался произнести самый громкий тост и отличиться самой лучшей шуткой. Будущий король сидел во главе стола и награждал своих фаворитов, которые лезли вон из кожи, громким смехом. Время от времени он наклонялся, чтобы сказать что-то Скали из Кальдскрика, родственнику Изгримнура, который по специальному приглашению сидел за столом Элиаса. Крупный мужчина с ястребиным лицом и светлой бородой, Скали выглядел немного удивленным – очевидно, не ожидал оказаться рядом с наследным принцем, – ведь сам герцог Изгримнур не удостоился подобной чести. Однако какие-то слова Элиаса нашли у него отклик, Саймон заметил, что риммер улыбнулся, грубо захохотал и чокнулся стальным кубком с кубком принца. Элиас с волчьей ухмылкой повернулся, что-то прошептал Фенгболду, и тот присоединился к веселью.

А вот за столом, за которым вместе с Изгримнуром сидели принц Джошуа и его друзья, царило совсем другое настроение, под стать хмурому лицу Джошуа. Впрочем, остальные дворяне старались поддерживать разговор, однако Саймон видел, что герцог и принц в нем практически не участвуют. Джошуа смотрел в пространство, словно его заворожили висевшие на противоположной стене гобелены. Герцог Изгримнур также молчал, но мотивы его поведения сомнений не вызывали. Даже Саймон заметил, какие взгляды бросал старый герцог на Скали Острый Нос и как его огромные узловатые руки рассеянно дергали за край туники из медвежьей шкуры.

Демонстративное пренебрежение Элиаса к одному из самых верных рыцарей умершего короля не прошло не замеченным за другими столами, впрочем, никто не решился это показать, хотя многих разочарование герцога развеселило. Они перешептывались, прикрывая рты руками, а приподнятые брови указывали на серьезность скандала.

Пока Саймон оставался на месте, ошеломленный шумом, дымом и собственными сбивавшими с толку наблюдениями, от заднего стола послышался голос, который его поносил и требовал вина, что заставило юношу вернуться к жизни.

Позднее, тем же вечером, когда Саймон наконец нашел возможность немного отдохнуть, укрывшись в алькове, под одним из гобеленов, он заметил, что за главным столом появился новый гость, который уселся на высоком стуле между Элиасом и Гутвульфом. Вновь прибывший был одет в совершенно неподходящий для похорон алый наряд с черно-золотой окантовкой по краям широких рукавов. Он наклонился вперед и что-то прошептал Элиасу на ухо, а Саймон не мог отвести от него зачарованного взгляда.

Незнакомец был совершенно лысым, у него отсутствовали брови и ресницы, но черты лица выдавали достаточно молодого человека. Кожа, туго натянутая на черепе, оставалась бледной даже в отблесках оранжевого пламени свечей; глубоко запавшие глаза были такими темными, что казались блестящими черными точками, и Саймон их узнал – они взглянули на него из-под капюшона возницы, повозка которого едва не задавила его у ворот Нирулаг. Саймон вздрогнул, но продолжал смотреть на незнакомца в красном. В нем было что-то отвратительное и завораживающее, как в раскачивающейся змее, приготовившейся к нападению.

– Он выглядит отвратительно, не так ли? – раздался голос у его локтя.

Саймон подпрыгнул от удивления. Молодой темноволосый парень стоял рядом с ним в алькове, прижимая к серой тунике лютню из ясеня, и улыбался.

– Я… мне очень жаль, – пробормотал Саймон. – Вы застали меня врасплох.

– У меня не было таких намерений, – рассмеялся юноша, – просто хотел попросить помощи. – Он вытащил руку из-за спины и показал Саймону пустой кубок.

– О… – сказал Саймон. – Мне очень жаль… я отдыхал, господин… я виноват…

– Мир, друг, мир, я не собираюсь устраивать тебе неприятности, но, если ты не перестанешь просить прощения, я буду огорчен. Как тебя зовут?

– Саймон, сэр. – Саймон поспешно наклонил кувшин и наполнил кубок.

Юноша поставил кубок в нишу, перехватил лютню поудобнее, вытащил из туники еще один кубок и с поклоном протянул Саймону.

– Вот, – сказал он, – я собирался его украсть, мастер Саймон, но теперь хочу, чтобы мы выпили за здоровье друг друга и в память старого короля, – и, пожалуйста, не называй меня «сэр», потому что я им не являюсь. – Он чокнулся кубком с кувшином Саймона, и тот налил в него еще вина. – Вот так! – сказал незнакомец. – Кстати, меня зовут Санфугол – или, как умудряется произносить мое имя старый Изгримнур, «Зонг-вогол».

