Полынь и порох

Ступичев, застонав, откинулся на спину. Пару минут он так и лежал, смотря в потолок и докуривая папироску, потом решился:

– Ладно. Мне нужны гарантии.

– Вот и славно, – Федорин поднялся с бочки и зябко поправил накинутую на плечи шинель. – А мне нужен виноватый в пропаже, по крайней мере, половины запаса. Смоляков вполне устроит. Итак?

– Вы третьего убили? – вместо ответа быстро спросил Валерьян.

– Нет, он ушел.

Ступичев вновь застонал и попытался встать.

– Срочно отправляйте людей в Берданосовку. Я покажу…

Но Федорин сделал останавливающий жест:

– Да что уж там… Вам доктор нужен. Вот карта. Лучше на ней покажите, объясните, как да что, и будете спасителем восставшего казачества. Не слыхали, в Новочеркасске восстание? Кривянцы да заплавцы город взяли. Н-да… Поспешили они без нас-то… Поспешили.

– Я тоже думаю, что в одиночку город они не удержат. Без кормила любое судно – корыто.

Полковник ухмыльнулся и снова поправил шинель:

– А вы сообразительный малый, господин подъесаул. Пойду распоряжусь, чтобы вас в тепло перевели. Но должен предупредить: одно неверное действие, и схлопочете пулю.

Следующие две ночи после штурма мирные граждане Новочеркасска провели относительно спокойно. Тишину порой нарушали отдельные выстрелы на окраинах, но всеобщий страх перестал витать в воздухе. Небольшие милицейские отряды, состоявшие в основном из новочеркасских казаков, вылавливали большевиков.

Утром второго апреля Лиходедов, насвистывая под нос вальс «На сопках Маньчжурии» с винтовкой на плече направлялся в штаб. На тротуарах и проезжей части валялся мусор, а ветер мел пыльные клубы.

Сегодня Алешка ночевал дома. Когда он в сумерках возник на пороге, мать не узнала его. А потом, вся зареванная, весь вечер металась вокруг с самоваром и разными соленьями.

– Вот припасла к твоему приходу. Уж ждали тебя, ждали, передумали все на свете… Хлеба нет – только картошку ели. Ах ты, моя сыночка!

Отец рассказывал, как красные сгоняли специалистов чинить водопровод, как квартировал у них какой-то надутый индюк из волжских татар – комиссар по финансам.

Алешка похвастался, что летал на аэроплане. На вопросы отвечал, что служил при штабе посыльным, ничего больше не объясняя. Он который раз с благодарностью вспомнил полковника Смолякова, не пустившего его попрощаться в «день отъезда», как называли двенадцатое февраля родители. Тогда федоринские контрразведчики успели заглянуть к ним домой, но, не обнаружив Алексея, проведя наскоро обыск, убрались восвояси: красные уже были на улицах.

– Что ты натворил? – спрашивала мать. – Я же потом целый день убиралась!

Но Алешка соврал, что офицеры перепутали его с другим гимназистом, потерявшим телеграфный аппарат. Это было первое, что пришло ему в голову, но отговорка полностью всех устроила.

Родители пережили «красную Вандею» на удивление тихо. От вынужденных хождений по улицам спасли сделанные к зиме заготовки – картошка, сало, квашеная капуста. Серьезные реквизиции из-за квартиранта прошли стороной. Только раз, перед бегством комиссара, какие-то «грубые и полупьяные приезжие из какой-то Рязани», как выразилась мать, вынесли фарфоровую вазу, серебряные приборы и скатерти.

– Экая мелочь, – негодовал отец, имея в виду ложки и вилки, – а обращает людей в такое лютое скотство!

На Атаманской улице у театральной тумбы стоял Пичугин и наклеивал листовку. Шуркиных рук явно не хватало для удерживания причиндалов для клейки и борьбы с ветром.

– Алешка, ты? Ура! – восторжествовал Шурка.

– Бог в помощь!

– На Бога надейся, а мне… э-э… подержи!

Лиходедов прилепил воззвание и принялся читать вслух:

«К вам, обыватели и казаки, наше последнее слово. Вы пережили уже одну Вандею. Ужасы большевистской резни и террора до сих пор жуткой дрожью пробегают по Новочеркасску и смертельным холодом сжимают ваши сердца… Сколько отцов, мужей, братьев и детей недосчитываетесь вы? Неужели недостаточно? Неужели же вы и до сих пор останетесь безучастными зрителями происходящих событий? Идите в ряды наших войск и помните, что ваша судьба в ваших же собственных руках. Позорно и преступно быть безучастным.

