Живи с молнией

– Я нисколько не сомневаюсь в том, что вы находитесь в затруднительном положении, – ответил Эрик, в свою очередь, непринужденно улыбнувшись Хольцеру. – Но ведь осенью я и многие другие предупреждали вас об этом. Конечно, все это очень трудно, тем более что вы, по-видимому, решили избрать самый неправильный путь.

Хольцер не смутился.

– Вот это мы и хотели услышать! Почему вы считаете этот путь неправильным?

– Да ведь вам уже говорили, – ответил Эрик самым любезным тоном. – Вы слышали все это осенью. И тем не менее вопрос о заключении международного соглашения по атомной энергии вы предоставили решать Объединенным Нациям, а ведь вас предупреждали, что сейчас ничего хуже нельзя придумать. Вы отлично знаете, что не придете ни к какому соглашению без предварительного совещания представителей четырех держав. И напрасно вы стараетесь сделать вид, будто речь идет об атомной энергии вообще, ведь мы же требуем решения вопроса о производстве атомной бомбы. Вместо того чтобы начать с разработки международного соглашения о расширении работ по использованию атомной энергии в мирных целях, вы довели до сведения всех стран, что у вас есть свои особые планы, а они могут либо следовать вашему примеру, либо поступать, как им угодно. Если вы руководствовались целью расколоть мир, то можно считать, что вы своего достигли. Если же вы действительно заинтересованы в соглашении, то сколько вас ни предупреждали, вы сделали все, чтобы добиться обратных результатов.

Сенатор жестом выразил свое неодобрение.

– По-моему, события, происшедшие с тех пор, уже доказали, насколько утопичны эти ваши идеи, – мягко сказал он.

– Вовсе нет, – возразил Эрик. – Наоборот, события только подтверждают нашу правоту. Совершенно ясно, что если мы займемся производством атомной бомбы и будем пользоваться ею в качестве прямой или скрытой угрозы, то другие государства либо испугаются, либо рассердятся, а может, и то и другое. Послушайте, сенатор, мы стали работать над атомной энергией потому, что боялись, как бы нас не опередили немцы. Мы были так напуганы, что не пожалели на эту работу трех миллиардов долларов. Мы обезумели от страха при одной мысли о такой возможности. Теперь мы поставили мир перед фактом существования атомной бомбы. Представляете, как страшно теперь должно быть им! И если мы истратили три миллиарда, насколько больше готовы истратить они? А если даже у них на это нет денег, то они примут другие, и притом самые отчаянные, меры.

– Я готов с вами согласиться, но не думаю, чтобы наш народ пожелал рассекретить производство атомной бомбы.

– Об этом я и не говорю. Я имел в виду только обсуждение способов применения атомной энергии в мирных целях. Энергия и бомбы – вещи разные. Вы можете говорить о производстве энергии, даже не упоминая о ее взрывной силе и о получении плутония. Я думаю, что теперь вы и сами, наконец, поняли это.

– Комиссия понимает, а народ – нет.

Эрик улыбнулся.

– Почему же не растолковать ему?

– Так мы и предполагаем, конечно. Но пока у нас еще нет специальной комиссии, которая могла бы этим заняться. Сейчас у нас существует лишь небольшая группа, которая собирает данные для подготовки законопроекта. Разумеется, нам необходима комиссия для распространения сведений, но эту комиссию нужно организовать так, чтобы она могла заниматься и другими делами – ассигнованием средств на научные исследования в общегосударственном масштабе, а также контролем над производством бомб.

– А тем временем вы будете требовать, чтобы весь мир верил вашим добрым намерениям на слово?

– Почему же нет? Мы зарекомендовали себя с самой лучшей стороны.

– А что если другие государства думают иначе?

– Значит, мы идем на риск, – любезным тоном ответил сенатор. – Но вот вы подчеркиваете важность развития атомной энергии. Именно это чрезвычайно нас интересует.

