Андреевский кавалер

– Я же вернулся, – буркнул тот.

– Могло бы и такое случиться, что вернулся бы ты, а на месте Андреевки одна черная дыра.

– Не такой ты человек, Кузьма Терентьевич, чтобы о себе не позаботиться, – усмехнулся Шмелев. – Андреевка на месте, и база ощутимо не пострадала…

– Ты бы, конечно, лучше сработал… – продолжал ядовито усмехаться Маслов.

– Я тебя ни в чем не виню, – миролюбиво заговорил Григорий Борисович. – Военные тоже не дураки: позаботились поскорее эвакуировать базу. Даже оборудование вывозят?

– И оборудование.

– Что было возможно, мы сделали, – подытожил Шмелев.

– Мы? – нахально ухмыльнулся Маслов. – Шкурой рисковал я один. Даже Леньку Супроновича, когда все началось, как ветром сдуло.

– Когда уезжаешь? – перевел разговор на другое Григорий Борисович.

– Главные грузы в пути. А может, уже на месте. Не говорят, куда базу перемещают. – Маслов сжал и разжал кулаки на коленях. – Только стоит ли мне уезжать отсюда? Работал, жизнью рисковал… Хочется пожить теперь как следует…

– Надо ехать, Кузьма Терентьевич, надо, – заговорил Григорий Борисович. – Ты там нужнее… Немцев эта база очень интересует…

– И сколько мне там торчать?

– Думаю, что недолго, – убежденно заверил Шмелев. – Возьмут Москву и Ленинград – глядишь, и войне конец.

– По России им топать и топать, – с сомнением покачал головой Маслов. – Да и пустят ли их дальше..

– Как приедешь, жене напиши все в подробности, – сказал Шмелев. – Где база, что будет производить, дни отправки на фронт эшелонов со снарядами, минами…

– Жене это будет очень интересно…

– Намекни ей, что, если зайдет твой дружок, пусть письмо ему покажет.

– Лизку-то не стоило бы в это втягивать…

– Наш человек к тебе скоро придет, – продолжал Григорий Борисович. – Скажет, что от меня, и передаст серебряный полтинник… – Он достал из ящика письменного стола монету и показал: – Вот тут царапина…

Маслов нехотя поднялся, подошел и, взяв полтинник двумя пальцами, внимательно рассмотрел.

– Что этот человек скажет, то и будешь делать, – внушительно сказал Шмелев.

– А ежели он скажет – надо базу взорвать? – хмыкнул Кузьма Терентьевич.

– Взорвешь, – спокойно ответил Шмелев.

– Вместе с собой?

– Никто тебе, Кузьма Терентьевич, смерти не желает, – проговорил Шмелев. – Вся наша работа – это игра со смертью, а ты нужен нам живой.

– Как же… – усмехнулся Маслов.

– Получи, как было обещано, – сказал Шмелев и достал из ящика толстую пачку крупных ассигнаций.

Маслов взвесил ее в руке, на губах его появилась довольная улыбка: он не ожидал такой щедрой награды, потому как считал, что с заданием плохо справился. Знал это и Григорий Борисович, который тем не менее передал через Чибисова немцам, что самолеты бомбили базу, нанесли ей серьезные повреждения, все, что уцелело, там в спешном порядке вывозится в тыл… Передал и то, что завербованный им человек отбывает на новое месторасположение базы.

Чибисов выполнил свое задание куда успешнее, чем Маслов, он дал точные координаты двух окрестных военных аэродромов. «Юнкерсы» в первые же дни войны разбомбили их, большая часть советских тяжелых бомбардировщиков и истребителей была уничтожена.

Как только заглохли на лестнице шаги Маслова, из-за перегородки, где помещался темный чулан, вышел Чибисов.

– Вы уж очень мягко с ним, – заметил он, усаживаясь на шаткий стул.

