Кто родился в доме даймё, кто с детства не имел ни малейшего представления о каких-либо материальных невзгодах, чье малейшее желание, малейший каприз с самого младенчества исполнялись мгновенно, тот не способен понимать переживания людей и их близких, не умеет обуздывать себя, и, даже если от природы он не так уж порочен, все равно, при случае, он с легким сердцем идет на жестокость. Недаром считается, что урод и красавец – смежные понятия, ограниченность и широта воззрений часто, как соседи, уживаются рядом, а величие и высокомерие недалеко ушли друг от друга; не зря же люди еще в старину говорили, что «от барской власти жди напасти».

Муж госпожи Китагава граф Иосимити не был уродом, не был он и настолько глуп, чтобы его сочли дураком. Молодому графу жилось легко; жив был отец – старый господин, глава семьи Китагава, среди вассалов тоже имелось немало способных людей, клан был легитимистский, так что и от эпохи молодой граф не слишком отстал, а после реставрации Мэйдзи очень скоро поехал путешествовать по Европе – отчасти просто из любопытства. За три года, проведенные за границей, он успел научиться стрелять в цель, играть на биллиарде и в карты, разбираться в марках шампанского да посещать злачные места – вот, пожалуй, и все, что он усвоил за время своего пребывания в Европе. Но он обладал недурной внешностью, умел, само собой разумеется, немного изъясняться на иностранных языках, держался просто, приветливо. В отличие от многих других представителей аристократии и бывших даймё он был недурным собеседником – с ним можно было поговорить на разные темы. Все это привело к тому, что вскоре после возвращения на родину, графа пригласили в Государственный совет[116] и назначили по ведомству иностранных дел. Однако, испробованный в настоящей схватке, граф, против ожидания, оказался чрезвычайно слабым борцом и, спустя непродолжительное время, был переведен на весьма малообременительную должность камергера при одном из дворцов.

Тем временем старый господин, его отец, скончался, наследство – поскольку среди вассалов, по счастью, не оказалось воров – досталось молодому графу более чем достаточное. К тому же судьба судила ему родиться мужчиной, и он был молод. И вот, рассудив, что не стоит быть богатым, если не умеешь тратить, он погрузил руку в ящик с деньгами, добытыми крестьянским потом за долгие века, и постепенно стал всё усердней охотиться за любовными приключениями. В первые год-два после женитьбы на Садако – женитьбы по любви – граф несколько утихомирился, но это была лишь временная передышка. Как только Митико, улыбаясь, начала ковылять ножками, делая свои первые шаги, все пошло по-старому. Граф заводил содержанок, кутил с гейшами, поговаривали даже, будто его экипаж видели в квартале Ёсивара.[117] Но Садако была убеждена, что трижды покоряться и семь раз уступать – первый долг женщины; это убеждение она унаследовала вместе с кровью своих прабабок, ей внушали его с того момента, когда она стала понимать окружающее. Она была уверена, что ревность – ядовитая змея, приводящая к гибели, что покорность – лучшее украшение женщины, что нужно все сносить, все терпеть, и при этом терпеть с приветливым видом и с улыбкой на устах, и что даже если муж по ночам оставляет жену одну, отправляясь к гейше или к артистке, добродетельная женщина не должна допустить, чтобы грязные связи на стороне замутили спокойствие ее домашнего очага; по рукам и по ногам связанная неписаным законом, гласящим, что ни теперь, ни в прежние времена, – кого ни возьми – знатных ли, простых, – никогда не бывало, чтобы мужчина оставался верен одной жене и что те, кого называют мудрыми героинями древности, всегда терпеливо, молча сносили неверность мужа, не позволяя себе ревновать, – Садако понимала иероглиф, которым пишется ее имя «Сада»[118] в старинном значении этого слова, и словно ядовитого гада старалась задушить, подавить чувство горечи, против воли терзавшее ее сердце, глушила пламя понятной в ее положении обиды, снова и снова мысленно проверяла себя – не допустила ли она какой-нибудь ошибки, какого-нибудь промаха в поведении, ни разу ни единым словом не ответила на сплетни, которые передавала ей горничная, и, пряча слезы обиды, всегда весело, приветливо встречала мужа; и пьяный муж, возвращаясь домой после попойки, насмешливо смотрел ей в лицо осовелыми от вина глазами, а нередко даже открыто и грубо выражал ей свое неудовольствие.