– Вы хотите, чтобы энергия была всеобщим достоянием или стала собственностью частных компаний?

– В зависимости от того, как будет лучше для страны. Послушайте, Горин, быть может, мы действительно ошибаемся. А вопрос назрел и требует неотложного решения. Как быть?

– Может быть, вы мне сами скажете?

– Что я могу сказать? Мы, к сожалению, не знаем. Поэтому-то мы и просим совета. – Сенатор вкратце рассказал Эрику о некоторых пунктах, которые предполагалось включить в новый закон о контроле над атомной энергией.

– Но ведь это, в сущности, то же самое, что было в первом проекте закона, – возразил Эрик. – Я не вижу почти никаких исправлений!

– Видите ли, все будет зависеть от людей, которые войдут в состав комиссии, – сказал Хольцер, многозначительно глядя на Эрика. – Нам нужен крепкий закон, который дал бы возможность хорошим людям, понимающим всю многосторонность проблемы, работать для общего блага.

– Или дурным людям – натворить уйму бед и несчастий?

– Тем больше оснований, чтобы эту работу взяли на себя настоящие люди.

Эрик рассмеялся.

– Вот это называется с больной головы да на здоровую! Вы хотите взвалить на других ответственность за свои ошибки!

Хольцер часто заморгал, стараясь сохранить хладнокровие.

– Что бы вы там ни говорили, но людям, интересующимся атомной энергией и обладающим соответствующей подготовкой, эта работа сулит блестящие перспективы. Вот у вас есть опыт работы в промышленности – это вам очень пригодится.

– Наконец-то мы добрались до меня, – улыбнулся Эрик.

– По-моему, мы все время говорили о вас, – возразил сенатор, взглянув на часы. – К сожалению, я должен идти. Вот о чем я попрошу: не могли бы вы письменно изложить мне ваше мнение о том, что и как нам следует делать, иными словами, написать небольшую докладную записку?

– Докладную записку? – протянул Эрик. – Ведь это потребует массу времени и труда.

– Хорошо, в таком случае не надо писать. Просто подумайте об этом, и мы еще раз поговорим. Давайте встретимся, как было условлено, – в четверг, в одиннадцать часов.

– Думать-то я буду, но ответьте мне на один вопрос, сенатор: почему вы пригласили меня?

Сенатор снова заморгал.

– Я… я не понимаю…

– Почему вы решили выбрать именно меня? Почему Эрик Горин, а не кто-нибудь другой?

– О!.. – Хольцер коротко рассмеялся от облегчения. – Потому, что ваша речь, так же как и все ваше прошлое, произвела на нас самое благоприятное впечатление.

– Это очень лестно, – сказал Эрик. – Но, видимо, речь моя оставила у вас не настолько сильное впечатление, чтобы принять мои советы.

– Все же мы считаем, что в своем выступлении вы обнаружили чрезвычайно здравые взгляды на проблему.

– Но не настолько здравые, чтобы убедить вас, – с любезной улыбкой настаивал Эрик. – Вы упомянули о моем прошлом. Что же именно, по-вашему, говорит в мою пользу?

Хольцер пожал плечами и сделал широкий жест.

– Общее впечатление. Мы, конечно, знаем о вашей работе в Колумбийском университете, и ваша деятельность в промышленности нам также достаточно известна – мы знаем о вашем сверхскоростном фрезере. Видите ли, у вас большой и разносторонний опыт. Другие этим похвастаться не могут. – Он встал. – Итак, до четверга. Жду вас у себя в кабинете. Давайте перенесем наше свидание на час дня и позавтракаем вместе?

Эрик кивнул.

– И начинайте думать, ладно?

– Я только этим и занимаюсь, – медленно улыбнулся Эрик.