– Откровенно говоря, я думал, что он вообще не будет со мной разговаривать, – сказал Григорий Борисович. – Сообразил, на что я его толкнул… Не так уж он прост, как кажется. Да и черт их знает, где у них были спрятаны эти склады со взрывчаткой. Маслов утверждает, дескать, глубоко под землей, – так их и самая тяжелая фугаска не достала бы.

– Что теперь говорить, – заметил Чибисов. – База – фью! – Он взглянул на Шмелева: – Вы думаете достать Маслова в тылу?

– Достанем, – уверенно сказал Григорий Борисович. – Координаты базы, маршруты следования, время отправления на фронт эшелонов со снарядами – разве это мало? Да Маслов для нас сейчас вдвойне ценный человек!

– Деваться ему некуда, – согласился Чибисов.

– Жену его я беру на себя, – сказал Шмелев. – Бабенка жадная до денег… И потом ее припугнуть можно – не пойдет же она против мужа?

– Сейчас идут бои на подступах к Владимиру-Волынску, Дубно, Ровно, Луцку, – заговорил Чибисов. – Если и дальше все пойдет так же хорошо, то дней через десять-пятнадцать наш с вами долг – встретить дорогих освободителей хлебом-солью…

– Для этой роли подойдут Андрей Иванович и, пожалуй, Тимаш… – улыбнулся Шмелев. – Бороды у них представительные. А хлеб испечет бабка Сова.

– Люди говорят, у нее глаз дурной, – усмехнулся Чибисов.

Они посмеялись, – как только началась война, отношения их улучшились. Чибисов даже сделал вид, что лично проведенная Шмелевым операция по уничтожению базы вовсе и не сорвалась… Настроение у обоих было приподнятое и вместе с тем тревожное: обидно было бы оплошать перед самым приходом немцев… А с той стороны настойчиво требовали сведений о продвижении эшелонов с боевой техникой и войсками через станцию, о наличии полевых аэродромов. После того, как Чибисов передал, что база эвакуируется, «юнкерсы» стали прилетать в Андреевку каждую ночь – вешали осветительные ракеты, бросали фугаски в прилегающий к базе лес. Как только самолеты улетали, путевая ремонтная бригада выезжала на моторной дрезине с пятью платформами, груженными рельсами и шпалами, на место повреждения и восстанавливала путь. Несколько раз «юнкерсы» бросали тяжелые фугаски на железнодорожный мост через Лысуху, но ни разу не попали. В глубоких воронках вдоль насыпи выступила желтоватая вода, деревья вокруг были иссечены осколками и повалены. В коричневых узловатых корнях ссыхались комья черной болотной земли.

Леонид Супронович ночью наводил «юнкерсы» на станцию, где останавливались воинские эшелоны. Он выпускал по две ракеты, прятал ракетницу в дупло старой осины и только ему известными тропками возвращался домой. Вчера ночью Леонид, дождавшись в Хотьковском бору бомбардировщиков, посигналил им ракетами. «Юнкерсы», повесив осветительную ракету, принялись гвоздить станцию, где стоял эшелон с эвакуированными женщинами, стариками, детьми. В общей могиле похоронили тридцать человек.

Комсомольский отряд сбился с ног, разыскивая диверсанта, но Леонид был неуловим. И потом, кто бы на него подумал, даже встретив в лесу? Путевой бригадир был на хорошем счету у начальства. Будь бы в Андреевке Приходько, Леонид так нахально не вел бы себя, но комсомольский истребительный отряд он не принимал всерьез. Кто там был записан? Мальчишки да девчонки! Взрослых парней призвали в армию. Приходько отбыл с эшелоном в тыл.

Чибисов передавал радиограммы с сообщениями об успешных бомбежках, но с той стороны настойчиво требовали активности, диверсий. В последней радиограмме запросили сведения об узловой станции Климово. Проинформировали, что дежурный по станции Симонов уже сотрудничает с немецкой разведкой, но, очевидно, по неопытности передает малосущественные данные. Предлагалось лично Шмелеву выехать в Климово и наладить оттуда бесперебойную информацию. Желательно организовать несколько диверсий в городе и на станции, информировать население о скором приходе освободительной немецкий армии; выявлять и заносить в списки коммунистов и активистов.