Дон оскорблен. Прислав вам с окрестных станиц своих казаков, он властно требует от каждого стать под ружье. Спасайте свою жизнь и поруганную честь Седого Дона все как один, а не прячьтесь поодиночке в задних дворах ваших домов. Помните, что над нами реют тоскующие тени убитых атаманов и зовут вас очистить Родину от большевистского сора.

Запись производится:

1) В областном правлении.

2) В 6-м батальоне (Реальное училище).

Командующий корпусом Фетисов».

– Дело дрянь, – прокомментировал Шурка текст воззвания. – Фетисов писал лично и запретил редактировать. Надеется, что пафос и эмоциональный надрыв пробудят офицерскую совесть. А она не пробуждается, и все тут. Скоропостижно скончалась вместе с регистрацией, на второй день.

– Я же сам видел, как вчера в очередь стояли, – не поверил Алешка. – Ты, брат, чего-то того…

– Да ничего я не того. Почти все, кто записался, от фронта уклоняются. Как недавно, до красных. А тут еще вот это.

Пичугин достал следующее распоряжение и зачитал вслух:

«Учащимся всех средних и низших учебных заведений немедленно покинуть ряды дружин и отрядов и приступить к учебным занятиям. Начальникам дружин запрещается принимать учащихся вышеуказанных заведений в состав своих отрядов.

Комендант города войсковой старшина Туроверов».

– Да они там что, совсем рехнулись?! – обалдел Алешка. – Ведь сами говорили: «Усилить дружины за счет бывших партизан»! А отряд Алексеева? Мы что, на уроки теперь пойдем? Благодетели!

Шурка растерянно хлюпнул носом:

– Не знаю… Не могу я теперь ничего учить. А Мельников говорил, что даже в церковь ходить не может – не доверяет попам, после всего что случилось.

– Где он, кстати?

– В милиции. Вчера, как из Персияновки прибыли, так сразу и пошел с народом пролетариев ловить. Барашков с Журавлевым в подрывниках, в инженерной части.

– А Женька Денисов куда подевался, не знаешь? Я его вечером не видел.

– Он с интендантами. Красные две тыщи винтовок бросили, часть неисправна. Вот и разбираются.

Алексей усмехнулся:

– Значит, Пичуга, не все так плохо? Может, и хорошие новости будут?

– Хорошие? Аксайцы выступили. Они с Южным отрядом возле Кизитеринки. Еще чуть-чуть, и Ростов наш.

– Ха, скажешь тоже – наш! В Ростове рабочих больше, чем у нас казаков. А еще у Сиверса матросня, латыши и мадьяры с немцами – бывшие пленные. А еще бронепоезда, броневики, артиллерии много, грузовиков…

– Извини, конечно, – Шурка поднес указательный палец к своему остренькому, в конопушках, носу и зачем-то погрозил им, – но как можно в одиночку расправиться с целой колонной автомобилей, я уже видел. Дело в голове, а не в количестве железного хлама.

– Ладно, сдаюсь, профессор, – Алешка поднял ладони вверх. – Я собирался спасибо тебе сказать за Улю. Да и вообще, ты у нас герой.

– Да, герой… – обидчиво надул губы Шурка. – Я ведь на аэроплане не летал, как некоторые!

Весть о поддержке казаков Аксайской станицы воодушевила восставших. Теперь Ростовский фронт был значительно усилен. К полудню третьего апреля сложилась следующая обстановка: на Южном направлении станичные дружины продвинулись далее станции Кизитеринка, находясь в пятнадцати верстах от Ростова. Полотно железной дороги разобрали, лишив бронепоезда красных возможности двигаться в сторону Новочеркасска. Основные силы большевиков находились в Нахичевани – ростовском рабочем пригороде. Время от времени они пытались произвести разведку боем, но эти вылазки легко пресекало ружейным огнем сторожевое-охранение из казаков Аксайской и Александровской станиц. По словам бежавших из Ростова жителей, большевики спешно вызывали подкрепление из Таганрога.

На северном направлении дружины раздорцев, заплавцев и новочеркассцев после непродолжительного боя овладели Каменоломней и, продолжая наступление, пытались захватить Александровск-Грушевский – оплот большевиков-шахтеров.