9

Как только сенатор ушел, непринужденная уверенность Эрика моментально уступила место жгучему недовольству своим поведением во время этого разговора. Он злился на себя. Ведь он примчался в Вашингтон с одной только целью – получить это место, невзирая ни на какие соображения. Самое главное – работа и деньги, а все остальное – ерунда. Он поверил в эту истину с той ночи, когда умер Фокс. И все-таки, очутившись лицом к лицу с сенатором, он вел себя так, словно жизнь ничему его не научила. Он держался слишком неприступно. Возможно, это было бы неплохой тактикой для предварительных переговоров, если б сдержанность его была намеренной, но ведь это вышло нечаянно и, конечно, могло только ожесточить сенатора. А ведь Хольцер не дурак, и Эрик боялся, что после сегодняшнего разговора сенатор под внешней любезностью затаил вражду к нему. Если так, значит, Эрик испортил все дело. Он проклинал себя за дурацкое упрямство.

В машине по дороге к Тони Эрик без конца взвешивал то, что он говорил сенатору и что должен был бы сказать, потом вдруг сразу решил выбросить из головы эти мысли. Хорошо зная себя, он понял, что в таком состоянии совершенно бесполезно терзать себя противоречивыми доводами. Он слишком мало обо всем этом знает, чтобы прийти к какому-то окончательному решению, и сейчас никто ему так не нужен, как Тони. И очень хорошо, что до встречи с Тони он повидался с сенатором. Теперь Эрик уже с нетерпением думал о предстоящем вечере. Выходя из машины у подъезда высокого дома, Эрик твердо знал, что он хочет и что ему делать. Поднявшись наверх, он позвонил и еще за дверью услышал голос и смех Лили. Она сама открыла ему. На ней было серое шерстяное платье; светлые белокурые волосы были собраны на макушке в пучок и перехвачены черной ленточкой.

– Наконец-то, – сказала она, улыбаясь. – Мы давно уже вас ждем! Вы оказались таким скрытным, что в поезде мне и в голову не могло прийти, зачем вы едете в Вашингтон, пока мне тут не объяснили ваши истинные цели. Мне сказал об этом Тони. А вы отделывались от меня болтовней, подумать только! Ловко вы меня одурачили.

– Если это так, – усмехнулся Эрик, – значит, я впервые в жизни поступил, как хорошенькая женщина.

Лили широко раскрыла глаза.

– Боже мой, – пробормотала она. – Нет, вы должны войти как можно скорее!

Ее щебечущий голосок звенел еще беззаботнее и веселее, чем днем, в поезде. До сегодняшнего дня Эрику никогда не случалось разговаривать с Лили, но он инстинктивно понял, что такое подчеркнуто легкомысленное лукавство вовсе для нее не характерно. По-видимому, это была своего рода защитная маска, и, догадавшись об этом, Эрик почувствовал себя неловко. Не найдя подходящего ответа, он молча улыбнулся.

Он вошел в светло-серую переднюю, положил шляпу на зеленый мраморный столик и стал снимать пальто. Наконец вышел и Тони. В передней горел слабый свет, и в первую минуту Эрику показалось, что Тони совсем не изменился. Потом он разглядел у него второй подбородок – Тони заметно пополнел.

– Как я рад вас видеть, – сказал он, пожимая Эрику руку, словно приход старого приятеля принес ему огромное облегчение. – И то, что вы пришли именно сегодня, – хорошая примета.

Тони взглянул на Лили и взял ее под руку. В этом жесте была какая-то жалкая робость, как будто он не был уверен, что ей это приятно.

– Судьба моя, наконец, решилась, – смущенно сказал он.

Лили легонько высвободила руку; Эрик невольно вспомнил нежный взгляд, которым она смотрела на незнакомца, несколько часов назад встречавшего ее на вокзале. Она отстранилась от Тони, улыбка ее стала холодной, а в глазах появилось непроницаемое выражение.

– Тони, я уже все рассказала доктору Горину в поезде. Что вы выпьете, доктор Горин?