– В Климово я завтра же поеду, – сказал Григорий Борисович. – Потолкую с этим Симоновым….

– Желудеву из Калинина труднее связаться с ними, – сказал Чибисов. – И потом там тоже дел хватает. Думаю, через месяц Калинину крышка.

– Как вы считаете, Константин Петрович, когда придут немцы, дадут они нам с вами отпуск? – неожиданно спросил Шмелев.

– Вряд ли, – усмехнулся тот. – С приходом немцев только и начнется настоящая работа.

– Что-то тревожно на душе, – – признался Григорий Борисович. – Хотя – тьфу-тьфу! – дела наши идут лучше некуда.

– Что же вас тревожит?

– У меня в Германии два сына, как вы знаете, встречусь ли я с ними? А если и увидимся, что скажем друг другу? Чужие ведь! Я их помню совсем маленькими мальчишками…

– Тревожиться, дорогой коллега, нам стоит лишь по одному доводу, – сказал Чибисов. – Как бы не погореть перед самым приходом наших друзей! Вот было бы обидно!

– Да и помнят ли они меня? – думая о своем, сказал Шмелев.

– Помнят, помнят, коллега! – засмеялся Константин Петрович. – Хотел приберечь это сообщение на вечер, но так уж и быть… За большие заслуги вы награждены Железным крестом! А это немалая награда в Германии. Так что вас не только помнят, но и считают своим.

– Вас, надеюсь, тоже не забыли? – сразу повеселел Шмелев. Известие о награде обрадовало его.

– Мои заслуги не столь велики, как ваши, – скромно заметил Чибисов.

– К черту, Константин Петрович, работу! – поднялся из-за стола Шмелев. – К Супроновичу! Мы должны отметить такое событие!

– И я с вами? – иронически взглянул на него Чибисов. – Заведующий с возчиком молока за одним столом?

– В этой стране все возможно! Пишут же в газетах, что государством управляют кухарки, шахтеры и колхозники…

– Я лучше вечером к вам зайду, – уклонился радист.

4

Последний эшелон с оборудованием и людьми ушел из Андреевки. База опустела. Ребятишки беспрепятственно разгуливали в пустых кирпичных цехах, копались в кучах железного хлама. Дома вазовских рабочих были закрыты навесными замками, окна заколочены досками. В казармах на цементном полу валялись обрывки бумаги, гильзы, тронутые ржавчиной лезвия безопасных бритв. Под сводами порхали синицы и воробьи, даже осторожный, не любящий суеты ворон изредка пролетал над территорией базы. На помойках рылись в отбросах тощие кошки. Через Андреевку нескончаемым потоком проходили в сторону фронта воинские части, иногда на день-два оседали тут. В поселке осталось мало людей. Некоторые семьи уехали с эшелонами, местные жители после варварских бомбежек перебрались к родственникам в ближайшие деревни. Все больше появлялось в поселке домов с заколоченными дверями и окнами. С разрешения Ивана Ивановича Добрынина бойцы занимали пустующие дома. Бухгалтер теперь исполнял обязанности и председателя поселкового Совета, – Офицерова призвали в армию.

Пусто стало в доме Абросимовых: Дерюгин таки заскочил к ним и отправил свою семью в Сызрань, Дмитрий Андреевич уехал к семье в Тулу, собирался подать заявление в военкомат, Варвара очень редко бывала у родителей, – Семена положили в районную больницу с аппендицитом, а она со свекровью и детьми перебралась на хутор Березовый к мельнику Блохину, давнишнему приятелю Супроновича. Ефимья Андреевна наотрез отказалась покидать свой дом, Андрей Иванович наказал ей во время бомбежек прятаться в щель, которую вырыл в огороде за сеновалом еще Дмитрий, но она ни разу туда не спускалась В отличие от других, Ефимья Андреевна не очень страшилась бомбежек. Вадим панически боялся налетов. При первом же далеком взрыве он вскакивал с места и мчался в лес, только там он чувствовал себя более-менее в безопасности Первое время Андрей Иванович доставал с чердака стекла, алмазом нарезал в рамы вместо выбитых. Вадим старательно наклеивал на них узкие газетные полоски. Потом окна забили фанерой. В доме сразу стало сумрачно и неуютно.

