Удача – это женщина

Филипп Чен стоял за спинкой стула Лизандры, а с десяток служащих – директоров отделов – выстроились вдоль стены. Одна лишь Ао Синг затаилась на корточках в углу, ощупывая подушечкой большого пальца лезвие острого, как бритва, кухонного ножа, спрятанного под черным китайским одеянием. Ао Синг готова была убить всякого, кто только попытался бы причинить ее любимой воспитаннице малейший вред.

Ровно в одиннадцать часов послышались голоса, отдававшие команды на чужом языке, и по мраморным плитам в холле раздался топот многочисленных ног, обутых в подкованные металлом тяжелые военные ботинки. Дверь в кабинет Лаи Цина с грохотом распахнулась, и в ее проеме показался генерал, который внимательно осмотрел всех присутствующих пронзительными глазами-щелочками.

Лизандра сразу обратила внимание, что японец был чрезвычайно мал ростом – не выше ее самой, строен и носил под носом аккуратно подстриженные усы щеточкой. В отличие от бесформенных френчей солдат форма генерала отличалась великолепным покроем, золотые пуговицы и высокие черные сапоги ослепительно сверкали, а на хлипкие плечи была накинута длинная шинель, отороченная красным кантом. За его спиной виднелись силуэты пехотинцев, вооруженных винтовками, а рядом с генералом стоял молоденький лейтенант, по-видимому, переводчик.

Осмотревшись, генерал вошел в кабинет, небрежно похлопывая себя по ладони офицерским стеком, и начал сверлить глазами Филиппа Чена и высокопоставленных чиновников компании, которые, как один, стали низко кланяться. Потом генерал перевел взгляд на портрет Мандарина и несколько минут с любопытством его разглядывал. Затем японец заметил голубоглазого золотоволосого ребенка, сидевшего на месте тайпана одной из крупнейших торговых и судовладельческих корпораций мира. Глаза генерала налились яростью. Лизандра при виде генеральского гнева ужасно испугалась и зажмурилась, чтобы не видеть его искаженного гримасой лица.

Покраснев как рак, маленький японец пролаял что-то громким высоким голосом переводчику, который, явно нервничая, перевел его слова на безупречный английский, изученный лейтенантом, видимо, в бытность его студентом Стэнфордского университета в Калифорнии.

– Господин генерал спрашивает, по какому праву вы позволяете себе рискованные шутки в адрес эмиссара его императорского величества, выставляя какого-то ребенка в качестве тайпана корпорации Лаи Цина? Он требует представить ему настоящего тайпана, в противном случае репрессии последуют незамедлительно.

Лизандра встала и даже вытянулась на цыпочках, чтобы казаться выше ростом, подняла вверх подбородок, как это делала ее мать, когда сердилась, и звенящим голосом крикнула:

– Скажите генералу, что я и есть главный тайпан хонга Лаи Цина. Именно я буду читать документы, которые он принес мне на подпись, и решать, стоит ли их вообще подписывать.

Узкие глаза генерала буравили девочку, пока она говорила, а переводчик доводил смысл ее слов до сведения своего начальника, но на этот раз Лизандра не отвела взгляд и не закрыла глаза. Она с удовлетворением отметила, что генерал еще больше покраснел, поскольку никак не мог решить – пытаются ли хитрые китайцы одурачить его или говорят правду, утверждая, что эта маленькая девочка и есть главный тайпан хонга Лаи Цина.

Наконец японец с угрозой посмотрел на Филиппа Чена и, повернувшись к переводчику, пролаял очередной вопрос.

– Генерал спрашивает имя девочки и желает знать, почему во главе могущественного хонга стоит ребенок?

Лизандра важно кивнула:

– Скажите генералу, что я Лизандра Лаи Цин. В своем завещании мой достопочтенный дедушка Мандарин Лаи Цин назначил меня единственной наследницей своей империи. Вы уже знакомы с моим полномочным представителем в Гонконге господином Ченом, а теперь познакомились с директорами и менеджерами корпорации. Перелайте генералу, что я единственный человек на свете, который обладает правом подписать или не подписать те бумаги, которые он принес с собой. Кроме того, на мне лежит ответственность за все виды собственности, которая принадлежит корпорации, а также за судьбу ее сотрудников.