В ту зиму, когда Митико исполнилось шесть лет, мужа назначили послом в одну из латино-американских стран. Причин для подобного назначения имелось множество. Во-первых, Китагава был аристократ, во-вторых – богач, в-третьих – знал немного иностранные языки, в-четвертых – имел красавицу жену, в-пятых – не был как-никак совсем уж круглым дураком, в-шестых – в страну эту, по ее значению в политике, и не требовалось чересчур умного посла, и, наконец, в-седьмых, к послу приставили весьма расторопного секретаря. Госпожа Садако обрадовалась. Все бесчинства мужа происходят оттого, что у него слишком много досуга, нет никаких серьезных занятий; в другой обстановке, когда он будет занят делами, все это прекратится само собой, думала она. Приехав за границу, госпожа Садако пригласила к Митико учительницу, сама тоже занялась изучением иностранного языка. Имя супруги посла гремело – красивая внешность и изысканные аристократические манеры снискали ей всеобщее поклонение. Но надежды графини оказались пустой мечтой. В первое время муж, правда, как будто несколько присмирел, но стоило ему немного освоиться с новой обстановкой, как снова началась погоня за развлечениями сомнительного свойства, и в довершение беды – крупная картежная игра. В стране этой, не отличавшейся высоким уровнем нравственности, порочные нравы в дворянской среде были самым обычным явлением – разврат здесь считали даже чем-то естественным. Однако в данном случае дело касалось посла иностранной державы, и толкам и пересудам не было конца.

Однажды случилось, что граф в компании местных аристократов напился до беспамятства в каком-то притоне; вспыхнула ссора; в результате граф очутился в полиции. Правда, когда выяснилось, кто он такой, его, разумеется, немедленно выпустили, но слухи об этом скандале каким-то образом дошли до Японии, и он был отозван на родину, пробыв на посту посла всего два года. Ходили толки, будто графиня Садако сама тайком писала одному из бывших вассалов графа, прося устроить, чтобы мужа без шума отозвали обратно; так ли это было в действительности – неизвестно. Во всяком случае, посла Китагава отозвали. Посол Китагава очень и очень сердился на руководство министерства иностранных дел.

Но – что поделаешь – дипломатия была решительно противопоказана послу Китагава. А между тем этому его чрезвычайному неудовольствию нужно было найти какой-то исход. К счастью, сейф графа ломился от золота, а женщин, которых можно было купить за деньги, тоже было полным-полно.

Матери уже не было в живых, жена отличалась безграничным терпением. На бывших вассалов и вовсе не стоило обращать внимания – тот из них, с кем граф считался больше, чем с остальными, к этому времени как раз уехал за границу, разминувшись со своим сюзереном.

Бесчинства бывшего посла Китагава росли в геометрической прогрессии. Меняя и бросая женщин, он переменил уже больше десяти содержанок. Детей, рожденных от этих наложниц – все девочек, – тоже было уже трое. Мало того, он не брезговал и наиболее популярными цветами – знаменитыми красавицами из веселых кварталов. Из месяца в месяц граф тратил на кутежи и женщин огромные суммы. Один из бывших вассалов графа, человек бедный, говорил, осуждающе хмуря брови, что ему этих денег хватило бы, чтобы расплатиться со всеми долгами, уплатить за полгода, а то и за целый год вперед за обучение сына и при этом каждый вечер с легким сердцем выпивать перед сном два или даже три «го» сакэ.[119] «Здорово кутит наш барин»! – потихоньку злословил кучер графа.

