Генерал

Только получив весточку о том, что семья благополучно добралась до отчего дома, Ази немного успокоился.

…Ази положил карточку в карман. Постоял в задумчивости. Потом открыл дверь землянки. Порыв сырого холодного ветра откинул в сторону упавшие на лоб черные волосы.

Небо было аспидно-черным, и звезды, сверкавшие на нем, напоминали золотые пуговицы на черной атласной рубахе. Эти звезды видны отовсюду… Может, в этот самый час их видит и Хавер. Видит, но не знает, где он и откуда смотрит на это небо, о чем думает.

Ему стало грустно при этой мысли. Образ жены и образ матери, дорогие лица детей возникли перед ним как наяву, и он вспомнил похожий вечер, когда они всей семьей вышли погулять по родному городу. Арифа он усадил себе на плечо, и младший сын чувствовал себя на седьмом небе от радости, свысока глядя на прохожих. А Тофик вышагивал рядом, стараясь попасть в ногу с отцом; мать и Хавер, улыбаясь, шли сбоку. Когда это было? И было ли? Если и было, то так давно, что и поверить уже страшно…

На скрип дверей отреагировал часовой. Подошел.

– Очень похолодало, товарищ подполковник. Как бы морозы не ударили, сказал он. – Как вы думаете, товарищ подполковник?

– Возможно, похолодает. Но тебе-то что? Сибирякам никакой мороз не страшен. А вот нам, южанам, мороз не нравится. Чуть-чуть похолодает, мы уже начинаем дрожать.

– Если б дрожали, то не вышли бы в таком виде, в одной-то гимнастерке, – усмехнулся Парамонов и привычно поправил длинный ус.

– Ну, мы тоже к морозам привыкаем… А ты что, усы специально отращиваешь? Вон какие густые и длинные, уже почти до ушей… Тараса Бульбу решил перещеголять?

Парамонов покрутил кончики усов, сказал серьезно:

– Да, товарищ подполковник, с того дня, как я попал на фронт, их не касались ни ножницы, ни бритва. Дал слово не трогать до самой победы. Если останусь жив, в кабинете проклятого Гитлера сфотографируюсь, а потом сбрею. Так что усы эти, товарищ подполковник, как бы память о войне. Для будущего. Для потомков, конечно…

Ази сразу понял, что не зря Парамонов заговорил и подвел разговор к потомкам.

– А пишут из дому? – спросил он. – Что нового там?

Парамонов, действительно ждал этого вопроса.

– Пишут… Нового что? Работают. Все для фронта… Живы-здоровы, слава богу. – Он вытащил из кармана свернутый листок бумаги. – Только вот ребят немного обижают.

– Кто обижает?

– Да вот, если хотите, прочтите.

Ази знал, что у Парамонова четверо детей. Женился Парамонов сравнительно поздно, и дети еще маленькие, самому младшему всего пять лет.

При свете карманного фонаря он прочел письмо, покачал головой.

– Почему же раньше ничего об этом не говорил?

– Да у вас и без меня дел много. Что говорить? Будто вам больше не о чем думать, как только о моих детях.

– О детях моего бойца, – строго поправил Ази. – И как бы я ни был занят, ты должен был сказать мне об этом, и я должен тебе помочь.

– Не хотел вас беспокоить.

– Напрасно. Я тебя в бой посылаю, а ты меня беспокоить опасаешься.

Письмо было написано женой Парамонова, она писала о трудностях жизни, писала сдержанно, и только об одном не утерпела, в полный голос сказала: дом плохой, в аварийном состоянии, крыша вот-вот рухнет, а помочь никто не хочет, дети болеют, сама она с ремонтом не может справиться.

– Я сегодня же напишу письмо в Омский облвоенкомат и в горком партии. Не волнуйся, примут меры, помогут.

И Ази, мельком взглянув на бойца, вернулся в землянку. А Парамонов, опершись на ствол винтовки, стоял и думал: «Вот что значит человек! Будто в душу глянул… Сам спросил о семье… Я разве рискнул бы сказать? А может, зря и сказал. Хлопот командиру добавил».