Великолепная имитация акцента риммеров вызвала мимолетную улыбку на лице Саймона. Быстро оглядевшись по сторонам – нет ли рядом Рейчел, – он поставил кувшин на пол и налил вина в кубок, который ему дал Санфугол. Красное вино показалось Саймону крепким и немного кисловатым, но оно пролилось в его пересохшее горло, как весенний дождь; когда Саймон опустил кубок, его улыбка стала шире.

– Так ты… из свиты герцога Изгримнура? – спросил Саймон, вытирая губы рукавом.

– Свита! Подходящее слово для виночерпия! Нет, я арфист Джошуа. Я живу в его замке, на севере, в Наглимунде.

– Джошуа любит музыку?! – Эта мысль почему-то поразила Саймона. Он налил себе еще вина. – Он кажется таким серьезным.

– Он и в самом деле серьезный… но из этого не следует, что ему не нравится, когда играют на арфе или лютне. Честно говоря, он больше всего любит грустные песни, которые я исполняю, но случается, он просит спеть Балладу о трехногом Томе или что-то похожее.

Не успел Саймон задать следующий вопрос, как со стороны главного стола послышались радостные вопли. Саймон повернул голову и увидел, что Фенгболд перевернул графин с вином на колени соседа, который с пьяным видом выжимал свою рубашку, пока Элиас, Гутвульф и другие дворяне веселились и кричали. Лишь лысый незнакомец в алых одеяниях оставался спокойным, от его взгляда веяло холодом, оскаленные зубы таили угрозу.

– Кто это? – спросил Саймон, поворачиваясь к Санфуголу, который допил вино и поднес лютню к уху, тихонько перебирая струны и подкручивая колки. – Тот мужчина в красном.

– Да, – кивнул арфист. – Я заметил, как ты на него смотрел, когда он вошел. Он внушает страх, не так ли? Это Прайрат – священник из Наббана, один из советников Элиаса. Поговаривают, что он превосходный алхимик, хотя выглядит слишком молодым, верно? Не говоря уже о том, что подобные занятия считаются не слишком подходящими для священника. На самом деле, если ты проявишь чуть больше интереса, то услышишь, как про него шепчут, будто он колдун, точнее, черный маг. Ну если быть еще внимательнее…

В этот момент Санфугол перешел на драматический шепот, и Саймону пришлось наклониться к нему, чтобы услышать его слова. Тут только Саймон почувствовал, что слегка раскачивается, он умудрился выпить уже третий кубок вина.

– А если будешь слушать очень, очень внимательно… – продолжал арфист, – то узнаешь, что говорят, будто мать Прайрата была ведьмой, а отец… демоном! – Тут Санфугол тронул струну лютни, и Саймон подскочил на месте. – Но, Саймон, ты не должен верить всему, что слышишь – в особенности когда говорит пьяный менестрель, – со смехом закончил Санфугол, протягивая руку.

Саймон тупо на нее уставился.

– Пожми ее, друг мой, – усмехнулся арфист. – Я получил удовольствие, беседуя с тобой, но, боюсь, должен вернуться к столу, где меня ждут другие развлечения. Прощай!

– Прощай… – Саймон схватил руку Санфугола, а потом долго смотрел вслед арфисту, который пробирался к своему столу с ловкостью опытного пьяницы.

Когда Санфугол занял свое место, взгляд Саймона остановился на двух молодых служанках, прислонившихся к стене в коридоре у дальней стороны зала, они обмахивались передниками и о чем-то разговаривали. Одной из них была новая девушка по имени Хепзиба, другую – Рибу – он знал давно.

Саймон чувствовал, что кровь у него разогрелась, и сейчас мог с легкостью к ним подойти и начать разговор. Было что-то в этой Хепзибе, какая-то дерзость в глазах, когда она смеялась… Чувствуя удивительную легкость, Саймон вошел в зал, и на него, словно прибой, обрушился говор множества голосов.

«Одну минутку, одну минутку. – Неожиданно он почувствовал, что краснеет, и на него накатил страх. – Ну разве я могу просто подойти к ним и заговорить – ведь они, наверное, заметили, что я за ними наблюдал? Не станут ли…»

– Эй, ленивый болван! Принеси еще вина!

Саймон повернулся и увидел краснолицего графа Фенгболда, сидевшего за королевским столом и махавшего ему кубком. Между тем девушки в коридоре отошли подальше. Саймон бегом вернулся в альков за кувшином, оттолкнув на ходу нескольких псов, сцепившихся из-за куска мяса. Один из щенков, совсем маленький и костлявый, с белым пятном на коричневой мордочке, жалобно скулил позади других собак, с которыми не мог конкурировать. Саймон отыскал кусок жирной кожи на пустом стуле и бросил щенку. Тот завилял коротким хвостиком, схватил угощение и пошел за Саймоном, когда тот понес кувшин с вином к королевскому столу.

