Полынь и порох

Приземлились у одного из перелесков на краю глухого, непаханного с прошлого года поля. Далеко отходить от аэроплана не стали. Оставив рядом с машиной Красина, произвели разведку местности, исследовав ближайшие заросли и овражек. Там же переоделись в цивильное и закопали авиаторскую кожу. Убедившись, что следов человеческого пребывания рядом не видно, принялись караулить, дожидаясь сумерек.

Партизаны и пилот были готовы взлететь в любой момент, если бы вдруг место посадки «Фармана» засекли. Но вокруг царил покой, лишь изредка нарушаемый вороньими перебранками. Наконец поползли вечерние тени, и горизонт потемнел.

– Думаю, уже можно, – произнес Красин, окидывая взглядом пространство позади «Саранчи», видимо, выбирая оптимальную позицию. – Вы идите, а мы с «льюисом» вон у тех деревьев подождем. Вам сколько времени надо?

Алексей прикинул расстояние:

– Думаю, часа три, не меньше, да там около часа. В общем, если не дождетесь – улетайте.

– Я рассвета дождусь, если тихо будет. Ночью лететь – полное самоубийство. По крайней мере я в жизни только один раз пробовал, и больше не хочется. Если что, пулемет для вас припрятать?

– Нет, не надо, – Барашков замотал головой, – он добровольцам нужен, а нам теперь обуза. Там у меня еще две бомбы остались. С ними ничего делать не надо, просто кидаете, и все.

Тайник находился в фундаменте одного из заколоченных домов при выходе на станцию. С тылу дома проходил узкий переулочек, где три идущих в ряд человека помещались с трудом. Один из кирпичей вынимался. Чтобы долго не искать, отсчитывая нужный от угла ряд, Мельников, еще до их ухода в Ростов, испачкал стену смолой на уровне своего роста.

Лунным вечером два обычных паренька, шедших по деревенской улице спокойным прогулочным шагом, нырнули в переулочек. У выхода с другой стороны они остановились, чтобы прикурить. Дул ветерок, и один из спутников прикрыл чиркающего спичкой товарища полой полупальто. На самом деле Алексей, делая вид, что спички отсырели, читал найденную за кирпичом записку. Вынырнув из-под полы с горящей самокруткой, Лиходедов, еле сдерживая шепот, выдохнул клуб дыма в лицо Барашкову:

– Они нашли груз! Он здесь, в Берданосовке!

– Тише! – Вениамин нервно оглянулся. – Теперь куда?

– В буфет!

Алешкин ответ прозвучал столь неожиданно, что Барашков даже переспросил:

– Куда-куда?

– В буфет при станции. Помнишь, куда Журавлев ходил?

В небольшом помещении скопилось довольно много народу. В основном любители выпивки из ближайшей округи. В дальнем углу на сидячих местах расположились четверо пожилых солдат с красными повязками и винтовками – видимо, патруль при станции, двое железнодорожников, да баба с мужиком. Остальные, с виду станичные, кучками стояли вдоль пристенных столиков, неторопливо переговариваясь и пуская махорочный дым. За стойкой среди графинов и грязных пивных кружек пыхтел краснолицый буфетчик Митрофан, попутно что-то объясняя еще одному посетителю, видимо, завсегдатаю, прихлебывавшему пиво прямо у прилавка.

Разговор, по всей видимости, шел о ценах на уголь, взлетевших из-за того, что почти все шахтеры записались в красную гвардию. Митрофан возмущался «форменным беспорядком» и клял проклятую разруху на чем свет стоит, объясняя, что «каждый должен заниматься своим делом». Вредные речи ни у кого, в том числе и у пивших белую красногвардейцев, возражений не вызывали. Буфетное сообщество напоминало скорее клуб, где все заранее соглашались с правом на точку зрения другого.

Стоявший у стойки обернулся. Это был Журавлев.

– Привет рабочему классу! – весело провозгласил бывший студент Донполитеха таким тоном, как будто он не видел вошедших с прошлого вечера.

Лиходедов и Барашков, подыгрывая товарищу, весело поздоровались и тоже взяли по кружке.

– Откуда «Московское»? А тарань найдется? – поинтересовался у буфетчика Вениамин.

На что тот радостно разразился повествованием о добывании двух бочек «живительной влаги» у интенданта с какого-то поезда. Митрофан дал в обмен несколько ведер картошки.

