Весна

Едва за кистером захлопнулась дверь, Тоотс с шумом выскочил из угла и, размахивая руками, заявил:

– Ох ты, черт, и кто мог подумать, что он сюда явится! Я бы лучше удрал. Да что там, игра на граммофоне – это еще полбеды, вот если б он знал, что мы с Кийром бутылку вина стянули, перебили несколько мисок со студнем и напились в дым, – что бы он тогда сказал! Но, черт побери, из всей его проповеди я ничего не запомнил, кроме одного – что я не забочусь о своей душе. Но скажи мне, Имелик, как мне о душе заботиться? И где вообще она, душа эта? Как о душе заботятся?

– Привяжи ее ниточкой себе на шею.

XIV

Как видно, мне выпало на долю писать больше о людских неудачах, чем об успехах. Да и что такое вся жизнь, как не бесконечная цепь неудач, и разве каждый день не является лишь звеном в этой цепи? Счастлив тот, кто не дает себя заковать в эту цепь.

Одним из таких звеньев был день, последовавший за происшествиями, описанными в предыдущей картине.

Сам по себе понедельник этот начался совсем не так уж скверно, но затем события стали развиваться с такой мрачной последовательностью, что невольно мог возникнуть вопрос: кому же в этот день было доверено распоряжаться судьбами людей?

Совсем не плохо было, например, то, что Тоотсу удалось так легко отделаться от кистера; идя утром в школу, Тоотс опасался худшего, случилось так, что кистеру во время перемены удалось выгодно дать свою свинью и, по-видимому, сделка эта обрадовала его и ублажила его сердце. Во всяком случае, Тоотсу это оказалось на руку, и его мрачным предчувствиям был, как говорится, переломлен хребет.

Перед уроком арифметики Тоотс нигде не мог найти свою грифельную доску, несмотря на все поиски и расспросы. Но и в этом особой беды не было: когда он, наконец, обнаружил в спальне свою доску и присмотрелся к ней, то увидел, что какой-то добрый человек написал на ней решение сегодняшней задачи. Как потом выяснилось, сделал Тали – он вчера взял из классной наугад одну из досок.

Тоотс ничего против не имел: пожалуйста, пусть берут его доску. Пусть берут ее и в другой раз, если нужно. Короче говоря, пусть берут доску всегда.

Этим и ограничились светлые стороны сегодняшнего дня. А плохое началось так.

После урока арифметики Тоотс с четырьмя или пятью товарищами вышел во двор и начал учить их считать от единицы до десяти: раста, дваста, каукариста, кягуреру, ариспатса, икеруритс, кугеуру, кагеуру, кяоруру, кяэру. Сам он шел впереди, а рядом и следом за ним тянулись его верные последователи, едва слышно бормоча таинственные слова.

Кугеуру, кагеуру, икеруритс… Как только более смышленые ребята справились с этой задачей, мстер сразу же задал им новую:

– Кивирюнта – пунта – энта – паравянта – васвилинги – суски – товара – асс – сарапилли – ясси – карлитери – юнни – айкукури – лейонни.

Это был крепкий орешек. Выпучив глаза, мальчишки старались зазубрить чудодейственные слова, но те никак не запоминались.

– Что значат эти слова? – спросил кто-то из ребят.

– Га-а, – ответил Тоотс, взглянув на него через плечо. – Попробуй сказать их в ночь под Новый год, ровно в двенадцать часов, тогда и увидишь, что они означают.

– А что ж они все-таки значат?

– Что значат, что значат… Во всяком случае, что-то да значат, и но же я их наизусть заучивал.

– Ну, а что?

– Если скажешь их в новогоднюю ночь, сразу кто-то и появится.

– Кто?

– Появится… такой вот… с копытцами… Наш батрак один раз их сказал. Пошел в баню один и сказал.

– Ну?

– Что – ну? Тот и появился.

– А какой он из себя?

