Как женить маркиза

Она поставила свечу на стол и взяла стакан из шкафа. Она уже протянула руку за молоком, как вдруг у нее ни с того ни с сего мурашки побежали по спине.

– Надеюсь, вы не для себя достаете это молоко, Софи Ингрэм, – раздался голос у нее за спиной. – Я отказываюсь верить, что брак может изменить человека до такой степени в столь короткий срок. Ты же терпеть не можешь молока, Софи! И не пытайся отрицать!

Софи замерла, прижав руку к горлу.

– Это все же лучше, чем пить херес в одиночку, – сказала она. И затем, обернувшись, воскликнула, задыхаясь: – Констанс! Ну где ты, черт возьми, пропадала?

– Боюсь, я все ужасно запутала, – начала рассказывать Констанс довольно много времени спустя. Она только что приняла ванну и была закутана в купальную простыню. С несчастным видом опустилась она на ковер перед камином, чтобы просушить волосы у огня. – Полагаю, для всех втянутых в эту историю людей было бы только лучше, если б я просто исчезла с лица земли.

– Прошу тебя, без мелодраматических преувеличений, Констанс, – строго сказала Софи, хотя сердце ее болезненно сжималось. Никогда еще прямолинейная Констанс не выражалась так уклончиво. К тому же девушка то суетилась, не находя себе места от нервного напряжения, то замирала, уставившись в пространство трагическими, полными тяжелой мысли глазами, и это пугало Софи еще больше. – Расскажи мне, что тебя тревожит. Что бы это ни было, мы вместе посмотрим в лицо этой проблеме, как делали раньше.

– С этой проблемой так не получится, дорогая моя Софи. – Констанс уткнулась лбом в колени, прижатые к груди, и вся сжалась. – Боже правый, – проговорила она, – я сама-то не в силах посмотреть этой проблеме в лицо и уж никак не могу требовать от тебя, чтобы ты разделила со мной этот ужас. – Затем так же внезапно голова ее поднялась, и глаза затуманились болью и гневом. – Будь проклята моя мать за то, что умерла так. Будь она проклята за то, что скрывала от меня столь важные вещи. Да как она смела не сказать мне, что Блейдсдейл мне не отец!

Софи, потрясенная горечью, с какой Констанс проклинала свою покойную мать, едва не упала. Не сразу до нее дошел смысл последней фразы, вырвавшейся у измученной девушки.

– Блейдсдейл тебе не отец? – переспросила она потерянно. – Но он же отец тебе, Констанс. Что за глупости ты говоришь?

– Какие там глупости, когда Блейдсдейл сам сообщил мне, что я не его ребенок. Софи, ведь ты была ближайшим другом матери, если не считать... – Девушка умолкла, тряхнула головой и договаривать не стала. Она набрала в грудь воздуха, причем вид у нее был такой, будто дышать ей больно. – Ты должна знать хоть что-то.

– Нет, Констанс. И откуда мне знать? Мне же было шестнадцать, когда твоя мать начала выезжать. Я в то время была дома, в Брайаркрофте, со своей гувернанткой.

Но едва она успела договорить, как поняла, что это не так. С самого начала она чувствовала что-то, а теперь знала наверное. Блейдсдейл сказал правду.

Она порывисто поднялась с кушетки. Нервно сжимая и разжимая руки, сделала шаг вперед, затем вернулась назад.

– Это объясняет очень многие вещи, которые казались мне странными. Например, почему Регина все же вышла замуж за Блейдсдейла, хотя прежде уже раз отказала ему. И то, что во всех своих письмах она превозносила достоинства другого. И то, что она вдруг перестала радоваться жизни. Она так изменилась после...

– После чего? – Констанс поднялась на ноги.

– После того, как отец застал ее однажды ночью, когда она пробиралась тайком в дом – а предполагалось, что она весь вечер пролежала в постели с головной болью. – Софи беспомощно развела руками. – Регина рассказала мне об этом в письме. Был страшный скандал. Папа был в ярости. Он обвинял ее в ужасных проступках. Регина поклялась, что убежит из дома ради того, чтобы быть с любимым. И что никогда не полюбит никого другого. И не важно, что отец запретил ей встречаться с этим человеком. Она выйдет за любимого или не выйдет замуж вообще. А потом она вдруг перестала упоминать о нем в письмах. Я решила, что она одумалась. Несколько недель спустя она приняла предложение Блейдсдейла.

