Imprimatur

Простившись с нашими помощниками, мы побрели по направлению к «Оруженосцу». Тут я вспомнил, что до сих пор еще не передал Атто, о чем мы говорили с Девизе. В вихре недавних открытий это отошло на второй план, да и ничего особенного выудить из гитариста мне не удалось. Я пересказал нашу беседу, утаив лишь, что пришлось слегка запачкать честь Атто, чтобы завоевать доверие Девизе.

– Так-таки ничего интересного? – перебил меня Мелани на полуслове. – Ты узнал, что королева Мария-Терезия поддерживала отношения со знаменитым Франческо Корбеттой и Девизе, и считаешь, что это неинтересно?

Я был застигнут врасплох, а Мелани, казалось, впал в панику и во все продолжение рассказа то и дело останавливался, таращил глаза, просил меня повторить, вновь молча устремлялся вперед, а потом без всякой причины с задумчивым выражением лица замирал на месте. А еще то и дело просил меня повторить все с самого начала: как я явился к Девизе с назначенной ему процедурой, как услышал рондо, так очаровавшее всех постояльцев, как спросил его, не он ли автор этого чудного произведения, на что получил ответ, что его учитель, некто Корбетта, услышал эту мелодию во время одного из своих многочисленных путешествий, записал ее и преподнес королеве, дабы та отдала таблатуру Девизе, в свою очередь, внесшего в нее что-то свое. Словом, теперь трудно сказать, кто является автором этого музыкального сочинения, даже если и известны имена приложивших к нему свою руку.

– А знаешь ли ты, кто такой Корбетта? – вопросил аббат, глаза которого превратились в две щелочки, и, в свою очередь, пустился рассказывать мне:

– Итальянец Франческо Корбетта был величайшим из гитаристов своего времени. Мазарини пригласил его во Францию, дабы он обучал игре на гитаре юного Людовика, обожавшего этот инструмент. Слава музыканта возросла, и уже король Англии Карл II, также жалующий этот инструмент, призвал того в Лондон, где дал ему в жены богатую наследницу и наградил титулом пэра. Корбетта был не только изысканным исполнителем, но и опытным криптографом, что является большой редкостью.

– Он что, записывал буквы особым способом?

– Это что! Он сочинял шифрованную музыку, в которой было скрыто тайное послание! Корбетта был незаурядной личностью: интригующей, завораживающей. Любил карточную игру, большую часть жизни провел в дороге: Мантуя, Венеция, Болонья, Брюссель, Испания, Голландия, был замешан во многие скандальные истории. Умер он два года назад в возрасте шестидесяти лет.

– Возможно, он не довольствовался музыкой и тоже… ну… советовал?

– По правде сказать, он прямо-таки погряз в политических интригах тех стран, что я тебе перечислил, – ответил Мелани, допустив таким образом, что Корбетта занимался шпионажем.

– И для этого использовал таблатуру?

– Да, однако он ничего не изобрел. Знаменитый англичанин Джон Доулэнд[153], лютнист королевы Елизаветы, сочинял такие произведения, с помощью которых его государыня могла передавать секретные послания.

Атто в два счета убедил меня, что запись музыкального произведения может содержать нечто, не имеющее к музыке ни малейшего отношения. Собственно музыкальная криптография существовала исстари – к ней прибегали правящие династии и Церковные иерархи. Делла Порта в «De furtivis litterarum notis» [154] приводит в качестве общедоступного примера несколько способов шифровки в музыкальных фразах секретных посланий различного толка и какой угодно длины. Благодаря удобному ключу нетрудно привязать каждую букву алфавита к музыкальному знаку или ноте. Цепочки из них, записанные в виде партитуры, с помощью ключа превращаются в слова и целые фразы Однако в результате в самой музыке возникают saltus indecentes, то есть диссонансы и неприятные для слуха энгармонии, которые ictu ocili [155] могут пробудить подозрения у того, кто взялся бы читать их с листа. Потому-то и были изобретены более искусные способы криптографии.

– А кем?