– Какой?.. Волосатый. Весь в шерсти, как баран. И черный. Сначала закудахтал в углу, как курица: ко-о-ко-ко… Батрак подумал: черт знает, откуда здесь курица взялась? А тот как шагнет из угла, у батрака и дух захватило.

– Почему?

– Почему?.. Ну, с испугу. Он из бани бегом и – домой! Обернулся назад и видит: тот, волосатый, стоит в дверях бани, а у самого глаза горят, как угли. А вы, дурачье, что думаете – шутка это, что ли, если такой появится? Но я… в следующий раз сам пойду… посмотрю.

– Пойдешь?

– Пойду, ну да, пойду. А вы, дурачье, думаете – испугаюсь? Ну конечно, с голыми руками не пойду, не такой уж я болван, захвачу свой громобой, тогда и пойду. О-о, я еще заряжу его серебряной пулей, пусть тогда сунется. Как бацну… он у меня сразу так и кувырнется, пусть тогда попробует: ко-о-ко-ко…

– А разве нужно непременно одному идти?

– Вот чудак, конечно, одному! Как же ты вдвоем пойдешь.

– А что он сделает, если вдвоем пойти?

– Если вдвоем… Ну, может, через щелочку в стене подсматривать будет, а вылезти побоится.

– А батрак его, значит, видел?

– Ну да. После несколько дней болел. И бывало, чуть стемнеет, так он – хоть убей его, а к бане ни на шаг.

– Что-то больно уж много несчастий всяких с этим вашим батраком случается, – заметил один из наиболее недоверчивых слушателей. – Осенью ты говорил, будто змея ему вокруг шеи обвилась, а теперь он у тебя с чертями возится… Что это за человек такой у вас?

– Да так, один мужичок из Мыркна.

Когда прозвенел звонок и все упомянутые нами лица уже собрались идти в класс, перед ними вдруг, словно из-под земли, выросла фигура кистера. Ребята струсили.

– А ну, говорите, чему это вас Тоотс опять учил? – рявкнул кистер. – Наверно, опять какая-нибудь дурацкая песня или ругательства!

– Ничего, ничего такого не было, – попытался возразить Тоотс.

– Молчать! – крикнул кистер, так сильно топнув ногой о пол коридора, что у Тоотса душа ушла в пятки, а оттуда через рваные задники чуть было совсем не удрала от своего хозяина.

– Сымер, говори ты!

– Раста, дваста, кяорурукеру, икереуруритс, – пролепетал перепуганный Сымер.

– Молчать! Это что за вздор?

– Не знаю, Тоотс так говорил.

– Ну да, а ты только и знаешь, что наизусть заучивать. Ты, оболтус, лучше бы песнопения учил и библейские истории. Их ты никогда не знаешь. А ты, – кистер повернулся к Тоотсу, – если сегодня еще хоть раз покажешься мне на глаза, то берегись! Встреча наша будет неприятной, постарайся ее избежать. Помни – ты и так в школе держишься, точно на лезвии ножа. Еще одна такая выходка, как вчера, и ты вылетишь отсюда на веки вечные. Марш в класс!

Тоотс не заставил дважды повторять эти слова.

Происшествие это, однако, ничуть не помешало ему на следующей перемене организовать новый заговор. Сопровождаемый несколькими ребятами постарше, он появился во дворе и немедля занялся весьма важным делом.

Возле забора лежали опрокинутые дровни кистера. Они были вынесены со двора, и все три „Черных капитана“ – такое наименование Тоотс успел уже присвоить себе и своим единомышленникам – уселись в сани и со страшной скоростью понеслись вниз со школьной горки. Остановились сани лишь на другом берегу реки, на поле хутора Кооли. Только теперь, оглянувшись, наши пассажиры заметили, какой длинный путь они проехали. И всем это очень понравилось. Сани снова втащили на гору, и смелые путешественники с гиканьем помчались вниз; чудесная поездка приводила их в восторг.