Ефимья Андреевна пекла на плите блины. Она шлепала деревянной ложкой жидкое тесто на горячую сковородку, Вадим сидел на табуретке у окна и чистил зубным порошком пряжку со звездой на командирском ремне, найденном в казарме. Темная прядь свесилась на глаза, толстые губы сложились от усердия в трубочку. Он намеревался за этот ремень выменять у Павла Абросимова ржавый тесак в металлических ножнах, найденный на полигоне. Если заартачится, можно еще дать в придачу зеленую алюминиевую фляжку и две обоймы винтовочных патронов.

– Варвара давеча говорила, немцы заняли Великополь, – произнесла бабушка. – Куда делась Тоня с ребятишками? Теперь такая творится неразбериха на железной дороге, куда их сердечных завезли? И хотя бы какую весточку послала…

– Эвакуировались, – сказал Вадим. – Чего им сюда ехать, когда тут тоже бомбят?

– Лихо никто не кличет, оно само явится, – вздыхала бабушка. – Сколько безвинных душ погублено. Селивановых всех под рухнувшим домом похоронило, суседку нашу вытащили из щели целехонькую, а она уже не дышит. Фершал говорит, со страху Ириша померла.

– Бабушка, уедем в Леонтьево? – посмотрел на нее Вадим. – У нас же там родственники.

– Не люблю у чужих людей, – сказала Ефимья Андреевна, – да одного тут оставлять жалко. Кто ему обед сварит, бельишко постирает?

– Неподалеку от будки бомба жахнула, – вспомнил Вадим. – Хорошо, что воздушная волна пошла в другую сторону, а то бы и нашего дедушку…

– Никто не знает, что ему судьба уготовила… Вон Митя вырыл щель-то Ирише, как она его просила! Видать, так и было у Ириши на роду написано. А возьми Тимаша? Бомба крышу дома, потолок, пол пробила, в подполе в кадке с квашеной капустой очутилась и не взорвалась.

– Может, он колдун?

– Помело, – отмахнулась Ефимья Андреевна. – На словах-то он и карася превратит в порося. А в огороде, окромя картошки, ничего у него не родится, да и картошку-то не окучивает. Ее и не видно из-за сорняка. Легко живет, видно, легко и помрет.

– Дед Тимаш всем рассказывает, что всю ночь спал на своей смерти, – сказал Вадим. – Утром военные вывинтили из бомбы взрыватель и отвезли ее на старый полигон.

– Чё только враги на нашу голову не придумают! – покачала головой Ефимья Андреевна.

Вадим отложил ремень с надраенной пряжкой, задумчиво уставился в угол, где тускло поблескивали серебром и позолотой несколько икон. Большие продолговатые глаза мальчишки стали грустными, черные волосы прикрыли уши, косицами налезают на воротник синей рубашки с залатанными локтями.

Ефимья Андреевна, вздыхая у плиты, нет-нет и взглядывала на примолкшего внука – небось о матери вспомнил? В абросимовскую породу, страдает молча, про себя… А смерть рядом гуляет. Чего только не нагляделись ребятишки за эти-то дни! После каждой бомбежки к поселковой амбулатории приносили на носилках раненых и убитых. Фельдшер Комаринский в окровавленном халате перевязывать не успевал, а мертвых родственники забирали домой. Убитых с эшелонов хоронили в общих могилах. С запада шли и шли составы с беженцами, фашисты бомбили их, не обращая внимания на красные кресты на крышах санитарных поездов.

