Московское царство
"Москва находится в двухстах милях от Ярославля. Местность между ними тесно заполнена малыми деревнями, в которых так много людей, что удивительно видеть их: земля обильно родит зерно, которое они везут в Москву в таком количестве, что это приводит видящего в удивление. Вы встретите утром семь или восемь сотен саней, идущих туда и оттуда, некоторые из которых везут зерно, другое – рыбу.
Сама Москва великолепна: я полагаю, что город в целом больше, чем Лондон с его пригородами; но он очень неотделан и расположен совершенно беспорядочно. Их дома все сделаны из дерева, очень опасного для огня. Там стоит прекрасный Замок (Кремль), стены которого сделаны из кирпича и очень высоки".140
Ченслер был принят на аудиенции царем Иваном IV и приглашен на торжественный обед: «Его (царский) прием был с беспорядочным застольем, и все же это был богатый прием: все подавалось на золоте, не только сам царь, но и все мы обслуживались так, и все было очень массивным: бокалы были золотые и очень тяжелые. Число обедавших там в этот день было двести человек, и все обслуживались на позолоченной посуде».141
До появления англичан московиты получали западные товары через Балтийское море. С раннего средневековья русские обладали устьем Невы, но не имели там порта. В Великий Новгород надо было добираться по речным путям. Ганзейская лига устроила собственную факторию (по-немецки – hof, а по-русски – двор) в Новгороде. В попытке сломать торговую монополию Ганзейского союза Иван III закрыл двор в 1494 г. Двумя годами раньше он приказал построить на восточном берету реки Нарвы новую русскую крепость, названную Ивангород, ближе к устью и напротив немецкого города Нарвы, но большинство торговых судов, курсировавших по Балтийскому морю, продолжали использовать Нарву как порт, поскольку ее портовые сооружения были лучше, нежели в Ивангороде.142 Таким образом, торговые отношения между Западом (Данией, Голландией, Францией) и Московией были возможны только через Нарву и иные ливонские порты.
Но Москва была заинтересована не только в торговле с Западом. Московское правительство нуждалось в западных технических специалистах всех типов – инженерах, мастерах горного дела, врачах, архитекторах, ювелирах и т.д. В 1547 г. немецкий искатель приключений Ганс Шлитте предложил юному царю Ивану IV и его советникам свои услуги в области поиска на царскую службу немецких специалистов различного профиля.
В конечном итоге ему удалось нанять 123 технических специалиста и привезти их в Любек, откуда они должны были отправиться в Московию. Когда это стало известно, Ганзейская лига, равно как и власти ливонского города Ревеля, потребовали от властей Любека запрета на отправку технических специалистов в Москву. Основанием подобного требования был страх, что распространение технического знания в России, равно как и импорт военного снаряжения, усилит царство в экономическом и военном отношении до такого предела, что это нанесет ущерб Ливонии. Найдя подходящий повод, любекские власти арестовали Шлитте. Нанятые им люди, оставленные без денег и получившие отказ в транспортировке в Москву, разошлись.
Шлитте удалось бежать из любекской тюрьмы и начать вновь свои попытки выполнить поручение царя. Тут забеспокоилось польское правительство и послало в 1553 г. специальных посланников к императору и папе, предупреждая их против какого-либо сближения с Москвой. Планы Шлитте полностью провалились.143
Интересно отметить, что при посещении Ричардом Ченслером Москвы он очевидно слышал от встреченных им ливонцев и поляков опасения относительно военной опасности, которую «цивилизованная» Россия могла бы представлять для своих западных соседей.
В своем отчете Ченслер говорит о московитских солдатах: «Они – люди, неупорядоченные в поле», но в то же время высоко оценивает их стойкость во время кампаний. «Я спрашиваю вас, наш. хвастливые воины, сколь многих из вас мы найдем способными выдержать натиск их (русских) в поле более одного месяца... Что можно было бы сделать из этих людей, если бы они были натренированы и имели представление о порядке и знание гражданских войн? Если бы этот князь (царь) имел в своих пределах таких людей, которые понимали упомянутые вещи, то я полагаю, что два лучших великих князя в христианском мире не могли бы с ним сравниться по объему власти и стойкости своих людей»144
Англичане, находившиеся далеко от России, не имели причин как-либо ограничивать контакты с Московией. Они оказались готовыми не только торговать с Россией, но и разрешили своим техническим специалистам направиться в Россию, когда русские попросили об этом.
