Похороны викинга

Повар заявил, что он ничего греть не собирается, и подкрепил свое заявление несколькими крепкими словами. Толпа зарычала.

Хэнк, когда ему сообщили ответ, попросил перевести повару, что если он не будет в точности исполнять получаемых им приказаний, то он плохо кончит. Если будет слушаться, его простят. Крошево было брошено на сковородку и поставлено на огонь.

– Пусть добавит луку, – заявил Бедди и полез в камбуз. Увидев очень маленького человека, повар яростно толкнул его в грудь. Бедди вылетел на палубу.

– Мы поговорим впоследствии, – спокойно сказал Бедди. – Ты нам пока что нужен.

– Вон, шавка, вон, гнусь… – рычал повар по-французски.

Под руководством Болдини и Хэнка повар достал вязанку лука и добавил его в крошево.

– Смотри за ним. Смотри, не то он нас отравит, – советовал Глок, тот самый немец, который еще вчера называл Хэнка вором, а сегодня, видимо, любил его, как родного брата.

Хэнк следил. Следил внимательно и подбадривал.

Вскоре каждый из нас сидел на палубе с полной миской и хорошим куском хлеба в руках, благословляя Хэнка. Вогэ пробовал даже его поцеловать.

Повар вылез из камбуза и, выругавшись в наш адрес, попробовал уйти.

– Он должен выдать нам вина. Он хочет его продать, – сказал Болдини.

– Эй, – крикнул Хэнк. – Не уходи – нам скучно будет. Что ты нам подашь: вина или кофе?

Болдини перевел.

– Дьявол! – закричал повар, поднимая руки над головой. – Ступайте к чертям, скоты… Рвань подзаборная… Хулиганы…

– Звучит хорошо, – сказал Бедди.

– Он, кажется, говорит «нет», – сказал Хэнк и встал. – Пойду намекну…

Повар прыгнул назад в камбуз, закрывал горло рукой.

– Берегись ножа, – крикнул Болдини.

Но повар был напуган. Он появился на палубе с деревянным ведром, наполненным вином, и передал его Хэнку с пожеланием этим вином подавиться.

Потом он попросил Болдини сообщить нам всем, что мы банда трусов и апашей и что он охотно набил бы морду каждому из нас. Он охотно будет драться с любым, только не с огромным человеком.

– Я самый маленький, – сказал Бедди и задумался.

Мне, дисциплинированному человеку, эта варварская картина была противна. Но что же было делать?

Болдини рассказал, что этот повар всегда делал вид, будто рекрутам никакого пайка не полагается, и они, если хотят есть, должны платить за свою пищу. Если же у них вовсе не оказывалось денег, то они просто оставались без еды все сорок восемь часов перехода. Тогда он продавал их провизию.

Бедди и Хэнк серьезно размышляли о том, следует ли его «искоренить». Это, конечно, было бы желательно, но могло повлечь за собой ряд осложнений. Компания «Мессажери Маритим» могла оказаться бюрократически настроенной и предпочесть французский закон закону Линча.

– Я поговорю с ним, когда он больше не будет нам нужен, – сказал наконец Бедди.

Мы долго лежали на палубе, опершись на люк, и курили. Я курил свою трубку, Бедди и Хэнк – самокрутки из моего табака и листков моей записной книжки. Болдини рассказывал потрясающие истории об Иностранном легионе.

Взошел месяц.

Может быть, завтра в это время я буду вместе с Майклом и Дигби… Я начал клевать носом и засыпать. Потом проснулся с онемевшим телом и продрогший от ночного холода. Я встал, пошел в кубрик и лег спать.

Спал я ровно десять часов и проснулся свежий и готовый ко всему. Особенно готов я был к завтраку.

Болдини сообщил, что завтрак должен быть к одиннадцати. В десять тридцать, по его совету, мы стали во фронт перед камбузом. Хэнк стоял впереди в качестве сержанта. Рядом с ним стоял его переводчик Болдини.

– Еда в одиннадцать. Жирная и горячая, – сказал Хэнк удивленному повару, вылезшему из двери.

Повар зарычал и выругался.

– Спроси, хочет ли он, чтобы я ему намекнул? – сказал Хэнк своему переводчику.

Болдини сообщил повару, что рекрутам отлично известны все правила. Они старые солдаты и ни перед чем не остановятся. Большой человек раньше был чемпионом тяжелого веса в Америке. Если еда не будет подана вовремя, пища будет плохая или кому-нибудь от нее сделается нехорошо, большой человек разобьет его в лепешку.