К вечеру, почувствовав, что обстановка на обоих фронтах стабилизировалась, Иван Александрович решил впервые за три дня отлучиться из штаба. Ему хотелось повидать дядю, помыться, побриться и нормально поесть.

Отсутствие полковника продолжалось не более двух с половиной часов. Но когда он вернулся в штаб, то пришел в полнейший ужас. Всех охватила паника. Офицеры торопливо разбирали бумаги, жгли документы, собирали имущество, укладывали телефонные аппараты. Происходила лихорадочная подготовка к бегству. Причиной неожиданной перемены послужило сообщение одного из чинов железнодорожной администрации станции Аксайская о том, что красные большими силами, при поддержке бронепоездов, повели наступление со стороны Нахичевани, опрокинули и рассеяли Южный отряд. Проверить сообщение не представлялось возможным – станция больше не отвечала.

Наступившая темнота усилила панические настроения. Именовавший себя сначала начальником отдела, потом командиром корпуса, а после и командармом войсковой старшина Фетисов впал в апатию и говорил, что ему теперь все равно, что он никуда не побежит, и что сейчас у него единственное желание – выспаться. У начштаба Рытикова случилась буйная истерика.

С каждым часом положение ухудшалось. По городу поползли зловещие слухи. Говорили, будто в городе уже появились матросы, что караулы бежали, а арестованные большевики выломали в тюрьме решетки и, вооружившись, направляются в центр.

Все это усиливало общее смятение.

Когда Алешка прибежал в штаб, полковник Смоляков был в полном отчаянии. Он сорвал голос, увещевая растерянных сослуживцев, собирающихся разойтись по домам.

– Иван Александрович! Господин полковник! Там на площади, перед Атаманским дворцом, толпа собралась, – Лиходедов влетел в двери кабинета, грохнув прикладом винтовки о косяк.

Офицеры растерянно обернулись на запыхавшегося юношу в сбитой набекрень фуражке.

– А где охрана? – стали спрашивать они друг друга. Алешка нетерпеливо прошел на середину комнаты.

– Никакой охраны в штабе нету! Иван Александрович, давайте я возьму Пичугина, и мы сбегаем в милицию. Серега Мельников тоже там.

– Не надо никуда бежать. Встаньте у входа, а я позвоню генералу Смирнову и в инженерную часть. Там много офицеров.

Шурка сидел за столом, корпя над очередным воззванием. Ничего не замечая вокруг, он сопел от усердия.

– Пичуга, бросай малевать, бери винтовку! Ты чего, не видишь, что вокруг творится?

Шурка внимательно посмотрел сквозь очки и шмыгнул носом:

– А что, красные уже в городе?

– Будут скоро, если ты тут не прекратишь рассиживаться!

Вскоре в областное правление прибыло несколько десятков офицеров во главе с начальником милиции генералом Смирновым. Они разогнали явно сочувствующую большевикам толпу, пристрелив на месте двух агитаторов. Выставив в Атаманском дворце и вокруг караулы, милиционеры отправились собирать по квартирам соратников.

Инженерная часть явилась почти в полном составе. Барашков и Журавлев, встретив по пути Мельникова, сразу отправились разыскивать подходящий провод для взрывной машинки. Провод оказался в пичугинской комнате, в шкафу.

– Извините, но вы сразу бы сказали, что нужно. Я бы и вспомнил, – зачем-то оправдывался Шурка. – Это Женька Денисов откуда-то притащил. Он собирался на склад электричество проводить.

– Тоже мне, электротехник, – пробурчал Барашков, – нам рельсы рвать нечем, а он запасы делает. Ну что, кто с нами, а кто нет? Мы с другими партизанами в сторону Мишкина. Вот только грузовик раздобудем…

– Я щас, – бросил на ходу Алешка, – надо, чтоб Смоляков разрешил.

Десять человек подрывников разбились на три группы. В первой – Барашков, Лиходедов и Пичугин, во второй – Журавлев, Мельников и студент – приятель Журавлева, а в третьей – еще три студента и офицер.

Алешка сидел в кабине рядом с Вениамином. В свете фар навстречу бежала брусчатка мостовой, мелькали перекрестки. Вот рынок, вот церковь, вот триумфальная арка, а за ней снова подъем и дорога на хутор Мишкин. В нем Платовская усадьба… Интересно, что бы нынче сказал знаменитый атаман, увидев, как донские казаки рубят друг дружку за то, о чем и представления толком не имеют? Каким бы словом назвал он их, предающих своих соседей и саму идею Тихого Дона?