Медленно-медленно Софи опустилась на краешек кушетки.

– Бедная моя, дорогая моя Регина, – снова заговорила она. – Все эти годы она жила с Блейдсдейлом и ничего не говорила мне. Дома о том скандале никогда не поминали, ну а потом родилась ты. И Регина, казалось, расцвела снова. Ты составляла счастье ее жизни. Ты должна знать, Констанс, что твоя мать любила тебя больше всего на свете. Да, много лет прошло, и я совсем забыла об этом происшествии. Вряд ли я даже смогу припомнить, говорила ли она мне когда-нибудь, как звали ее возлюбленного.

– Но она наверняка называла тебе его имя, – воскликнула Констанс, сжимая руки тетки в своих руках с чувством, которое очень напоминало отчаяние. Так страстно она желала выпытать у тетки заветное имя, что ни она, ни Софи не услышали, как в коридоре раздались чьи-то шаги, а затем замерли возле двери спальни.

– Софи, постарайся припомнить! – взмолилась Констанс. – Не может быть, чтоб ты все забыла. Кто был он, тот человек, ради встречи с которым она выбралась украдкой из дома в ту ночь? Она же написала тебе, что любит его. Должна она была хотя бы упомянуть его имя! Это был не наследник герцога Албемарла, Софи? Скажи мне, это был не Джеймс Рошель?

И вдруг без всякого предупреждения дверь распахнулась.

– Ты можешь быть совершенно уверена, что это был не он, – раздался ужасающе спокойный голос с порога. – Ты также можешь быть уверена, что не совершала кровосмесительного греха и вышла замуж вовсе не за своего брата. Господи, Констанс! Неужели в этом и было все дело?

Обе женщины испуганно вздрогнули и обернулись к дверям, и глазам их предстала высокая фигура, стоявшая в проеме двери. И Софи, и Констанс оцепенели, но по разным причинам.

– Вир! – воскликнула наконец Констанс и стала белее купальной простыни, в которую завернулась.

– Замуж вышла! – ахнула Софи. Глаза ее испуганно перебегали с господина в дверях на племянницу. – За брата? Констанс, что ты натворила?

– Ничего такого, что нельзя было бы исправить своевременными и основательными колотушками, – уверил ее господин в дверях и направился к Констанс. – Я вижу, дорогая моя, что одета ты, как всегда, в своем оригинальном стиле. Так как ты оставила в моем доме все до единого предметы одежды, которыми я обеспечил тебя, то следует ли мне заключить, что ты в таком виде шла сюда от Дьюкериз, через пол-Лондона?

– Ты прекрасно знаешь, что нет, – заявила Констанс и стала багрово-красной так же быстро, как прежде белой. Рассудив, что в данный момент вполне уместна поговорка «Отступление есть главная составляющая доблести», она пугливо попятилась от него. – Я надела свою собственную одежду.

– Великолепно, – воскликнул Вир. Как мало он сейчас походил на человека, у которого сердце изо льда и вместо крови вода течет в жилах! – Разумеется, это должно меня успокоить. Моя новобрачная супруга покинула мой дом всего-навсего одетая мальчиком. Если ты собираешься и дальше продолжать в том же духе, то позволь мне по крайней мере познакомить тебя с моим портным.

– Оставь, пожалуйста, эти глупости, Вир, – сказала Констанс, с трудом подавляя желание залиться диким хохотом, который, как она понимала, быстро перейдет в слезы. – Не нужен мне твой портной. С другой стороны, это напомнило мне, что следует познакомить тебя с моей тетей. Тетя Софи, я имею сомнительную честь представить тебе его светлость маркиза де Вира. Вир, это миссис Софи Ингрэм, моя тетя.

– Милорд, – сказала Софи и присела в реверансе.

– Счастлив познакомиться, мадам, – отозвался Вир, – продолжая преследовать Констанс вокруг оказавшегося между ними стола. – Прошу простить меня за вторжение. Вообще-то я стучал – во входную дверь. Служанка по имени Милли впустила меня. Я сказал ей, что сам найду дорогу.

– Нет-нет, все в порядке, – поспешила уверить его Софи. – А сейчас, если позволите заметить, милорд, у меня такое чувство, что я здесь совершенно лишняя. Так что я покину вас, и вы уж сами разбирайтесь друг с другом, как знаете.

– Софи, не смей уходить! – пискнула Констанс, защищаясь громадной диванной подушкой в восточном стиле от грозно наступавшего на нее маркиза.

