Секс в кино и литературе

“Он: Я стал посещать любимую казарму ежедневно. Очередь становилась всё длиннее, работать приходилось до утра.

Я: Рекордом похвастаешься?

Он: Никогда не подсчитывал. Да и многие по два раза подходили. Думаю, человек 30. Рот уставал настолько, что я не мог ответить на вопрос, когда приду в следующий раз.

Я: Они похлопывали по плечу, благодарили? Сопровождали твой уход словами?

Он: В основном хотели, чтобы пришёл ещё. Другие, особенно те, кто по два раза, вопили: “Вали отсюда!”. Иные молча отходили, застёгивая штаны. Было, правда, очень редко, когда говорили “спасибо”. Человек пять за всё время.

Я: Солдаты, насколько я помню, не имеют возможности каждый день принимать душ. Следовательно…

Он: От моих шоферов, равно как и от их членов, пахнет машинным маслом и бензином. Меня этот запах сильно возбуждает.

Я: Как ты думаешь, сколько минетов ты отстрочил, осчастливливая автобат?

Он: Я тебе уже говорил, что не считаю. Тыщи три будет”.

Миша удивительно точен, когда сравнивает себя с заводной куклой: он – жертва импринтинга. Но предпосылки для готовности к сексуальному программированию были заложены ещё в момент его рождения. Трудно сказать, что привело к повреждению головного мозга Миши в его раннем детстве, а может быть, ещё раньше, во время внутриутробного развития или при появлении на свет. Чем бы это ни было, мальчик отличался слишком ранней готовностью к половому возбуждению и к импринтингу.

Часто импринтинг на фоне синдрома низкого порога сексуальной возбудимости приводит к формированию педофилии, когда человек обречён испытывать, подобно Г. Г., влечение к неполовозрелым девочкам. Вот, скажем, история, рассказанная Збигневом Старовичем, польским судебным сексопатологом. Речь идёт о 35-летнем пациенте Ж., обратившемся к врачу, чтобы избавиться от педофилии.

Система его подхода к малолетним девочкам с целью совершения с ними развратных действий, безотказна: “Около жилого дома высматриваю одиноко гуляющую девочку, подхожу к ней, и, улыбаясь, заговариваю. Рассказываю, что я из управления жилыми домами и прошу её помочь проверить список жильцов, при этом интересуюсь одной семьёй, которая живёт в их доме, и называю вымышленную фамилию. Разговаривая с девочкой, глажу её по головке и плечам. Если она воспринимает это спокойно, то я присаживаюсь рядом на корточки, моя рука помещается ниже – глажу её ножки, начинаю говорить с ней о любимых детских играх. Если контакт устанавливается и вижу, что она меня не боится, то прошу проводить меня и завожу девочку в подвал или на чердак. Там, продолжая разговаривать, свободнее прижимаю к себе малышку, глажу её по животу, аккуратно развожу ей ножки и проникаю рукой к половым органам, нежно их ощупываю и поглаживаю. Потом мы вместе выходим и дружелюбно расстаёмся. Некоторые дети не хотят таких ласк, другие сами поднимают платье и с удовольствием позволяют делать с собой, всё что угодно. Я всегда хотел, чтобы мне попадались такие девочки, которые будут воспринимать такие ласки охотно и с удовольствием и отвечать на них взаимностью. Например, совсем недавно я обычным способом познакомился с 8-летней девочкой. Всё происходило как обычно, она не возражала против самых смелых ласк. Воодушевлённый этим и сильно возбудившись, я аккуратно ввёл ей во влагалище палец. Она сразу умолкла, начала мелко дрожать и я почувствовал, что введённый палец стал увлажняться. Ломающимся от возбуждения голосом спросил, приятно ли ей, ответила, что очень. Спросил, хочет ли, чтобы было ещё приятнее, ответила утвердительно. Дрожа от возбуждения, положил её на спину, раздвинул ножки, ввёл во влагалище палец и стал совершать им движения, как половым членом при сношении. Она выгибалась и щебетала от удовольствия, и я ощущал, как ритмично сокращается её влагалище. Попросил в награду сделать приятное и мне – она сразу же согласилась. Я обнажил половой член. Она долго рассматривала его и сказала, что никогда этого ещё не видела. По моей просьбе она стала его трогать руками – развилась эрекция, возбуждение всё нарастало. Спросил – хочет ли она, чтобы из него вылилось молочко? Она ответила, что хочет. Этого оказалось достаточно, чтобы произошло семяизвержение. Ей это понравилось и она попросила повторить выделение “молочка”, но я уже обессилел”.