– Да все тем же Кирхером, в частности, этому посвящен его труд «Musurgia universalis». Вместо того чтобы замещать буквы нотами или их комбинациями, он предложил разделить алфавит между четырьмя голосами мадригала или оркестра, так чтобы лучше управлять музыкальной темой, сделать ее композиционно более изящной и менее неприятной на слух на тот случай, если послание будет перехвачено или вызовет подозрения. И наконец, существует бесчисленное количество возможностей использовать текст, положенный на музыку, и ноты, предназначенные для исполнения с помощью человеческого голоса. К примеру, если той или иной ноте что-то соответствует, какие-то слоги, во внимание принимаются лишь эти слоги. Можно пользоваться одним лишь текстом, положенным на музыку, для кодирования секретного послания. Корбетта был знаком с изобретением Кирхера, в том нет сомнений.

– Как по-вашему, перенял ли Девизе у Корбетты не только мастерское владение гитарой, но и… это искусство тайнописи?

– Так, во всяком случае, поговаривали при дворе в Париже. К тому же Девизе был любимым учеником Корбетты и, помимо прочего, одним из его друзей.

Доулэнд, Мелани, Корбетта, его ученик Девизе… больше я не сомневался: музыка неразрывно связана со шпионажем.

– Кроме того, – продолжил Мелани, – Корбетта был хорошо знаком с Фуке, поскольку являлся придворным гитаристом при Мазарини вплоть до 1660 года. Только в этом году он перебрался в Лондон, однако часто наезжал в Париж, а десять лет спустя окончательно туда переехал.

– Но в таком случае это рондо также может заключать в себе некое тайное послание! – сам не веря в то, что говорю, произнес я.

– Спокойствие, мой милый, взглянем сперва на все остальное. Ты мне сказал, что рондо было преподнесено Корбеттой в дар Марии-Терезии, которая, в свою очередь, подарила его Девизе. Для нас с тобой это служит ценнейшим указанием. Мне ведь было невдомек, что королева поддерживала отношения с обоими гитаристами. Даже трудно в это поверить.

– Я вас понимаю. Мария-Терезия вела почти монашеский образ жизни…

И я пересказал аббату все то, что узнал от Девизе по поводу унижений, которым подвергал свою бедную супругу король-Солнце.

– Монашеский? Бог мой, я бы не стал так преувеличивать, – явно что-то зная на сей счет, парировал Атто.

По мнению Атто, Девизе нарисовал для меня слишком уж незапятнанный портрет королевы Франции. А между тем и сейчас еще можно повстречать в Версале юную мулатку, как две капли воды похожую на дофина. За объяснением сего чуда следует обратиться к событиям двадцатилетней давности, когда послы одного африканского государства гостили при дворе и, дабы выразить свое почтение супруге Людовика XIV, подарили ей темнокожего пажа по имени Набо.

Несколько месяцев спустя – это было в 1664 году – Мария-Терезия произвела на свет крепенькую и очень резвую девчушку с темной кожей. Придворный хирург Феликс заверял короля, что цвет кожи ребенка скоро изменится, являясь чем-то вроде желтухи в связи с приливом крови во время родов. Однако шли дни, а девочка светлее не становилась. Тогда хирург заявил, что беременность королевы протекала под слишком пристальными взглядами негритенка. «Взглядами? – переспросил король. – Какой же проникающей способностью они должны были отличаться!» Несколько дней спустя по приказу короля с пажом Набо тайно расправились.

– А что же Мария-Терезия?

– Она промолчала. Никто не видел ни ее слез, ни улыбок. По правде сказать, ее и саму-то было не видно. Кроме слов доброты и прощения, от нее ничего нельзя было добиться. Она всегда старалась рассказать королю о малейшей безделице, дабы заверить его в своей преданности, и это невзирая на то, что он навязывал ей своих любовниц в качестве камеристок. Она как будто бы и не могла быть иной, кроме как безвольной, бесцветной, держащейся в тени. Она была слишком добрая. Слишком.

На память мне пришла одна фраза Девизе: было бы ошибочно судить о Марии-Терезии лишь по внешним проявлениям.

– Как вы думаете, она напускала на себя такой вид? – спросил я.

– Она была из Габсбургов. К тому же испанка. И Габсбурги, и испанцы – гордые натуры, все сплошь заклятые враги ее супруга. Как ты думаешь, что испытывала Мария-Тере-зия Австрийская, когда ее так унижали на французской земле? Отец боготворил ее и согласился расстаться с ней лишь в обмен на Пиренейский мир. Я был на Фазаньем острове[156], мой мальчик, когда Франция и Испания заключили договор и порешили соединить браком своих детей. Как подошла пора расставаться с дочерью, король Филипп Испанский залился горючими слезами, словно уж и не надеясь свидеться с нею когда-либо. Всем стало не по себе. А на пиршестве в честь помолвки, одном из самых роскошных, когда-либо заданных, не притронулся к яствам. Под вечер, собираясь уезжать, он простонал сквозь рыдания: «Я мертвец» и много чего еще в том же духе.