Но все же Парамонов был доволен, что все так получилось; он верил, что помощь будет, если за дело командир полка взялся, но еще больше его радовало, что подполковник уделил ему, Парамонову, одному из тысяч, столько внимания.

2

– Когда ты ее бросишь, Кузьма? Ведь она как решето, дырок, больше, чем целых мест, словно пулями исклевана… – подшучивал Илюша Тарников над круглолицым, здоровенным Кузьмой Волковым, который с величайшим терпением штопал полосатую тельняшку, не обращая внимания на ухмылки товарищей и того же Тарникова.

Илюша присел возле Кузьмы, вытащил из кармана алюминиевую табакерку с выбитым на ней изображением танка и скрутил папироску.

– Желаешь?

– Спасибо, только что курил. Не хочу отравляться.

По холодному ответу Илюша почувствовал: дружок не в духе.

– Не нравишься ты мне сегодня. В чем дело? Может, любимая от тебя отвернулась?

Кузьма усмехнулся, не поднимая головы.

– По-твоему, я такой парень, от которого можно отвернуться?

И откусил нитку.

– Нет, конечно, парень ты что надо, да ведь только…

– Что «только»?

– …только всякое бывает, хочу сказать. От них можно ждать чего угодно, народ они такой…

– Не меряй всех на один аршин. – Кузьма залатал последнюю дыру, воткнул иголку в подкладку шапки, обмотал ниткой. – Вот так-то. Тельняшка еще послужит, и девушка от меня не сбежит. Ты лучше скажи, что за человек наш новый командир роты?

– Откуда мне знать? Судя по всему, не новичок, видал виды… А что это ты вдруг обеспокоился?

– Спрашиваю, значит, есть дело.

– Что за дело?

– С просьбой к нему хочу обратиться.

– Так обратись, кто запрещает?

– А вдруг откажет?

Илюша несколько раз подряд затянулся папиросой.

– Откажет или нет – кто может сказать? Каждую просьбу удовлетворить нельзя. Просьбы бывают всякие. Может, ты такое попросишь, чего и генерал дать не сможет? Должность высокую либо орден большой?

– О чем я думаю, и что ты мелешь! – с досадой оборвал Кузьма. – Не надо паясничать. Просьба обычная. Ничего сверхъестественного не попрошу… Знаешь, в пяти километрах отсюда полевой госпиталь расположен…

– Ну? А тебе до него какое дело?

– Обожди! Сначала послушай, потом спрашивай. – Илюша вопросительно уставился на Кузьму. – Люда ведь там…

– Как узнал?

– Володя, шофер командира полка, сообщил.

– Может, подшутил над тобой? Как из Крыма сюда полевой госпиталь перекочевал?

– А как мы перекочевали?

– Ну, мы… Мы танкисты.

– Где танкисты, там и пехота. Там и медики… И зачем Володе обманывать? Он не такой, как ты, понял?

– Понял! – засмеялся Илья. – Все понял! Знаю теперь, зачем свою зебру латал, знаю, почему серьезный такой!

3

Выйдя из землянки, Фируз огляделся. Небо, как всегда в последние дни, стояло низкое, воздух был сырой. Палый лист усыпал землю, а на узеньких тропинках, спрессованный десятками солдатских сапог и ботинок, потемнел. Танки стояли под высокими деревьями, еще сохранившими пожелтевшую листву, и усыпанные ею сплошь – сбоку они походили на копны сена; сверху ни «мессершмитты», ни «фокке-вульфы», по нескольку раз на дню пролетавшие над лесом, обнаружить их не могли и, несолоно хлебавши, возвращались обратно из своих разведывательных полетов.