Генерал внимательно выслушал переводчика. Его гнев сменился неуверенностью. Он понимал, что если все происходящее – тщательно разыгрываемый спектакль, то скоро об этом узнает весь Гонконг и над ним будут откровенно насмехаться, что, в свою очередь, заставит его «потерять лицо», а «потеря лица», согласно самурайскому кодексу чести, смывается только кровью.

– Спросите девочку, где находится Большая печать Мандарина? – потребовал он.

Лизандра достала из ящика стола небольшую коробочку из розового сандалового дерева с золотой инкрустацией и извлекла из нее большую круглую печать из жада.

– Вот она. А теперь скажите генералу, что мне хотелось бы, наконец, ознакомиться с документами, которые он принес мне на подпись.

Трон из черного дерева, на котором сидел главный тайпан, оказался чрезвычайно скользким, и Лизандра стала потихоньку съезжать вперед, моля Бога о том, чтобы противный японец не заметил, что ноги у нее не достают до пола. Генерал продолжал сверлить девочку взглядом и приказал переводчику спросить, кто ее мать и где она проживает. Выслушав ответы Лизандры, генерал, наконец, окончательно уверился в том, что она и в самом деле наследница Мандарина.

Испытывая унижение от того, что ему предстоит согнуться в поклоне перед девчонкой, генерал, тем не менее, щелкнул каблуками и склонил голову, передавая Лизандре необходимые бумаги. В это время переводчик объяснял «главному тайпану», что, подписав документы, она тем самым передаст собственность корпорации во владение его императорского величества в лице его полноправных эмиссаров. Ей необходимо поставить на документах свою подпись, а потом приложить Большую печать, после чего бумаги должны быть подписаны ее управляющим, господином Ченом и всеми директорами отделов. Собственность корпорации, включая главное здание и корабли, стоящие на якоре в гавани, с этого момента переходит во владение японской империи.

Лизандра повернулась, чтобы мысленно посоветоваться с портретом дедушки Лаи Цина, затем перевела взгляд на высокомерного японского военачальника, а затем на дядюшку Филиппа Чена и замерших в печальном молчании сотрудников и поняла, что у нее нет выбора.

Взяв одну из старинных дедушкиных кисточек, она написала свое имя китайскими иероглифами, как ее учил Мандарин, и приложила к документу Большую печать хонга, после чего так называемый акт передачи собственности компании был завершен.

Аккуратно вернув печать в футляр, она с негодованием смерила взглядом стоявших перед ней японцев. Затем отодвинула стул и поднялась на ноги.

– Передайте генералу, – заявила она, – что он добился, чего хотел, – теперь это здание и все отделения корпорации принадлежат ему. Что же касается нас – то мы уходим.

Она выразительно посмотрела на Филиппа Чена и двинулась по направлению к выходу в сопровождении всех своих сотрудников, не сказав более ни единого слова. Генерал молча наблюдал за их уходом и успел заметить черные кожаные ботинки и белые носочки девочки, выглядывавшие при ходьбе из-под подола ее роскошного темно-синего шелкового халата. К груди она с силой прижимала коробку с Большой печатью хонга Лаи Цина.

В первый раз за долгие годы службы генерал не нашелся что ответить дерзкой девчонке – даже переводчик смотрел в сторону, не желая быть свидетелем унижения своего патрона.

– Она так просто от нас не отделается, – зловеще прошипел генерал, складывая в портфель документы, которые Лизандра оставила на столе. Его голос зазвенел от злости; набирая силу, и он мстительно повторил, но уже значительно громче: – Она так просто от нас не отделается!

Через некоторое время после инцидента Филипп Чен и весь директорат были арестованы тайной полицией Кемпейтай и доставлены в здание Верховного суда, где их пытали и допрашивали, а спустя несколько недель направили на каторжные работы, в частности, им пришлось ремонтировать взлетные полосы в аэропорту Каи Так. Лизандра Лаи Цин была также задержана японской военной полицией и отправлена в Маньчжурию, где находилась в заключении в специальном лагере совместно с другими важными пленниками. Спустя несколько месяцев ее вызволили из плена китайские патриоты, и после длительного и изматывающего путешествия через всю Россию она наконец прибыла в нейтральную Швецию. Первый человек, которого она встретила на шведской земле, не успев сойти с маленького неуклюжего самолета, был не кто иной, как Бак Вингейт, и Лизандра бросилась в его объятия, заливаясь слезами.