«Эх, Дон, Дон… – думал Алешка, словно говоря с великой рекой. – Был ты седым, а стал красным от крови. Но не впервой тебе. Кто только не приходил на твои берега: скифы, сарматы, хазары, половцы, татары… Вот и еще одни гунны пожаловали… Плюнули в твою душу, учинив братоубийственный бунт. И невдомек им, что от них и праха не останется, а ты будешь течь. Отряхнешься, очистишься и понесешь дальше свои воды в Азовское, а там и Черное море».

Последняя мысль немного успокоила Алешкину душу. Но все равно, он не может так долго ждать. Он живет сейчас. Он воспринимает происходящее вокруг как свою личную обиду. Это же кошмар, бесчинство, когда несколько отщепенцев отнимают у миллионов людей планы, мечты, любовь. Да тот же чай со сдобной булочкой!… В общем, все, что называется спокойной жизнью.

Лиходедов почувствовал, что начинает злиться. Он подумал, что сам бы не прочь повесить большевистских вождей принародно на Соборной площади. Сразу вспомнилась их с Мельниковым и Пичугиным клятва в пивной.

«Погодите! – подумал Алешка. – Придет час, и мы до вас доберемся».

И погрозил в темноту кулаком.

На повороте, не доезжая хутора, машину обстреляли. Несколько выстрелов из-за деревьев продырявили борт и кабину, но никого не зацепили. Стрелявшие, наверное, бежавшие из тюрьмы пролетарии, не ожидали, что из кузова по ним дадут ответный залп.

Тати, даже не огрызаясь, поспешили ретироваться.

– Эх, некогда мне! – крикнул в темноту Вениамин, надавливая на газ.

За Мишкиным встретилось несколько групп казаков из Южного отряда. На лицах – уныние и разочарование.

– Артиллерия у них сильна, – говорили станичники, – аж два бронепоезда в Аксайскую зашли. Так и лупят, ироды, все вокруг разворотили! Мы пути разбирали, а они больно споро починяють! И не подойтить!

– А где отряд?

– Та нема отряда. Усе вертаются постанично. Кто в город, а кто до хаты. Мы в Богаевскую, за Дон пойдем.

Стало ясно, что Южного отряда больше не существует, а казаки как всегда распылились, испытав неудачу в бою. Душевный подъем и победный пыл плохо организованного воинства мгновенно испарились, натолкнувшись на идейно сплоченные ряды красных.

Дождавшись морского и рабочего подкрепления из Таганрога, большевики навалились на дружинников сразу с двух сторон, и те откатились.

Студенты, сами почти все из донских казаков, тут же стали позорить станичников и обвинять в предательстве. Дело грозило рукопашной, но вовремя вмешался офицер, бывший в третьей команде подрывников. Он спокойно встал между двумя сторонами и негромко, но отчетливо произнес:

– Не вижу никакого смысла в вашем споре, господа. Если мы друг друга тут перебьем, красные еще быстрее окажутся в Новочеркасске. А это, между прочим, столица донского казачества. Не мы ее строили, и не нам ею бросаться. Как вы не понимаете: на этот раз в станицах не отсидеться. Поэтому предлагаю: организовать оборону прямо здесь, своими силами, собирая всех, кто будет идти в город. Местность подходящая, – он обвел рукой полукруг, указывая на бугры и овраги, – для того чтобы малыми силами сдерживать противника. Только патронов нужно побольше, да пара пулеметов не помешала бы. Студенты пойдут полотно рвать, а я, если добро дадите, с вами бы остался.

– Пулемет имеется, – выступил вперед пожилой казак, – патрончиков к нему бы… Я извиняюся, а какого вы военного званию? Чой-то не видать.

– Штабс-капитан, артиллерист. Извините, погоны пришить не успел.

– Штабс-капитан – это подходяще, – качнул головой старик.

Другие станичники одобрительно загудели. Им понравился этот немолодой спокойный человек в офицерской шинели.

– Мы справимся, господин штабс-капитан, не переживайте, – подтвердил Барашков. – А как рельсы рванем, надо обратно сгонять за патронами и подкреплением. Мы пошли. Времени нет.

Пока партизаны гуськом спускались к насыпи, Алешка подумал, что зря полковник Смоляков не послал вчера грузовик за золотом. Теперь, наверное, Берданосовка занята красными. Своими мыслями он поделился с Барашковым.