– Все, что хотите, но только после того, как вы расскажете об истинных целях моего приезда в Вашингтон. Я буду так рад, если кто-нибудь мне их объяснит.

– О, спросите у Тони, он знает, – небрежно бросила она.

– Вы ошибаетесь. Лили, – заметил Тони. – Это знают только Эрик и Хольцер. Я лишь краем уха что-то слышал вчера. Я надеялся, что вы сами мне расскажете, в чем дело.

Эрик усмехнулся и покачал головой.

– Если вы еще вчера что-то слышали, значит, вы узнали о моих делах значительно раньше меня, поэтому я вам ровно ничего не могу сказать о том, что, по-видимому, меня касается. О себе я узнаю последний.

Вслед за Лили Эрик прошел в гостиную. В углу ее стоял четырехугольный обеденный стол, накрытый на пять приборов и освещенный четырьмя свечами. Эрик повернул голову, и сердце его дрогнуло – он увидел Мэри Картер. Мэри сидела в кресле напротив какого-то уже немолодого человека, и оба смотрели на него. За эти годы Мэри как-то потускнела, но держалась очень самоуверенно. Эрик улыбнулся ей; человек, сидевший напротив, поднялся ему навстречу, и Эрик перевел на него взгляд. Это был высокий худощавый мужчина с сильной проседью, в поношенном английском костюме. Эрик сразу же узнал в нем незнакомца, встречавшего Лили на перроне, но решил не показать вида, что был свидетелем их встречи.

– Хэлло, Мэри, – просто сказал Эрик. – Я сегодня, действительно, словно окунулся в милое прошлое – столько старых друзей! Вы превосходно выглядите.

– Я и чувствую себя превосходно, – ответила Мэри. – Но это вовсе не возврат к прошлому, а просто встреча с местными жителями. Имейте в виду, что вы разговариваете с деканом физического факультета Вашингтонского женского колледжа. Можете поздравить меня с новой должностью. Я пошла в гору.

Эрик взял ее руку и, все еще улыбаясь, наклонился, чтобы поцеловать в щеку. Мэри сейчас было больше сорока, но она казалась моложе своих лет, и только жилы на худой шее, резко обозначившиеся, когда она подняла голову, подставляя щеку для поцелуя, выдавали ее возраст. Она задержала его руку в своей.

– Вы не знакомы с Артуром Помфретом? Артур, это Эрик Горин.

– Помфрет? – Эрик повернулся к незнакомцу. – Мы же с вами переписываемся уже несколько лет!

Помфрет рассмеялся.

– Ну как же. Мы переписываемся с тех пор, как появилась ваша статья об электронной цепи. Странно встретить старого друга, которого никогда не видел, не правда ли?

Они пожали друг другу руки, и Эрик с трудом удержался от проявления чисто студенческой восторженной почтительности – Помфрет, выдающийся кембриджский физик, оказал ему большую честь, запомнив его имя. Помфрет был по меньшей мере лет на десять старше Эрика. Нос у него был сплющенный: когда-то он сломал его, упав с лошади. Резкость его черт смягчало добродушное выражение лица.

– До сих пор помню, как я испугался, получив ваше первое письмо, – сказал Эрик. – Прежде всего я подумал, что вы уличили меня в ошибке. Вероятно, то, как говорил о вас Тони, когда я был его учеником, на всю жизнь внушило мне глубокое уважение и робость перед вами.

Помфрет взглянул на Тони с любопытством и некоторой жалостью, но Тони, казалось, целиком ушел в приготовление коктейлей. Лицо его слегка покраснело – по-видимому, он слышал весь разговор. Немного погодя он подал Эрику наполненный стакан и сказал, ни к кому не обращаясь:

– Я тоже в свое время пережил период романтических увлечений. – В голосе его звучали вызывающие нотки. – Ведь вы, Помфрет, тогда были ассистентом самого Резерфорда и в то же время первоклассным охотником. Мне казалось это верхом шика – то был такой период моей жизни, когда я умер бы, если б мне сказали, что у меня не хватает шика. В двадцать три года мы все бываем немножко ненормальными, – добавил он.