А потом, чтобы он не мог пожаловаться и чтобы в Оране не вышло неприятностей, рекруты ночью выбросят его за борт. Да, да, они не позволят ему мошенничать… Но если он будет вести себя прилично, они его простят и даже не расскажут кому следует в Оране о его проделках…

Повар сделал вид, что ему весело. Но смех его звучал не слишком искренне, особенно после того, как он взглянул на улыбающегося Хэнка.

– Взвод будет выстроен ровно в одиннадцать для раздачи завтрака, – произнес Хэнк. – Будь готов и береги свое здоровье.

– Разойтись! – гаркнул он взводу, и Болдини для порядка перевел его команду на французский язык.

В одиннадцать часов Хэнк заревел: «Рекруты во фронт!», и рев его был слышен по всему пароходу. Бедди назначил себя горнистом и отсвистал лихой сигнал на обед. Болдини закричал: «Легионеры, становись!»

По тому, как мои товарищи исполнили это приказание, я понял, что все они, за исключением меня, были солдатами. Это неудивительно – на всем Европейском континенте есть воинская повинность, и все они ее отбыли. Хэнк и Бедди в свое время служили в знаменитых «Техасских всадниках» Рузвельта.

Повар молча подал Хэнку миски, и тот раздал их нам. Каждый получил по куску хлеба. Потом Хэнк приказал нам разойтись, и мы сели обедать. Мы наелись досыта.

Вечером та же сцена повторилась. Поев, мы сели курить. Болдини опять рассказывал всякие случаи из своей жизни. Если он не врал, то он был очень храбрым и не слишком честным человеком. Он очень гордился своими сомнительными подвигами. И все-таки, несмотря на всю его хитрость, цепкость и нечестность, он ничего не сумел сделать вне легиона и добровольно вернулся на жалованье в один су в день. Иначе он умер бы с голоду…

Бедди он не понравился.

– Мошенник, – заявил он. – Кривой тип. Кривой, как змея, у которой болит живот.

На третий день утром мы увидели африканский берег.

После завтрака Бедди попросил Болдини вызвать повара.

– Зачем? – презрительно спросил повар.

Бедди попросил сообщить повару, что он койот, вонючка, хулиган самого низкого сорта, бродяга, обворовывающий помойные ямы, поганый воришка и непроходимый прохвост.

Болдини перевел просто:

– Маленький человек назвал вас, мосье, трусом и мерзавцем. Он плюет на вас и хочет с вами драться… Он очень маленький, мосье.

Бедди действительно был маленьким, и это вдохновило повара. Подняв кулаки, он ринулся вперед.

Я всегда считал себя неплохим боксером-любителем, но Бедди не был любителем, а огромный повар не был боксером. Повар бросился навстречу своей гибели.

Это был не бой, а избиение. Я вспомнил, как дядя Гектор рассказывал нам о нападении мангуста на змею. Бедди был ураганом ярости, и повар был страшно избит. Когда он больше не мог встать. Хэнк уволок его в камбуз и запер за ним дверь. Потом обнажил голову и тихо сказал:

– Он отдыхает. Не шуметь.

Хэнк и Бедди никогда не сделались капралами легиона, но я думаю, что почти все легионеры, знавшие их, пошли бы за ними куда угодно и слепо бы им повиновались.

Из воды поднялись высокие желтые скалы. Мы обогнули их, вошли в маленькую гавань и подошли к пристани. Это был Оран.

Капрал, который делал вид, что командовал нами на переходе, выстроил нас на палубе и сдал пришедшему на пароход сержанту. Сержант сделал перекличку, проверил, умеем ли мы поворачивать направо и налево и вздваивать ряды, и отвел нас на берег.

Я был в Африке. Мы шли по чистой, европейского вида улице. Дома были с плоскими крышами, и публика была необычна. Полуголые негры, арабы в бурнусах, французские солдаты, обыкновенные штатские европейцы и гуляющие с дамами офицеры. Дальше через площадь и узкие переулки, пока, наконец, не дошли до конца города. Впереди была пустыня. Около часа мы шли по превосходному шоссе, потом поднялись на высокий песчаный холм, увенчанный скалами. Там стоял старинный уродливый форт, такой же старинный, как форт Сен-Жан, и еще более уродливый. Болдини сообщил, что это и был форт Святой Терезы.

Во дворе нас выстроили и снова сделали перекличку. Все оказались на месте. Товар дошел по назначению. Нас распустили, и сержант повел нас в казарму.