Птицы, не имевшие понятия о происходящем вокруг, беззаботно щебетали, прыгая с ветки на ветку, деловито копошились вокруг остатков супа и каши, которые ротный повар вывалил на землю, когда мыл котлы, смело пикировали на длинный обеденный стол, сооруженный под деревьями, подбирали хлебные крошки. Птиц очень радовало, что танкисты поселились в лесу – теперь они имели достаточно корма, и не надо было летать в поисках пищи – поел, взлетел, отдохнул… Птицы так обжились, так осмелели, что резвились даже на ступеньках землянки, и не очень охотно отлетали, когда приближались чьи-то шаги. Фируз посмотрел вслед вспорхнувшей стайке вездесущих воробьев, глубоко вдохнул прохладный воздух, потянулся и вдруг положил руку на грудь: «А, черт, никак не заживает!» – и тут вспомнил, что пришло время идти к врачу. Но появились старшина роты Воропанов и помпотех капитан Барышникова, проверявшая техническое состояние машин, – они, видимо, как раз и шли к нему. Гасанзаде пригласил их в землянку. Почти одновременно, чуточку опередив старшину и помпотеха, из-за спины Гасанзаде вынырнул Кузьма Волков.

– Товарищ капитан, разрешите обратиться к командиру роты?

И так четко щелкнул каблуками подкованных сапог, так молодецки выпятил грудь, таким щегольским жестом бросил правую руку к виску, что капитан, лейтенант и придирчивый старшина невольно залюбовались его бравым видом, и помпотех не сразу ответила. «Вот, – подумали сразу оба – и Гасанзаде, и Барышникова, – что значит выучка!»

– Разрешаю.

Кузьма, волнуясь, изложил свою просьбу ротному.

– Не возражаю, – сказал Гасанзаде. – Только вернись вовремя! И смотри, чтобы понравился девушке!

… Кузьма ворвался в свою землянку, как вихрь. Илюша сразу понял, что дело удалось.

– Ну, не я ли тебе говорил, что он свой парень?

– Говорил, говорил… Некогда мне! Если ты друг, раздобудь мне приличное обмундирование. – Он оценивающим взглядом оглядел танкистов, окруживших его. – Для начала снимай сапоги! Ты, Мустафа, одолжи гимнастерку, Петя, дай мне свою фуражку. – Он обернулся к Шарифу и оглядел его с головы до ног. – А ты снимай галифе!

Товарищи беспрекословно выполняли его просьбы, а, скорее, приказы.

– На вот, браток, возьми! Одевайся! Знаем, что сердце рвется от радости.

В пять минут Кузьма преобразился. Илюша вертел его так и сяк, и, наконец, придирчиво оглядев в последний раз, сказал:

– Вид что надо! Хоть на парад!

– Правда? Нет, ребята, нормально?

– Не веришь, так хоть в зеркало глянь. Ну прямо что твой генерал! Только звездочек да шевронов не хватает. Так что, товарищ генерал, у меня к тебе одна просьба.

Кузьма с генеральской важностью бросил:

– Слушаю.

– Когда будешь возвращаться, принеси каждому из нас по полсотни граммов спирта. Сам видишь, погода холодная, согреться надо. Выпьем за здоровье твоей Люды, а заодно и согреемся немного. Клянусь матерью, когда вспоминаю о фронтовых ста граммах, сердце заходится. Подумать только, сколько времени капли во рту не было!

– Охотно верю, что выпить хочешь. Но заказов не беру – ведь не на базар иду.

– И незачем ходить на базар – ты только шепни на ушко своей Людочке, она найдет. В медсанбате спирт всегда водится!

И кое-кто согласился с Илюшей.

– Смотри, брат, – напутствовали они Кузьму, – вернешься с пустыми руками – не пустим тебя в землянку!

Глава четвертая

1

Уже с полчаса Шариф бился, пытаясь разжечь топку полевой кухни. Шуровал металлическим прутом, набирал воздуха в легкие, дул на угли – бесполезно, топка выстыла, только поднятый дуновением воздуха свежий пепел волной ударил в лицо.