Фенгболд и обладатель длинной челюсти Гутвульф, граф Утаниата, устроили состязание на силу рук, и их кинжалы были воткнуты в стол по обе стороны от кистей соперников. Саймон аккуратно обошел их и начал разливать вино из тяжелого кувшина в кубки вопивших зрителей, при этом стараясь не наступить на болтавшегося под ногами щенка. Король с довольным видом наблюдал за соревнованием, но за его плечом стоял паж, и Саймон не стал наливать вино в королевский кубок. Последним он наполнил кубок Прайрата, изо всех сил избегая взгляда священника, но не мог не обратить внимания на его странный запах, неописуемую смесь металла и слишком сладких специй. Отступив на шаг, Саймон заметил, что щенок роется в соломе рядом с блестящими черными сапогами священника, пытаясь отыскать там какое-то упавшее сокровище.

– Пойдем! – позвал Саймон, отступив еще на шаг и хлопнув по колену, но щенок не обращал на него внимания. Теперь в ход пошли сразу обе лапы, спина ткнулась в икру Прайрата, которую скрывала красная мантия. – Идем же! – снова прошептал Саймон.

Прайрат повернул голову, чтобы посмотреть вниз, и блестящий череп медленно наклонился на длинной шее. Потом Прайрат поднял ногу и опустил тяжелый сапог щенку на спину – быстрое, короткое движение за одно биение сердца. Раздался треск ломающихся костей и приглушенный визг, маленькая собачка беспомощно извивалась на соломе, а Прайрат раздробил щенку череп каблуком.

Несколько мгновений священник равнодушно смотрел на маленькое тело, потом поднял голову, и его взгляд остановился на перекошенном от ужаса лице Саймона. Черные глаза Прайрата – беспощадные, равнодушные и мертвые – уставились на Саймона, потом метнулись к собачке, а, когда вернулись к Саймону, на лице священника появилась улыбка.

Ну и что ты сделаешь, мальчик? – говорила улыбка. – И кого это волнует?

Затем внимание священника вернулось к столу, а освобожденный Саймон уронил кувшин и побрел прочь, пытаясь сдержать рвоту.

Приближалась полночь, почти половина пировавших гостей, пошатываясь, удалилась, многих унесли в постель. Едва ли все они смогут присутствовать на завтрашней коронации. Саймон наливал в кубок пьяного гостя сильно разведенное водой вино, в этот поздний час ничего другого нельзя было получить у Питера Золотая Чаша, когда граф Фенгболд, единственный, кто остался из всей компании короля, покачиваясь, вошел в пиршественный зал. Одежда молодого дворянина находилась в полном беспорядке, штаны расстегнуты, на лице блуждала блаженная улыбка.

– Выходите все наружу! – закричал он. – Выходите прямо сейчас! Выходите посмотреть! – Его качнуло к входной двери.

Те, кто был в состоянии подняться на ноги, последовали за ним, отпихивая друг друга, обмениваясь шутками и распевая пьяные песни.

Фенгболд стоял посреди двора, свесив голову набок, черные волосы спадали на грязную тунику, а он смотрел на небо. Он вытянул руку вверх, и лица вышедших за ним людей стали одно за другим подниматься.

На небе на фоне ночного мрака появилась странная полоса, похожая на глубокую рану, из которой била кровь: огромная красная комета пересекала небо с севера на юг.

– Бородатая звезда! – крикнул кто-то. – Знамение!

– Старый король умер, умер, умер! – взревел Фенгболд, размахивая кинжалом, словно вызывая звезды на поединок. – Да здравствует новый король! – продолжал вопить он. – Началась новая эра!

Со всех сторон слышались радостные восклицания, одни принялись топать ногами и дико кричать. Другие пустились в пьяный бессмысленный танец, мужчины и женщины, держась за руки, кружились на месте. А над ними, словно тлеющий уголь, сияла красная звезда.

Саймон, вышедший за гостями наружу, чтобы выяснить причину переполоха, обернулся, слушая крики танцевавших людей, и с удивлением обнаружил доктора Моргенеса, стоявшего в тени у стены. Старик, закутавшийся в тяжелый плащ, чтобы не замерзнуть, не заметил своего ученика – он также смотрел на небо и бородатую звезду, алую рану на темном бархате. Но, в отличие от остальных, на его лице не было пьяной радости. Он казался напуганным, замерзшим и очень маленьким.