– Бак, милый Бак, – только и могла выговорить она в перерывах между рыданиями. Отец крепко прижимал девочку к себе и тоже плакал, гладя ее непокрытую растрепанную головку.

– Все хорошо, малышка, – нежно шептал он ей на ушко. – Ты теперь в полной безопасности! Скоро мы поедем домой к маме. – Бак благодарил Бога, что ему удалось сдержать обещание, данное Фрэнси, и доставить наконец Лизандру в Штаты целой и невредимой.

Они тут же вылетели в Лондон, а оттуда в Нью-Йорк, где маленькая странница воссоединилась с матерью. Приключения Лизандры хранились в тайне от всех, дабы не навлечь дополнительных репрессий на Филиппа Чена и его семью, до самого конца войны, когда Филиппа освободили из лагеря и он вновь встретился со своими близкими.

С внешней стороны жизнь Лизандры вернулась в привычное русло. Она снова стала ходить в школу, но пережитое оставило след в ее душе и сделало непохожей на сверстников. Фрэнси пыталась разговорить дочь, но та была не в силах рассказывать о своей жизни в лагере и вообще старалась вспоминать о ней как можно реже.

Первой удалось преодолеть этот барьер в душе Лизандры тетушке Энни. После школы Лизандра частенько захаживала к ней в отель выпить чаю и съесть парочку вкуснейших пирожных, которые выпекались у Энни на кухне. Более двух пирожных есть не разрешалось. «Как раз достаточно для девочки, которая не хочет растолстеть», – говаривала Энни, хотя сама с каждым годом набирала дополнительный вес. Вообще Энни с годами приобрела уверенность в себе. Ее волосы поседели, но карие глаза по-прежнему сохранили проницательное выражение, и в них светился недюжинный ум.

Разливая чай в большие синие чашки китайского фарфора, Энни как-то сказала:

– Твоя мама очень волнуется по твоему поводу, знаешь? Лизандра с удивлением взглянула на тетушку:

– Мама волнуется? С чего бы? Что я такого сделала?

– Это из-за того, что ты не сделала. Ты ведь так и не рассказала ей о лагере и о своих приключениях там.

– Мне не хочется вспоминать об этом, – воскликнула девочка, не отрывая глаз от шоколадного эклера, лежавшего перед ней на тарелке. Теперь пирожное уже не казалось ей столь аппетитным, как минуту назад.

– Знаешь, дорогуша, – мягко сказала Энни, – иногда для того, чтобы избавиться от дурных воспоминаний, необходимо рассказать о них, не побояться вновь воскресить то, что стараешься забыть. Только после этого можно сказать: ну вот, теперь я все припомнила и больше вспоминать о дурном не буду.

Лизандра всегда внимательно прислушивалась к словам Энни. Она была ее крестной матерью, но, кроме того, еще и преданным другом. Энни учила Лизандру говорить то, что думаешь, и не скрывать правды, какой бы она ни была. Энни умела войти в положение другого человека и никогда не пыталась судить людей, зато могла, как никто иной, рассмотреть любую проблему со всех сторон и указать собеседнику на те ее стороны, которых он раньше не замечал. Она не предлагала готовых решений, но всегда была готова подсказать, как найти правильный ответ. Вот и сейчас Лизандра поняла, что тетушка Энни говорит сущую правду.

Она посмотрела на Энни испуганными голубыми глазами.

– Мне просто не хотелось еще больше огорчать маму и Бака. Они и так достаточно натерпелись из-за меня, – взволнованно сказала девочка. – Я ведь знаю, они продолжают корить себя за то, что позволили мне поехать в Гонконг. А потом, сама не желая того, я поставила под угрозу жизнь многих людей – Чена и его родных, да и самого Бака.

– И свою собственную, – мягко напомнила Энни. Нагнувшись, она взяла в свои прохладные ладони горячие, напряженные руки девочки и успокаивающе погладила их. И неожиданно для самой себя Лизандра начала говорить. Она рассказала, насколько была испугана в тот день, когда ей пришлось подписать документы о передаче имущества корпорации японцам, какой ужас она пережила, когда Айрини и Роберт исчезли из дома, чтобы не угодить в руки тайной полиции, и она даже не знала, свидится ли с ними еще. Лизандра поведала Энни и о чувстве глубочайшей изоляции, которое настигло ее в японском лагере, о горестных размышлениях по поводу дальнейшей судьбы дядюшки Филиппа Чена. А когда за ней пришли китайские патриоты, она приняла их за японцев, явившихся, чтобы предать ее мучительной казни.