За время их отсутствия у общительного буфетчика потихоньку появилась целая плеяда поставщиков-менял с проходящих составов и эшелонов, кое-как ползающих по занятой красными территории. Все это было только на руку партизанам. Они всерьез задумались над тем, как использовать большевистских начпродов-шкурников в интересах дела.

– Мы скоро у вас оптовую закупку провизии сделаем, для путевых бригад, – подмигнул Митрофану Лиходедов. – Ну там, картошку, сальцо, хлеб, водочку, и еще чего найдется. К тому же вскоре лошади понадобятся – тоже арендуем. Подумайте.

Буфетчик, обрадованный новым, сулящим барыши знакомством, обещал поразмыслить и представить подробный список своих возможностей.

Глава 15

«Искусственная пропасть, созданная большевистской пропагандой между стариками и фронтовиками, а также между офицерами и казачьей массой, стала постепенно уменьшаться. Офицеры в станицах делались предметом особого уважения, и казаки начинали с надеждой смотреть на них, сознавая, что в назревавшей борьбе с большевиками они сыграют первенствующую роль. Видно было, что революционный угар рассеивается. В казачестве росло единение, а вместе с ним недовольство новой властью. Рабочее-крестьянская власть уже ясно сознавала шаткость своего положения в Донской области. Ненависть к большевикам особенно возросла, когда „Областной съезд советов” в Ростове вынес среди прочих постановлений и решение о „национализации” всей области. Казаков на этом „съезде” почти не было. Когда решение „съезда” стало известным на местах, оно всюду вызвало бурю протеста».

Из дневников очевидца

Появление «бурлака» из Аксайской ждали к середине дня. Сереги все не было. Накануне, перед встречей друзей в станционном буфете, Журавлеву и Мельникову удалось выследить подручного Ступичева, а затем определить и дом, в который он захаживал в Аксайской. Правда, самого подъесаула так никто и не видел.

Анатолий с Сергеем вертелись неподалеку несколько дней, но ничего путного не узнали. Они видели, как молодой крепкий парень с кошачьими повадками, какие часто наблюдаются у закоренелых урок, пару раз выходил в станицу. То на базар, то к причалам. С кем-то разговаривал, покупал что-нибудь из еды и питья и отправлялся обратно. Держался он осторожно, часто оглядываясь, но сильно не нервничал. Так делают те, кто не чует за собой слежки, а пытается ее предварить, опасаясь на всякий случай.

– Я думаю, этого молодца Василием зовут, – предположил Алешка. – Помнишь, Веня, в списке моряков, получавших довольствие на складе у Степашечкина, в одной графе значилось только имя. Парень потом приезжал на подводе вместе с одним вожаком из ватаги. Степашечкин тогда для порядка спросил, как фамилия молодого, а тот ответил, что, дескать, нет фамилии – сирота он.

– Да, верно, – кивнул Барашков, – интендант еще говорил, что наших лет парень в морской группе только один был, остальные все постарше. Эти матросы к Федору Ильичу часто захаживали, в основном после буржуйских экспроприации – награбленное сдавать.

Журавлев нервно хихикнул:

– Наши ящики они бы к нему точно не повезли!

Анатолий начинал волноваться, и его беспокойство постепенно передавалось товарищам.

– А что если Серегу сцапали?

– Кто?

– Ну, Ступичев с компанией… Или красные.

– Ты чего, Толик, – успокаивал Барашков, – ты же сам говорил, что с красными станичники замирились, а Ступичева вы не видели. Может, наоборот, Сергей что-то интересное заметил. А мы тебе лучше про наше бомбометание расскажем… Небось Красин уже обратно долетел. Леха, как думаешь?

Алексей собрался вновь глянуть на циферблат, в котором он уже, как сам говорил, дыру просмотрел, но тут за окнами раздался цокот копыт. Все вскочили: «Мельников!»

В калитку влетел раскрасневшийся Серега, удивленно и радостно раскрывая глаза.

– Хо-го-го! Птенцы гнезда, так-разэтак! – гоготнул он по-сорокински и сграбастал Алешку в объятия.

Отпустив Лиходедова, двумя руками тряхнул Барашкову руку:

– Привет студентам! Как сюда?

– На аэроплане! – вместе ответили Алексей и Вениамин.

– На чем?! – Мельников аж поперхнулся. – Это что, по небу, что ли? Ну вы даете!

Восхищенное Серегино лицо выразило такую откровенную зависть, что все трое расхохотались.

– А бабка ушла? – вдруг спросил Мельников.

