Imperium

– Сколько мне лет?… Цезарь, я – старый. Да… Вероятно, старый…

Он увидел еще одну улыбку властелина мира – легкую… снисходительную…

– Ты не старый, Гай. Ты давно живешь. Долго.

____________________

На арене установили деревянную корову. Появилась женщина. Она была обнажена. Служители копьями загнали ее вовнутрь хитроумного сооружения… привязали ремнями… Из мнимой коровы виден был только зад привязанной.

– Ты помнишь историю Пасифаи, Арбитр?…

– Жена царя Крита великого Миноса, возжелавшая быка, велела изготовить пустотелую деревянную корову, вошла в нее… И бык, обманувшись, овладел царицей. Пасифая родила Минотавра – чудовище с телом человека и головой быка.

– Именно, Гай. Мы не знаем, родит ли эта матрона нового маленького минотаврика, но посмотрим, как это будет делать с ней бык. Великий миф – это будет поучительно.

– Цезарь, а кто она – эта новоявленная критянка?

– Что-то, вероятно, жуткое. Она приговорена к смерти. Но так гораздо театральнее.

Появился бык. Его подманивали к цели. Запах… запах притягивал его. Там был и какой-то другой… Что-то было еще… Шум отвлекал… Но запах… Глаза быка налились кровью. Ему помогли служители…

Принцепс заинтересованно комментировал инсценировку мифа.

– Великий царь был мудр. Но это ему не помогло. При чем тут мудрость. Тут надо… А вот бык. Бык – молодец. Да, мудрость… Арбитр, в чем может помочь мудрость?… Миносу она явно не помогла. Хм-м… Помнишь Сенеку?… О, какой мудрец!… Был. Я припоминаю Речи сосланного на Балеарские острова Публия Суиллия. Как это остроумно звучало: «Благодаря какой мудрости, каким наставлениям философов Сенека за какие-нибудь четыре года близости к цезарю нажил триста миллионов сестерциев?» Бесполезная вещь, оказывается. Возможно, мораль?… А, Гай?

– Что же есть мораль? И где она? Император велик – и, наверное, это – и мораль, и мудрость Рима.

– Ты льстишь мне?

– Вовсе нет. Это – правда.

– Хе-хе… Да, волей нашей семьи стоик Сенека, прелюбодей, осужденный за любовную связь с дочерью Германика Юлией Ливил-лой, был признан образцом морали. А почему бы и нет?

– Видишь, Цезарь, я говорю правду, но запах ее сродни запаху деревянной коровы.

– Всего лишь, Гай?

– Что я могу, принцепс?

– Судя по всему, бык уже кончает, Арбитр.

– С Пасифаей?

– И с ней тоже, ибо короток век человеческий.

____________________

Ибо… Ибо… Мой роман в отличие от быка, я, вероятно, не… О чем я?… Какой роман?… И жаль, но… Красный – царский – цвет. Это безвкусно. Я бы сказал – неизящно. Красиво… Когда красиво… А когда?…

____________________

– Послушай. Петроний, у меня возникла мысль… Рим… Звучит как-то так… А если, например… Нерополь! А?

– По-гречески, цезарь, по-гречески…

– Арбитр, месяц нероний в Нерополе?…

– Чудно, государь, и все пусть будет пурпурно-красного цвета.

– Х-ха… Я думаю, что ни один из моих предшественников не знал, какая власть может быть в руках принцепса. Какая сегодня в моих руках. Да, Гай?…

– Мне рассказали, цезарь, что Дат, актер из ателланы, поет песню, в которой есть слова: «Будь здоров, отец, будь здорова, мать». При этом он сделал вид, что ест, а потом плывет. В конце же, показывая рукой на сенат, пропел: «К смерти путь ваш лежит.»

– Тебе понравились слова? Или исполнение?… Скучно тебя слушать, Арбитр, ты скучен.