Ребята находили у насыпи железной дороги в близлежащих кустах изуродованные осколками тела. Каждый вечер «юнкерсы», как по расписанию, прилетали на бомбежку. В сумерках оставшиеся в поселке люди с одеялами и узлами тянулись к лесу, где были вырыты стоявшими здесь в мае лагерем красноармейцами окопы и землянки. Костров не разводили, ветками отгоняли комаров, смотрели на звездное небо, прислушивались – теперь и мал и стар сразу узнавали прерывистый гул тяжело нагруженных бомбами «юнкерсов». Их не спутаешь с рокотом наших самолетов.

За окном раздался свист. Вадим встрепенулся, пригладил ладонью на голове волосы, стрельнул глазами на бабку.

– Куды тебя, наворотника, носит? – покачала головой Ефимья Андреевна. – Раньше хоть читал на чердаке, а нынче и про книжки забыл.

Вадим взял с тарелки несколько теплых блинов, свернул в трубку и, на ходу жуя, пошел к двери.

У калитки его ждали Иван Широков, Миша и Оля Супроновичи.

– Наши летят, – кивнул на небо Миша.

– Как их много! – сказала Оля.

Низко над бором шли на запад тяжелые четырехмоторные бомбардировщики с тупо обрезанными крыльями. Летели медленно, эскадрилья за эскадрильей. Случалось, над поселком завязывались воздушные бои: наши «ястребки» сражались с «мессершмиттами».

Вадим вспомнил, как серебристый «ястребок» упал сразу за клубом. Летчик не выпрыгнул с парашютом, очевидно, был убит в воздухе. Прибежавшие позже других ребята молча смотрели, как пламя пожирало клеенчатую обшивку крыльев и фюзеляжа, негромко потрескивали взрывавшиеся патроны, они отскакивали в сторону и, упав на землю, шипели. Остро пахло обшивкой и еще чем-то незнакомым.

– Из чего ж это мастерят наши самолеты-то? – удивлялся Тимаш, стоявший без кепки у кривобокой сосны. – Клеенка и фанера… Железа у нас мало, что ли?

Когда взрывался крупнокалиберный патрон, от самолета отскакивал голубоватый огненный клубок, стоявшие близко люди немного отодвигались назад. Одно краснозвездное крыло горело чуть в стороне, от шипящей резины шел удушливый запах, на какое-то время приглушивший все остальные запахи.

– Самолеты делают из легкого и крепкого алюминия, – заметил Иван Широков, не спускавший напряженного взгляда с горящего истребителя.

– Дюралюминия, – вставил стоявший рядом Вадим.

– Не знаю, из чего их делают, а горят хорошо, – сказал Тимаш. – А ихние птички чтой-то негусто падают с небушка!

– За Хотьковским бором упал «юнкерс», – возразил Вадим. – Мы бегали туда, да не нашли… Там дальше болото.

– То-то и оно, что не нашли, – хмыкнул Тимаш.

– Я слышала по радио, наши зенитчики под Москвой сбили четырнадцать «юнкерсов», – сказала Оля Супронович. Глаза у нее заплаканные, на щеках белесые полоски. Девочке жалко летчика.

К самолету приблизился с багром в руках милиционер Прокофьев.

– Сгорит бедняга, и, как звали, не узнаем, – сказал он, с опаской приближаясь к охваченной огнем кабине.

Зацепил багром за кожаную куртку обгоревшего летчика и после нескольких безуспешных попыток наконец выволок тела наружу. Планшет с выжженной серединой оторвался от ремня и скрылся в огне. Оля отвернулась и громко заплакала, брат Миша взял ее за руку и отвел к дороге, там стояла привязанная к тонкой сосенке лошадь возчика молока Чибисова. Сам он вместе со всеми был у самолета. На телеге – два бидона с молоком и зеленый вещевой мешок.

– Никто тебя сюда, плаксу, не звал, – выговаривал брат. – Сидела бы себе на хуторе.