– Нетути. Еще вчерась с утра к сестре в Большой Лог подалась, – объяснил Журавлев. – Крестины у них, что ли… А ты чего так припозднился?

Сергей присвистнул:

– Ну надо же, кругом такое, а у них крестины, душу их в тряпки!

Мельников действительно поведал необычную вещь. Во-первых, наблюдая за двором вдовы урядника Семенова, он отметил, что Васька Компот, съездив в очередной раз на базар, вернулся с двумя хорошими оседланными конями, явно купленными не у цыган. Хотя лошади во дворе были. Перед базаром объект наблюдения вновь посетил причалы и там долго разговаривал с капитаном большого парового катера, регулярно ходившего на Таганрог и обратно. Серега собрался уже уходить, но тут вдруг на улице появился новочеркасский фотограф Ценципер. Он направлялся прямиком к тому самому дому. Ценципер громко постучал, сказал какое-то слово, и его впустила женщина, видимо, хозяйка. Васька к тому времени был в хате.

Мельников опять принялся ждать. От скуренной махорки бывшему гимназисту уже становилось худо. Семечки он все вылузгал, и от них еще пуще хотелось есть.

И тут Ценципер вышел. Вид у него был какой-то растерянный и встрепанный. Своей грачиной походкой фотограф зашагал вниз к Дону, может, на станцию или на берег, а может, и еще куда. Только теперь Сергей заметил, что вслед за маэстро фотографических дел отправились двое в солдатских шинелях. Один в фуражке, другой в казачьей папахе. До этого они мелькнули на улице и куда-то делись, а теперь вышли из-за стоявшего неподалеку у двух толстых акаций пустого карето-образного шарабана. Мельников последовал за ними. Все оказалось очень просто. Фотограф до станции не дошел, а свернул в винную лавку. Двое в шинелях, дождавшись у входа нагруженного покупками любителя возлияний, переглянулись и, проводив Ценципера долгими взглядами, пошли в другую сторону.

– Наверняка они решили, что сегодня, раз такой банкет, никто из хаты никуда не денется, по крайней мере до вечера, – предположил Алексей. Вот только бы знать, кто эти люди и почему следят за фотографом.

Барашков поднялся со стула и заходил по комнате. Лиходедов подумал, что трубка и кепи Шерлока Холмса пришлись бы сейчас студенту-химику весьма кстати.

– Судя по всему, Ценципер не случайно нарисовался в Аксайской. Он что-то привез или принес. Он – связной. Эх, я, конечно, понимаю, что Сергей торопился к условленному времени сюда, к Анатолию, – Вениамин остановился возле Журавлева и, подчеркивая произнесенную фразу, наклонил голову, – но нужно было проследить именно за «шинелями».

– Коню понятно, «шинели» охотятся за грузом, – пробурчал Мельников. – Только мы его уже нашли, так-разэтак. Нужно или перевозить его оттуда, или…

– Или убирать тех, кто в курсе, – завершил Барашков, – а то нас опередят. Они ведь катером не просто так интересуются.

– Что, предлагаешь просто взять всех и перестрелять? – не понял Алексей.

– В зависимости от того, чего мы хотим добиться.

– А чего мы хотим? – спросил Журавлев. – Сорокин сказал, что ты, Алешка, у нас главный. Ты чего хочешь?

– Ступичева поймать, так-разэтак, чтоб честь полковника Смолякова спасти! – ответил за Алешку Серега.

Барашков подошел к Лиходедову, ожидая ответа от него.

Алексей напряженно соображал. Вопросы друзей застали его врасплох. До последнего момента он всерьез не задумывался над тем, что будет, когда они выследят Ступичева и найдут груз.

– А ящики точно внутри?

– Точно. Проверяли.

– Тогда нужно срочно перепрятать. А подъесаул нам живым нужен, пока бумагу не подпишет, что это он полковника Смолякова подставил.

– Правильно, Алешка, так-разэтак! – поддержал друга Мельников.

Журавлев на это только вздохнул, а Барашков деловито хлопнул ладонью об ладонь:

– Концепция верная, но тут дилемма. Куда вперед бежать – схрон копать или на дом вдовы Семеновой налет устраивать?

– Копать, так-разэтак! – сказал Мельников.

– Копать! – почти хором ответили Алешка и Журавлев.

Барашков удовлетворенно кивнул:

– Завидное единодушие. Я тоже подумал: а вдруг наши оппоненты перепьются и ринутся добычу делить, пока мы тут прожекты строим? Ну что, айда?