«Он похож, – подумал Саймон, – на одинокого человека в диком крае, слушающего голодный вой волков…»

Глава 7

Звезда завоевателя

♕

Весна и лето первого года правления Элиаса выдались волшебными, а солнце сияло особенно ярко. Казалось, весь Светлый Ард возрождается. Молодые дворяне вернулись, чтобы наполнить своими голосами давно ставшие тихими залы и коридоры Хейхолта, перемены были такими заметными, что возникло ощущение, будто солнечный свет и ослепительные краски пришли в мир, где царила темнота. Как и в ранние дни правления Джона, замок теперь наполняли смех и выпивка, аристократы ходили с оружием и в сияющих доспехах. По вечерам в садах снова звучала музыка, а прекрасные придворные леди порхали в теплом сумраке по дорожкам, словно струящиеся прекрасные призраки.

Турнирное поле снова ожило, и на нем, точно цветы, расцвели яркие шатры. У простого народа появилось впечатление, что каждый день стал праздничным и веселью не будет конца. Король Элиас и его друзья неистово развлекались, точно дети, которым пора в постель и которые прекрасно об этом знают. Весь Эркинланд вел разгульную жизнь, как одуревшая от лета собака.

Некоторые крестьяне мрачно бормотали себе под нос, что трудно хорошо провести весенний сев, когда вокруг царит такое веселье. Многие из старших недовольных священников ворчали, глядя на всеобщее распутство и обжорство. Но большинство людей смеялись над зловещими прорицателями. Правление Элиаса только началось, а Эркинланд – да и весь Светлый Ард, казалось, пробудились после долгой зимы, и наступил сезон безудержной молодости. Разве это могло быть ненормальным?

Саймон чувствовал, что его пальцы, медленно выводившие буквы на пергаменте, сводит судорога. Моргенес стоял у окна, держа в руках длинный изогнутый кусок стеклянной трубки, и изучал его на солнце на наличие грязи.

«Если он скажет хотя бы одно слово о том, что она плохо вымыта, я просто уйду, – подумал Саймон. – Единственный солнечный свет, который я теперь вижу, – это отражение в стекле, отполированном мной до блеска».

Моргенес отвернулся от окна и направился со стеклянной трубкой в руках к столу, где так мучительно долго трудился над письмом Саймон. Когда старик подошел к нему, Саймон приготовился к очередному нагоняю, чувствуя, как между лопатками набухает возмущение.

– Отличная работа, Саймон! – заявил Моргенес, положив трубку рядом с пергаментом. – Ты гораздо лучше заботишься о вещах в мастерской, чем это делал я за все времена до твоего появления. – Доктор похлопал его по плечу и наклонился над ним. – Ну как дела?

– Ужасно, – услышал Саймон собственный ответ. И, хотя обида не исчезла, ему стало противно от собственного жалобного голоса. – У меня никогда не получится! Я не могу четко писать буквы, а еще вечно проливаю чернила и сам потом не в силах прочитать то, что написал! – Теперь, когда Саймон произнес эти слова, ему стало немного лучше, но он все равно чувствовал себя глупцом.

– Ты напрасно тревожишься, Саймон, – сказал доктор и выпрямился. Казалось, его что-то отвлекло. – Во-первых, у всех сначала получаются кляксы, а у некоторых кляксы остаются до конца жизни – но из этого не следует, что они не могут сказать ничего важного. Во-вторых, нет ничего удивительного в том, что ты не можешь разобрать то, что написал, – книга написана на наббанайском языке. А ты не умеешь на нем читать.

– Но зачем мне копировать слова, смысла которых я не понимаю? – проворчал Саймон. – Это глупо.

Моргенес пристально на него посмотрел.

– И, если это предложил тебе делать я, значит, глупость исходит от меня?

– Нет, я имел в виду совсем другое, – пробормотал Саймон, – просто дело в том…

– Даже не пытайся объяснять. – Доктор отодвинул стул и сел рядом с Саймоном. Его длинные скрюченные пальцы стали бесцельно перебирать скопившиеся на столе мелочи. – Я хочу, чтобы ты скопировал эти слова потому, что так легче сосредоточиться на форме, ведь ты не отвлекаешься на смысл.

– Хм-м-м. – Саймона его ответ удовлетворил лишь частично. – А вы не могли бы мне объяснить, что это за книга? Я смотрю на рисунки, но все равно ничего не понимаю. – Он перевернул несколько страниц и указал на иллюстрацию, которую разглядывал множество раз за последние три дня, гротескную гравюру на дереве с изображением рогатого мужчины с огромными широко раскрытыми глазами и черными руками. У его ног жались друг к другу жалкие фигурки, а над головой на чернильно-черном небе сияло солнце.

– Вот такие, например. – Саймон указал на странный рисунок. – Здесь внизу написано: Са Асдридан Кондикиллес – что это значит?