– Он ведь только недавно был живой… – всхлипывала девочка, маленький нос ее покраснел и распух, в кулаке она зажала мокрый скомканный платочек с вышивкой. Увидев, как Прокофьев и Чибисов несут к телеге на двух скрещенных палках то, что осталось от обгоревшего летчика, Оля, закрыв лицо ладонями, кинулась прочь.

Домой возвращались втроем: Вадим, Иван Широков и бледный Миша Супронович. За клубом подымался в ясное небо тощий синеватый дымок, звучно похлопывали взрывающиеся патроны.

– Прокофьев вытащил документы из кармана куртки, – сказал Иван. – Комсомольский билет обгорел – фамилию не разобрать.

– Я видел, они трое налетели на одного, – сказал Миша, – А он не отступил, принял бой.

– У-у, гады! – погрозил небу кулаком Вадим. Высоко, появляясь и исчезая в легких перистых облаках, над ними прошли «юнкерсы».

– Опять полетели Климово бомбить, – сказал Иван. – Дед говорил, что фугаска попала в кино, почти всех там поубивало, а кино знай себе крутится…

– В немецких самолетах часы вставлены со светящимся циферблатом, – вспомнил Миша. – Вот бы такие раздобыть!

– В Климове их наши зенитки сбивают, – заметил Вадим. – Говорят, за хутором Березовым подбитый «юнкерс» упал… Чего же ты часы не снял?

– Я не видел, – сказал Миша. – Мы ж утром к вам с мамкой уехали. Теперь зерно мелют в Березовом для пекарни, каждый день к нам машины ездят.

– А у нас тут «юнкерсы» редкую ночь не тревожат, – сказал Иван. – Мало кто теперь дома ночует – все больше в лесу, в землянках.

– Поймали хоть одного шпиона? – спросил Миша.

– Приходько с последним вазовским эшелоном уехал, – ответил Вадим. – Вчера ночью стреляли на двадцать шестом километре. Диверсант ракеты пускал. Военные, что ночевали в нашем доме, схватили автоматы – и в лес. Только никого не нашли.

– Немец три бомбы на станцию сбросил, но в воинский состав так и не попал, – сказал Иван. – Потом, правда, еще прилетели, но эшелон уже ушел.

– Кто же это ракеты пускает? – задумчиво сказал Вадим. – Очень уж хорошо наши места знает: на базу сигналил, на аэродром, на станцию… И умеет, сволочь, прятаться!

– Может, тут их много окопалось? – предположил Миша. – Фронт близко, их с парашютов ночью сбрасывают…

– Я думаю, кто-то местный, – сказал Вадим. – Днем ходит, вынюхивает, а ночью из ракетницы палит.

– Дед Тимаш? – будто бы про себя негромко произнес Миша.

– Скажи еще – бабка Сова! – усмехнулся Иван. – Тимаша самого чуть бомбой не разорвало. Что же он, для себя фашистам сигналил?

– Я слышал от одного бойца, он их фрицами и Гансами называет, – сказал Миша. – А они нас всех – Иванами.

– На Ивановых да Иванах вся Россия держится, – солидно заметил Иван Широков. – Твой родной батька так говорил, – он взглянул на Вадима, – Иван Васильевич Кузнецов. Где он сейчас?

– Не знаю, – насупился Вадим.

– Воюют, – подал голос Миша. – И батька, и отчим. Теперь все воюют. Мой батя поправится – и тоже на фронт.

– Раздобыть бы где-нибудь пистолет, – вздохнул Вадим. – Мы бы тогда выследили диверсанта. «Юнкерсы» прилетают в одиннадцать утра, а вечером после девяти. Нет эшелонов на станции, они летят на Климово, там всегда стоят составы. Я же говорю – местный им сигналит! Вот бы его выследить!

– Выследим, а дальше? – усмехнулся Иван. – Дяденька, сдавайся в плен, а то мы в тебя из пальца пук-пук!