– А вы думаете, что в сорок шесть мы абсолютно нормальны? – спросил Помфрет.

Между Тони и Помфретом проскальзывала явная враждебность. Это беспокоило Эрика. Лили тоже казалась огорченной, но Эрик уже не чувствовал к ней никакого расположения. Он подумал о том, как он будет разговаривать с Хьюго. Неужели и в его тоне то и дело будет сквозить затаенная вражда? Эрик с досадой наблюдал за Тони. И зачем только он так вызывающе держится, ведь его шпильки не достигают цели. Но когда он спрашивал себя, как же в таких случаях должен вести себя мужчина, то не находил никакого ответа.

Эрик обернулся к Мэри, не спускавшей с него холодного, испытующего и вместе с тем насмешливо-нежного взгляда, под которым ему становилось не по себе. Последнее их свидание прошло грустно – они расставались. Ему было трудно найти в этой самоуверенной женщине черты прежней Мэри. Теперь она стриглась очень коротко, а ее черное платье бросалось в глаза своей суровой простотой. Она стала типичной деловой женщиной, занимающей ответственный пост. Эрик поймал себя на неприятной мысли, что он, как мужчина, очень неохотно согласился бы работать под руководством такой женщины. Прежняя Мэри никогда не вызывала в нем подобного ощущения. Эта Мэри в свои сорок лет как будто решила выместить зло на мужчинах, пренебрегавших ею, когда ей было двадцать.

– А где же Сабина? – спокойно спросила она.

– Я жду ее завтра. Знаете, Мэри, я никак не могу к вам привыкнуть, вы так изменились!

– К лучшему или к худшему?

– Просто вы стали совсем другой, – улыбнулся он.

– Могли бы вы теперь в меня влюбиться?

– Да разве вы бы мне позволили! – усомнился Эрик.

Это ее рассмешило. Потом она сказала:

– У вас очень усталый вид, Эрик.

– Еще бы. Прежде всего – умер Фокс. Он умер позавчера ночью, но мне кажется, что это случилось сто лет назад, так много произошло с тех пор. – Он стал разглядывать свои руки. – Сегодня было отпевание. Не знаю, стоит ли сообщать об этом Тони. Ведь у него сегодня праздник.

Мэри криво усмехнулась.

– Можете сказать. Он не будет слишком горевать.

– Однако он очень ценил Фокса.

– Это прошло.

Эрик бросил на Мэри быстрый взгляд.

– Почему вы так думаете?

– Потому что это правда. Люди сильно изменились за последние годы. Взять хотя бы вас.

– Ну, я-то не очень изменился, – сказал он с горечью. – Постарел, наверное, вот и все. Я не чувствую в себе никаких перемен.

– Пожалуйста, не уединяйтесь, – крикнула Лили с другого конца комнаты. Она стояла между Тони и Помфретом. – Нас не так уж много. Тони, вспомните же, наконец, что вы хозяин.

Тони робко взглянул на нее, он стремился угодить ей и в то же время был уязвлен ее тоном.

– Не браните меня, Лили. Даже после стольких лет сегодня я чувствую себя ошеломленным.

– Ну что ж, – сказала она в замешательстве, – все-таки кому-то надо пойти посмотреть, как Уильям справляется с обедом.

Она вышла, и в комнате воцарилось молчание. Тони снова занялся коктейлями, а Помфрет внимательно рассматривал свои ногти. Никогда еще Эрик не видел Тони таким неуверенным.

– О чем вы там говорили, Эрик? Рассказывали Мэри, как вы будете искупать все те глупости, которые вы осенью наговорили атомной комиссии?

Эрик вскинул на него глаза, удивляясь, что Тони решил сорвать свою злость именно на нем.