Но их уже подстерегала неудача. Сначала из школы вышел один мальчуган, за ним второй, третий… Четвертый позвал пятого, пятый побежал и крикнул на весь класс, чтобы все шли смотреть, как поезд мчится с горы. И вскоре мальчишки заполнили весь школьный двор.

Ребята, скользившие на санях с горки, как раз вернулись из третьего рейса и собирались своей компанией совершить и четвертый, но тут явились непрошенные гости; на санях вмиг выросла целая живая груда мальчишек.

В самом низу под этой грудой хрипел Тоотс; он кричал, что если ребята сейчас же не слезут, то нога у него сломается, как кнутовище. Никто, конечно, не обратил на это внимания, никому и в голову не пришло слезать; только Имелик насмешливо спросил: – А как у тебя нога сломается – вдоль или поперек?

Сразу же после этого кто-то подтолкнул сани, и они понеслись вниз.

Маленький Леста – он один только остался на горке и наблюдал эту поездку – потом описывал ее так:

– Ох ты господи! Кезамаа только толкнул сани – а они как понесутся – вж-ж-жик! Сначала как будто подпрыгивали, а как у реки очутились, чуть повернули да прямо об дерево – трах! Полозья поломались – аж треск пошел, а ребята кричать начали, ужас как, а у речки ребят было на земле прямо как травы на покосе, один головой вниз торчит в снегу, другой по реке на четвереньках ползает, а сам все: „аи, аи“ да „аи, аи“! Я сначала подумал, что теперь они все помрут, и испугался, а кистер как пришел, они все сразу ожили и побежали наверх. А я в класс пошел и сказал Тали – ох ты, господи, ну и зададут им теперь трепку!

И им действительно задали трепку. И не только кистер – многих покарала сама судьба.

У Имелика из носу текла кровь, словно вино из бочки, как он сам говорил. У Кезамаа над бровью вскочила огромная синяя шишка, у Тоомингаса было ободрано колено, а Тоотс охал, что он сейчас умрет. У него была немного оцарапана нога около щиколотки.

Кистер же долго стоял в раздумье у реки, а потом стал бродить вокруг своих поломанных саней, как привидение среди развалин замка.

XV

Во время урока, последовавшего за „поездкой по железной дороге“, в школу явился Кийр. Он был бледен и, видимо, перенес немало мучений. Походка у него стала какой-то потешной, кособокой, точно у собаки. Тоотг многое дал бы за то, чтобы сейчас же с ним поговорить. После такого насыщенного приключениями дня, как вчерашний, ему надо было столько рассказать Кийру, да и самому его расспросить, что он никак не мог дождаться конца урока. Нарисовав на клочке бумаги бутылку, он надписал на ней „Лати пате“, кинул записку под самый нос Кийру и стал следить, какая мина будет у Кийра, когда тот увидит его послание. Кийр, взглянув на записочку, сделал кислое лицо, зевнул и начал как-то странно фыркать, словно объевшаяся кошка.

– Позвольте… позвольте выйти, – сказал он и, не дожидаясь ответа учителя, выскочил в коридор. Тоотс хихикнул и нетерпеливо заерзал на месте, словно сидел на горячих углях. Вот бы… вот бы тоже какнибудь выбраться из класса!

– Разрешите выйти!

– Пожалуйста, иди! – послышался совсем неожиданный для него ответ учителя. Весь класс засмеялся, а Тоотс уже в дверях обернулся: чему собственно они смеются.