– Прости, дорогая моя, – пропела Софи, улыбнулась, махнула рукой и направилась к выходу. – У меня полно дел, которые требуют моего неотложного внимания, в то время как вы, очевидно, будете очень заняты еще некоторое время.

Зашуршала шелковая юбка, и Софи исчезла в коридоре, плотно прикрыв дверь за собой.

– Очень здравомыслящая особа эта твоя тетя, – объявил Вир, отбрасывая здоровенную подушку с кисточками на углах прочь. – В отличие от своей безмозглой племянницы.

Констанс, оказавшаяся припертой к инкрустированному шкафчику в стиле Людовика Пятнадцатого, беспомощно уставилась на него.

– Ну довольно, Вир, – проговорила она, сжимая складки простыни на своей груди руками, которые перестали вдруг слушаться. – Что ты, собственно, здесь делаешь? Ведь ты выполнил все, что обещал. Доставил меня в целости и сохранности в Лондон. А я самими своими действиями освободила тебя от всякой дальнейшей ответственности за мое благополучие. Совсем тебе не нужно было приезжать за мной сюда.

– Очень великодушно с твоей стороны, – ответил маркиз. И крепко уперся в инкрустированный шкафчик ладонями по обе стороны ее головы. – Но похоже, ты совсем забыла о двух немаловажных деталях. Ты моя жена.

– Да, – кивнула Констанс. Все вокруг казалось ей мерцающим и переливающимся из-за навернувшихся слез. – Жена.

– И я обещал тебе вернуть в свое время вот это. – Вир вытащил что-то из кармана и разжал руку.

У Констанс вырвалось рыдание.

– Вир, это же моя брошка, – сказала она, и слезы хлынули наконец. – Право, к-как это н-нехорошо с т-твоей стороны.

– Несомненно, – отозвался Вир, суровое выражение его лица стало понемногу смягчаться. Наконец, притянув Констанс к себе, он обнял ее и крепко прижал к груди.

За те несколько часов, которые ушли у него на розыски дома на Пловер-стрит, где проживала тетка его жены, он успел во всей полноте пережить ту гамму чувств, которые взыграли в нем из-за исчезновения жены. Страх при мысли о том, что она вполне могла попасть в руки его врагов, был едва ли сильнее страха, что она под влиянием порыва, заставившего ее скрыться от него, могла вообще бежать из Англии! А потому он испытал немалое облегчение; когда, прорвавшись мимо служанки и взлетев на верхний этаж, услышал голос Констанс, доносившийся из-за закрытой двери. Он ушам своим не поверил, когда осознал смысл ее страстных слов.

Что же удивительного, что его молодая жена в ужасе отшатывалась от его прикосновений! Ведь она решила, что Джеймс Рошель был ее отцом!

Жаль, конечно, что у нее не хватило духу во всем довериться ему, думал он мрачно, прижимая ее к себе и поглаживая ее волосы. Это избавило бы их обоих от множества мучительных переживаний. Ведь она исходила из ложного предположения. Джеймс Рошель никак не мог быть ее отцом, в этом не было сомнений.

Тем не менее, что-то ведь заставило ее прийти к выводу, который был столь же ошибочен, сколь и нелеп, и это было посущественнее, чем необычный цвет волос Джеймса Рошеля. Она узнала его на портрете. В этом сомневаться не приходилось. Более того, она когда-то знала его очень хорошо и встречалась с ним при обстоятельствах, которые позволяли предположить, что между ее матерью и Джеймсом Рошелем существовали некие отношения. Это он сумел сообразить сам. Что он теперь хотел узнать, так это когда она познакомилась с его отцом и как.

– Вир?

Рука Вира, поглаживавшая ее волосы, замерла.

– Ты уверен, что... – Она умолкла, не в силах выговорить это.

– Я совершенно уверен. Нет ни малейшего шанса, что мы с тобой единокровные брат и сестра. Двадцать шесть лет назад мой отец был назначен послом в Ост-Индию. Он провел там два года. Так что видишь, он никак не мог быть и твоим отцом тоже.

Ответом на это неоспоримое доказательство было молчание.

– Констанс. – Вир приподнял ее подбородок и заставил посмотреть ему в лицо. – Ты что, не веришь мне?