Для русских появление англичан означало прорыв потенциальной западной блокады на Балтике. Обе стороны, таким образом, были удовлетворены началом их отношений.
Когда Ченслер возвратился в Англию в 1554 г., король Эдуард уже умер, и Ченслер должен был представить свой отчет наследнице, королеве Марии (Кровавой Марии).
Для торговли с Россией была организована Московская компания (также известная как Русская компания), для чего в 1555 г. была получена грамота от королевы Марии. Ченслер был послан назад в Москву с двумя специальными агентами компании, Ричардом Греем и Георгом Киллингвортом.
Они были радушно приняты царем, после чего дьяк Иван Висковатый и представители московских купцов обсудили с ними условия первого русско-английского торгового соглашения. В результате этого обсуждения царь издал грамоту для английско-московской компании. Грамота содержала важные привилегии для англичан: безпошлинные торговые сделки, специальную юрисдикцию для англичан, живущих в России и право разрешения юридических трудностей между собой.145
Когда Ченслер отплыл назад в Англию в 1556 г., он взял с собой царского посланника Осипа Непею (первого русского посла в Англию). Ченслер утонул, когда корабль был разрушен штормом близ Шетландских островов. Непея был спасен и после многих невзгод прибыл в Англию. Он был с энтузиазмом встречен в Лондоне 28 февраля 1557г.146
Непея получил от королевы Марии для русских купцов привилегию беспошлинно торговать в Англии, равно как и разрешение нанимать на царскую службу технических специалистов и ремесленников разного типа. Эта привилегия в действительности была бесполезна, поскольку русские в это время не имели судов морского класса, способных плыть в Англию. Но разрешение нанимать технических специалистов немедленно использовалось самим Непеей. Когда он вернулся в Москву, то взял с собой доктора, аптекаря и многих специалистов технического профиля.
Непея возвратился в Россию с новым представителем Московской компании, энергичным Энтони Дженкинсоном, на одном из судов флотилии из четырех кораблей.147 Путешествие началось 12 мая 1557 г. Дженкинсон был проинструктирован прояснить с московскими властями все пункты, которые не были достаточно оговорены в торговом отношении и в особенности найти торговый путь из Московии на Восток. Все четыре корабля благополучно прибыли в Белое море и бросили якорь в заливе у монастыря св. Николая 12 июля 1557 г. Непея и нанятые им англичане отправились в Москву 20 июля и прибыли туда 12 сентября.
Дженкинсон ждал в Холмогорах около месяца, затем исследовал алебастровые скалы и провел более месяца в Вологде, собирая информацию для компании. Он прибыл в Москву 6 декабря и представил свои полномочия «секретарю» (предположительно, Ивану Висковатому).
На Рождество Дженкинсон был принят на аудиенции царем и затем приглашен на обед. Дженкинсон был опытным путешественником и географом, хорошо образованным и наблюдательным человеком, наделенным большими способностями к торговым и дипломатическим переговорам. Парю он понравился и получил разрешение двинуться по Волге к Астрахани, а оттуда, на свой страх и риск, – к Бухаре.
Он начал свое путешествие в 1558 г. и сумел достичь Бухары, где он провел зиму 1558-1559 гг. Из Бухары Дженкинсон планировал направиться по суше в Китай, но постоянные неурядицы, войны и грабежи в Центральной Азии в это время заставили его отказаться от своих планов и возвратиться в Москву, а затем и в Англию. Он появился в Москве вновь в 1561 г. и на сей раз испросил царского разрешения отправиться в Персию. Там он провел зиму 1562-1563 гг. и благополучно возвратился в Москву позднее в том же году.148
Мятеж среди бояр во время болезни Ивана IV в марте 1553 г. должен был оставить у царя горькие впечатления. Группа бояр открыто поддержала в качестве кандидата на трон князя Владимира Старицкого против сына Ивана IV Дмитрия. Лидеры ближней рады, священник Сильвестр и Адашев, не возражали против кандидатуры Дмитрия как таковой, но хотели гарантий против захвата власти (в случае коронации Дмитрия царем) родственниками царицы Анастасии, Захарьиными-Юрьевыми. Последние были в состоянии смятения. Ивану IV могло показаться, что именно дьяк Иван Висковатый спас положение.