– Айда! – сказал за всех Лиходедов.

Во дворе у старенькой бабуси, пустившей на постой Мельникова с Журавлевым, нашлись и телега, и хомуты. Кроме того, в сарае вместе с упряжью были обнаружены кирка и лопаты.

– Слава Богу! – радовался Барашков, причмокивая на лошадей. – А я-то думал, придется к вашему Митрофану на станцию бежать и в нагрузку выслушивать его цицеронство.

– Лучше цицеронство, чем ценциперство, так-разэтак! – скаламбурил Мельников. Журавлев схватился за живот:

– Ой-ой-ой! Ха-ха! Я не могу! Он сказал, что греческое краснобайство милее ему, чем еврейская беспринципность!

– На языке последних это то же самое, что уникальность или избранность, – заметил Вениамин.

Алешка, рассматривавший огромную, одурело светящую, почти полную луну, вдруг спросил:

– Интересно, а Ленин еврей?

Барашков пожал плечами:

– Точно неизвестно. Хотя все его «народные» комиссары – жиды. Нерусь он – это точно. Не стал бы русский вместе с жидами народ свой продавать. Да еще кому – немцам!

– Гы-гы! А без жидов стал бы, в тряпки их душу? – гагакнул Серега.

Пока Вениамин думал что ответить, показался поворот к сожженной усадьбе. Журавлев констатировал:

– Конечная остановка, господа философы, – замок «аркемолога». Доставайте ваше оружие.

Все четверо с браунингами в руках, поставив упряжку поперек выезда, двинулись к развалинам.

После тщательного осмотра подворья, убедившись, что других посетителей этого таинственного места нет, друзья принялись расчищать вход в погреб.

– Все как мы тогда с Толиком оставили, – подтвердил Мельников. – Никого не было, так-разэтак.

Луна светила как хороший фонарь, словно заботясь о том, чтобы партизанам не приходилось разжигать костра. Лаз расчистили быстро. Выставив в караул Журавлева и подпалив факел, стали спускаться вниз. Гнилистый запах протухшей квашеной капусты ударил в ноздри, прошибая до слез.

Лиходедов пошутил:

– Такая химическая атака любого неприятеля свалит!

Но на юмор времени не было. Оглядев похищенный груз, «кладоискатели» принялись считать ящики.

– Не сходится у меня! – первым произнес Барашков возмущенным тоном ограбленного хозяина.

Ящики пересчитывали вновь и вновь, но вместо двенадцати все время получалось одиннадцать.

– Вот чертово семя! – ругнулся Серега. – Все-таки сперли один, так-разэтак! Ладно, потащили наверх.

Таская тяжеленные ящики, Лиходедов становился все злее. Он почувствовал, как гнев начинает захватывать его, клокоча внутри, как пар в паровозном котле. Ему захотелось прыгнуть на коня и лететь в Аксайскую, чтобы размозжить голову первому, кто попадется под руку в известном им доме. Он даже не слышал, что говорили товарищи, – кровь бросилась в голову так, что уши заложило.

– Подонки… ублюдки… христопродавцы! Думаете, хитрее всех…

Барашков и Мельников удивленно застыли.

– Леха, ты чего?

Лиходедов посмотрел на их вытянувшиеся лица, и только тогда понял, что говорит сам с собой. Тогда он выпрямился и рубанул тоном, не терпящим возражений:

– Закопаем груз, и в Аксайскую. Церемониться не будем – никому никакой пощады.

Новое место выбрали неподалеку, на дне соседней балки. Схрон укрывал частый кустарник, росший вокруг вяло сочащегося ручейка. Работали по очереди, парами, в свете луны и факела, переводя дух в карауле. По площади яма получилась, как две могилы, только глубиной вполовину мельче. Умаялись страшно. Под конец с непривычки заболели спины и заныли предплечья, а ладони вздулись кровавыми пузырями. Но Мельников пытался шутить:

– Теперь нас точно от пролетариев не отличить, колотить их в гроб, – трудовые мозоли и грязь под ногтями мы себе надолго обеспечили.

– Слушай, Леха, – спросил он в очередной передых, – а чего ты так взбесился недавно? Ящик-то этот где-то по дороге осел, без нас, так-разэтак. Тут его точно не было.