Губы ее тронула печальная улыбка, и она серьезно кивнула:

– Какой же я оказалась дурочкой. Когда я увидела его портрет, я подумала, что, должно быть, сплетники были правы. Что он действительно был ее любовником. Только он не был ее любовником, Вир. Теперь я совершенно в этом уверилась. Он был ее близким другом – был рядом с ней, даже когда она умирала.

– Должно быть, так. Ведь он научил ее дочь фехтовать. Только он мог обучить тебя некоторым приемам. Я должен был сообразить это еще в ту ночь, когда ты так замечательно продемонстрировала владение его характерным стилем. Констанс, где ты познакомилась с моим отцом?

– В Уэлсе, когда я была еще маленькой, – просто ответила она. – Он часто навещал мою мать.

Она высвободилась из его объятий и подошла к камину. Долгое мгновение она смотрела невидящим взглядом в огонь, и когда наконец заговорила, голос ее прозвучал странно, как если бы она сейчас находилась далеко-далеко от дома своей тетки:

– Когда мы с мамой переехали жить в Уэлс, для меня начался самый замечательный период моей жизни. Даже проснуться утром и вспомнить, что никогда больше не надо будет возвращаться в Лэндфорд-Парк, – это было такое счастье, как будто тебя из тюрьмы выпустили. Я довольно долго не понимала, как одиноко было моей матери. Само собой, о ней ходили разговоры. Все говорили, что она завела любовника, но у нее никого не было. Моя мать никогда не выезжала. Никого не принимала. Полагаю, она старалась защитить меня от злых языков. А затем в один прекрасный день появился твой отец, и все сразу переменилось. Мама больше не была совсем одна. У нее появился друг, человек, с которым она могла чувствовать себя свободно, быть самой собой.

Констанс улыбнулась своим воспоминаниям. Всякий раз дом словно оживал, когда он приходил в гости. У него был счастливый дар заставлять ее мать смеяться, а сама Констанс его просто обожала.

– Она называла его Пинки, – сказала она, глядя на Вира. – Я никогда не знала его под другим именем. Для меня он был дядя Пинки, и он был моим самым лучшим, нет, единственным другом.

– Когда моему отцу было двенадцать лет, – сказал Вир, пристально глядя на Констанс, – он сломал палец, играя в крикет. И палец неправильно сросся.

– Мизинец. Пинки – так ведь иногда и называют мизинец. Да, я помню. У него был искривленный мизинец.

– Твоя мать, должно быть, знала его очень, очень давно, если называла его Пинки, – осторожно заметил Вир. – Никто больше так не звал его, за исключением лорда Бридхоума. Надо полагать, никто не осмелился бы, даже если б история со сломанным мизинцем стала достоянием гласности. Только я уверен, что о ней никто не знал.

– Бридхоум? – задумчиво проговорила Констанс, чувствуя, что это имя имеет какое-то важное значение. И тут она вспомнила. Младший сын графа Бридхоума считался фаворитом среди поклонников ее юной матери, и все полагали, что он женится на ней. – Почему же только он, и никто больше?

– Он был ближайшим другом моего отца еще прежде, чем оба они отправились в Итон. История с крикетным матчем каким-то образом затрагивала их обоих. Полагаю, Бридхоум был в какой-то мере причиной этой травмы. Потому-то и удивительно, что твоя мать, очевидно, тоже знала эту историю.

– То есть ты полагаешь, что они знали друг друга, еще когда были детьми, – сказала Констанс и почувствовала, что сердце у нее в груди дало перебой. – А ведь это более чем вероятно. Когда мама была маленькой, вся семья часто выезжала на лето в Уэймот.

– А так как его величество король был особенно привержен Уэймоту в те годы, – подхватил Вир, который легко понял ход ее рассуждений, – то неудивительно, что Албемарл имел в городе коттедж для Женевьевы и мальчиков. Так же как и Бридхоум, и прочая знать. Легко представить, что дети всех этих семей много времени проводили вместе. И все же...

Он умолк, нахмурился.

– Констанс, может, тебе не следует возлагать на Уэймот такие уж надежды. Бридхоум был женат и имел детей задолго до того, как ты была зачата. Его старший сын одного возраста со мной. Не думаю, чтобы он...

– Да нет же, я не о графе, – перебила его Констанс, возбужденно сверкая глазами. – Я имела в виду его брата. На него как на ухажера даже делали ставки, Вир. Все были уверены, что младший сын Бридхоума добьется руки моей матери. Только что-то случилось, и она вместо того вышла замуж за Блейдсдейла.