____________________

Икар летел на огромных крыльях. Он летел!… Маленький человечек был испуган – его сумасшедший крик-кри-ик! – не сумел смутить цирк, не смог поразить цирк, не заглушил цирк…

– Всех обманули… Всех, но не Рим. Вот он – Икар. Ну, и что?… Ему дали возможность летать, а он вопит в великом Риме на весь мир. Посмотри, Арбитр, вот лучи солнца Рима – посмотри же, Гай – и где крылья Икара?…

На опилках лежало то, что вопило, летало… Еще недавно проносилось на могучих крыльях… Раздавленная изуродованная масса… Сухие красно-черные опилки.

____________________

– Миф красив, Цезарь.

– А это?

– Здесь мало изящного.

– Забавно ты говоришь, сенатор. Вот что. В заговоре Сцевина многое еще неоткрыто, но твои рабы… Твои рабы, арестованные… Знаешь ли, что они говорят?… Народ меня любит – о эта любовь римского плебса – как меня любят! – но кто любит тебя?… Ты можешь подумать о любви до завтрашнего утра. Если нужно будет, тебе окажут помощь. Центурион!

– Мне хватит ночи, император.

____________________

Громадный стол сверкал, блестел.

– Дуче! Клара Петаччи.

Муссолини кивнул. Она вошла. Дверь закрылась. Стук ее туфель. Легкая походка. Запах волос.

– Ты опять плохо себя чувствуешь? Ты зеленый. Что говорят врачи?…

____________________

Какая разница, что кто говорит?… Плохо… Все плохо… Я чувствую, что конец. Звуки аккордеона… повороты танца… Аккорд… Аккорд… Я устал жить… Что она думает обо мне?… Я повернусь к ней лицом… или лучше в профиль?… Что она думает?… Запах волос… Он сводит с Ума… Но почему-то нет сил… или есть…

____________________

– Рим будет великим городом. Я добьюсь этого. Нет ничего важнее, чем воля к власти. О-о, Ницше, еще он, заметил это! Моя воля сильнее всего!

Ты видишь, я откровенен. Я уничтожу старые постройки, я построю новый вечный город!

Он жестикулировал в своем сером мундире, махал руками… кричал… Он завораживал – она молчала и слушала… эта речь… впивающиеся в нее, раздевавшие, глаза… эти великие слова… Родина… Рим… Италия… Она возбуждалась все больше и больше – глаза еe засверкали… дыхание стало частым…

____________________

– Живи опасно! – он встал.

– Римляне, как и все итальянцы, развращены – но победа придет! Действие, убийство обеспечат ее!

Он кричал – о, это был восторг! – он кричал о свободе, о победе… он приближался к этой женщине, не отрывавшей от него влажных глаз…

Дуче сжал зубы, выпятил подбородок. «Она безумно меня любит – меня все любят… Рим у моих ног… да, я вершу судьбы!»…

____________________

– Важнее всего дать народу веру – пусть верят – потом это может стать реальностью!

Петаччи соскользнула со стула, подползла к нему…

____________________

Телефон звонил долго. Он, не выдержав, снял трубку, прикрывая ее, сказал вниз: – Тихо – тихо… – затем, не вслушиваясь и не понимая, что ему говорят, прокричал: – Природные, языковые и расовые границы Италии – это не понять германцам!…

Он дернул ее за волосы, закрыл глаза и с трудом выговорил: – Свобода воли – вот что нас отличает… Но дисциплина, повиновение – важнее всего.

____________________

Они оба молчали. Клара смотрела на Бенито с обожанием. «Как это здорово, – думала она, – это преступление – не быть сильным – это – фантастика!»…

Дуче, опустив голову, уперся застывшим взглядом в пол; замер на какое-то время и вдруг тихо оказал:

– Меня убьют. Я бросил вызов миру, и это оказалось мне не по силам. Я презирал других людей, и теперь они платят мне тем же… Меня убьют… Рим похоронит нас, как и императоров… Меня, мой дух не понимают и не поймут. Это – смерть…

____________________

Огромное черное небо со сверкающими звездами было над четырехногим. Он знал, что небо такое. Оно было таким и осталось. Или и оно?… И над ним?… Неужели и ему нужен отец?…

Какие-то медицинские инструменты звякали за спиной; центурион тупо глазел на Петрония, не отрываясь ни на мгновение и ничего не понимая; какие-то женщины рыдали – смерть вошла в дом и ждала.