Не было никого, кто мог бы хоть немного осадить графа. Законы? Но законы вообще всегда устроены так удобно, что касаются только малых, оставляя в покое больших. Общественное мнение? Правда, граф все же немного стеснялся его; но общество взирало совершенно равнодушно на распространившееся в последнее время полное пренебрежение принципами морали. Даже господин Н., доводившийся графу дядей и иногда предпринимавший нечто вроде попытки усовестить племянника, советуя ему «немного угомониться», даже сам этот господин Н. тоже был совершенно того же поля ягодой, что и сам граф. Так кого и чего же было ему стесняться? Будь его жена обычной женщиной, женой простого человека из низов, она без лишних слов живо ухватила бы мужа за грудки да задала бы ему хорошую трепку: «Умерь-ка свою прыть, олух проклятый!» Но та, кто обитает в самых сокровенных покоях роскошной усадьбы, та, кого все почтительно величают госпожой, женщина, помнящая о необходимости соблюдать достоинство перед многочисленной челядью, в особенности же такая, как Садако, от природы скромная, сдержанная, воспитанная в старинных правилах, проникнутая старинными представлениями о поведении женщины, – такая жена, что бы ни произошло, старалась все сгладить, все скрыть, все замять. Скрывая и ревность, и обиду, и гнев, и неизбежно родившееся презрение, она терзалась душой – трудно было бы описать боль ее сердца. Оказалось, что среди родственников мужа, в семье захудалых даймё, имелась некая вдова Кисима, не спускавшая злобного взгляда с Садако с самого дня ее свадьбы, – мать перезрелой девицы, уродливой как смертный грех и сплошь покрытой рябит нами, которая пыталась просватать дочь за Китагава, развивая для этого бешеную деятельность даже во время сговора и свадьбы Садако. Узнав об этом, графиня особенно тщательно следила за каждым своим поступком и словом, стараясь никому не дать ни малейшего повода для упрека.

Садако все сносила молча, а мужу только этого и нужно было, он бесчинствовал и безобразничал напропалую, все больше и больше. В последние же год-два, пресытившись и чистым цветением сливы и соблазнительной прелестью ярких цветов столицы, он пристрастился к простым деревенским цветам дикого персика. Как-то раз, возвращаясь весной с охоты, он увидел в тени персиковых деревьев деревенскую девушку с повязанной полотенцем головой. Напевая нехитрую сельскую песенку, она разбрасывала удобрения – морские водоросли – на зеленеющие побеги овса. Граф заметил ее и воспылал к ней внезапной страстью. Девушку звали О-Суми; ничем особенным она не отличалась, но граф влюбился без памяти и, хотя она уже была сговорена за другого, не пожалел денег, чтобы выкопать это растение с корнями.

Именно она завоевала его исключительное расположение, – он буквально бредил О-Суми. А когда весной прошлого года эта женщина родила первого и единственного в семье Китагава мальчика, значение ее в доме поднялось, как поднимается утреннее солнце к зениту. Положение же законной супруги, напротив, стало поистине жалким – казалось, ее вовсе не существует в доме. Человеческое сердце низменно от природы – оно всегда заискивает перед силой и властью; управляющий, приближенные, даже слуги – все угодничали перед госпожой фавориткой, искали ее расположения. О-Суми в силу своего низкого рождения, да и по самой своей натуре и по воспитанию, всегда чувствовала себя невольно подавленной благородней изысканностью графини; в присутствии госпожи она испытывала необъяснимую досаду и чувствовала себя стесненно. Но лесть постепенно вскружила ей голову, и она стала искать поводы для придирок к законной супруге. Нет, она не была настолько подла, чтобы в душе желать занять место законной жены, но начала она с высказывания гнусных, злых подозрений. Стоило ее мальчику разок кашлянуть, или у него вдруг заболевал животик, и О-Суми принималась твердить, что ребенку подбросили яд по указке злобной, завистливой госпожи, не иначе… Стоило ей самой споткнуться или ушибиться, и она говорила, что ее, конечно, сглазила госпожа… Разумеется, граф отнюдь не придавал значения этой болтовне, но, стараясь угодить О-Суми, в конце концов дошел до того, что открыто кричал графине, чтобы она убиралась вон! Угрозы выгнать ее из дома были пока только на словах, но для Садако, не имевшей родителей, горько было слушать эти слова; граф понимал это и нарочно пользовался ее несчастьем. Садако страдала безмерно, она чувствовала себя растоптанной, вдавленной в грязь. А Митико было уже больше десяти лет, и мать не могла не видеть, что девочка развита не по летам, все замечает, все понимает; ей до смерти жаль было дочку, больно было, что в этом доме, где все идет так неправильно, ребенок услышит и увидит то, чего ему совсем не следовало бы знать. Вот почему, когда муж крикнул ей, чтобы она «не смела больше оставаться в главной усадьбе!», графиня беспрекословно подчинилась приказу мужа и осенью прошлого года переехала в особняк Асабу. Каждый месяц из главной резиденции ей присылали определенную сумму на расходы. Фактически это был настоящий развод, ибо замужество сказывалось теперь разве лишь в ее прическе.