– У Тоотса сегодня опять девять занятий, а десятым, наверно, будет то, что ему придется после уроков остаться, – сказал учитель. – Скверно, когда человек хочет быть таким разносторонним: он берется за много дел сразу и все делает плохо. Я не думаю, чтобы ему принесло удачу то, что он сейчас вышел из класса, но как ты запретишь чело веку, раз он так серьезно просит? А если бы я и запретил, мысли его все равно блуждали бы где-то далеко, и он едва ли даже замечал бы, что мы здесь делаем. Вот если бы мы по географии дошли уже до Америки, тогда, пожалуй, можно бы еще надеяться, что это его заинтересует, – там ведь и живут все эти знаменитые Кентукские Львы и краснокожие; но, к сожалению, мы с вами дошли еще только до России. А что ему за дело до России!

– О-о, он же как раз вчера говорил, что поедет в Россию и станет там управляющим имением, – сказал Имелик.

– Ну да, видно, уже наскучило быть вожаком краснокожих. Ему хочется разнообразия. Мы же с вами на первых порах удовольствуемся тем, что познакомимся немного с Россией, а там посмотрим, как будет с должностями управляющих.

Урок продолжался своим порядком, и никому даже в голову не приходило, что во дворе в это время происходит нечто необычное. Кийр и Тоотс что-то очень долго не возвращались в класс, но поди знай, почему.

Выйдя из класса, Тоотс буркнул про себя: „Смейтесь, смейтесь, дураки. Вам только и дела что смеяться“, – и отправился на поиски Кийра.

Но Кийр пропал вместе со своей рыжей шевелюрой, и Тоотс решил, что того уж очень скрутило и ему пришлось удрать домой. Вдруг со стороны бани церковной мызы послышались странные звуки, похожие на карканье.

„Подстреленная ворона! – подумал Тоотс. – Надо посмотреть, можег, удастся поймать“.

Он побежал на звук за угол бани и, к своему величайшему удивлению, обнаружил, что существо, каркающее, как подстреленная ворона, – не кто иной, как Кийр. Он кряхтел и пыхтел, упершись головой в угол дома, словно задался целью таким способом опрокинуть баню.

– Что с тобой? – спросил Тоотс.

– Тошнит, – ответил Кийр.

– Отчего тебя тошнит?

– Все вчерашнее… вчерашнее…

– Ах, вчерашнее вино? А как ты домой попал?

– Папа привел.

– Что он сказал?

– Грозился тебя убить.

– Меня? При чем тут я?

Тоотс был страшно поражен, что человек, которому он никогда не причинял зла, собирается его убить. Ну, если бы еще он, Тоотс, взял двухрублевую бутылку, тогда дело другое… А та, девяностопятикопеечная, – подумаешь, эка важность! Неужели и вправду жизнь его стоит всего каких-нибудь девяносто пять копеек да еще несколько мисок студня! Нет, если ему когда-нибудь доведется встретить старика Кийра, он ему прямо все выложит… Но сейчас пусть маленький Кийр поскорее убирается отсюда, здесь его может увидеть кистер, а чего доброго, и сам пастор. Пусть идет куда угодно, пусть, по крайней мере, куда-нибудь спрячется. Кому это нужно – смотреть, как человека тошнит. Потом еще разговоры пойдут, что вот, мол…

– Куда же идти?

– Идем в баню.

Верно! В бане лучше всего можно спрятаться. Как это глупо, что он, Тоотс, сразу не сообразил!

Кийр, пошатываясь и опираясь на Тоотса, побрел в баню.

– Жаль только, что баня не топлена, – сказал Тоотс, – а то забрался бы на полок, попотел бы чуточку и все бы как рукой сняло.

Но даже и сейчас Кийру лучше всего залезть на полок, там, во всяком случае, теплее, чем внизу; не мог же субботний пар за один вчерашний день весь улетучиться.

– Полезай на полок, полезай, – убеждал Тоотс Кийра. – Ложись – увидишь, тебе сразу лучше станет. Да, знаешь что: ты разденься, а я пойду принесу из предбанника хворосту и затоплю печь.

– На полок-то ладно, – ответил Кийр, – но раздеться… Как же я здесь разденусь?

– Вот чудак, раздевайся, сразу отрезвеешь.