– Тьфу, тьфу, – вытирая глаза, Шариф сплюнул. – Кто-то будет кушать, а я должен из кожи вон лезть, задыхаться от пепла!

– Не плюйся, Шариф, ты, как-никак, у котла! – откуда-то сбоку появился старшина Воропанов. – Кто же чертыхается при святом деле?

– Тут любой из себя выйдет, – Шариф вытер рукавом телогрейки лицо. Дрова сырые, горячих углей нет, растопка гаснет…

– Ну-ка, посторонись, посмотрю.

Горячих углей действительно, не было.

– Беспечно живете. Где же повар?

– Пошел к парикмахеру. Красоту наводить. Воропанов переложил дрова в клетку, порылся в кармане, извлек из него кусок газеты и подсунул под поленья, зажег.

– Теперь разгорится. – Он подождал, пока пламя охватило дрова и топка загудела.

– Да, что значит уметь…

– Мудреного тут ничего нет, немножко только соображения нужно. Чертыхаться каждый может, а дело делать… Небось, со стороны глядя, завидовал легкой жизни на кухне? А теперь жалуешься. Надо же; еще и одной смены не отдежурил.

– Правда, товарищ старшина, мне казалось, что легче поварского дела нет ничего на свете. А тут уйма всяких хлопот!

– Ладно. Теперь следи, чтобы дрова не прогорели, подбрасывай, а как только повар вернется, придешь ко мне, получишь полмешка сушеного леща, раздашь ребятам на обед. Только не запаздывай, я отправляюсь за продуктами.

Воропанов наклонился, снова посмотрел в топку, остался доволен и, посвистывая, пошел по тропинке в хозчасть.

Шариф открыл мешок с пшеном, присел на корточки, заглянул. Следовало бы перебрать пшено, однако заниматься этим делом ему не хотелось: дела этого не на один час. Он поковырял в пшене указательным пальцем, разбросал его, словно курица, и махнул рукой: сору лишнего нет, сойдет и так, а когда сварится и съестся, в брюхе само переберется – в общем, пусть так и остается!

Он закрыл мешок и сел на него – отдохнуть.

Когда повар вернулся от парикмахера, вода в котле шумно кипела. Отряхивая волосы, набившиеся за ворот, повар спросил:

– Перебрал пшено, Шариф?

– Давно. Тебя жду.

– Молодец! Где оно?

– Вот. – Шариф похлопал по мешку, на котором сидел.

– Засыпь в котел. Времени мало. Обед нельзя задерживать. – Повар поднял крышку котла. – Давай пшено, я засыплю, а ты иди к старшине за рыбой.

– Старшина был здесь, говорил об этой рыбе. Я ожидал твоего возвращения. Могу идти?

– Да, иди, но не задерживайся. Тут я и без тебя управлюсь.

– Иду, иду. – Шариф пошел бы куда угодно, лишь бы не возиться у котла. Но идти было недалеко, и он шел не спеша, стараясь продлить этот короткий путь.

Воропанов устроил свой склад под двумя большими дубами, кроны которых переплелись вверху. На перевернутых снарядных ящиках стояли мешки и коробки с пшеном, крупами, сушеным картофелем, консервами, которые береглись на «черный день», то есть на случай, когда продукты подвезти не смогут; в стороне хранилось поношенное обмундирование и бог знает что еще, и все это, покрытое зеленым брезентом, составляло хозяйство старшины.

Прислонившись спиной к стволу дерева, Воропанов дымил трубкой. Она торчала у него во рту постоянно, и вынимал он ее изо рта только для того, чтобы что-то сказать или спросить. «Интересно, – подумал Шариф, – как он ест? Наверное, попеременно сует в рот то ложку, то трубку…»

– Где же ты запропастился? Из-за тебя здесь торчу! – Трубка оказалась в руке старшины.

Товарищ старшина…

– Мне твои объяснения не нужны! – Воропанов сунул трубку в рот, жадно затянулся. – Подыми брезент, рыба там, с краю! Да поживей поворачивайся!