– Взять разве ружье у деда? – обвел взглядом ребят Вадим. – Прибьет. У него рука тяжелая…

– В школе есть две винтовки! – вспомнил Иван. – Мы на военном деле стреляли из них. Они в учительской, в шкафу.

– Поищем пистолет, а не найдем – забираем обе винтовки… – Вадим посмотрел на приятеля. – Из них, правда, наверное, мой прапрадедушка еще в турок стрелял.

– Кругом война, с неба самолеты вон падают, а мы до сих пор оружия не раздобыли, – с досадой вырвалось у Миши.

– Бомбы с неба падают, это верно, – усмехнулся Вадим. – А чтобы пистолеты и автоматы – я этого не видел. Лопухи – вот кто мы. Захотели бы, давно раздобыли.

– Как? – вставил Иван.

– А ты пошевели мозгами, – ответил Вадим.

– Я ушами умею, – буркнул тот.

– Сбор вечером в девять у водонапорной башни, – скомандовал Вадим. Опять так получилось, что старшинство само собой перешло к нему. – Ты, Ваня, возьми винтовку, патроны и спрячь в лесу за клубом.

– Мамка велела после пяти быть дома, – вспомнил Миша. – Мы пойдем на хутор.

– Вали! – презрительно отмахнулся от него Вадим. – Никто тебя, маменькиного сынка, не держит.

– Тебе хорошо – ты один, – сказал Миша.

– Война идет, – блеснул на него сердитыми глазами Вадим. – Ты вдумайся в это слово: вой-на. При чем тут мамка, хутор? Если мы задержим диверсанта, тебе могут медаль за отвагу дать!

– Держи карман шире! – заметил Иван. – За медаль надо оё-ёй как потрудиться.

– Надо следить за небом, – предложил Миша. – Упадет «юнкерс» – бегом туда…

– Соображаешь, – сказал Вадим.

– И у диверсантов есть пистолеты… – заметил Иван.

– Поймаем гада! – сказал Вадим. – И пусть его, фашиста проклятого, расстреляют у амбулатории, куда после бомбежки убитых и раненых приносят!

– Ты бы мог? – покосился на него Миша.

– Рука бы не дрогнула, – твердо ответил Вадим.

Глава двадцать третья

1

Стоит ли рисковать, Иван Васильевич? – выслушав Кузнецова, возразил примкнувший к отряду старший лейтенант Чернышев, – До наших рукой подать, обидно будет, если попадемся в лапы врага.

Кузнецов обвел взглядом лица бойцов. Лишь тринадцать человек вместе с ним вышли к линии фронта. Чертова дюжина. Все были в красноармейской форме. Шесть командиров, один сержант и шесть рядовых. После него, Кузнецова, самый старший – Чернышев, ему тридцать пять. Каждое утро он доставал опасную бритву, правил ее на ремне и без мыла и горячей воды со скрежетом сдирал со щек и подбородка жесткую щетину. На такое больше никто не отваживался, даже Иван Васильевич. Потому все остальные заросли многодневной щетиной.

– Сержант Орехов, доложите обстановку, – приказал Кузнецов.

Петя рассказал, что в деревушке, которая от их лагеря в шести километрах, остановился на ночлег небольшой немецкий отряд, – он сам видел, как высокий офицер с денщиком облюбовали дом с верандой, обвитой плющом. Солдаты затащили туда из легковой машины вещи, картонные коробки. Крытые брезентом три грузовика расположились неподалеку под огромными липами. Солдаты открыли стрельбу из автоматов по курам и уткам. Ни орудий, ни танков он не заметил. У дома, где расположился офицер – звание Пете неизвестно, – встала, очевидно, радиостанция. На крыше зеленого фургона – антенны. Всего в деревне остановилось самое большее пятьдесят солдат. Кроме автоматов он заметил несколько мотоциклов и один броневик.

– К своим лучше всего прийти отсюда с подарком, – сказал Иван Васильевич. – Судя по всему офицер – штабная птица! Хорошо бы его взять живым с документами.