____________________

Смерть-смерть-смерть. Все-е. Все. Я много раз смотрел на обреченных в цирке. – Почему они не сопротивляются? – думал я. Вот как думал я. Если бы на их месте… Оказывается, это… Иначе… Не так. Вот меч на стене. Всего один безмозглый центурион. И сомнительные слова, обрекающие меня… Может, он пошутил, не так выразился – я не понял его!… Я!… Я не обречен. Действительно. Ты уже мертв. Вот секрет арены. Ты мертв. И роман не окончен. Какой роман?! О чем я?… Лучше, лучше… Пожалуй… Сме-е-ерть… Бедный козленок – я блею, как он, с тем же успехом. Сме-е-ерть. Жизнь – это наслаждение. Да? А смерть?… А если тоже?… Тоже насладиться. Насладиться всем, чем можно? В последний ра – ааз. В последний раз… Сме-е-ерть… Какой дивный вкус у смерти – совершенно неповторимый – спасибо, императору за заботу – какая прелесть – это насилие – слава диктатуре! Слава…

____________________

Он смаковал эти фразы. Эти последние фразы, которые он напишет. Это было чудесно! – Как это звучит, милая?…

– Сейчас… Вот: «…Притворившись, будто ей необходимо сходить в храм для того, чтобы принести Богам обеты, она ушла, а прелестнейшую дочку…»

– Да. Итак… наверное… «оставила в опочивальне…» Нет, дочки мало. Я еще подумаю… Послушай, пока я думаю, брось это, иди ко мне, присядь на мою безусловную добродетель, а потом мы допишем… И цекубского налей – благодать женщины с вином и литературы – я уйду, не почувствовав!… Давай! Давай, милая!…

____________________

Центурион уселся поудобнее, выпил еще вина, покачал головой, словно с сожалением; выпил еще… Ночь продолжалась – вены приговоренный вскрыл еще вечером, но никуда не торопился – спустя некоторое время приказал перевязать их; что-то записывал; потом его страстно, в последний раз, ласкали примирившиеся перед его добровольным уходом, по приказу цезаря, разные женщины; делали это нежно и радостно; что-то он говорил – но ничего важного и сурового; смеялся над собой и императором…

Странный человек!… Но вино хорошее, терпкое. Сказали, чтобы к утру – время еще есть. Ладно…

Петроний отдыхал после Силии. Передохнув, снял повязки. Кровь опять потекла из вен: темно-вишневая – стало холодно. По его жесту ему опять перевязали вены. Силия целовала ему пальцы. Это всегда вызывало у него желание. Он коснулся ее шеи – она вздрогнула… Это было чудесно…

____________________

– Запиши в завещании, которое потом пусть прочтет император, что его латынь вульгарна… Я не мстителен, но так говорят кухарки. Актер он никакой. Правду сказать, бездарен, хотя и старается. С дикцией много проблем… Что еще?… Холодно… Силия, мне холодно… Силия, я больше не успел, послушай…

«… и зло, которое нависло над городом, после этого должно было, согласно поверию массилийцев, целиком пасть на голову этого человека.

В заключение – его сбрасывали с высокой скалы…»

Что ты ждешь?… Конец… Эй, никакого бессмертия души, что за глупость – эта философия – она безнадежна… Есть не хочется, что за беда – я съем; пока не едят меня… Си-лия… И ты… И…

____________________

Ему опять по его знаку сняли повязки. Кровь текла лениво, не спеша… Но продолжала течь… Он уснул… спал, улыбаясь… а кровь текла… текла…

Изумруд запачкался – плохо было видно – близорукость мешала – несильно, но мешала… Было скучно. Император не умывался – ночь плавно перешла в утро – что-то он сделал не так… Что-то он вчера увлекся чем-то… кем-то… Плохое настроение. Плохое. Что-то он…

____________________

– Гай, а ты скучный. Наверное, сегодня… Да. Перережь себе вены.