– Понимаешь Серега, мне так обидно стало… Это все романтические книжные представления. Сначала воображаешь себе грозного, изворотливого, матерого врага, у которого свои, хоть и черные, но серьезные цели. И вдруг он превращается в жулика, умыкнувшего на базаре кошелек. И спрашивается тогда, какого хрена мы с Барашковым делали у красных в Ростове, выискивая немецкий след? На черта нам этот след? Каково мне умирать за этот груз, если я даже не знаю, что там?

– А давай посмотрим? – предложил Мельников. – Наплевать. – И, не дожидаясь ответа, сорвал пломбу с одного из ящиков.

Под деревянной крышкой оказался короб-сейф с кодовым замком.

– Вот зараза, – разочарованно плюнул Серега, – а я как раз ключи дома забыл!

– Вы чего там? – окликнул друзей Барашков.

– А ты погляди.

Студенты подошли оба.

– Решили удовлетворить любопытство? Ну что, видит око, а зуб неймет? – сыронизировал Вениамин, покрутив пальцами колесики замка. – Так можно и до второго пришествия угадывать.

– Я еще одну пословицу знаю – хохлячью, тяни ее налево, – мрачно заметил Серега. – Бачили очи, шо куповалы – ижте, хоть повылазьте.

Студент-химик, продолжая машинально перебирать секретную цифирь, согласился:

– Тоже неплохо.

Вдруг замок щелкнул.

– Мать моя женщина, никак сработало! – удивился Барашков и осторожно приподнял крышку короба.

Алешка и Серегей как подползли на карачках, так и остались, позабыв про то, что человек – существо прямоходящее.

В лучах лунного света матово отливали уложенные в три ряда слитки.

Лиходедов вынул один и приблизил к глазам. Даже без дополнительного света можно было различить клеймо Российского Императорского Банка и пробу. Рука задрожала от волнения и тяжести. Он протянул слиток Вениамину:

– Это что, з-золото?

– Аурум, – подтвердил Барашков.

Четверо участников тайной операции, забыв обо всем, сидели около вырытой ямы и молча смотрели то друг на друга, то на ящики.

Лиходедов, чтобы не заговорить первым, остервенело грыз какую-то прошлогоднюю травинку. Постепенно слюна во рту наполнялась горечью, но юноша какое-то время этого не замечал. Постепенно знакомый запах защекотал ноздри. Алешка сплюнул. Он понял, что жует полынь.

Первым заговорил Мельников:

– Так вот за чем все охотятся… А я-то, дурак безмозглый, так-разэтак, все думал – отчего это Сиверс спит и видит наши станки у себя в обозе?

– У немцев, – поправил Барашков.

– Чего?

– У немцев в обозе. Этот налет Сиверсу заказывали. Он, может, и получил бы свою долю, но остальное пошло бы к немцам.

– Но оно же у нас.

– Прошу заметить, только у нас четверых, – Вениамин сделал акцент. – А мы не красные, не немцы, и даже не добровольцы, в смысле – корниловцы. Мы донские партизаны. А командир наш – полковник Чернецов – убит. Вопрос: чье золото?

– Казачье, – без колебаний ответил Лиходедов. – И точка.

– Донское, – поддержал друга Мельников.

– Так-то оно так. А где теперь оно – Донское правительство? В подвале от большевиков прячется? Казачество где? Оно с добровольцами или с драпанувшим Походным атаманом? Или это аксайцы, которые с красными перемирия заключают? Кто казачество?

– Ты не обижайся, Леха, но Вениамин прав, – сказал Журавлев. – Вопрос приобретает исторический масштаб.

– Знаю, сейчас скажете, что история ошибок не прощает. Только я вот что думаю: пока с большевиками всерьез только Добрармия сражается – там лучшие, и мы в этом убедились. Золото Корнилову для борьбы нужно, для оружия, для переговоров с союзниками. Мой командир – полковник Смоляков. Это, как говорится, его война. Да нам самим и не доставить груз Алексееву.

– А как же байки про оборудование? – спросил Барашков. – Тебе не кажется, что тобой воспользовались, как маскировочным халатом? Дескать, какие-то гимназисты охраняют какие-то железяки. Никаких пересудов, и забрать груз можно по-тихому, когда захочешь.

В душу Лиходедова холодной змеей стало заползать сомнение. А что если студенты захотят завладеть золотом, как захотел Ступичев? В книжках написано, что презренный металл поедает человеческий разум, а тут золота столько…

Алешка встал, как будто потягиваясь, а сам незаметно нащупал в кармане браунинг. Серега, наверное, тоже почувствовал нечто подобное и встал рядом со своим другом.