Когда я, идя перед Болдини и Глоком, вошел в дверь казармы, я услышал знакомый голос.

– Появление на сцене третьего грабителя, – это был голос Дигби.

Майкл и Дигби сидели рядом на скамье с трубками во рту и озабоченными лицами.

– Небо и ад, – произнес Майкл. – Ах ты, дурак сверхъестественный. Помоги нам, святая сила.

Я бросился к ним. Пока я тряс руку Майкла, Дигби тряс мою другую руку, и, пока я тряс руку Дигби, Майкл тряс мою голову. Потом они повалили меня на пол и трясли мои ноги. Наконец я встал, сцепился с Дигби, и Майкл нас опрокинул. Потом мы оба встали, сцепились с Майклом, и все трое рухнули на пол.

Мы почувствовали облегчение и только тогда заметили, что являемся центром всеобщего внимания.

– Хи, – сказал Бедди. – Уже дерутся. Дай им как следует.

– Кусай за ухо, сынок, – посоветовал Хэнк.

– Англичане, – пожав плечами, произнес Вогэ, – дерутся, когда культурные люди обнимаются.

Болдини был глубоко заинтересован.

– Третий грабитель, – задумчиво сказал он Глоку.

– Майкл и Диг, – сказал я, – позвольте вам представить двух стопроцентных, чистокровных, насквозь белых и высокосортных граждан собственной страны Господа Бога – Хэнка и Бедди… Мои братья Майкл и Дигби.

Майкл и Дигби засмеялись.

– Может быть, американцы? – спросил Дигби.

– Руку, – в один голос сказали Хэнк и Бедди, и все четверо пожали друг другу руки.

– Мистер Франческо Болдини, – сказал я.

Ему мои братья руки не протянули.

– Я полагаю, что нам следует выпить. По случаю встречи «трех грабителей», так сказать, – заявил Болдини и внимательно взглянул на всех нас по очереди. Майкл пригласил американцев, и мы пошли. Болдини показывал дорогу, здесь он был как дома.

Вино здесь было не хуже, чем в Марселе. Может быть, даже лучше и еще дешевле. Оно было дешевле пива в Англии. Мы трое почти не пили и молчали. Остальные пили порядочно, и Майкл платил за всех.

К нам вскоре присоединилось несколько старых легионеров. Болдини и они рассказывали невероятные истории из жизни легиона. Правдивость этих историй они подтверждали искренними, необычайными и сверхъестественными ругательствами. Чем невероятнее история, тем больше на нее отпускалось этих ругательств для подкрепления.

– Сын мой, – сказал мне Дигби, когда мы выходили из кабачка, – я вижу, что мы попали отнюдь не в школу для детей джентльменов, в которой религиозное и моральное обучение, а также развитие ума и укрепление характера поставлено во главу угла и не стеснено мертвой буквой программы.

(Дигби процитировал отрывок из проспекта нашей старой приготовительной школы).

Я с ним согласился, но предположил, что это могла оказаться неплохая школа для солдат.

– Надо надеяться, что дальше наши бытовые условия будут несколько лучше, – заметил Майкл, входя в казарму.

Это было исключительно неприятное место. Темнота и грязь, никакой мебели, кроме сплошной скамьи перед нарами. Собственно говоря, это были даже не отдельные нары, а одна широкая полка в тридцать футов длины и семь глубины. Матрацев не было, а в углу лежала куча подозрительных рыжих одеял. Как общая камера в тюрьме эта казарма была бы неудовлетворительна.

Болдини уверил нас, что в Сиди-Бель-Аббесе или в Саиде все будет по-другому. «Очевидно, лучше, потому что хуже нельзя», – решил я.

Вечером нам подали обычный суп, то есть не совсем суп, а густую мешанину из мяса и овощей. Болдини сообщил нам, что в Африке полагается на каждого солдата в день выдавать фунт мяса, на три су овощей, полтора фунта хлеба, пол-унции кофе и полторы унции сахара. Это питание совершенно достаточно, но однообразно. Я был с ним согласен. Перспектива два раза в день и каждый день есть одно и то же меня не радовала. Так я ему и сказал.

– К этому привыкаешь, – ответил Болдини. – Все равно, как к необходимости каждый день мыться мылом и водой… Впрочем, может быть, вы для разнообразия моетесь пряником и шампанским или горячим чаем и куском каменного угля? Конечно, если вы хотите разыгрывать из себя аристократов, – дерзко добавил он, – чистокровных лордов или великосветских авантюристов…

– Не будьте ослом, Болдини, – сказал я, холодно на него взглянув.