Не отвечая старшине, Шариф нащупал и взял мешок, до половины наполненный рыбой. «А, чтоб тебя! – вполголоса огрызнулся он по-азербайджански. – Кричит, как на жену!»

– Ты что там такое бурчишь? – спросил старшина. – Говори так, чтоб и я понял!

– Не умышленно же опоздал, говорю!

– А шел вразвалку – тоже не умышленно? Видел я, как ты плелся, будто все дела сделаны, остается только прогуливаться…

На обратном пути Шариф сбросил с плеч мешок, сел отдохнуть. Подумал, открыл мешок. Запах копченой рыбы ударил ему в нос.

«А она, кажется, недурна! Не кутум, конечно… Попробую-ка, что за рыба. – Он выбрал рыбину помясистее, разломал. – Слушай, это же прекрасная рыба! – Отбросил в кусты голову и хвост, потом отобрал из мешка штук двадцать больших, мясистых рыбин, разгреб палые листья под ближайшим кустом, положил рыбу в углубление, засыпал листьями, надломил ветку куста, сделал метку, чтобы можно было найти спрятанное, поглядел на потощавший мешок. Ничего, тут ее достаточно. Пусть полежит, после дежурства возьму, побалуюсь!» – Шариф огляделся. Нигде никого. И никто не видел его.

Закинув за спину мешок, он зашагал дальше. Немного отойдя, обернулся. Да, место он запомнил, найти легко…

Ночью Шариф долго не мог уснуть, ворочался с боку на бок. Бойцы, тесно прижавшись друг к другу, спали, один только Шариф маялся. Наконец, он повернулся лицом к стене и закрыл рукой ухо, чтобы не слышать храп Петренко, наполнявший всю землянку. Но и это не помогло. Надо же, как будто в кузне меха раздувает… И не подумает о том, что рядом с ним лежит еще кто-то, спать не может! Разве при таком храпе уснешь?!

На самом деле вовсе не храп Петренко мешал Шарифу уснуть, а мысль об украденной днем рыбе беспокоила его. Если ее не пристроить в надежное место, она сгниет, а то и звери ее растащат – так и пропадет зря, да еще, чего доброго, люди догадаются, что не сама эта копчуха в лес приплыла… Лучше всего взять бы ее да отнести в соседнее село, продать или поменять на что-нибудь. Однако не верилось в успех этого дела. Кто разрешит ему отправиться в село? В роту ее тоже не принесешь, да и спрятать негде – запах тотчас выдаст, и не только можно опозориться, но и погореть можно. Получалось, что рыбу эту ни съесть, ни отдать, ни продать он не сможет. Вот оказия… Для чего же взял?

«Да ну ее, – решил он наконец. – Денег за нее не платил, так что переживать нечего. Смогу взять – прекрасно, а не смогу, – ну и черт с ней».

И натянув на голову полушубок, он закрыл глаза.

Из штаба соединения командир полка возвращался под вечер, когда уже начинало смеркаться, и по лесной дороге нельзя было проехать, не включая фар. Два бледно-синих луча освещали ухабистую дорогу, с которой шофер не спускал глаз. Ази, облокотившись рукой о дверцу, тоже внимательно поглядывал на дорогу и на темную стену леса.

Внезапно машину сильно тряхнуло.

– Ах, черт, – вполголоса сказал шофер. – Как это я не заметил выбоины?

Он словно извинялся перед командиром полка.

– Ничего, Володя, это случается, – сказал Ази Асланов. – Давай потихоньку.

Не проехали и десятка метров, как шофер остановил машину.

– Около дороги что-то лежит, товарищ подполковник. Видите, темнеет.

– Где?

– Там, справа.

Шофер достал наган. Ази Асланов тоже вытащил из кобуры пистолет, и оба вышли из машины.

– Вы подождите, товарищ командир, я выясню, что это такое. Похоже, человек…

– Но ведь не шелохнется. Пошли, Володя!