____________________

Ну, мне скучно. Я не аморален. Нет, мне скучно. А они?… Христиане?… В любом случае их нужно проучить. Скучно… В одной из моих жизней.

____________________

Вошел центурион. Стал рассказывать о смерти Гая Петрония Арбитра. Выполнено. Покойник был странным человеком.

____________________

Петроний мертв?… По моему приказу. Хм-м… Я, видно, сильно напился… Зря я столько выпил. Вот теперь мне скучно.

____________________

Стол был в пятнах, грязный, но несокрушимый. Они пили – светло-коричневую вонючую жидкость… Потом пили прозрачную вонючую жидкость… Император икнул и спросил хозяина, показывая на коричневато-желтоватое питье: – Что мы пили, мартышка?… Что это за гадость?… – Тот глотнул еще на пробу…

– Почему гадость?… Почему?… Да?. Это – виски. Из Шотландии.

– Это где?

– Великобритания.

– Британия… Варвары… Только варвары такое могут пить. Мерзость. А это, прозрачное?…

– Русская водка.

– А это кто?…

– Вообще, все жуткое там, вообще, цезарь…

– Да… Плохо… Так плохо… Плохо мне, обезьянка… Ты знаешь, я не люблю христиан. Не люблю. Зловредное суеверие.

Он засмеялся. Перестал смеяться.

– Подожгли город. Да, дело не в этом – они же ненавидят людей. Просто ненавидят. Ну, вот… Их зашили в шкуры диких зверей и напустили диких собак. Потом… На крестах распинали. Это – ерунда. В городе темно. Их поджигали с наступлением темноты ради ночного освещения. Вот было весело! Смешно! Я предоставил для этого свои сады. Нет, я их не люблю. А ты?

– Я тоже. А евреев?

– Вопросы, макака, задаю я. Я – император. Ты понял?

– Да-

– Ну, выпьем еще. Выпьем… Тебя убьют, мартышка-аа… Жалко тебя – я плачу… А вот меня…

– Пей, Нерончик, пей. Я тебе налью, но ты случайно не еврей?…

– Меня любят римляне и тебя, макака. Выпьем!

– Я ненавижу римского папу!

– А кто это?… Но это неважно, мы его бросим крро-к-кодиламм… А к-кто эти р-руские, да? Русские?… К-как они это п-пьют?… Я-а их не п-нимаю…юу…

____________________

Слепой шел, стуча палкой. За ним бежала собака и облизывала его следы. Собака почему-то знала, что человек не видит, и не боялась. Но он что-то чувствовал. Да, но ее это не пугало. Крови, правда, было уже немного, однако он все равно ранил ноги, снова и снова, капли, нет, не капли, а темно-красно-серые катышки были вкусные, очень вкусные… собака бежала неслышно и ритмично; под стук палки.

____________________

Завещание Петрония возмутило императора до глубины души. Он стал красным, он вопил как на рынке:

– Моя латынь вульгарна?! – а этот… «Сатирикон» на какой написан?… С этой… эфесской матроной!… Сам он кухарка!… Актер?… Вспомнил о театре – элегантный труп! Тоже мне – писатель… от этого самого слова…

Аристократ сдохший – дикция?!… Как это он выговаривал?!. Ага! «Цезарь, вот на блюде пирофки с вифнями. Офень вкуфные.

– С чем?…

– С вифнями, император»

– Сенна-тор шепелявый! С якобы греческим прононсом. Зубы, наверное, кто-то выбил и язык короткий. У меня коринфский выговор, а не «вифни»! – там другие звуки, а я могу и как он мог! Я назло ему Эдипа сыграю. Я… Я – царь Фив. Я – ца-арь!…

Вот они – Фивы. Что это для меня? Цель, тайная цель – место жизни – город – мать. Мой вечный материнский город.

А! Я – герой. Я спасаю себя, я спасаю всех, я спасаю мать…

КТО СЛЕД НАЙДЕТ СТОЛЬ ДРЕВНЕГО ЗЛОДЕЙСТВА?

Спаситель – царь – убийца… Все, все законы – шутка.