– Кое-что действительно случилось, – ответил Вир, ставший вдруг очень мрачным.

Констанс, принявшаяся в волнении шагать по комнате, его даже не услышала.

– Если бы мне только встретиться с братом графа, поговорить с ним...

– Констанс, – сказал Вир и, поймав ее за локоть, остановил.

–Ах, какая я глупая! – Констанс положила ладонь ему на грудь и серьезно посмотрела прямо в глаза. – Ведь, конечно же, ты можешь устроить для меня эту встречу. Можешь? Вир, ты сделаешь это для меня?

– Констанс, он мертв. – Почувствовав, как Констанс замерла в его руках, он мысленно выбранил себя. Ад и преисподняя! Не было никакой необходимости сообщать об этом так в лоб. Ясно, что она рассчитывала услышать совсем другое.

Она не сводила с него изумленных глаз.

– Мертв?

Вир собрался с силами. Сейчас придется положить конец этому ее краткому, но искрящемуся воодушевлению.

– Его убили разбойники на большой дороге, дитя, – сказал он, – много, много лет назад. Если Чарлз Ситон был тем человеком, к которому твоя мать бегала ночью на свидание, то он был убит прежде, чем успел сделать ее своей женой.

– Так оно и есть! – воскликнула Констанс. – Моя мать собиралась бежать с ним. Она так и написала в письме Софи. А потом его убили, а она поняла, что беременна. У нее не было иного выбора, кроме как принять первое попавшееся предложение руки и сердца...

– Черт возьми, Констанс! – сердито сказал Вир и даже тряхнул ее слегка. – Это не твоя вина, что твоя мать вышла за Блейдсдейла. И не твоя вина, что она умерла. Ты рассуждаешь, как ребенок. Пора бы и перестать.

– Да, ты совершенно прав, – сказала Констанс, не опуская глаз. – Это не моя вина. Осмелюсь предположить, что и моя мать была не виновата в том. По-моему, очень уж это странное совпадение, что Чарлз Ситон умер именно тогда и именно так. Вир, его убили, и это было предумышленное убийство. Я голову готова прозакладывать, что это так. Если я что-то и узнала о человеке, за которого моя мать в конце концов вышла замуж, так это что он ни перед чем не остановится, чтобы получить, что желает.

– Положим, я вовсе не склонен возражать тебе, дитя, – сказал Вир, который сам довольно давно пришел к подобному мнению в отношении своего давнего врага, графа Блейдсдейла, – но что я, по-твоему, должен в связи с этим предпринять?

– Ничего такого, милорд, чего я сама предпринимать не стала бы, – ответила Констанс и с самым зловещим видом выпятила свой восхитительно острый подбородок. – С вашей ли помощью или без нее. – И, улыбнувшись как кошка, принялась расстегивать пуговицы его сюртука, а затем и жилета. – В конце концов, это мое законное право – добиваться того, чтобы гнусностям Блейдсдейла был положен конец.

Вир, которого от такого заявления даже дрожь пробрала, вопросительно поднял бровь.

– Надеюсь, ты извинишь мое любопытство, – сказал он, вытягивая полы рубашки из-под пояса штанов и чувствуя, как рука ее скользнула под рубашку и гладит его крепкую мускулистую грудь. – Но мне очень бы хотелось узнать, о каком именно законном праве в данном случае речь.

– Но по-моему, это совершенно очевидно, мой дражайший, мой обожаемый маркиз. – Не отрывая взгляда от его лица, она обвила руками его шею и позволила простыне соскользнуть с ее плеч. – Я не могу допустить, чтобы в его лице продолжала существовать такая угроза для нашего будущего потомства.

Вир, который не мог найти изъяна в ее рассуждении и который был готов к тому, чтобы произвести на свет будущее потомство в любых количествах, издал звук, отдаленно напоминающий рычание. Он почти грубо прижал ее к своей груди и принялся жадно целовать ее глаза, щеки, губы. Наконец, измученный желанием, он подхватил ее на руки, уложил на постель и склонился над ней. Глаза его смотрели на ее лицо с молчаливой, душераздирающей нежностью. И голова наконец склонилась к ней.

Констанс, его прелестная, чудовищно непредсказуемая супруга, вернулась к нему.