В результате этих мартовских событий недоверие к Адашеву и Сильвестру и подозрения против них захлестнули Ивана IV, хотя в действительности не было оснований для обвинения их в неверности. В своем письме Курбскому Иван IV писал, что в течение его болезни Сильвестр и Адашев «хотели возвести на трон князя Владимира» и что они и их последователи (включая Курбского) желали извести Ивана и его детей.149 На это обвинение Курбский ответил, что он даже не думал возвести Владимира Старицкого на трон, «ибо он этого и не стоил».150
Недоверие Ивана к Сильвестру и Адашеву еще более усилил монах Вассиан Топорков, который жил в Песношском монастыре на реке Яхроме к северу от Дмитрова и кого Иван IV посетил на пути в Кириллов монастырь. Вассиан был стойким иосифлянином и горячим сторонником митрополита Даниила. В 1525 г. Вассиан был рукоположен в сан епископа Коломенского. Он ушел на покой, или скорее был отправлен на покой, в 1542 г., когда Макарий был избран митрополитом.
Мы поэтому можем представить, что визит Ивана к Вассиану возмутил не только Сильвестра и Адашева, но и Макария. Согласно Курбскому, Вассиан сказал Ивану: "Если ты желаешь быть самодержцем, никогда не держи при себе ни одного советника мудрее тебя".151 Совет Вассиана со всей очевидностью был направлен против Сильвестра и Адашева и, возможно, также против митрополита Макария.
Какое-то время Иван IV должен был подавлять (по крайней мере внешне) своенедоверие к Адашеву, поскольку отставка последнего дезорганизовала бы нормальную работу правительства в критическое время восстания в бывшем Казанском ханстве, разброда среди ногайцев и подготовки похода на Астрахань.
Хотя Висковатый должен был сотрудничать с Адашевым в государственных делах и не мог не ценить его таланты государственного деятеля, он не любил священника Сильвестра и рассматривал его вмешательство в церковные и государственные дела как большое зло, Висковатый ждал первой возможности дискредитировать Сильвестра. Кажется, что царь Иван IV тайно поддержал оппозицию дьяка священнику.
Возможность бросить тень подозрения на ортодоксальность Сильвестра в религиозных делах уже назревала. По словам летописца, «подымалась ересь и смущение среди людей и произносились неподобающие слова о Божестве».152
Религиозное брожение 1550-х гг. продолжало традиции споров конца XV и начала XVI веков, порожденные подъемом антиортодоксальных и частично в целом антихристианских доктрин, комплекс которых в это время был назван Иосифом Саниным и иосифлянами «ересью жидовствующих».
Кажется вероятным, что собственно жидовствующие были под влиянием литовских караимов. Иные еретики представляли реформистские направления в церкви и были схожи с протестантизмом и социнианством (антитринитарной доктриной) на Западе.153
Внутри русской православной церкви в этот период существовало два направления: одно акцентировало социальную и политическую роль церкви, а также четкое соблюдение церковных ритуалов (иосифляне); другое может быть названо духовным и мистическим, ибо его последователи ценили медитацию и молитву более ритуала церковных служб (Нил Майков и другие заволжские старцы).154
Иосифляне противились любой попытке государства секуляризировать церковные и монастырские земельные владения. Заволжские старцы порицали владение землей монастырями на религиозной и моральной основе. Вследствие этого, они были известны как нестяжатели. В этом случае они придерживались того же мнения, что и жидовствующие, а также иные еретики.
Поэтому Иван III, который для обеспечения дворянской армии владениями нуждался в земельном фонде, был благорасположен по отношению к еретикам и заволжским старцам.