– Я же и так трезвый, тошнит только.

– А тогда и тошнить не будет! Раздевайся!

Тоотс отправился в предбанник, принес охапку хвороста и стал разводить огонь.

– Ну раздевайся же! Раздевайся! – продолжал он уговаривать Кийра, засовывая в печь хворост и в то же время искоса, одним глазом, следя за приятелем. – Скоро совсем тепло станет, ты попотеешь чуточку, потом окатишься холодной водой и увидишь, как тебе будет хорошо. Я после выпивки всегда так делаю. Самое лучшее лекарство. Старик мой тоже говорит, что это лучшее лекарство. Ну, живо, раздевайся!

Он наложил полную печь хвороста и начал раздувать огонь с таким рвением, словно работал кузнечными мехами. Но огонь сперва никак не хотел разгораться, и наш истопник решил было, что дело тут в сыром хворосте; но когда из печки вдруг повалил черный, густой, как смола, дым, Тоотс понял, в чем вся беда.

– Ох, черт, вьюшка-то закрыта! Потому дым сюда и валит. А я-то думаю, думаю… – закричал он и полез на скамью открывать вьюшку. Огонь сразу запылал, послышалось потрескивание хвороста, и истопник от удовольствия даже потер руки – дело явно шло на лад. Тем временем Кийр медленно разделся и лег на полок.

– Ну, теплее стало? – крикнул через некоторое время Тоотс. – Нет еще, – откликнулся Кийр, от холода лязгая зубами, как волк.

– Скоро, скоро будет тепло, – успокаивал его Тоотс, подбрасывая и печь новую охапку хвороста. Если действительно сейчас кто и потел, то это был сам истопник.

– Скоро, скоро! Уже пошло!.. Печь изнутри совсем красная, а камни и ней прямо трещат – так раскалились.

Теперь можно и попробовать плеснуть водой на каменку – и сразу иидио будет, как обстоит дело с паром. Хлюп! Шайка холодной воды полинует холодную каменку; вода журча растекается меж камней. Му да, пока тепла еще нет, это правда, но скоро потеплеет. Скоро, скоро! Тогда Кийр увидит, как с него хлынет пот и здоровье сразу станет лучше. Вино – это вообще штука упорная, как засядет в человеке, трудно ее выжить, но уж если начнет выходить – только держись! Пиво и водка – те гораздо легче потом выходят, но откуда же возьмешь пиво и водку, раз в теле вино сидит. Сейчас главное – спокойно лежать на полке и ждать, а уж он, Тоотс, все сделает и устроит честь честью. Если б он сам все это на себе не испытал, тогда Кийр мог бы подумать… Но – ох, черт! – разве мало он сам попадал в такую беду!

Так лисица еще долго поджаривала жучка на углях давным-давно потухшего костра, а потом опять спросила:

– Ну, теперь теплее?

– Не-е-т, – отозвался Кийр, весь дрожа. Как будто даже холоднее становится.

Что за чертовщина! За это время уже должно бы потеплеть. Ну и ты тоже чудак! Холоднее делаться никак не может, а потеплеет непременно, для этого нужно только немножко времени. К тому же ты сильно озяб да и вином с ног до головы полон, вот тебя тепло и не берет так скоро.

– Вина во мне, наверно, уже ни капли нет, и вообще после этой рвоты у меня внутри совсем пусто. Здесь холодно, поэтому и мне холодно. Ой, как холодно! Я лучше оденусь.

И Кийр собрался уже было одеваться, но Тоотс вовремя предупредил его, выхватил у него одежду и укоризненно сказал:

– Вот чудак! Сейчас, когда ты вот-вот уже начнешь потеть, одеваться вздумал. Дай-ка сюда одежду!

Он отнес одежду в предбанник, вернулся, пошуровал в топке и похлопал печку ладонью. Печь была теплая; чего он там, наверху, скулит, что ему холодно. Если он и сейчас не пропотеет, тогда сомнительно, умеет ли он вообще потеть.