– Все думают, что я ужас какая храбрая, – говорила она, – захлебываясь слезами, – но это неправда, Энни. Я самая настоящая трусиха и тряслась, как заяц.

– Разумеется, тебе было страшно, милая, – успокаивающе проговорила Энни. – Только глупец не испугался бы в подобных обстоятельствах.

Энни сама немало пережила в жизни, но ее сердце было тронуто испытаниями, выпавшими на долю этого несчастного ребенка.

– И все это время я не переставала думать о мамочке, – продолжала Лизандра. – Я догадывалась, какие страдания ей пришлось пережить. Каждую ночь я вспоминала о ней, о Баке, о тебе, Энни, и засыпала в слезах. Иногда я пыталась представить себе, что нахожусь на ранчо Де Сото и под моей кроватью возятся мои любимые собачки. Вой ветра за стеной барака напоминал мне о другом, теплом и приятном, ветерке, который овевал наш домик и приносил с собой запахи полей и виноградников. Часто мне чудилось ржание моего пони в стойле. В такие моменты я хотя бы на время забывала о своем тяжелом положении и засыпала под утро, переносясь в мечтах в родные места.

– Но теперь ты дома, дорогая, на самом деле, а не только в мечтах. Некоторые воспоминания, от которых ты хочешь избавиться, в сущности, могут оказаться полезными для тебя в будущем. По крайней мере, одно можно сказать с уверенностью – и ты и твои близкие достаточно настрадались за последнее время, но худшее теперь позади, и тебе следует собраться и вернуться к привычной жизни. Твоей маме не раз приходилось так поступать. И позволь мне сказать тебе одну вещь: если ты испытываешь страх – это еще не значит, что ты трусиха. Даже самые лучшие солдаты боятся, поднимаясь в атаку или участвуя в сражении. Так что ты проявила не меньше храбрости, чем самые испытанные воины.

– Вы и в самом деле так думаете, крестная? – спросила Лизандра дрожащим голосом.

– Именно так я и думаю, черт возьми! – твердо ответила Энни, и на ее губах появилась улыбка, не менее очаровательная, чем в юности. – А теперь не будем больше говорить о грустном… Давай лучше пить чай и болтать о чем-нибудь забавном, хорошо?

Эта беседа принесла свои добрые плоды, и к Лизандре вновь вернулась ее прежняя уверенность в себе. Когда в Гонконг приезжал новичок в деловом мире, его со смехом предупреждали: «Берегитесь Лизандры Лаи Цин – помимо империи, она унаследовала в полном объеме и мужественность своего деда». После чего вновь прибывшему рассказывали с преувеличениями и шутками о том, как Лизандра, будучи школьницей, дала отпор генералу японской армии и заставила его «потерять лицо».

Энни сама немало пережила в жизни, но ее сердце было тронуто испытаниями, выпавшими на долю этого несчастного ребенка.

– И все это время я не переставала думать о мамочке, – продолжала Лизандра. – Я догадывалась, какие страдания ей пришлось пережить. Каждую ночь я вспоминала о ней, о Баке, о тебе, Энни, и засыпала в слезах. Иногда я пыталась представить себе, что нахожусь на ранчо Де Сото и под моей кроватью возятся мои любимые собачки. Вой ветра за стеной барака напоминал мне о другом, теплом и приятном, ветерке, который овевал наш домик и приносил с собой запахи полей и виноградников. Часто мне чудилось ржание моего пони в стойле. В такие моменты я хотя бы на время забывала о своем тяжелом положении и засыпала под утро, переносясь в мечтах в родные места.

– Но теперь ты дома, дорогая, на самом деле, а не только в мечтах. Некоторые воспоминания, от которых ты хочешь избавиться, в сущности, могут оказаться полезными для тебя в будущем. По крайней мере, одно можно сказать с уверенностью – и ты и твои близкие достаточно настрадались за последнее время, но худшее теперь позади, и тебе следует собраться и вернуться к привычной жизни. Твоей маме не раз приходилось так поступать. И позволь мне сказать тебе одну вещь: если ты испытываешь страх – это еще не значит, что ты трусиха. Даже самые лучшие солдаты боятся, поднимаясь в атаку или участвуя в сражении. Так что ты проявила не меньше храбрости, чем самые испытанные воины.