Иосиф и его последователи продолжали требовать последовательного наказания еретиков. Заволжские старцы, напротив, были убеждены, что убеждение, а не наказание, является верной дорогой борьбы с ересями.
Иосифляне были в большинстве. Церковный Собор 1503 г. отверг рекомендации Нила по секуляризации монастырских земельных владений. В следующем году еретики были осуждены еще одним церковным собором, и некоторые из их предводителей были казнены в Москве и Новгороде.155 Однако ересь не могла быть искоренена, а голос последователей Нила Майкова полностью заглушен.
Возрождение религиозного несогласия было частью общего интеллектуального и духовного брожения в России в 1550-х гг. В особенности оно было связано с сессиями Стоглавого собора 1551 г., на котором обсуждались недостатки в практике церкви, а также необходимость повышения интеллектуального и морального уровня духовенства.
Церковным Собором 1553-1555 гг. были выдвинуты обвинения против трех выдающихся религиозных лидеров: сына боярского (дворянина) Матвея Башкина; бывшего холопа Феодосия Косого и монаха Артемия. Первые два были, с точки зрения православной церкви, несомненно, еретиками. Третий был православным, но следовал традиционному духовному христианству заволжских старцев и поэтому вызывал подозрения у истинных иосифлян. Тот факт, что Артемий знал обоих, Башкина и Косого, лично, делал сбор ложных свидетельств против него более простым для обвинителей.
Артемий, псковитянин, был (с 1536 г.) монахом Порфирьевой пустыни в районе Белого Озера Он внимательно изучал сочинения Нила Майкова и стал его горячим последователем. Подобно Нилу, Артемий ценил духовное значение молитвы и медитаций. Как и Нил, Артемий был против владения монастырями землей и преследования и наказания еретиков.156 Вскоре личность и идеи Артемия вызвали значительный интерес в среде монахов и иных религиозно настроенных людей Белоозерского края. Постепенно вокруг него вырос кружок учеников. Одним из них был Феодосии Косой.
О происхождении Феодосия существует скудная и не совсем надежная информация, исходящая от новгородского монаха Зиновия Отенского (Отнея пустынь) в его полемическом трактате об еретических взглядах Феодосия, носящем название «Истинное показание».157
Этот трактат (написанный в 1566 ид 1567 гг.) возник из бесед Зиновия с тремя членами церковного хор (клирошане) из Спасского монастыря в Старой Русе, два из них были монахами и один иконописцем. Они хотели знать мнение Зиновия о доктрине Феодосия, которая стала популярной среди людей Старой Русы. Они пришли к Зиновию с памяткой о Феодосии и его делах, подготовленной последователями Феодосия, от которых они узнали некоторые детали его жизни и сообщили их Зиновию. Они не приняли сразу все аргументы Зиновия против ереси Феодосия и в некоторых случаях повторяли аргументы последователей Феодосия. Они хотели не только убедиться при помощи Зиновия, что Феодосия был еретиком, но и желали Знать, как парировать аргументацию последователей Феодосия.
Согласно информации, собранной Зиновием в этих беседах. Феодосии был уроженцем Москвы, холопом важного придворного. Он ненавидел свое положение, подобно некоторым из своих друзей – холопов других хозяев, и в конце концов многие из них решили бежать.
По словам собеседников Зиновия, Феодосий '"получил свободу благодаря своей стойкости и уму: он тайно взял (своего) коня и вещи и убежал от своего хозяина на Белоозеро, где принял постриг". (Так же поступили и его спутники). Зиновий отвечал, что в. этом случае Феодосии оказался вором, который украл собственность своего хозяина и как холоп виновен в побеге от господина.158 В ответ на это собеседники Зиновия указали, что Феодосий не может быть назван вором в любом случае, ибо конь и вещи, взятые им с собой, принадлежали ему, а не его хозяину.159 Зиновий повторил свое прежнее утверждение, что все, что может иметь холоп, принадлежит юридически его господину. В действительности, согласно древнерусскому законодательству, лишь одежда и личные вещи, известные по римскому законодательству как реculium, принадлежали ему. Фактически, однако, многие холопы в Киевской Руси, также как и в Московии. обладали собственностью и входили в отношения обязательства, но каждый раз это было от имени их владельца.160
Поскольку Феодосий имел коня и был грамотен, он мог считать себя не обычным холопом, а, так сказать, человеком более высокого класса. Подобные холопы часто пользовались доверием своих хозяев. Очевидно, что так дело и было в случае Феодосия.