– Я и не знал, что вы не согласны с моим мнением.

– Дело не в том, что он не согласен с вами, – мягко, но с легкой иронией сказал Помфрет, – а в том, что ваши взгляды совпадают с моими.

– Да просто жалко смотреть, как вы, наивные младенцы, вроде мистера Смита из фильма «Сенатор», пытаетесь развить бурную деятельность, – взорвался Тони. Если бы не его дряблый двойной подбородок, он в своей запальчивости был бы сейчас совсем похож на мальчишку. – И никто из вас даже не представляет, что вы затеваете. Все, что бы вы ни сделали, только усугубит истерию.

– Чью истерию? – спросил Эрик. – Я действительно готов впасть в истерию, как и все физики, которых я знаю. Но хорошо бы, если бы сейчас еще кое-кто заразился такой истерией.

– Если вы так думаете, какого же черта вы идете на свидание к сенатору Хольцеру?

– А почему вы полагаете, что я к нему пойду?

– Это ни для кого не секрет, Эрик, – спокойно заметила Мэри. – Им сообщила об этом я.

– А вы откуда узнали?

– Оттуда же, откуда все узнается в этом городе: кто-то мне сказал… Вы увидитесь с ним в четверг, в одиннадцать часов утра.

Эрик расхохотался.

– А что я ему буду говорить? Может быть, и это известно?

– Вы, конечно, скажете «да».

– Вот как? – медленно произнес Эрик. – А на что же я ему отвечу «да»? – уже серьезно спросил он.

– Вот этого-то мы и не знаем, – улыбнулась Мэри.

– Ну, слава богу! Значит, я все-таки что-то еще могу решить сам. Серьезно, Мэри, скажите, откуда вы все это узнали?

– Очень просто. Как декан физического факультета, я интересовалась, куда нужно обращаться за ассигнованиями, которые нам полагаются в связи с нашей работой. Этим никто пока не занимается, но сегодня мне сказали, что, вернее всего, вскоре придется обращаться к вам.

– Кто же вам это сказал?

– Какой-то человек, знакомый с Хольцером.

– А вы знаете Хольцера, Мэри?

– Кто я такая, чтобы водиться с сенаторами?

– А, черт возьми! – сказал Эрик. – Неужели никто не может мне объяснить, почему они выбрали именно меня? Я надеялся, что Тони мне сегодня что-нибудь скажет об этом. Мне кажется, эта работа привлекала бы меня куда больше, если бы я не знал, что они сами хотят заполучить меня. Тут что-то неладно. И я хочу выяснить, в чем дело. Мне совершенно безразлично, хорошо это или плохо, лестно или оскорбительно, но почему они думают, что я тот человек, который им нужен?

– Откровенно говоря, на их месте я бы никогда не остановил свой выбор на вас, но, по-видимому, кто-то имеет основание думать иначе, – сказал Тони. – Но почему это вас удивляет, Эрик – может быть, вы действительно тот человек, который им нужен?

– Не знаю, – признался Эрик. – Мне очень хочется верить, что если даже законопроект пройдет, он не приведет к тому, чего мы все боимся. Вы знаете что-нибудь об этом?

Тони протянул ему бокал; лицо у него было красное и серьезное.

– Законопроект, конечно, пройдет и, конечно, приведет к войне, – сказал он. – И, надеюсь, вы понимаете, что эта война не будет просто эпизодом?

– Замолчите, Тони, – вмешалась Мэри. – Вы настоящий паникер.

В гостиную вошла Лили в сопровождении высокого, седого негра в белом фраке, несшего поднос с закусками.

Все занялись едой, и разговор перешел на другие темы. Эрик, сидевший напротив Мэри, то и дело встречался с ней глазами. Через некоторое время он понял, что она смотрит на него гораздо чаще, чем он на нее. В нем вдруг стали оживать воспоминания. Неужели она и внутренне изменилась, думал он. Его снова стало тянуть к ней, и к этому ощущению примешивался оттенок вызова, словно письмо Хьюго давало ему право интересоваться Мэри. Однако ему почти не удавалось поговорить с ней, так как Тони то и дело отпускал язвительные замечания по адресу Помфрета.