Рассказ Мелани несказанно удивил меня: я и не предполагал, что сильные мира сего, хозяева судеб целых стран и народов, могли так горевать и убиваться от потери одного дорогого существа.

– А Мария-Терезия что же?

– Сперва делала вид, что ей все равно, как обычно. Но вскоре дала понять, что будущий супруг ей не нравится. Улыбалась, вела любезные разговоры и показывала, что отъезд ее нисколько не огорчает. Но в эту ночь мы все слышали, как она душераздирающе вопила в своей комнате: «Ay, mi padre, mi padre!» [157]

– Значит, она и вправду притворщица?

– Так оно и есть. Она скрывала ненависть и любовь, симулировала жалость и верность. И потому неудивительно, что никто не догадывался о милом обмене таблатурами между нею, Корбеттой и Девизе. Возможно, прямо на глазах у короля!

– Так вы считаете, королева пользовалась услугами гитаристов для передачи тайных посланий?

– Не исключено. Помню, прочел о чем-то в этом роде в одной голландской газете. Так, мерзкое издание, выходившее в Амстердаме на французском языке с единственной целью – опорочить Наихристианнейшего из королей. Там говорилось об одном молодом придворном лакее, неком Беллоке, если мне не изменяет память, который сочинял стихи, предназначенные для декламации во время балетного действа. Так вот, в них в завуалированной форме содержались упреки, адресованные королю, причинявшему королеве страдания своими изменами. А заказчиком был не кто иной, как сама Мария-Терезия.

– Сударь, а кто такая Мадемуазель?

– Откуда тебе известно это имя?

– Я прочел его на верхнем поле странички с нотами Девизе. Там стоит: «a Mademoiselle».

Хотя свет от фонаря был очень слаб, я увидел, как побледнел аббат Мелани. Внезапно в его глазах промелькнул страх, который вот уже два дня потихоньку точил его.

Я до конца пересказал ему весь свой разговор с французским музыкантом и признался в том, что по неловкости запачкал таблатуру рондо, а пытаясь исправить оплошность, наткнулся на это посвящение. Я также сообщил Атто о том, что узнал о Мадемуазель от Девизе: она была кузиной короля, приговоренной им к безбрачию за бунтовщическое прошлое.

– Господин Атто, кто же она такая? – снова спросил я.

– Главное, не кто она сама, а за кого она вышла.

– Вышла? Разве она не осталась в девушках? Оказывается, Девизе не совсем верно передал мне ее историю: на самом деле все было чуть сложнее. Ее называли Большая Мадемуазель, настоящее ее имя – Анна-Мария-Луиза, герцогиня де Монпансье. Самая богатая женщина французского королевства. Но денег ей было мало, ока хотела любой ценой выйти за короля. Людовик забавы ради вообще запретил ей выходить замуж и отравил все существование. В конце концов, она отказалась от своих амбиций и заявила, что не притязает на трон и подчиняется, подобно Марии-Терезии, жестокому государю, оставив двор и отправившись в дальние края. В возрасте сорока четырех лет она влюбилась в безвестного провинциального дворянина, бедного гасконского отпрыска, лишенного наследства, ни к чему не пригодного, однако имевшего счастье за несколько лет до этого завоевать симпатию короля, назначившего его наперсником своих игр и нарекшего графом де Лозеном[158].

– Лозен был никудышным соблазнителем, – с презрением заявил Атто, – ухаживал за Большой Мадемуазелью из-за ее денег. Людовик позволил им пожениться, однако Лозен, всегда отличавшийся необыкновенным тщеславием, требовал торжеств, не уступающих королевским. «Таких, какие устраиваются двумя династиями», – повторял он друзьям, раздувшись от спеси. А поскольку из-за долгих приготовлений свадьба затягивалась, Людовик XIV тем временем спохватился да и передумал. Уж как только жених с невестой ни умоляли, ни заклинали его, даже угрожали. Ничего не помогло. Пришлось повенчаться тайно. Король об этом узнал, и Лозену пришел конец – он снова был посажен в крепость, на сей раз далеко от Парижа.