Когда Феодосий и его спутники прибыли в Белоозеро (предположительно около 1548 г.), они стали монахами различных монастырей. Феодосий был принят в ските Артемия. Зиновий узнал от монахов из Старой Русы, что бывший хозяин Феодосия помог ему, когда он принял постриг. Более того, собеседники рассказали Зиновию, что Феодосии к тому времени был уже свободным человеком.161
Получается, что Феодосий покинул своего хозяина с его согласия. Очевидно, его бывший господин разделял взгляды, высказываемые священником Сильвестром и многими русскими того времени, полагавшими рабство несовместимым с христианской этикой.
Что же касается взаимосвязи с Артемием в Порфирьевой пустыни, то Феодосий едва ли оценил мистическое учение Артемия. Феодосий нашел равнодушное отношение Артемия к церковному ритуалу службы более созвучным своему пониманию. Он также одобрял возражения Артемия против монастырского землевладения и позднее развил эти аспекты учения Артемия так, что его собственная доктрина теснее приблизилась к социнианству (антитринитарианству).
III
Вскоре критика Артемием права монастырей обладать земельными угодьями стала известна в Москве. Как нам известно, царь Иван IV, Адашев и Сильвестр поддерживали идею секуляризации церковных и монастырских земель. Поэтому понятно, что они решили перевести Артемия как сторонника своих воззрений ближе к Москве.
Для этого было решено, хотя Стоглавый Собор все еще работал, предложить Артемию должность игумена Троице-Сергиева монастыря.162 Он был вызван в Москву и временно помещен в Чудов монастырь в Кремле. Царь Иван IV санкционировал беседу Сильвестра с Артемием и пожелал знать его мнение. Другой священник Благовещенского собора, Симеон (псковитянин, подобно Артемию) поддержал мнение Сильвестра. Затем ему был предложен пост настоятеля Троицкого монастыря.
Артемий нехотя принял предложение. Задача управления таким большим монастырем, как Троицкий, ему не импонировала. Кроме того, он знал, что среди монахов Троицкого монастыря были явные иосифляне, и что он мог ожидать с их стороны оппозиции и интриг. С другой стороны, бывший митрополит Иоасаф, который после своего ухода на покой жил в Троицком монастыре, был человеком, близким Артемию по духу. Кроме того, Артемий получил от царя Ивана IV разрешение привезти в Троицкий монастырь Максима Грека, который до этого был заключен в Отроч монастырь в Твери.
Опасения Артемия относительно иосифлянских интриг против него оказались верны.163 В результате он пробыл в Троицком монастыре немногим более полугода и затем возвратился в Порфирьеву пустынь, не дождавшись формального освобождения от своих обязанностей, чем очень обидел царя.
Во время своего пребывания в Москве и в Троицком монастыре Артемий познакомился с Матвеем Башкиным, по позднее едва не повредило ему, когда Башкин был обвинен в ереси.
Матвей Семенович Башкин принадлежал к семье детей боярских, которая несколько выдвинулась в 1647 г. В 1550 г. Матвей был включен в списки избранной тысячи.
Как многие другие русские этого периода Башкин был за социальные реформы и возражал против института холопства, который он рассматривал как несовместимый с учением христа и апостолов. Он освободил всех своих холопов.164
Постепенно в процессе изучения Евангелия и посланий апостолов Башкин начал сомневаться в истине некоторых догм православной церкви. Он обсуждал это с некоторыми литовцами, жившими в Москве. Следует напомнить, что это был период быстрого распространения кальвинизма в Литве и Белоруссии.165
Многие товарищи Башкина, некоторые дети боярские, подобные ему, были заинтересованы его идеями, и вскоре он оказался предводителем группы последователей.