– Не могу я здесь потеть, чего ты упрямишься, – ответил Кийр. —Я тут скорее к доске примерзну, чем потеть стану. Слышишь, как трещит? Это мой зад к доскам примерзает.

– Потей, потей! Это полезно для здоровья. Лучшее средство против тошноты.

На каменку выплеснули еще одну шайку воды. Позади в углу что-то тихо зашипело.

– Ну, разве я не говорил! Ага! Идет! – воскликнул Тоотс, бросая наверх торжествующий взгляд. – Идет тепло? Жарко?

– Нет, не идет.

– Но все-таки стало теплее, чем раньше?

– Нет.

Что такое! Куда же мог деваться этот жар. Целая вязанка хвороста уже на исходе, а все еще холодно. И что это за ледяная глыба там, наверху, ничто на нее не действует! Ну погоди же, он сам полезет, посмотрит.

– Ну как же ты говоришь, что холодно? Чего же ты еще хочешь? Тепла тут хватает. Еще одну шайку воды опрокину на каменку, тогда сможешь себя ополоснуть холодной водой.

С этими словами Тоотс обрушил на каменку третью шайку воды, а сам при этом согнулся в три погибели: сильный пар мог ударить ему в глаза.

– И теперь еще нет тепла?

– Теперь как будто есть.

– Ну, тогда быстро слезай и ополоснись холодной водой.

– Да что ты болтаешь, я и потеть-то еще не начал, чего же мне ополаскиваться. Смотри, какой я!

– Какой ты?

– Синий весь.

– Синий? Отчего же ты синий?

– От холода!

– Синий, синий, синий… Тоотс, задумавшись, посмотрел в огонь. Разве этот уголек, что выпал сейчас из печки, не напоминает человеческую голову? Конечно же, он похож на человеческую голову. Глаза, нос, рот, уши – все есть. И такое знакомое лицо. Это же… это же… да это же Юри-Коротышка, скотина этакая! Ишь ты! Да, да, Юри-Коротышка ругал его сегодня в школе. Да и когда, собственно, он не ругается? А сейчас? Сейчас он тоже в школе. А ведь сейчас… ох ты, дьявол, синий, красный, черный или серый! Сейчас ведь урок географии! И он, Тоотс, вышел всего на несколько минут. А оказался здесь, в бане, и топит печь. Ну тебя ко всем чертям, Кийр, вместе с твоей тошнотой!

Тоотс стрелой вылетел в предбанник, зачем-то сунул под мышку одежду Кийра и во весь дух бросился к школе. У дверей в классную он остановился и прислушался: все еще идет урок географии или уже начался новый? Нет, нового быть не могло: во время перемены крики ребят донеслись бы в баню. Вероятно, продолжается тот же урок, что и тогда, когда он уходил из класса.

В классе стало вдруг шумно. Сомнений больше не было: урок географии только что кончился. Тоотс взглянул на сверток, торчавший у него мод мышкой, и ужаснулся: одежда Кийра! Бог ты мой! Как она к нему попала?

Времени для размышления почти не оставалось, необходимо было мгновенно на что-то решиться, если он вообще хотел что-либо предпринять. И, словно его кто-то подтолкнул, Тоотс одним мощным прыжком очутился в кладовке и засунул одежду Кийра в первый попавшийся под руку мешок для провизии.

Едва он успел это сделать, как в кладовку вошли двое мальчуганов и с изумлением уставились на него.

– Ты черта когда-нибудь видел? – спросил один из них.

– Нет, не видал, – ответил другой.

– Тогда погляди! – снова сказал первый, указывая на Тоотса.

Тоотса с шумом вытащили из кладовки и повели в спальню, а там кто-то сунул ему под нос свое зеркальце. Лицо у Тоотса было так им мазано сажей, что нельзя было даже понять, покраснел он или нет.