Белые одежды женщин, яркое солнце, ослепительные мраморные колонны – шутка…

Кричите… Кричите же!…

ПОСМОТРИТЕ НА ЭДИПА, НА ТОГО, КТО БЫЛ ВЕЛИКИМ,

Я хочу вечно жить. Нет, постоянно веселиться. Да? Я убью тех, кто думает засмеяться надо мной!

Я – не ребенок – я – царь! Я – ца – арь!…

КТО НИ ЗАВИСТИ СОГРАЖДАН, НИ СУДЬБЫ УЖ НЕ БОЯЛСЯ,

Все боятся героя – кто не подчинится царю?… И мать, и отец, и жена – вся семья – кто герой? Я – царь…

ИБО МЫСЛЬЮ ОН БЕССТРАШНОЙ СОКРОВЕННЕЙШИЕ ТАЙНЫ СФИНКСА ДРЕВНЕГО ПОСТИГ.

Маленькие обезьянки в клетках. Их кормят по моему слову, и они забавляют меня. Я разрушил семью. Цирк может ее заменить. Пусть все заменит зрелище.

ПОСМОТРИТЕ, КАК НИЗВЕРГНУТ ОН СУДЬБОЙ.

Что там, кто это? – не пугайте меня – принесите свет, много света, где мой меч? боюсь – свет – свет – све – е – ее – т!!! Меня выгонят из Фив?… Мать оставила меня…

Кто это – судьба?

Я – Эдип? Нет, я – не Эдип – это – сказка, но я войду в нее, я узнаю, что же это?…

ЖЕНА, ОТЕЦ И МАТЬ МНЕ УМЕРЕТЬ ВЕЛЯТ.

Пусть я узнаю, никто мне не ответит – я сыграю – притворюсь… и пойму?…

____________________

Глупости, глупости,

НО ТЕ ЖИВУТ И ВОЛЬНО, И ЛЕГКО, КТО В ГЛУПЫЕ ПРОРОЧЕСТВА НЕ ВЕРИТ.

– Я пойму?…

____________________

Я уничтожил семью. Всю семью. Я уничтожу, если успею, государство – я уничтожаю себя?… Я выше Эдипа?… Холмик – Фивы; несчастный слепой – кто они передо мной? – а я убил учителя, я убил старших – какие Боги выжили при мне? Мои, те роли были сыграны – зачем мне уже ненужные… Я сыграл ученика, сына… Очень быстро. Та роль кончилась – и моя, и их. У меня другая роль! Я так хочу погасить огонь!…

Но нет – я сжигаю все?… Я?… Ну, да – пожар!…

Был пожар. И погас огонь. Чего я больше хотел?…

Люблю ли я кого-нибудь?… Забавный вопрос для меня. Говорят, что нужно. Я плохо вижу.

Можно ли попробовать исправить?… Одной жизни мало. Много жизней! Тогда… Много жизней, как у актера! Возрождаться и снова. И снова!… Мать рождает один раз – родит ли она еще? Я сам себя возрождаю!… Роль! Роль! Роль! Сто Эдипов – тысяча царей – Я!!!

Это лучшая из ролей – император!

Цезарь – солнце Рима – и все это – я. И я все осуществил – все сны. Все?… Роли ждут меня. Их много.

Овация… Триумф…

Я осуществил, а это признание увидевших такое зрелище – я его

заслужил.

Тайна. Тайна…

Я сорвал все покровы – смотрите! Все смотрите и аплодируйте! Рабы, боящиеся вины! Вы смотрите! Эдип жалок. Наказанный Эдип, Рок дотянулся до него, как в цирке лапы львицы с длинными когтями… Но не до моей ложи. Это высоко. Это преимущество, недоступное простому народу. И не всем царям. Но главное – возродиться. Театр, в отличие от цирка, это может дать. А какое забвение: эта роль исчерпана, все! конец! тени ушли! их и не было, и им не дано возродиться.

Тайна. Тайна…

____________________

Громадный стол вытерли. Он опять был чистым, не заплеванным.