В своих педофильских приёмах и выдумках Ж. невероятно изобретателен. Однажды, например, съев с девочкой куски торта, он сказал ей, что“к её пипиське прилипли вкусные крошки, и под предлогом слизывания их, стал манипулировать языком в области клитора”.

В детстве Ж. наряду с обычными играми практиковал и особые забавы. По ходу одной из них он изображал корову: мальчик стоял на четвереньках обнажённым, а 5-летняя сверстница “доила” его за половой член в ведёрко, в которое он по условиям игры должен был помочиться. Практиковалась и игра “в доктора”, которая сопровождалась яркими эротическими эмоциями, особенно когда он делал “уколы” в обнажённые ягодицы лежащей девочки. С 7 лет Ж. начал онанировать, представляя себе эпизоды своих игр.

К моменту начала лечения он был женат (Ж. совершил свой первый половой акт в 23 года именно с женой). Что же касается развратных действий с детьми, то у него было более 40 эпизодов с разными девочками, причём ни по одному из них не было возбуждено уголовного дела. По-видимому, ни одна из его жертв ничего не рассказала своим родителям о встрече с ласковым педофилом.

Сами по себе забавы, практиковавшиеся Ж. в раннем детстве, не слишком отличались от типичных детских игр. Однако, в отличие от обычных детей, удовлетворяющих таким образом своё любопытство, Ж. испытывал необычно яркие эротические эмоции. Эти впечатления запечатлелись на всю жизнь.

Если для большинства мужчин эротическими раздражителями являются половые признаки, свойственные зрелой женщине (грудные железы, характерное распределение жировой клетчатки, причёска, типичные манеры повеления и т. д.), то Ж. возбуждала гормональная и психологическая незрелость девочек. Всё это было приобретено им в детских сексуальных играх в силу особых свойств его нервной системы.

Очень раннее начало онанизма (7 лет); характер фантазий, которыми он сопровождался; лёгкость вызывания семяизвержения даже по достижении Ж. взрослого возраста (эпизод с девочкой, приведенный в цитате из Старовича), – всё это свидетельство того, что, во-первых, у него имеет место синдром низкого порога сексуальной возбудимости, и, во-вторых, что его перверсия возникла по механизму импринтинга.

Характерно свойственное ему сочетание двух, казалось бы, несовместимых качеств: слабости половой конституции и раннего пробуждения сексуального чувства (основного свойства лиц, страдающих синдромом низкого порога сексуальной возбудимости). Подобное противоречие – нередкое явление для педофилов. Поэтому его педофильное влечение отчасти подпитывалось чувством собственной неполноценности, связанным у Ж. с осознанием слабости его половой конституции. Следует сказать, что сказанное относится и к Гибаряну из “Соляриса”, и к Г. Г. Впрочем, для Г. Г. это справедливо лишь отчасти: герою набоковского романа жаловаться на природу не пристало; он был наделён достаточно сильной половой конституцией.

Совращение малолетних

Сексуальные проблемы у детей, подобных Мише, возникают порой уже с самых ранних лет. Они чаще других становятся объектами развратных действий или изнасилования, так как льнут к взрослым, демонстрируют им своё удовольствие, когда те тискают и ласкают их. Мальчики не скрывают своей эрекции, тем самым провоцируя старших на предосудительные, а иногда и на преступные поступки. Возможно, что стройбатовцы (заметим, что они – “нормальные” гетеросексуалы, недаром же оба называли Мишу женскими именами!) были отчасти спровоцированы на преступление чересчур ласковым ребёнком.

По механизму импринтинга ребёнок запомнил всё: погоны и солдатское обмундирование своих “партнёров”; их грубость и запах немытых тел; запах и вкус собственных фекалий; боль, чувство беспомощности и страха, которые неожиданно приобрели сладострастный оттенок. Очень скоро он научился доводить себя до оргазма сам (разумеется, ещё без эякуляции), сопровождая мастурбацию фантазиями, в которых фигурировали его растлители. С 8 лет мальчик вступает в половые контакты со старшими ребятами, а с 11 лет – с взрослыми, всё полнее воссоздавая ситуацию, напоминающую ему его первый сексуальный опыт.