Но Барашков, окинув их взглядом, обезоруживающе улыбнулся:

– И я в детстве Стивенсона читал. Не волнуйтесь, мне ведь тоже хотелось прояснить ваши намерения. Теперь я их знаю.

– И что с того? – мрачно произнес Мельников. Серега не мог так быстро переключаться от подозрений на дружелюбные отношения.

– Я думаю то же самое. Только у меня есть непременное требование. Оно для нашей же безопасности. Даже Смоляков не должен знать, что мы на самом деле узнали, что в ящиках. Пока не должен. Идет?

– Согласен, – Лиходедов протянул руку Барашкову. – Когда говорить, решим все вместе. А теперь как командир нашей группы приказываю зарыть груз и выступить в направлении станицы Аксайской.

Четверо конных теней проскользили по станице, топя отзвуки копыт в незамерзающей уличной грязи. На околице станицы было еще темнее, чем в степи. Редкие огоньки в окошках хат говорили о том, что подавляющее большинство хозяев ночью предпочитает спать.

Привязав лошадей к дереву неподалеку от угла нужной улицы, партизаны осторожно направились вдоль плетней и заборов к дому вдовы Семеновой.

Еще на подходе друзья заметили отсветы за плотными шторами выходящего во двор оконца. Из трубы пепельной струйкой на фоне черного неба шел дым. Под утро в хате еще не спали.

– Припозднились они, однако, – шепнул Алешке Серега. – Но тем лучше – наверняка в солидном подпитии находятся, так-разэтак. Легче эту кодлу брать будет.

Но Алексей запротестовал:

– Мы же договорились, живьем брать только Ступичева, а с остальными – как получится. Другие нам без пользы. В женщин, если есть, чур, не стрелять.

Партизаны решили действовать так: Мельников входит в дверь, а Лиходедов, Барашков и Журавлев выбивают окна и лезут через них.

– Тихо! – вдруг шепнул Вениамин. – Смотрите!

Друзья, притаившись за растущими вдоль улицы деревьями, увидели, как с другой стороны к дому метнулось несколько фигур. Люди возникали из темноты в том месте, где у старых акаций стоял поломанный шарабан. Они бесшумно перебегали открытое пространство и с ходу перемахивали через забор.

– Восемь, – насчитал Лиходедов. – Это еще кто?

– Конкуренты, – с досадой ответил Барашков. – Опередили. Ну что ж, посмотрим, что у них получится.

Вскоре раздался стук в дверь, потом удары, крики, звон выбиваемых окон и револьверная стрельба. Перестрелка внутри дома была короткой, но ожесточенной, потом вновь зазвенели стекла, и хриплые вскрики возвестили о том, что пролилась кровь. Затем на улице трижды выстрелили. С треском распахнулась калитка. Двор покидали уже лишь шестеро нападавших. Двое из них волочили на себе человека в нижнем белье. На долговязого фотографа пленный похож не был.

– Это Ступичев! Вон рука забинтована! – дернулся Мельников. И в ту же секунду с противоположной стороны улицы грохнул выстрел. Пуля ковырнула кору дерева.

Видно, девятого налетчики оставили «на шухере». Серега пальнул из браунинга в ответ, крикнув:

– Давайте за ними, может, отобьем!

Лиходедов, Барашков и Журавлев открыли огонь по нападавшим, перебегая от дерева к дереву. Двое со Ступичевым устремились вперед, а их соратники принялись палить из револьверов, прикрывая отход.

Алешка старался попасть по тем, что волокли пленного, но Барашков остановил его:

– Так подъесаула пристрелишь!

Неожиданно во дворе урядницкой вдовы послышалось лошадиное ржание, топот копыт, хруст ломаемых изгородей. Кто-то на коне уходил через соседские огороды.

Журавлев кувыркнулся через плетень:

– Стой!

Одновременно в окнах станичников начал загораться свет, а из хат стали выскакивать вооруженные хозяева, тоже паля по всему, что движется, из винтовок и карабинов. Поднялся жуткий переполох. Дворовые псы рвались с привязей, какая-то баба кричала: «Караул! Бей мародеров!»

– Толик, ты где? Отходим! – позвал Барашков своего друга-студента, одновременно стреляя по «конкурентам».

Одного из тянувших подъесаула достала чья-то пуля, но второй, добравшись до лошадей, перекинул тело захваченного поперек, вскочил сам и дал шпоры. Уцелевшие последовали за ним, бросив двоих лежать в уличной грязи. Начинало светать.