Золотое перо американской ручки «Паркер» писало легко и приятно. Ручка было тяжелой. Что он писал?., какую-то бессмыслицу. Дуче посмотрел в зеркало. Желтое… нет, зеленое лицо… Ему было плохо…, Плохо… Плохо!… Кто ему поможет?… Люди… Люди?… Его передернуло: по коже пошли мурашки – он представил рукопожатие – дуче стал трястись в ознобе – он же сам запретил рукопожатия и заменил его на более гигиеничное приветствие римлян! – живот крутило, он болел… Прошло… Это не смешно! Великий человек велик во всем – во всех своих ролях – нет, я не актер – я и есть мои роли – спортсмен, музыкант, журналист, полководец, отец народа, любовник – -я – это они. Я и белый, и черный – я вечный! Я!!!

Он успокоился стал думать о том, что он пишет – битва… борьба… битва…

битва за мир… битва за хлеб… против воробьев… мышей… комнатных мух…

Что за чушь?… Никакая это не чушь – Муссолини всегда прав. Я – непогрешим. Когда я выступаю с речью, весь мир замирает от страха и восхищения… от страха и восхищения… Смерть мухам!., комнатным!

Время уходит… уползает… Я – величайшая личность в Европе. Нет, я скромен, застенчив. Кто? Я?…

Время… время… Бегом, все бегом – пусть все бегут – от дверей к моему столу – каждую секунду – бой за каждую секунду!

Ой-йй… как болит живот!… Прошло…

Наро-од… Стадо! Глупое, грязное стадо! Они должны верить! и подчиняться! Надо только не забыть дать им хлеба и зрелищ. Поразить их воображение – вот то, то самое! Я люблю театр. Да! Великий человек, которого предали друзья: Наполеон, Цезарь, Кавур-Тсс-сс… О Нероне ни слова.

– Тсс-сс… Тайна… Тайна…

Рим Муссолини – Новый Рим – я величайший зодчий Рима – я – его разрушитель – я превзойду Нерона! Тайна… Тайна… Ой-й… Я побежал…

Пыль… Земля иссыхает в пыль. Тлен.

Сапог легионера зацепил жука…

Гигантская смерть удалилась. Я остался один… одиннн…

Жук – то, что от него осталось – забился, забился!…

Он замер.

Я одиннн… одиннн…

Он забился. И замер. Муравей вернулся. Их было много. Ма-енькие черненькие многоточия живо кружились и бежали; возвра-ались; уходили; множество черных точек, мелькающих, уносящих частичку – каждый. Маленькие черные собаки.

Черная скорлупа – внушительная и пустая – там больше ничего не было.

Солнце садилось. Красное. Сухая земля была пуста. Трещины, наполненные пустотой. Никого.

____________________

Как стол, мой стол, в кабинете!

____________________

Муссолини погладил огромную ступню своей будущей статуи. Ступня была больше его в несколько раз.

Это – я!… Это – тоже я…

Он заплакал, чтобы никто-никто, никто не видел. Недаром ему говорили, что он похож на Лойолу. Великий иезуит. Ну! Что он написал? «Бога нет!» Я написал это? Какая разница! Фашизм – вне условностей. Кто смеется? Кто? А! Смех от дьявола, и истинно верующие не станут улыбаться, разве что с горьким сарказмом.

Ступня холодила. Дуче поежился.

– Счастливая мать, – он опять с трепетом прикоснулся к ступне самого себя, то есть своей статуи, но это его ступня – без сомнения! – величие, истинное величие.

Он топнул. Взвилась и осела пыль.

– Все – пыль передо мной…

Он произнес это про себя, с горечью. Что там Данте! Ха-ха… Никаких улыбок! С выпяченной челюстью, топоча по пыли, дуче удалился.

____________________

Обезьяны сидели в клетках. Некоторые бессмысленно метались за тяжелыми решетками. Визжащий крик резал уши. Человеческие глаза, опороченные мехом? В клетку! Обезьяны. Прыгать! Визжать!