– Вы и в самом деле так думаете, крестная? – спросила Лизандра дрожащим голосом.

– Именно так я и думаю, черт возьми! – твердо ответила Энни, и на ее губах появилась улыбка, не менее очаровательная, чем в юности. – А теперь не будем больше говорить о грустном… Давай лучше пить чай и болтать о чем-нибудь забавном, хорошо?

Эта беседа принесла свои добрые плоды, и к Лизандре вновь вернулась ее прежняя уверенность в себе. Когда в Гонконг приезжал новичок в деловом мире, его со смехом предупреждали: «Берегитесь Лизандры Лаи Цин – помимо империи, она унаследовала в полном объеме и мужественность своего деда». После чего вновь прибывшему рассказывали с преувеличениями и шутками о том, как Лизандра, будучи школьницей, дала отпор генералу японской армии и заставила его «потерять лицо».

Прошло четыре года, и корабли корпорации Лаи Цина снова принялись бороздить моря и океаны, а могущественная компания вернула себе богатство и влияние в деловом мире. Эти четыре года Лизандра провела в закрытой аристократической школе в Вассаре, хотя сама мечтала только о возвращении в Гонконг. Она знала, что ее судьба отличается от судеб других девочек из богатых калифорнийских семей. Разумеется, она одевалась и вела себя так же, как прочие, но все эти богатенькие малышки мечтали только об одном – встретить красивого и обеспеченного джентльмена и выйти за него замуж, обзавестись детьми и собственным домом. Она же родилась Лизандрой Лаи Цин, тайпаном одной из крупнейших компаний в мире, и с нетерпением ожидала того момента, когда она сможет приступить к своим обязанностям, став полноправной владелицей основного капитала корпорации. «В тебе есть что-то от мистера Рокфеллера», – пошутила одна из подруг Лизандры, когда та наконец уезжала из Вассара в Гонконг.

Фрэнси и Бак отправились вместе с ней, а в аэропорту Каи Так их встречал Филипп Чен со всем своим семейством.

– Ты совершенно не изменился, Филипп, – сказала Фрэнси, обнимая «братца Чена». – Такой же серьезный очкастый молодой человек, каким был, когда помогал делать домашние задания моему Олли.

– Жаль, что боги не сохранили жизнь Олли и его нет с нами, – мягко проговорил Филипп, – но зато ты, Фрэнси, такая же красавица, как была.

Фрэнси улыбнулась ему, но в ее улыбке сквозила печаль.

– Даже я не в силах не замечать проступающую седину, Филипп.

– Мудрость приходит, с сединой и украшает человека.

– Ловко, – рассмеялся Бак. – Боюсь, что с Филиппом по части комплиментов мне конкурировать не под силу.

– Но это правда! – вмешалась Лизандра, с восхищением глядя на мать. Фрэнси оставалась такой же стройной и привлекательной, как и двадцать лет назад. Шелковая кремовая блузка и элегантный пиджак темно-синего цвета подчеркивали ее тонкую талию, а соломенная шляпа с широкими полями и шелковой искусственной гарденией, приколотой к тулье, придавала ей задорный, почти девичий вид. – Мама с годами только хорошеет.

– Так же, как и Айрини, – заявила, в свою очередь, Фрэнси, ласково кивнув головой в сторону жены Филиппа Чена – красивой и изящной женщины, одетой в алое шелковое платье с новомодной пышной юбкой. – И никаких седых волос! – добавила Фрэнси с восхищением, заключив в объятия прекрасную китаянку.

Роберт, сын Филиппа и Айрини, скромно стоял позади родителей, предоставив старшему поколению сколько угодно целоваться и обмениваться комплиментами. Лизандра обратила внимание, что он стал совсем взрослым.

– Роберт, – проговорила она, решительно протискиваясь к нему и с чувством пожимая ему руку, – ты прекрасно выглядишь…

Тут она замолчала, подыскивая нужные слова и внимательно разглядывая Роберта, который улыбался, глядя на Лизандру сверху вниз. Он был высок ростом и широкоплеч, как всегда, носил очки с толстыми стеклами в роговой оправе, скрывавшие его небольшие синие глаза. Густые черные волосы Роберта были тщательно причесаны и разделены на пробор. Но самое главное – в нем чувствовались достоинство и уверенность в себе. Казалось, что он прекрасно знает, как распорядиться своей жизнью. Впрочем, помнится, он этого никогда и не скрывал.