Помфрет сносил их довольно спокойно, а Лили хранила мрачное молчание, но по временам теряла терпение, и при каждой ее реплике ноздри Тони раздувались все шире.

Когда подали шампанское. Тони, прервав на середине какую-то фразу, довольно неуверенно произнес:

– Ну, выпьем за причину нашего сегодняшнего торжества…

Он произнес тост за здоровье своей будущей супруги, а она в это время смотрела на Помфрета таким откровенно призывным взглядом, что Эрику было неловко. Он невольно пожалел Хэвиленда. Тони был смешон в своем бессильном горе. Женщина, в которую он так явно влюблен, любила другого. Почему он не даст ей свободу?.. Эрику вдруг больно кольнуло в сердце. Лучше не думать о подобных вопросах.

За столом снова заговорили о предстоящем законопроекте по поводу атомной энергии, но Эрик почти не участвовал в разговоре, он был расстроен. Он пришел сюда в надежде, что Тони поможет ему советом, но теперь убедился, что толку от Тони сейчас мало. Он был всецело занят Помфретом.

После обеда, выждав первую же удобную минуту, Эрик стал прощаться, объяснив, что завтра ему предстоит уйма дел. Мэри тоже поднялась, ссылаясь на поздний час. Эрик понял, что ее уход – не простое совпадение, и обрадовался этому, так как очень хотел поговорить с ней наедине.

– Идемте вместе, – сказал он. – Я вас подвезу.

– Нет, скорее я вас. Моя машина ждет внизу.

Она прошла в спальню с Лили. Эрик пожал Помфрету руку и пожелал спокойной ночи, стараясь подчеркнуть свою нейтральность. Помфрет улыбнулся. Его, казалось, нисколько не смущала перспектива остаться наедине с Тони и Лили.

В передней Тони помог Эрику надеть пальто.

– Простите меня за сегодняшний вечер, мой мальчик, – сказал он, понизив голос. – Но я не выношу этого самовлюбленного болвана. Всегда он прав и все знает лучше всех. Подумать только, ведь когда-то я решил стать физиком главным образом потому, что преклонялся перед ним! Не могу понять, что Лили в нем находит. – Тони умолк, словно ожидая от Эрика сочувствия.

– Смогу ли я завтра встретиться с вами? Мне хотелось бы кое о чем поговорить. И вот еще что. Я не сказал этого раньше из-за Лили. Фокс умер.

– Да? Жаль. О чем же вы хотели поговорить?

Эрик посмотрел на него в упор. В нем медленно закипал гнев, но голос прозвучал совершенно спокойно:

– И это все, что вы можете сказать? А ведь вы многим обязаны Фоксу, Тони!

Тони удивленно раскрыл глаза.

– Я же и говорю, что мне очень жаль.

– Ладно, оставим это, – отвернулся Эрик. – Должно быть, мне он был ближе, чем кому бы то ни было.

Наконец появилась Мэри, и Эрик мрачно вышел из квартиры вслед за ней.

– Вы позвоните мне, Эрик? – сказала ему Тони вдогонку.

– Конечно, – вяло ответил Эрик, не оглядываясь. – Обязательно.

10

Ветер, дувший весь день, утих, ночь была тихая, не по-зимнему теплая и сырая. В обе стороны от дома уходила вдаль широкая улица, похожая на бесконечный подвесной мост, прикрепленный тонкими столбами к жемчужным бусинам фонарей. У Мэри была маленькая спортивная машина. Верх ее был откинут, и когда машина ускорила ход, Эрику стало казаться, что он сливается с теплой ночью, и это его немножко успокаивало.