– И правильно не послал, – сказал Вениамин. – Ты подумай сам, кому его было передавать? Власти нормальной нет. Даже командования нет приличного. Кому? Этим «Стенькам Разиным», что ли, золото вручить? – он кивнул головой назад. – Так они, чуть что, по куреням разбегаются. Чтобы правительство заработало, по крайней мере месяц твердой уверенности нужен. Стабильность, понимаешь? А туг – три дня…

Алешка и сам понимал, что сказал глупость. Но он не умел так, как Барашков, с ходу расставлять все по своим местам и молниеносно делать обстоятельные выводы. А Веня, казалось, мог объяснить что угодно и кому угодно.

Группы отошли по насыпи шагов на пятьсот друг от друга и принялись закладывать заряды. На этот раз использовали не бикфордовы шнуры, а электрические взрыватели. Раскатав провода, каждая из групп отошла в сторону от полотна, засев в естественных укрытиях.

В это время впереди, в направлении Ростова, поднялась плотная стрельба. Эхо винтовочных выстрелов загуляло по балкам, волнами откатываясь к Мишкину.

– Возле Александровки бой идет, – зашептал Пичугин, – сюда, к нам подбирается. Уже близко.

Шурка, похожий на взъерошенного воробья, сидел на корточках, отсвечивая стеклами очков. Он никогда не взрывал железных дорог и очень волновался. У его ног стояла взрывная машинка.

Напротив, через реку Аксай, над степью, в светло-желтой полоске занимающегося рассвета прорезались купола Старочеркасска.

– Эх, какая луна сегодня была! Что твой блин с медом, больш-а-я! – провозгласил вдруг Барашков, вставая в полный рост. Вениамин сдвинул на затылок студенческую фуражку, которую вновь где-то раздобыл, не желая носить полевую, вложил в рот четыре пальца и свистнул протяжно и громко, так, что у товарищей зазвенело в ушах. В ответ раздался другой протяжный свист, а потом еще один, потише. Тогда Барашков свистнул дважды.

Через пару секунд, почти слившись, последовали два мощных взрыва. А потом нажал на машинку Шурка. Раскат могучего грома потряс окрестности хутора, подняв в небо дремавших птиц и распугав прочую живность. Эхо взрыва долго металось и переворачивалось среди холмов – берегов древнего моря, заглушив трескотню приближавшегося боя.

Партизаны опередили красных меньше чем на час. Не стань бронепоезд поддерживать огнем большевистскую пехоту, преследующую отступающие остатки Южного отряда, и не завяжи казаки-александровцы бой за родную станицу, сидящие на бронированных платформах красногвардейцы Сиверса очутились бы на Новочеркасском вокзале.

Когда Лиходедов и Барашков на грузовике вернулись из города с патронами и подкреплением, бронепоезд «Робеспьер» уже обстреливал холмы, на которых залегли казаки и партизаны, ведущие огонь по красногвардейцам. Те медленно продвигались вперед, используя рельеф местности.

Из кузова грузовика выпрыгнули двадцать партизан из алексеевского отряда. Пригибаясь при близких разрывах, они побежали к залегшей цепи своих соратников.

– На подходе еще три грузовика с офицерами и конный отряд! – крикнул Лиходедов своим друзьям и штабс-капитану, снова садясь в кабину. – Мы их встретим!

Отъехав назад, к хутору, Барашков остановил машину на перекрестке дорог.

– Ну, где они там? – нервничал он, всматриваясь вдаль.

Алешка спросил:

– Веня, как думаешь, город сдадут?

Барашков посмотрел сквозь него долгим взглядом. Наконец вымолвил:

– Думаю, да. При всем, что творится, – определенно. Нужно собирать всех в один кулак и отходить. Вот только куда?

– Теперь новое командование решать будет. Кстати, ты о полковнике Денисове слышал что-нибудь?

– Говорят, неплохой офицер. А так – ничего не знаю.

Пока партизаны отсутствовали, в штабе случились перестановки. Командующим силами восставших выбрали генерала Смолякова, а полковник Денисов стал начальником штаба.

Необходимость оставить Новочеркасск казалась очевидной. Но исход войск и мирных жителей требовал организации и времени. Требовалось как можно дольше удерживать восточную окраину, особенно привокзальный район, кишевший большевиками. Железнодорожники сочувствовали красным. На вокзале царила неразбериха и процветал саботаж. Посланная туда офицерская команда кое-как навела порядок, – но вскоре с крыш и чердаков прилегающих домов вокзал стали обстреливать из винтовок. Огонь постепенно усиливался.