Болдини поглядел на меня и решил послушаться. Я подумал, что мистера Болдини придется время от времени осаживать. Во всяком случае, ему нельзя позволить становиться слишком фамильярным. Его «великосветские авантюристы» мне не понравились.

После ужина мы вернулись в кабачок форта. Больше деваться было некуда – из форта выходить воспрещалось. Там мы и провели весь вечер. Я с удовольствием увидел, что мои американцы понравились Майку и Дигби и что они отвечали им взаимностью. Дигби держал себя хозяином и был очень доволен.

За двумя-тремя исключениями, никто из рекрутов, как моей партии, так и прибывшей с моими братьями, не показался мне интересным. Это была коллекция бедняков из Франции, Германии, Испании, Австрии и Швейцарии.

Тут были рабочие, крестьяне, беглые солдаты, приказчики, газетчики, конторщики – вся та толпа, которую можно встретить в бедном квартале любой столицы. Меньше всего они были похожи на преступников. Два-три человека были хорошо одеты и говорили как образованные люди. Один из них, наверное, был офицером во французской или бельгийской армии.

Он был прекрасно воспитан и образован. Он называл себя Жан Сент-Андре, но я подозреваю, что у него была дворянская приставка «де», которую он отбросил при поступлении в легион. Он очень привязался к нам троим, и мы тоже его полюбили.

Когда кабачок закрылся, Майкл предложил, по возможности, сократить пребывание в нашей гнусной казарме. Практичный Дигби заметил, что песок отнюдь не тверже досок и неизмеримо чище их, воздух, может быть, холоднее, но менее вонюч, во всяком случае не надо лежать набитыми, как сельди в бочке, рядом с большим количеством людей и еще большим количеством насекомых. Мы выбрали уголок двора, сели рядом, опершись о еще горячую от дневного солнца стену, и приготовились провести ночь под великолепными африканскими звездами.

– Итак, мой дорогой и глупый щенок, какого же черта ты здесь делаешь? – начал Майкл, закуривая трубку.

– Бегу от карающей руки закона, Майк, – ответил я. – А ты?

– То же самое, – ответил Майкл.

– А ты, Дигби?

– Я? – удивился Дигби. – Я, говоря по правде, если можно так выразиться, скрываюсь от правосудия.

– Ты привез «Голубую Воду», Джон? – спросил Дигби.

– Нет, ответил я. – Никогда не ношу ее на себе.

– Неразумно, – заметил Дигби.

– А ты, Майк? – спросил я Майкла.

– Да, – ответил он.

– Правильно, – одобрил Дигби.

– Ты тоже привез ее, Диг? – обратился я к Дигби.

– Никогда с ней не расстаюсь, – ответил он серьезно.

– Я думаю, что она у кого-то из нас трех, – устало сказал я.

– У двоих из нас, – поправил Дигби.

– Конечно, она здесь, – сказал Майкл. – С какой стати мы были бы здесь без нее.

– Кстати, расскажи нам последние новости из дому, – добавил он. – Как они там себя чувствуют?

Я подробно рассказал им о моем бегстве и о том, как я сделал вид, что боюсь встретиться с тетей Патрисией. Потом рассказал о болезни капеллана и об отношении Клодии, Изабель и Огастеса ко всем последним происшествиям.

– Это жестоко по отношению к Клодии, – сказал Майкл. – И по отношению к старику капеллану тоже.

– А по отношению к тете Патрисии? – спросил я.

– Тридцать тысяч фунтов, – мечтательно сказал Дигби. – Что скажет дорогой дядя Гектор, когда она ему расскажет? Он, наверное, укусит ее.

– Жутко подумать, – сказал я.

– Счастье Огастеса, что Изабель его выгородила, – заметил Дигби.

– Поэтому нам и пришлось удрать, – сказал Майкл. – Подозрение могло бы пасть на Клодию.

В наступившей тишине я услышал какой-то звук совсем близко от нас. Кто-то пошевелился за ближайшим выступом стены. Вероятно, крыса или ночная птица, может быть, собака.

– Но это был кто-то из нас троих, – сказал Майкл. – Это мы доказали. Боюсь, впрочем, что мы перестарались.

– Почему ты не мог дома наслаждаться плодами твоего злодеяния, – продолжал он, – и предоставить мне наслаждаться за границей? Кому нужна эта массовая эмиграция?

– Очень хорошо, – сказал Дигби. – Они не смогут понять, сговорились ли мы трое или просто погнались друг за другом, чтобы разделить добычу.