Глава 10

– У мамы было что-то такое, что защищало ее от Блейдсдейла, – сказала Констанс, принимая чашку чая из рук тетки и ставя ее на низенький столик перед собой. – Более того, я совершенно уверена, что она вручила это что-то на хранение мистеру Малкому Эндерхарту, стряпчему. Почему бы еще она стала настаивать в своем предсмертном письме, чтобы я обязательно связалась с ним, если окажусь в трудном положении?

Софи, которая сама не раз поражалась тому, с какой совершенно ему не свойственной кротостью Блейдсдейл перенес уход своей первой жены и последующее раздельное проживание, все же с сомнением покачала головой:

– Может, она просто имела в виду, что в трудной ситуации необходим хороший стряпчий? Думаю, мистер Эндерхарт стряпчий неплохой.

–Думаю, мистер Эндерхарт стряпчий отличный, – ответила Констанс несколько сухо. – В конце концов, он был много лет личным поверенным Уэстлейка, до самой смерти герцога, после чего титул перешел к кузену Хорасу.

– Да, отец не стал бы держать при себе человека, который выполняет свои обязанности небезупречно, – согласилась Софи. – Но если этого самого стряпчего невозможно даже найти, то какой нам в нём прок?

– Ты права, разумеется, – улыбнулась Констанс, ценившая в своей тетке привычку сразу смотреть в корень. – Мне от него действительно не будет никакой пользы в случае, если мы его не найдем. Вот почему я так рассчитываю на объявление, которое полковник поместил в «Газетт».

– Ну, будь уверена, если с ним вообще можно связаться, то на объявление он обязательно откликнется, – подал голос полковник, наклоняясь, чтобы вытряхнуть пепел из трубки в камин. Затем, выпрямившись во весь свой немалый рост, он потянулся к коробке для сигар на каминной полке. – Ведь ваш стряпчий – человек образованный. Значит, он читает «Газетт». Если он сейчас в Лондоне, то полагаю, мы получим от него известие не позже завтрашнего дня.

– А пока мы можем только надеяться, что Вир скоро вернется с новостями о том, как продвигаются розыски мистера Финеаса Амброуза, – заметила Софи, деликатно откусывая кусочек шафранного бисквита. – Кстати, куда, ты сказала, он отправился?

– Я не говорила, – заметила Констанс, которая без удовольствия вспоминала о том, как два дня назад ей пришлось распрощаться с Виром на рассвете, пришедшем на смену той самой ночи, когда состоялось их грандиозное воссоединение. Право, думала она, какое свинство вот так оставить ее, и как раз тогда, когда они пришли к соглашению. Отныне они с Виром должны были составить команду заговорщиков, дабы совместными усилиями добиться справедливого возмездия для Блейдсдейла и его брата. Только, похоже, ее участие в заговорщической деятельности ограничится пребыванием в полной безопасности в гостиной тетки, черт возьми! – Да и не могла сказать, так как Вир категорически отказался поделиться со мной этой информацией. Само собой, он объяснил это тем, что и сам пока не знает, куда заведут его поиски.

– Так, наверное, он и в самом деле не знал, – возразила Софи, которая была весьма обрадована тем, что у Вира хватило здравого смысла не брать Констанс с собой. – Ты не должна винить Вира за то, что он хочет, чтобы ты была в безопасности, пока сам он занят розысками человека, который, по всей видимости, предал смерти своих хозяев.

– Софи права, – сказал полковник, взмахнув трубкой. – Я знаю, Констанс, как это неприятно, когда приходится оставаться дома и только изнывать от волнения. Конечно, всякому человеку приятнее быть на передовой. Но ты тоже выполняешь немаловажное дело, так сказать, удерживаешь тылы.

– Мне так не кажется, – кисло заметила Констанс. – И все же, думаю, мне следует быть благодарной хоть за то, что Вир не стал настаивать на моем возвращении в Албемарл-Хаус. Все-таки лучше быть здесь, с вами, чем там сидеть в четырех стенах одной.

– А я так безумно счастлива, что ты наконец снова дома, – заметила Софи, которая очень хорошо поняла, что Констанс, несмотря на свое внешнее спокойствие, уже грызет удила и готова взвиться на дыбы. Она даже подумала, а не зря ли они с Региной так поощряли в девочке это ее упрямое стремление к независимости. Идеи Мэри Уолстонкрафт о равенстве женщин очень хороши, пока не столкнешься в реальности с молодой женщиной, которая так и рвется навстречу опасности. Право, порой Софи даже радовалась, что сама она уже вышла из того возраста, когда могла бы родить детей.