На Мишкинское направление с добровольцами отправился сотник Гавриленков – человек с ампутированными ногами, отчаянный храбрец. Отсутствие обеих ног никак не мешало сотнику держаться в седле. Собрав вокруг себя несколько десятков офицеров и казаков, он фактически принял командование, прикрывая город с юга.

Конный отряд по какой-то причине прибыл раньше грузовиков с офицерами. На раздумье времени уже не было, поэтому, выйдя на позицию, кавалеристы с ходу атаковали красногвардейцев, посеяв панику в их рядах. Гавриленков сам повел казаков в атаку, птицей пролетев холмистое пространство между противоборствующими сторонами, посыпаемое снарядами «Робеспьера». Красным пришлось свернуть атаку. Передышка пришлась как нельзя кстати. Обороняющиеся перегруппировались.

Левое крыло партизан подтянулось ближе к железной дороге, ведя прицельный огонь по командам путейцев, приводивших в порядок железнодорожное полотно. Качественная работа Барашкова требовала от них максимального напряжения сил. В помощь рабочим бросили обслугу бронепоезда. Интенсивность артобстрела сразу уменьшилась. Вскоре прибыли три грузовика с офицерами. Людей было много, и часть пересела в партизанский грузовик. Машины взревели и помчались к позиции.

Очухавшись, красные предприняли новое наступление, умудрившись быстро ликвидировать первый разрыв полотна.

Алешка и Вениамин заняли место на левом фланге обороны. Положив винтовку перед собой, Лиходедов снял фуражку, чтобы вытереть со лба выступивший пот. Тут же свистнула пуля, и фуражка подпрыгнула над землей.

– Теперь жарко не будет, – пошутил Барашков, наблюдая, как Лиходедов удивленно просовывает в дырку палец.

«Жаль, что нельзя сделать воздух вокруг себя непробиваемым, – подумал Алешка. – Хотя некоторые утверждают, что можно предвидеть очередное событие, то, что вот-вот должно произойти».

Он вспомнил, что давно собирался внимательно прочитать найденную в погребе, в Берданосовке, рукопись покойника-археолога.

Последние события не оставляли ни единой свободной минутки. Поэтому дальше пяти первых страниц продвинуться не удалось. Но Алешка, получив дырку в фуражке, поклялся, что прочтет все.

«А то сгибнешь, так и не узнав, о чем пишет этот Громичук».

Насколько удалось понять, речь в дневнике шла о древнем знании, информацию о котором удалось обнаружить во время раскопок в Крыму. Археолог утверждал, что ему стало известно, как древнегреческие жрецы предугадывали некоторые грядущие события.

И про римлян, и про древних греков Алешка читать любил с детства, но греческий, который вместе с латынью проходили в гимназии, не любил. Когда был с родителями на Черном море, мальчик с любопытством и внутренним трепетом разглядывал руины греческих городов, амфоры, монеты. Древние жители Эллады казались Алешке такими же мифическими существами, как и их боги. Только боги могли создавать такие статуи и сочинять такие мифы. А может, не совсем мифы? Нет, он должен обязательно разобраться в этом винегрете. Вот только немного освободится…

Лиходедов поймал на мушку одного из красных и спустил курок. Отдача толкнула прикладом в плечо. Человек в кожаной куртке подломился, затем рухнул лицом вниз.

«Может, мне тоже, как Мельникову, зарубки на винтовке делать?» – мелькнула тщеславная мысль.

Странно, но угрызений совести гимназист не испытал, хотя первый раз отчетливо видел результат собственной стрельбы. Алексей начал привыкать к убийству, когда видел в этом смысл. А смысл сейчас заключался в защите родного города и своих товарищей. Все они лежали рядом с ним в цепи и вели прицельный винтовочный огонь, каждый в собственном стиле.

Вот Мельников. Он бьет размеренно, спокойно, без тени сомнения, как делает ручную работу плотник или сапожник. У Сереги все всегда выходит красиво и ладно. У Барашкова в глазах азарт. Движения резкие, быстрые. Он матерится на промахи.

Шурка-воробей сильно волнуется и суетится, порой забывая передернуть затвор. Целится подолгу, передерживая, облизываясь и поправляя очки. Для Пичугина это настоящее испытание. Но он держится. Долговязый Журавлев спешит, как будто боится не успеть за другими. Он и воду пьет так лее, и ест.