– Ты выглядишь очень достойно, – сообщила она наконец свое мнение и улыбнулась. – Как… как выдающийся нейрохирург!

Роберт засмеялся.

– А ты все такая же, только стала совсем тощая.

– Неправда! – с негодованием воскликнула Лизандра. – Я не худая, а по-модному стройная. – Теперь уже они смеялись вдвоем. – Черт, ты отлично знаешь, как меня поддеть. – Она чуточку неуклюже, но оттого не менее трогательно обняла Роберта. – Надеюсь, мы все еще друзья?

– Несомненно, – ответил тот. – Ты всегда можешь на меня положиться.

Тайпан корпорации Лаи Цина прибыла в Гонконг, чтобы вступить в законное владение дедовским наследством, в связи с чем в холле главного здания корпорации должен был состояться грандиозный прием. После длинного официального обеда Лизандра поднялась со стула, чтобы обратиться к собравшимся с речью. Фрэнси с гордостью наблюдала за дочерью. В парадных темно-синих одеждах, шитых золотом и шелком, она выглядела совсем ребенком, но говорила на безупречном «мандарине», а в своей речи обещала, что будет руководить компанией так же уверенно и твердо, как делал это в свое время ее дедушка Мандарин. Кроме того, она заявила, что будет молить Бога о ниспослании ей мудрости, которой обладал ее дед, а пока она очень рассчитывает на помощь сотрудников, дабы хонг Лаи Цина продолжал, как и раньше, славиться безупречно поставленным делом и абсолютной честностью в проведении сделок.

– Слушай, Бак, – прошептала Фрэнси на ухо мужу, с силой сжимая его ладонь своими тонкими пальцами. – Надеюсь, Мандарин не ошибся, назначив Лизандру своей преемницей. Она все-таки еще слишком молода – может быть, ей больше пристало ходить на свидания, на танцы, в общем, веселиться, как делают девушки в ее возрасте?

– Она отличается от девушек ее возраста, – также шепотом ответил Бак. – Мандарин начал ее создавать, когда она была еще совсем ребенком. Кроме того, ей достались от тебя собранность и целеустремленность – необходимые качества для руководителя. Поверь мне, если она решит, что ей надоели ее высокая должность, да и сама корпорация, она точно так же целеустремлённо пошлет все к черту.

– Надеюсь, что ты прав, – задумчиво проговорила Фрэнси. Через неделю они с Баком вернулись в Калифорнию.

– Я буду по тебе скучать, – сказала Фрэнси Лизандре перед отлетом.

– Но не так сильно, как я, – ответила дочь, прижимаясь к ней всем телом. На глазах Лизандры выступили слезы, когда она наблюдала, как Фрэнси и Бак поднимаются по трапу самолета. Перед тем как войти в салон, они одновременно повернулись и помахали ей на прощание, а Лизандра с комком в горле подумала о том, насколько хорошо они выглядят вдвоем – сразу видно, что их водой не разольешь, – и про себя в который раз тихо порадовалась счастью родителей. Но как только самолет скрылся в облаках, она решила, что ее жизнь будет разительно отличаться от жизни матери. Судьба предназначила ей быть тайпаном крупнейшего хон-га, а не домохозяйкой.

Целый год она проработала бок о бок с Филиппом Ченом, впитывая как губка все знания, накопленные управляющим за долгое время. Она брала с собой домой конторские книги и ночами внимательно их изучала, раздражаясь, когда ее слишком усердно приглашали на приемы и вечеринки. Она считала, что коктейли и танцы с бесчисленными молодыми людьми, которые казались ей глуповатыми, – бессмысленная трата времени. За очаровательным обликом юной блондинки скрывалась серьезная молодая женщина с твердыми правилами и убеждениями, готовая на все, чтобы соответствовать своему высокому предназначению. Но вот, когда ей исполнилось двадцать два года, она познакомилась с Пьером Д'Аранкортом.

Ему было сорок, и выглядел он чрезвычайно значительно – черные волосы с серебряной сединой, дерзко выдающийся вперед нос и чувственные губы. Он был высок и строен и совершенно не походил на всех тех мужчин, которых Лизандра знала. Впервые она увидела его на ипподроме «Хэппи Вэли», на скачках, в которых он принимал непосредственное участие.