– Будут ломать головы, – согласился Майкл.

– Когда мы сообщим им, что мы в легионе, Майк? – спросил я.

– Мы еще не в легионе, – ответил Майкл.

– А когда будем, как тогда? Сообщим? – продолжал я.

– Не знаю… Подумаем, – нехотя сказал Майкл.

– Нам незачем сообщать, что мы все трое здесь, – решил Дигби. – Лучше пусть думают, что один из нас сидит на Северном полюсе, другой на Южном, а третий – на экваторе. Это выглядит таинственнее. Они не будут знать, за кем охотиться.

– Не лишено смысла, – заметил Майкл. – Если мы все трое вместе, то это значит, что все мы преступники. Если мы врозь, то двое определенно невинны. Всех троих будут подозревать, но никого не смогут обвинить… Зачем писать? Мы беглые преступники. Такие не пишут писем на родину…

– Сердце мое невинно, – заблеял Дигби. – А потому сила моя равна силе десяти мужей.

– Моя сила будет равна силе одиннадцати, если ты не заткнешься, – предупредил Майкл.

– Неубедительно, Майк, – сказал я. – Мы ничего не доказываем тем, что мы разбежались в разные стороны. Мы все же можем все трое быть преступниками. Ведь мы легко могли сговориться стащить сапфир, бежать в разные стороны, а потом при встрече разделить добычу… Могли бы разделить и без встречи. Один из нас мог продать его в Амстердаме или еще где-нибудь, положить деньги в банк и послать каждому треть суммы чеком или переводом…

– Послушай, как этот юный преступник рассуждает, – сказал Дигби. – Какой блестящий ум!

– Я, собственно, насчет того, что нам следует написать домой, – объяснил я. – Иначе это будет нехорошо в отношении… в отношении тех, кто остался дома. И потом, как же иначе устроить, чтобы они могли нам сообщить, если чертов камень появится?.. И как нам иначе узнать, что у них делается?

– Правильно, – согласился Майкл. – Мы должны будем написать тете Патрисии, что мы веселы и здоровы, и дать ей возможность сообщить нам, если что случится. А пока не надо портить впечатления… Мы хорошо сыграли воров… Я все-таки думаю, что лучше будет не сообщать, что мы все вместе. Это будет выглядеть загадочней и подозрительней…

– Кто же украл эту чертову штуку? – спросил Дигби, еще раз повторяя вопрос, который я задавал себе тысячи раз.

– Я, – ответил Майкл.

– Какого же ты черта не положил ее на место? – спросил Дигби.

– Поздно жалеть, – ответил Майкл. – Кроме того, я хочу переждать и продать камень через пять лет за тридцать тысяч франков. Потом вложить деньги в серьезные предприятия и иметь пожизненный доход в полторы-две тысячи в год… Жить, как дядя Гектор, – спорт, охота, путешествия, квартира в городе, клубы и так далее…

– На деньги дяди Гектора? – спросил я.

– Именно. Это, по-моему, только увеличивает удовольствие, – серьезно ответил Майкл.

– Забавно, – заметил Дигби. – Я сам собираюсь сделать то же самое. Боюсь только, что больше двадцати тысяч мне не дадут. Тогда я вложу деньги в плантацию на островах Тихого океана. Куплю себе самую лучшую шхуну… Раз в три года буду ездить домой и наслаждаться плодами моей двадцатипроцентной прибыли… Буду наживать до четырех тысяч в год… Да… Таити, Апия, Гонолулу, Папаэте, канаки, копра, гавайская гитара, девушки в пальмовых юбках, купание с бревном, Роберт Льюис Стивенсон…

– А что ты будешь делать с «Голубой Водой» все эти пять лет? – спросил я в тон ему.

– Всегда буду носить при себе, – ответил Дигби. – На шее или подмышкой.

– Лучше поступать, как обезьяны с орехами. Держать во рту. Путем упражнения развить свои защечные мешки. Тебе это, пожалуй, нетрудно сделать, – сказал я.

– Вы оба никуда не годитесь, – заявил Майкл. – Берите пример с кенгуру. Где кенгуру носит своих детей, свой носовой платок и свои деньги? Спереди в удобном кармане. Самому достать легко, а другому трудно, потому что кенгуру будет щекотно… Я держу камень при себе. Днем и ночью. В таком кожаном поясе с карманом… Я все это обдумал и купил себе пояс в Лондоне. Теперь хожу, как лондонские ювелиры, которые хранят свои камешки на животиках под жилетками…

– И выглядят пузатенькими, – закончил Дигби. – Джон, ты не сказал нам, что ты собираешься делать с камнем. Продашь через пять лет, это ясно, а деньги куда денешь?