XVI

Однако вернемся поскорее к Кийру, не то бедняга в этом ужасном пару может вместе с вином выпотеть и всю свою душонку.

Иг успел Тоотс выскочить из бани, как Кийр принялся во весь голос звать его обратно. Видя, что это не помогает, Кийр слез с полка и направился в предбанник за одеждой. Но несмотря на самые тща-тельные поиски, ш всей одежды он обнаружил только ботинки и шапку. Таким образом, налицо имелись покровы лишь для самой верхней и для самой нижней части его тела, среднюю же часть чья-то коварная рука заставила довольствоваться пиджаком и брюками праотца нашего Адама. Кийр надел шапку, натянул на ноги свои замечательные ботинки на пуговичках и, прикрывая себя, наподобие фигового листка, старым веником, выглянул за дверь. Во дворе было совсем тихо, не видать ни души. Медленно падали крупные хлопья снега, покрывая крыльцо бани бархатисто-мягким снежным ковром. Где-то вдали, должно быть, возле трактира, заржали лошади. Со стороны шерстобитни долетал шум падающей воды и однообразный стук машин: тук-тук-тук!

Но куда девалась его одежда? Не унес ли ее Тоотс? Кийр снова крикнул. Никто не отозвался. Этот бес мог взять одежду и спрятаться за углом бани; нужно пойти проверить. Рыжеволосый Кийр на цыпочках обошел вокруг бани, но убедился, что поблизости никого нет.

Вдруг со стороны школы донесся разноголосый шум, захлопали двери и, словна река в половодье, сносящая все запруды на своем пути, во двор с криком хлынули ребята. Кийр поспешил вернуться в баню и, присев на корточки перед топкой, прислушался. Да, им хорошо кричать: все они одеты, только он один… Ему вдруг показалось, будто он долгие годы живет вот так, голый, и кто знает, оденут ли его вообще когда-нибудь.

В печи потрескивал огонь, по стенам блуждали тени, с потолка падали тяжелые капли воды и в каменке что-то шипело. Время от времени со двора доносились шаги, потом звук их пропадал вдали. Кийру стало страшно. В углу за печью было так черно, словно там зиял вход в преисподнюю. Кийру почудилось, будто там кто-то шевелится. Он вскочил, собираясь бежать, звать на помощь, но в эту минуту во дворе, совсем близко, снова послышались шаги. Теперь к бане и в самом деле кто-то приближался; хрустел снег под ногами, доносились отдельные слова, как будто кто-то рассуждал сам с собой. Кийр в испуге отпрянул назад: а вдруг это кистер!

И через несколько мгновений, уже твердо уверенный, что это не кто иной, как кистер, Кийр быстро забрался в стоящую в углу пустую бочку. В баню кто-то вошел.

– Хм, – сказал вошедший, останавливаясь перед горящей печкой. – Двери настежь, печка топится, а никого не видать. Кто же тут затопил?

Кийр молча сидел в бочке и прислушивался.

По голосу сразу слышно, что это не кистер: но кто это – определить трудно. Во всяком случае, голос знакомый. Если уж Кийр решил на него посмотреть, то это следует сделать сейчас же, пока глаза незнакомца еще не свыклись с темнотой.

Кийр выглянул из бочки и сразу узнал в пришельце арендатора с церковной мызы – дело оборачивалось не так уж плохо. Боясь, что вошедший уйдет, то он опять останется в бане один-одинешенек, Кийр встал в бочке во весь рост, тощий как спичка, и произнес:

– Здравствуйте!

– Что? Кто тут? – крикнул арендатор, вглядываясь в темноту.

– Это я, я… Кийр.

Арендатор подошел поближе и стал разглядывать голого человека.

– Что за чудеса ты тут творишь? – сказал он, всплескивая руками.– И голый, в чем мать родила! Где же твоя одежда?