– Крепость… – повторил я, начиная догадываться.

– Пинероло.

– Туда же…

– Вот именно, туда же, где был Фуке.

До тех пор Фуке был единственным заключенным этой огромной крепости. Он был знаком с Лозеном, тот сопровождал короля в поездке в Нант, во время которой и был задержан Фуке. К тому времени, когда Лозена препроводили в Пинероло, Фуке томился в неволе уже девять лет.

– А сколько там просидел Лозен?

– Десять лет.

– Так много!

– Могло быть и больше. Не определив заранее срока его заключения, король мог продлевать его до бесконечности.

– Почему же он освободил его именно через десять лет?

– Загадка, – отвечал Мелани. – Несомненно одно: Лозен был освобожден несколько месяцев спустя после исчезновения Фуке.

– Господин Атто, я больше ничегошеньки не понимаю, – взмолился я, не в силах совладать с дрожью, объявшей мои члены.

Грязные, озябшие мы добрались наконец до «Оруженосца».

– Бедняжка, – пожалел меня мой наставник. – В несколько ночей я преподал тебе добрую часть истории Франции и Европы. Но это тебе пригодится! Будь ты уже газетчиком, тем бы тебе хватило на ближайшие три года.

– Однако, как я погляжу, вы тоже не во всем разобрались, особенно в тех событиях, что происходят у нас, – жалостливо отозвался я, едва ворочая языком от усталости. – Чем больше мы силимся разобраться, тем запутаннее все становится. Но я знаю одно: вы движимы желанием доискаться, почему Наихристианнейший король поступил так с вашим другом Фуке два десятка лет назад. Что до моих жемчужин – пиши пропало.

– Ныне все копаются в тайнах прошлого, ибо тайны настоящего слишком страшны, – суровым тоном прервал меня Атто. – Но мы с тобой их разгадаем. Я тебе обещаю.

«Как же, обещать-то легко», – подумал я про себя и попытался вкратце изложить аббату, что мы узнали за шесть дней вынужденного сотрудничества. Несколькими неделями ранее бывший суперинтендант финансов Фуке объявился на нашем постоялом дворе в сопровождении двух господ. Один из них – Помпео Дульчибени – был знаком с подземными галереями и пользовался ими, чтобы навещать Тиракорду, врача понтифика и своего земляка. Дульчибени имел от рабыни-турчанки дочь, которую похитил некий Хьюгенс, не без помощи Ферони, еще в те времена, когда Дульчибени состоял на службе семьи понтифика. Другой – Робер Девизе, гитарист – был как-то связан с королевой Франции Марией-Терезией, а также был учеником Франческе Корбетты – загадочной личности, записавшей и передавшей Марии-Терезии перед смертью рондо, которое то и дело звучало ныне в «Оруженосце». Рондо это было посвящено Мадемуазели, кузине короля и супруге графа Лозена, который десять лет провел в темнице крепости Пинероло бок о бок с Фуке, до тех пор, пока тот не умер…

– Ты имел в виду «пока тот не сбежал», – поправил меня Атто, – он ведь умер здесь, в «Оруженосце».

– Ну да. А еще…

– А еще у нас тут есть иезуит, беглый венецианец, девица легкого поведения, хозяин – большой любитель заглядывать рюмочку, неаполитанец-астролог, английский беженец и врач-сиенец, по подобию всех его собратьев гроза для беззащитных людей.

– И еще два собирателя реликвий.

– Ах да, эти шельмы. Да еще мы с тобой, ломающие себе голову, в то время как кто-то подцепил чуму, а по подземным ходам разбросаны залитые кровью страницы из Священного Писания, горшки с кровью, крысы, которых рвет кровью… Что-то многовато крови.

– Что все это может значить, господин Атто?

– Ну и вопросик. Сколько тебе повторять: не забывай басню о воронах и орле. И следуй примеру орла.

Мы поднялись в чулан «Оруженосца» и разошлись по своим комнатам, условившись встретиться в следующую ночь.

День седьмой 17 СЕНТЯБРЯ 1683 ГОДА

Несмотря на все эти необычайные события, сотрясавшие мои дни и ночи, мне случалось задумываться об одном завете, оставленном мне той старушкой, которая любовно выпестовала меня. Своим напевным голосом, которым принято разговаривать с детьми, она наказывала мне никогда не оставлять книгу недочитанной.