Но этим не исчерпывались все горести госпожи Китагава. Был еще родной ее брат, Мотофуса, шестью годами моложе сестры. Когда Садако вышла замуж за Китагава, мать и брат поселились вместе с нею в Токио, и после смерти матери Садако заменила брату покойную мать. Послушная священной воле императора, призвавшего благородные семейства отдать своих отпрысков на защиту отечества, она, заставив брата закончить подготовительный курс, определила его в офицерское училище. В 1884 году, когда в Японии были учреждены титулы, муж получил титул графа, брат – виконта Умэдзу. Все это было, конечно, очень отрадно; одно лишь было плохо: в отличие от сестры, брат Садако был совершенно неразумное, легкомысленное существо. Несомненно, вина за это лежала на матери, которая, в противовес строгому воспитанию дочери, всячески лелеяла и баловала сына. Двенадцати – тринадцати лет он пустился в развлечения и стал так сорить деньгами, что нередко ставил сестру в весьма затруднительное положение. Пока виконт считался братом взятой по любви жены, его опекун, граф Иосимити, охотно заботился о шурине, но едва любовь графа к жене остыла, поблажки прекратились. Сестра вздохнула с облегчением, когда Мотофуса поступил в офицерское училище – теперь, казалось ей, она может быть спокойна за него. Напрасные упования! Незадолго до выпуска его исключили из училища за кутежи и попойки, и с той поры он превратился в беспутного гуляку, титулованного шалопая – виконта, аристократа пятого ранга. Много раз пыталась сестра создать ему возможность снова подняться – все было тщетно. Наконец, в конце прошлого года, он связался с дурной компанией, завел дружбу с подозрительными людьми; действуя под влиянием ловких проходимцев, виконт совершил нечто вроде аферы – обманным путем получил деньги. На этот раз ему с трудом удалось избежать сетей закона, но дворянских привилегий он был лишен. Госпожа Китагава оттолкнула брата, когда он, в слезах, прибежал к ней за помощью: «Больше я ничего не хочу слушать!» Однако, как ни велико было ее негодование, дело шло о ее родном брате, единственном отпрыске рода Умэ-дзу, и она выдвинула условие: «Если ты действительно хочешь исправиться, я постараюсь похлопотать, чтобы тебе вернули дворянское звание, и поищу тебе подходящую службу…» Обещать было легко, но выполнить это обещание в ее теперешнем положении было далеко не так просто: муж – главная опора женщины – уже не мог быть ей советчиком, открыться и попросить помощи у кого-нибудь из бывших вассалов ей не хотелось – не такое это было дело, чтобы открывать его посторонним; старая фрейлина, когда-то оказывавшая Садако покровительство – впоследствии она стала статс-дамой, – как раз незадолго до этой истории умерла; графиня могла бы обратиться к семье Сасакура, но только не с такой просьбой, – говорить о брате ей было и больно и стыдно. И вот, поскольку другого выхода у нее не было, ей пришлось дважды побывать с визитом у графа Фудзисава и просить его помочь ее брату снова выйти в люди.

Госпожа Сасакура невольно вздохнула в ответ на слова графини; беседа ненадолго прервалась. В эту минуту раздался топот обутых в туфельки ножек, и в беседку, заливаясь слезами, вбежала девочка в розовом платье.