До тех пор, пока он разъяснял свои взгляды на христианскую социальную этику, многие влиятельные люди, включая священника Сильвестра и исповедника Башкина священника Симеона, симпатизировали ему. Однако, когда Башкин признался в своих сомнениях Симеону, последний почувствовал ересь и сообщил об этом Сильвестру. Сильвестр после консультаций с Адашевьм почел за свой долг доложить об этом царю Ивану IV. Царь приказал провести расследование (июнь 1553 г.). Расследование было поручено двум монахам – Герману Полеву, настоятелю Успенского монастыря в Старице, и Герасиму Ленкову, монаху Волоколамского монастыря. Они обнаружили достаточные основания для обвинения Башкина в ереси. Однако Башкин опроверг некоторые из их обвинений; например, он настаивал, что не является антитринитарием.166
Когда расследование было завершено, в октябре 1553 г. для суда над Башкиным был созван церковный Собор. Председательствовал митрополит Макарий. Царь и бояре, а также духовенство присутствовали на заседаниях. Среди епископов, бывших членами Собора, лишь один – Кассиан Рязанский – симпатизировал взглядам заволжских старцев.
Дьяк Иван Висковатый решил, что появился шанс расправиться с Сильвестром. На заседании собора 25 октября он обвинил Сильвестра, Артемия и священника Симеона в сообщничестве с Башкиным. Он сделал упор на то, что новые иконы в Благовещенском соборе, выполненные под присмотром Симеона, не были ортодоксальными и отражали идеи Башкина, которые последний предположительно передал Сильвестру через Артемия. В ноябре Висковатый детально повторил свои обвинения в записке, адресованной митрополиту Макарию.
В результате вмешательства Висковатого Артемий был вызван в Москву для очной ставки с Башкиным, и затем сам был обвинен в ереси.
С другой стороны, обвинения Висковатого в адрес Сильвестра по поводу икон имели обратное действие. Сильвестр объяснил, что действовал по приказу царя и митрополита Макария и настаивал, что иконы были написаны в православной манере. Макарий зло ответил Висковатому: «Ты начал с выступления против еретиков и теперь обратился к ложному философствованию о иконах. Опасайся быть пойманным сам как еретик». И, разумеется, собор решил расследовать взгляды Висковатого на иконы, и он оказался в положении защищающегося.167
Новые иконы, вызвавшие возмущение Висковатого, были написаны для Благовещенского собора после гибели старых при пожаре 1547 г. В этом пожаре также был уничтожен царский дворец, и для так называемой золотой палаты дворца была выполнена новая стенная живопись.
По сути Висковатый был прав в своем утверждении, что многие новые иконы отличались от традиционных. Эти новые иконы, равно как и картины для стен, были символичны и аллегоричны. Они были написаны псковскими и новгородскими мастерами, которые во многих случаях находились под влиянием западных стереотипов, которые они как-то адаптировали к традиционному русскому стилю.168
Сильвестр как новгородец и Макарий, бывший архиепископом Новгорода в течение шестнадцати лет (1526-1542 гг.), привыкли к работам псковских и новгородских иконописцев и не рассматривали их как отклонение от древних традиций. Они ошибочно полагали, что по крайней мере некоторые из этих икон следовали древневизантийским канонам.
В целом Висковатый оказался лучшим знатоком икон, но некоторые он оценил не совсем верно, что позволило Макарию напасть и на него. Кроме того, Макарий не стерпел сам факт вмешательства мирянина в религиозные дела. Собор наказал Висковатого трехлетним покаянием.
Одновременно шел суд над теми, кто был обвинен в ереси. Рязанский епископ Кассиан – единственный среди всех членов Собора защищал некоторых обвиняемых и резко критиковал рекомендацию покойного Иосифа Санина безжалостно казнить еретиков. Эта тема была эмоционально столь близка сердцу Кассиана, что в ходе выступления на собрании Собора его поразил инсульт. Он выжил, но стал беспомощным и вынужден был уйти с епископской кафедры и удалиться в монастырь.169
Собор счел Башкина виновным в ереси и приговорил его к пожизненному заключению. Он был заточен в Волоколамский монастырь.