Воля судеб… Что это?… Все остальные там – мечутся. И лишь избранные…

____________________

Что-то стучало: тик-так, тик-так… Серый дождь; туман; грязь… Все рушилось. Огромный стол сошел с места… Сошел… Лаковая поверхность поцарапана. Изо рта хозяина стекла полоска слюны – руки дрожали – он не заметил императора – ему было все равно – ему было плохо – капли пота падали на стол – запах был неприятный, гнилой – кто-то умирал…

Император молчал, хотя ему хотелось сказать: – Ты что? обезьяна? Ты уже даже не зеленый, а темно-серый. Как покойник. И воняешь. Ты что, сдыхаешь?…

В потной тишине серый голос дуче бессильно прошептал: – Онии… не любят… даже… ненавидят меня… И я их тоже.

____________________

Зеркало было новым. Зеркало не лгало. Он выздоровел. Дуче не был зеленым, желтым или серым – но все равно было плохо… так плохо!… – Я выздоровел. Я. Выздоровел. Я? Да-да! Я! Я! Я…

____________________

Врач диктатора проглотил успокоительное, но легче ему не стало. Белый халат пах крахмалом и вонью дуче, но как сказать, как? как сказать об абсолютной потере им сил и способности соображать? Муссолини – идиот? У него болезнь. Он болен. У него идиотия. Стало быть, он – идиот.

Халат скрипел, белоснежно сверкая; это было торжественно и официально, но все портили пятна подмышками и запахи: трусливый пот врача и кислая гниль пациента. В остальном, все было стерильно.

____________________

Огромные белые ступени уходили в небо. Что там ждет? Белое и синее, сине-белое. Что если поставить зеркала? много зеркал… Актер на сцене – зрители там и… А в зеркалах: зрители – это артисты? Нет, артисты станут зрителями – для чего зеркала? Прозрачные, чистые, отражающие.

Зачем нужна власть?… Какой интересный вопрос! Эй, вы все!!! Полюбите меня – я так хочу понравиться!…

Легионы убедят всех. Эти все. Они…

Но… Меня любят. Меня любят просто так. Я… Да, вот та странная зеленая обезьянка с выпяченной челюстью. Как там?… О-оо… Тебя повесили вверх ногами, мартышка… Сколько мух! Эта битва проиграна.

А я тебе говори-ил!… Теперь я один-ннн. Н-нн. Ны-нн… Цезарь в своем величии – один. Н-нн. Не… ро-о…Ха – я их всех обману – я сыграю лучшую роль… А вот какую?… Когда начнут… я вспомню… я вспомню свои слова.

____________________

Раненые лежали под открытым небом. Ярко-синее небо и сверкающее солнце; безжалостные в своем совершенстве, ослепительно холодные и равнодушные, царили, над стонами. Кровь текла из ран… Ее пытались остановить повязками.

Мухи кружили стаями – их привлекал этот запах, сладкий и приторный. Они летали, летали, летали…

Кровь сочилась сквозь повязки. Изумительная красная кровь.

Черные, рыжие, пегие собаки кругами ходили около раненых. Ноздри их раздувались, уши стояли торчком – запах! божественный запах!

Вот рыжий пес с острой мордой, похожий на лисицу… шакала!., подполз и влажным красно-черным языком стал облизывать рану…

Рыжая шерсть… белые острые зубы… запекшаяся кровь… язык! язык, лижущий язык!… глаза, отороченные мехом… красно-черный язык!!!…

Император закричал! его раны лизали собаки!!!., его ра!., никого не было… не было! не было… хх… хх-х… х…

Он дышал тяжело… весь был мокрый – собаки… собаки…

Тишина заполнила дворец. Тишина залила все до крыши. Звук замер. Мокрый, он лежал, и сердце билось, как сумасшедшее – он видел свою рану и влажный красно-черный язык, и белую пузырящуюся слюну, капающую… капающую…

____________________

Меч был широкий, острый, крепкий. Римский меч. Лезвие было заточено. Император… нет, уже не император… Nero…

Он положил меч на землю… Пыль… пыль… Ну, и что? Он сыграл! В театре он сыграл и… Будет потом еще роль. А пока…

ЗЕМЛИ РОДНОЙ ЛИХАЯ СКВЕРНА – ТЫ

Какая память! Я! Какой я актер – вот я – прорицатель! А?! Еще. Еще.