– Тэруко! – воскликнула графиня Китагава. – Что с тобой?

– Это, право, уж слишком… – остальные слова потонули в коленях матери. Маленькие плечики вздрагивали от горьких рыданий.

Следом за Тэруко, задыхаясь от бега, появились Митико, Тиё, а за ними и Нэд.

– Что случилось? А, поняла… Опять поссорилась с братом?

– Потому что он… он… Все видели… Нэд…

– В чем дело? Как не стыдно так плакать! Ведь ты уже большая! Погляди, погляди! Даже Нэд над тобой смеется! Правда, Митико?

– Митико, уж не ты ли ее обидела? – спросила госпожа Китагава.

– Нет, мама. Тэруко хотела покататься верхом на Нэде, а Киёмаро слишком сильно дернул за ошейник, Тэруко упала и стала плакать. Я не виновата.

– Вечно проказы! Ты должна была сразу же остановить его. Тебе, Тиё, тоже не мешало бы получше присматривать за детьми…

Тиё, пряча улыбку, склоняется в виноватом поклоне. Митико с серьезным видом стоит рядом с матерью. Тэруко сконфужена, она все глубже прячет лицо в колени госпожи Сасакура, краснея до ушей. Нэд поворачивает голову то к одной девочке, то к другой.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

Ююкан – под названием «Ююкан» автор описал реально существовавший в 70—80-х гг. клуб «Рокумэйкан», созданный по инициативе правительства в целях скорейшего внедрения навыков и обычаев европейской светской жизни и приобщения японской аристократии и буржуазии к внешним формам европейской цивилизации.

Энтё – Сан'ютэй Энтё (1839–1900) – знаменитый артист-рассказчик, пользовавшийся широкой популярностью. Представитель распространенного в феодальной Японии жанра «ракуго» – декламации, рассказа, – Энтё был не только исполнителем, но и создателем новых произведений этого жанра. Многие его рассказы, инсценированные для театра, вошли в репертуар национального театра «Кабуки».

«Таскэ Сиобара» – история крестьянского сына Таскэ Сиобара, ставшего богатым купцом в городе Эдо, бытовала в городской литературе феодальной Японии. Новелла «Таскэ Сиобара» в обработке Энтё пользовалась широкой популярностью и впоследствии (в 1892 г.) была инсценирована для театра «Кабуки».

Ямасина – старинное название одной из областей в центральной Японии.

Сямисэн – щипковый трехструнный музыкальный инструмент типа цитры.

Хаори – короткое верхнее кимоно.

Такэда – один из могущественных феодальных домов в средневековой Японии. Князья Такэда владели землями в центральной Японии, в области Косю. Особенного могущества это княжество достигло в XVI в., при князе Сингэне Такэда, претендовавшем на роль объединителя всей Японии. После смерти Сингэна род Такэда постепенно утратил былое могущество под ударами Иэясу Токугава, установлению диктатуры которого потомки Сингэна безуспешно сопротивлялись.

Хакама – широкие штаны, заложенные глубокими складками у пояса. Надевались в торжественных случаях и мужчинами и женщинами.

Гэнроку – период с 1688 по 1703 г. Согласно древней традиции, заимствованной из Китая, летоисчисление в Японии велось по так называемым «эрам» или «эпохам:», большей частью совпадающим с царствованием императоров. Эта традиция сохраняется до сих пор. «Эпоха Гэнроку» известна в истории японской культуры как период бурного расцвета всех видов искусства, литературы, живописи, театра. Этот расцвет связан с появлением городов и ростом «третьего сословия», идеологию которого выражало искусство «Эпохи Гэнроку».

«Тигова» – старинная прическа девочек в дворянских семьях.

Сэссю (иначе Тоё Ода, 1420–1506) – знаменитый японский художник, один из основателей национальной японской школы живописи.

Даймё – так в Японии называли крупных феодалов.