И все-таки шофер пошел впереди, загораживая собой подполковника.

Лежавший, почувствовав, что к нему кто-то подходит, пошевельнулся и привстал, чтобы сесть.

– Руки вверх! – крикнул шофер.

Так и не успев сесть, человек растянулся на земле.

– Что ты, что ты? – забормотал он. – Чего раскричался? Своих не узнаешь! Ох, напугал! Поглядите на него, распетушился: руки вверх, руки вверх! Как лежащий человек может поднять руки вверх?

– Да он пьян! – Подполковник наклонился над лежащим. – Кто такой? Из какой части?

– А вам какое дело? Это военная тайна. Идите своей дорогой. Я полежу и сам свою часть найду!

Пьяный хрипло засмеялся. Ази Асланов осветил его карманным фонарем.

– А ну, встать! Посмотри мне в лицо!

Пьяный потянулся, вытер рукавом пену у рта и вытаращил глаза на подполковника.

– Ты Рахманов? Из второй роты?

Шариф, узнав Ази Асланова, попытался подняться, но упал.

– Извини, товарищ подполковник, ей-богу, не узнал тебя. Я немного того… извините. Но, клянусь жизнью, я не такой дурной человек. Прости меня, командир, да стану я твоей жертвой! – Шариф, помогая себе руками, кое-как утвердился на ногах. – Дай, я тебя поцелую! Ты настоящий мужчина. Мужчины должны понимать друг друга.

На эту тираду Шариф израсходовал все силы и снова рухнул на землю.

– Володя, возьми его за ноги, а я – за плечи, положим в машину.

Через минуту машина снова осторожно пробиралась лесной дорогой.

2

В сумерках, когда еще сквозь ветви деревьев и не опавший лист проглядывало посеревшее небо, майор Пронин вышел из штабной землянки и углубился в лес. Одновременно из санчасти вышла капитан Смородина, огляделась и уверенно двинулась наперерез начальнику штаба.

Сойдясь на узкой тропинке, они пошли рядом. Пронин взял ее за руку. Смородина обеспокоено оглянулась, спросила:

– Куда это мы идем?

– Да просто так, пройдемся, после дождя воздух такой чистый, ведь вы, врачи, сами советуете больше ходить.

За многословием Пронина Лена чувствовала его волнение.

– Давай вернемся, Николай, мы очень далеко ушли. Скоро совсем потемнеет, можно и заблудиться, и на кого-нибудь напороться… Давай вернемся!

– Не бойся, Лена, не бойся. В лесу никого, да ведь мы и не в Африке…

– Лес пустой не бывает.

– Пусть так, но если даже на нас кинется волк, найдется чем его встретить. – Пронин положил руку на кобуру пистолета.

– Пока ты от неожиданности придешь в себя и, прицелишься, волк ждать не будет. – Смородина засмеялась. И тут же посерьезнела. – Лучше всего нам вернуться.

Пронин понял, что она твердо стоит на своем, неохотно повернул назад.

– Женщины народ робкий.

– Не робкий, – а осторожный. Не надо путать эти два понятия.

Пока она возражала, Пронин незаметно свернул в сторону, и они оказались в такой чащобе, что Смородина не на шутку испугалась.

– Куда мы пришли? И дороги нет! Видишь, я говорила, что заблудимся. Ну, что ж, раз сюда завел, то сам и выведешь, мне что беспокоиться, – и она улыбнулась.

Пронин тотчас уловил лукавые нотки в ее голосе, повернулся к ней, бережно взял в руки ее лицо и поцеловал ее в губы.

– Что ты делаешь, Коля? Что ты?

Майор гладил ее волосы, рассыпавшиеся по плечам, и целовал, целовал ее.

– Вот что я делаю, вот… А почему? А почему ты такая красивая? – Он обнял ее и привлек к себе. Она не стала сопротивляться, прильнула к нему.

– Что с тобой, Коля?