Следуя этому мудрому наставлению, я принял решение завершить на следующее утро чтение астрологического прогноза на этот год, изъятого у Стилоне Приазо. Моя дотошная воспитательница была права: лучше уж вовсе не браться за книгу, чем не дочитать ее, сохранив о ней неверное суждение. Как знать, не помогут ли мне страницы, которых я еще не читал, подойти с правильной меркой к тем темным силам, что вселили в меня такой страх.

К тому же в то утро я был не так вымотан, как во все предыдущие дни при пробуждении: после всей этой свистопляски с преследованием и бегством по галерее С, приведшей нас к реке, а особенно после разительных открытий относительно Девизе и его таинственного рондо, к которым мы с аббатом пришли на обратном пути, мне все же удалось выспаться.

Мой мозг отказывался заново осмысливать все, что ему пришлось вместить. Самое время было обратиться к книжонке, которую Угонио и Джакконио отобрали у Стилоне и которая теперь была спрятана у меня под тюфяком.

События прошедших месяцев вроде бы были предсказаны точно. Теперь посмотрим, что уготовано нам будущим. Итак, я раскрыл книжку на третьей неделе сентября.

Предсказания на эту неделю связаны прежде всего с Меркурием, принимающим два светила в своих домах, который, пребывая в третьем доме, соседствующем с Солнцем, сулит высшей знати путешествия, получение объемистых посланий и различные королевские посольства.

Юпитер с Венерой, объединившись, пытаются с помощью огненного треугольника сплотить союз доблестных деятелей для ведения переговоров по созданию лиги либо в целях заключения мира чрезвычайной важности.

Мое внимание тут же привлекли «путешествия высшей знати» и «объемистые послания», а также «королевские посольства». У меня не было и тени сомнения: речь шла о депешах с объявлением исхода битвы под Веной, каковая в данный момент находилась в стадии кульминации.

Вскоре по Европе помчатся отряды конных вестовых, возможно, под предводительством самих суверенов и принцев крови, принявших участие в битве, разнося по городам и весям известие об ее исходе: в три дня достигнут Варшавы, в пять – Венеции, в восемь или девять – Рима и Парижа, еще больше уйдет у них, чтобы добраться до Лондона и Мадрида.

И снова автор книжки был прав: он предвидел не только большую сечу, но и бешеное распространение вестей тотчас по окончании схватки.

А «союз доблестных деятелей для ведения переговоров… в целях заключения мира чрезвычайной важности» – не о мирном ли договоре между победителями и побежденными шла речь?

Я прочел предсказание и на четвертую, последнюю неделю сентября:

Скверные известия о больных могут поступить в эту четвертую неделю месяца, когда шестым домом правит Солнце, передавая заботу о нем Сатурну, отчего расцветут четырехдневные лихорадки, флюсы, водянка, вспучивания, ломота в костях, подагра и мочекаменная болезнь. Однако восьмой дом управляется Юпитером, который вернет вскоре здоровье многим пациентам.

И снова под удар попадет здоровье: лихорадки, излишек жидкости в желудке, затруднения с циркуляцией влаги, ломота в костях, внутренние боли.

Все это весьма серьезно, но преодолимо. Худшее впереди:

На этой неделе нешуточные предупреждения посылает нам Марс, хозяин Асцендента, который, пребывая в восьмом доме, способен сеять смерть среди людей с помощью ядов, железа и огня, то есть огнестрельного оружия. Сатурн в шестом доме, хозяйничает в двенадцатом, обещает смерть благородным лицам, находящимся взаперти.

От последних слов у меня пересохло во рту, перехватило дыхание. Я отбросил книжонку и, сжав кулаки, обратился к Небу с мольбой. Никакое другое печатное слово не окажет такого влияния на мое дальнейшее существование, как эти несколько загадочных строк.

Знать, намечались «нешуточные» дела, такие как «смерть среди людей с помощью ядов, железа и огня, то есть огнестрельного оружия». И грозило все это «благородным лицам». Кое-кто из наших постояльцев принадлежал к благородному сословию, и все мы находились «взаперти»!