Ёсицунэ – Ёсицунэ Минамото (1159–1189) младший брат первого в истории Японии сегуна Ёритомо Минамото. Его многочисленные боевые подвиги и трагическая судьба (Ёсицунэ покончил жизнь самоубийством, спасаясь от преследований со стороны старшего брата, ревновавшего к популярности Ёсицунэ в войсках и видевшего в нем опасного соперника) послужили сюжетом для множества легенд и сказаний, в которых Ёсицунэ изображается идеальным рыцарем, храбрым и гуманным.

«Пропуск через заставу» – название широко популярной пьесы классического театра «Кабуки». Героем пьесы является храбрый воин Ёсицунэ и его верный оруженосец Бэнкэй. Эта пьеса сохранилась в репертуаре национального классического театра «Кабуки» вплоть до настоящего времени.

Пересмотр договоров. – В первой половине XIX в. США и европейские державы – Англия, Франция и другие, пользуясь слабостью феодального правительства, навязали ему неравноправные торговые договора, направленные на экономическое порабощение Японии и превращение ее в колонию западного капитала.

После революции 1868 г. одной из главных внешнеполитических проблем, вставших перед новым правительством, была скорейшая ликвидация этих неравноправных договоров. Вопрос о пересмотре договоров являлся одним из главных пунктов, из-за которого правительство подвергалось яростным нападкам со стороны деятелей либерального движения «Дзию минкэн ундо», обвинявших правительство в медлительности и умышленном затягивании переговоров с западными державами по этому вопросу. На протяжении 70-х, 80-х, 90-х гг. эта проблема волновала умы в Японии и являлась одним из важных объектов внутриполитической борьбы между различными буржуазными партиями. Неравноправные договоры были ликвидированы лишь в конце XIX в.

Монах-правитель. – Под этим именем известен Киёмори Тайра, глава феодального дома Тайра (XII в.). Следуя распространенному в те времена обычаю, Киёмори постригся в монахи, что, впрочем, нисколько не означало отказ от самого активного и непосредственного участия в политической жизни той эпохи и в первую очередь – в войнах.

Сяку – мера длины, 30,3 см.

Киёмори – Киёмори Тайра (1118–1181), иначе «монах-правитель», глава феодального дома Тайра, одна из наиболее примечательных личностей в истории феодальной Японии. История его жизни и его борьба за власть явились сюжетной основой «Сказания о доме Тайра» (XIII в.) – монументального произведения феодальной японской литературы, где драматические события XII в., расцвеченные народней фантазией, представлены в виде героико-исторического эпоса. Имя Киёмори стало синонимом жестокости, произвола и властолюбия.

Токива – красавица, жена одного из воинов рода Минамото стала наложницей Киёмори, главы враждебного Минамото феодального рода Тайра. Такой ценой она купила жизнь своим малолетним сыновьям, которых ждала смерть после гибели их отца, мужа Токива, Ёситомо Минамото, павшего в бою с Тайра. История Токива рассказана в феодальном эпосе «Сказание о Ёсицунэ» и не раз служила сюжетом для средневековой драмы.

Гио – одна из героинь эпоса «Сказание о доме Тайра» (XIII в.). Красавица Гио была замечательной певицей и танцовщицей. Пленившись ее красотой и талантом, Тайра Киёмори сделал Гио своей фавориткой, но вскоре покинул ее ради ее же младшей сестры Гидзё. Несчастная Гио удалилась в изгнание и постриглась в монахини.

Тайра – феодальный род, один из самых могущественных в феодальной Японии XI и XII вв. В особенности усилилось могущество этого рода в XII в., когда Тайра стали фактическими диктаторами Японии. «Кто не из рода Тайра, того нечего считать человеком», – якобы говорили в ту пору представители этого рода.

Минамото. – Могущественный феодальный дом Минамото активно выдвинулся на политической арене средневековой Японии в XII столетии, когда коалиция феодалов, возглавляемая Мияамото, боролась за власть против феодального дома Тайра. Борьба между Минамото и Тайра велась с переменным успехом на протяжении почти всего XII в. и, наконец, закончилась полной победой Минамото. Разгромив Тайра, глава дома Минамото – Еритомо – провозгласил себя верховным военным правителем Японии – сегуном.

<1...4 5 6 7 8 >

На страницу:

Перейти

6 из 8