Пронин только сильнее прижимал ее к себе, шептал в исступлении:

– Люблю же тебя, люблю! Я с ума схожу…

Но и Лена сходила с ума. Она прижалась губами к губам Николая и закрыла глаза.

На обратном пути Лена взяла Пронина под руку. Отяжелевшая от счастья, она то и дело припадала к его плечу. И когда Николай останавливался и целовал ее, она молча ему отвечала; потом они шли шагов десять и снова останавливались и целовались. У Пронина кружилась голова, Лена ни о чем не думала, целиком отдавалась чувству; сейчас для нее не было на всем свете человека дороже, чем Пронин.

Пронин отбрасывал ногой сучья и валежины с ее пути и при этом дурачился, как мальчишка.

– Ах, вот он, зверь… А мы его с дороги вот так!.. А вот еще. И его раз, и нету.

Но как они ни замедляли шаги, впереди замаячили силуэты землянок.

– Как мы быстро дошли! – Смородина положила голову на плечо Николая, обхватила его за шею. Ей хотелось еще раз испытать горячие ласки, прежде, чем придется разойтись.

Пронин перед палаткой санчасти погладил ее по голове и сказал тихо:

– Спокойной ночи, Леночка… Не хочется расставаться. А надо.

– Мне тоже не хочется… Ну, иди, милый, иди!

– Завтра, как выкрою свободное время, непременно дам тебе знать… Вечером, может быть, снова встретимся…

Смородина вошла в палатку. Маша Твардовская не дождалась ее, поужинала и спит. Лена сняла шинель, посмотрела в зеркальце величиной с папиросную коробку. В тусклом свете единственной лампочки лицо казалось темным; щеки еще пылали от поцелуев, и она приложила к ним холодные ладони… «Боже мой, – думала она, – я совсем как девчонка, не умею держать себя в руках!»

Она расчесала волосы, поправила постель, разделась, выключила светильник, работавший от аккумуляторов.

Долго лежала с открытыми глазами. Жар в груди не давал ей уснуть. Показалось, что у нее температура, захотелось встать, измерить, но, вспомнив все, что было в лесу, она поняла, откуда этот жар, тревога, беспокойство и радость. С этим открытием она провалилась в сон и проснулась только поздно утром от шума на кухне, где рубили дрова.

Снаружи беспрерывно доносились стук топоров, говор и смех.

В палатке было прохладно. Не хотелось вставать из теплой постели. Да и куда спешить? Никакой работы нет, никто пока в ее услугах не нуждается.

И Лена закрыла глаза. Сладостные воспоминания о вчерашнем нахлынули на нее. Они с Николаем давно любили друг друга, давно объяснились, но вчерашняя встреча стала особенной. И Лена все еще чувствовала тепло его рук, жар его поцелуев, их дыхание сливалось, и нежный шепот любимого все еще звучал в ее ушах: «Ты для меня все, Лена. Ты моя жизнь… Ты для меня свет…» В первые дни знакомства с ним Лена не могла определить своего отношения к нему, и порой сомневалась в том, что сможет полюбить Пронина такой сильной любовью. Есть мужчины, которые своим обликом с первого взгляда производят на женщин благоприятное, иногда неотразимое впечатление. Потом это впечатление, бывает, меняется – как тает снег, и, постепенно тая, превращается в воду и уходит без следа, так и от первого впечатления не остается ничего…

Но есть и такие мужчины, которые с первого взгляда не производят на женщин никакого впечатления, и только со временем какие-то неуловимые черты их облика, поведения, поступки и манеры, накапливаясь в душе, вырастают в стройное положительное впечатление о человеке; незаметно, час за часом и день за днем такие люди начинают все более нравиться женщине, она начинает замечать в мужчине подобного склада, показавшемся с первого взгляда и некрасивым, и посредственным, новые качества, находит в нем и. доброту, и ум, и красоту; из всего этого вырастает убеждение, что именно он и есть самый красивый, добрый и умный, она все чаще начинает думать о нем и все более привязывается к нему.