– Разделю с тобой и Майком, – сказал я.

– Молодчага. Почетный пожизненный Молодчага, – одобрил Дигби. – Майк, он нас пристыдил. Мы не выдержим и убьем его, чтобы разделить между собой его долю.

– Правильно, – заявил Майкл. – Так и сделаем…

Так мы сидели и болтали на пустынном дворе, трое молодых идиотов, самых невероятно глупых, но совершенно беспечных идиотов, веселых и не заботящихся о завтрашнем дне… К утру мы уснули и на рассвете проснулись продрогшими, с обмершими руками и ногами, но вполне счастливыми. Мы были все вместе, широкий мир и жизнь были перед нами.

На следующий день прибыл третий эшелон рекрутов, и мы узнали, что сегодня же нам предстояло отправиться либо в Саиду – во второй полк Иностранного легиона, либо в Сиди-Бель-Аббес в первый полк.

Нам почему-то хотелось попасть в первый, – вероятно, просто потому, что он был первым. Впрочем, это было неважно. Мы хотели только одного – остаться всем вместе. Американцы тоже не хотели с нами разлучаться. Болдини подошел к нам.

– Давайте держаться вместе, – заявил он, – я иду в первый и вам советую идти со мной. Я знаю там все ходы и выходы и смогу вас устроить. Сержант Лежон – мой большой приятель…

– Мы трое, конечно, собираемся быть вместе, – сказал Майкл. – И не хотим разлучаться с американцами. Мы охотно пойдем в первый полк. Сможем мы об этом просить у начальства?

– Десять франков будут убедительнее, чем просьбы шести человек, – ответил Болдини. – Выкладывайте деньги, и я устрою так, что мы все попадем в первый… Зачем только беспокоиться из-за американцев? Некультурные и невоспитанные люди.

– Мы будем их воспитывать, – успокоил его Майкл.

Мы дали ему десять франков, и он отправился налаживать дело.

Были мы ему обязаны тем, что остались вместе, или нет, я не знаю. Он, может быть, действительно, дал взятку караулу, а может быть, просто сообщил, что мы шестеро хотим попасть в первый полк. А может, он никому ничего не говорил, и то, что нас не разделили, было просто делом случая.

Когда нас выстроили, чтобы вести на станцию, я оказался рядом с Сент-Андре, позади Майкла и Дигби. Соседняя четверка состояла из Хэнка, Бедди, Болдини и некоего швейцарца Мари. Этот Мари неплохо говорил по-английски, он когда-то был швейцарским гидом и поэтому знал несколько языков и был неглуп. К нам он привязался, потому что любил англичан и джентльменов, как он сам наивно заявил, вскрывая этим сущность своей бывшей профессии. А в общем он был приятный и хороший парень.

На станции Оран мы сели в самый разбитый, тихоходный и печальный поезд из всех, когда-либо передвигавшихся при помощи пара. Этот образчик передвижного состава Западно-Алжирской железнодорожной компании шел от Орана на Сиди-Бель-Аббес со средней скоростью десять миль в час. Несмотря на новизну пейзажа и населения маленьких станций, это путешествие быстро нам надоело.

Наши две четверки и еще двое немцев оказались втиснутыми в одно купе. Мы убивали время болтовней и заставляли Болдини рассказывать истории об Иностранном легионе.

Это было похоже на сон. Голое купе третьего класса, поезд, медленно ползущий по Африке, я с моими братьями почему-то в компании с двумя американцами неизвестной профессии, бывшим офицером континентальной армии, двумя немцами-рабочими, швейцарским гидом и помесью итальянца с индусом, и, наконец, рассказы Болдини, более фантастические, чем сказки «Тысяча и одной ночи».

Я был очень удивлен медленно развертывавшимся передо мной пейзажем. Это была не пустыня и не джунгли, как можно было ожидать, а возделанная страна полей, фруктовых садов, ферм и цветников. Только к концу нашего путешествия появились песчаные дюны. Это были передовые посты пустыни. Негритянские и арабские мальчики приносили на станциях великолепный виноград, апельсины и фиги. Все это стоило очень дешево.

– Это дело, – заметил Дигби, всегда любивший фрукты. – Надо надеяться, что в Сиди-Бель-Аббесе они будут не дороже.