Если мне еще и требовалось доказательство того, что эта книжонка (порождение дьявола!) предсказывала правду, оно было предо мной: в ней говорилось о нас, узниках карантина, а также о смерти кое-кого из нас.

Да ведь и Фуке скончался в результате насильственной смерти, от отравления.

Я знал: доброму христианину не должно поддаваться отчаянию, даже посреди тягчайших невзгод. Но я бы погрешил против истины, если бы стал утверждать, что встретил весть о грядущих бедах с достоинством истинного мужа. Никогда еще, несмотря на то что на мою сиротскую долю выпало немало одиноких минут, не ощущал я себя таким покинутым на милость звезд, давным-давно, возможно, испокон веков предрешивших мою судьбу.

Во власти безысходности я взял в руки старые четки, подаренные мне набожной моей наставницей, трепетно припал к ним губами и сунул в карман. Трижды прочтя «Отче наш», я вдруг понял, что в своем страхе перед лицом звезд засомневался в божественном предопределении, которое каждый добрый христианин должен рассматривать как единственное путеводное указание. Я вдруг испытал настоятельную потребность очиститься душой и укрепиться духом: настала пора исповедаться перед Богом. К счастью, в нашем заведении имелся тот, кто был мне нужен.

– Входи, сын мой, ты правильно поступил, решив очистить душу в столь трудную минуту.

Услышав о цели моего визита, отец Робледа с доброжелательностью впустил меня к себе. Исповедь помогла мне облегчить сердце и развязать язык, и я с воодушевлением приветствовал это таинство.

Отпустив мне грехи, отец Робледа поинтересовался, как во мне зародились столь преступные сомнения.

Обойдя молчанием астрологический прогноз, я напомнил ему о нашей недавней беседе, в которой речь шла о предсказаниях: мол, она не прошла для меня даром, заставив долго размышлять о судьбе и предназначении, о том, что звезды влияют на земные дела, тем самым предопределяя их. Мне известно, как относится к подобным мыслям и утверждениям церковь, но вот ведь и Кристофано считает: астрология идет на пользу врачебной практике, оттого-то, оказавшись среди двух огней, я и счел нужным обратиться к отцу Робледе за разъяснением.

– Ты правильно поступил, мой мальчик, всегда надлежит обращаться к святой матери Церкви в минуты растерянности, коих может быть немало на жизненном пути. Учитывая, сколько всяких путешественников перебывало на вашем постоялом дворе, могу себе представить, чего ты наслушался от магов, астрологов и некромантов всех мастей, ловко обрабатывающих простодушные сердца. Нужно научиться пропускать мимо ушей всю эту пустопорожнюю болтовню. Существует две астрологии: ложная и подлинная. Первая пытается на основе даты рождения человека строить предвидение относительно его будущих деяний. Это ложное и еретическое учение, как тебе известно, запрещенное с незапамятных времен. Подлинная астрология изучает влияние звезд на природу в целях познания, а не предвидения. Тот факт, что светила влияют на земные дела, неоспорим. Сперва обратили внимание на связь приливов и отливов с луной, – продолжал рассказывать Робледа, счастливый возможностью блеснуть своими знаниями, – затем на связь металлов, залегающих в толще земли и потому недосягаемых для света и тепла, со звездами. Да и многое другое ad abundantiam [159] невозможно объяснить иначе, как вмешательством небесных тел. Даже такое скромное растение, как сердечная мята, согласно «De Divinatione» Цицерона, расцветает лишь в день зимнего солнцестояния, самого короткого в году. Метеорология также доказывает власть небесных светил над явлениями, происходящими на земле: восходы и закаты семи звезд, расположенных в созвездии Тельца, названном греками Хиады[160], отмечены ливнями. О животных и говорить не приходится: всем известно – на восходе и на закате луны улитки, крабы и прочие гады теряют жизненную силу. Верно также и утверждение Кристофано: Гиппократ и прочие знаменитые врачеватели знали, что в течении болезни во время солнцестояния и равноденствия наблюдаются драматические периоды. Это подтверждено как святым Фомой, так и Аристотелем в «Метеорологиях», и многими другими философами и мыслителями, среди которых Доменико Сото, Йавелла, Доменико Банес, Капреоло. Немало можно узнать, почерпнуть, читая мудрейший труд Джованни Баггисты Грассетти, вышедший несколько месяцев назад под названием «Астрология подлинная и ложная».