В казарме автобата Миша свёл воедино основные сигналы–раздражители, закреплённые импринтингом: солдатскую форму, запах немытых гениталий и солярки (всё это заменяет ему запах собственных фекалий, запечатлевшийся в тот злосчастный день), грубость и агрессивность партнёров, состояние собственной беспомощности, унижения, страха. Характерна наблюдательность Миши: он замечает, что наиболее агрессивно к нему относятся те, кого больше всех возбуждает садистский характер “массового минета”. Именно они пользуются его сексуальными услугами повторно.

Счастлив ли Миша? И да, и нет. Ведь его ежедневная унизительная каторга не даёт ему того удовлетворения, которым сопровождается самая обычная половая близость. Однако, выполнение навязчивого ритуала, сходного с действиями заводной куклы (то что сексологи называют аддиктивностью поведения и его ритуализацией), приносит Мише своеобразное облегчение, словно он выполняет кем-то заданную программу.

Если жертвой педофилов становится обычный здоровый ребёнок, то вред, наносимый совращением, не слишком велик. Именно так, без особых последствий для их дальнейшей жизни, воспринимало большинство девочек развратные действия Ж.

Достаточно нейтральными могут быть эмоции и мальчика, ставшего жертвой совращения. Таковы воспоминания одного подростка из романа американского писателя Майкла Тёрнера. В возрасте шести лет его совратил их сосед Биллингтон. “Мистер Биллингтон просовывает руку через щель в заборе. В руке – корневище лакрицы; Биллингтон покачивает им как маятником. Я спрашиваю его, можно ли мне взять корень, и он отвечает, что да. Я протягиваю руку, но он с коротким смешком быстро его убирает и говорит, что я должен сначала помочь ему кое-что выяснить. Я спрашиваю, что именно. Он говорит, что у одного его знакомого мальчика проблемы с попкой и что он, мистер Биллингтон, читал в газете, что лакрица очень помогает в таких случаях. Это для меня новость. Кроме того, у меня никогда не было проблем с попкой. О чём я и говорю ему. Он отвечает, что рад слышать это и даст мне лакрицу, если я покажу ему, как выглядит здоровая попа. Потому что когда он увидит, как выглядит здоровая мальчишеская попа, он сможет помочь тому мальчику. Я спрашиваю, почему этот мальчик не сходит к доктору, чтобы его вылечили. Биллингтон объясняет, что семья мальчика слишком бедна и не может себе позволить визит к доктору. Я думаю про себя, что это звучит разумно, и, поскольку очень люблю лакрицу, спрашиваю мистера Биллингтона, что именно от меня требуется. Всё, что я должен сделать, отвечает он, – повернуться к забору спиной и спустить штанишки. Он говорит, что это очень просто. Так я и делаю: поворачиваюсь задницей к забору и спускаю штаны.

Мне нравится прикосновения его рук, как они щекочут мою попу, потом спускаются вниз и играют моим пенисом. Мне нравится, как они трогают мой анус. Потом мистер Биллингтон говорит мне, что собирается смочить палец и ввести его внутрь, чтобы почувствовать, какова здоровая попа изнутри. Это тоже оказывается приятно. Потом он предлагает мне повернуться и просунуть руку через изгородь. Я просовываю руку и прикасаюсь к чему-то живому, очень приятному на ощупь. Я спрашиваю, что это, и мистер Биллингтон говорит, что это животное, которое он выписал из Австралии. Когда оно просыпается, говорит он, оно становится похоже на сосиску. Я говорю, что хочу посмотреть на него. Он отвечает, что сейчас неподходящее время, но если я буду себя хорошо вести, он как-нибудь покажет мне его изображение, а потом, если оно мне понравится, то, может быть, он позволит мне взглянуть на него и даже поцеловать”.

Из романа известно, что это детское приключение не сказалось каким-то роковым образом на дальнейшей жизни его героя. Не исключено, что писатель просто-напросто придумал всю эту историю. Но она, как и история с Ж., удивительно точно отражает реальность, высвечивая два существенных аспекта педофилии: во-первых, великолепное знание детской психологии педофилами, а, во-вторых, тот факт, что совращение не воспринимается обычными детьми как серьёзное психотравмирующее событие.

Последнее особенно характерно для мальчиков. Врачи, принимающие участие в судебно-медицинской экспертизе подобных преступлений, порой поражаются, насколько полно и быстро потерпевшие, если они не достигли подросткового возраста, вытесняют из своего сознания воспоминания о случившейся с ними беде, даже если имело место прямое насилие. Важным условием при этом, является однократность преступления; если оно принимает систематический характер, невротическое развитие ребёнка почти неизбежно.

С подростками дело обстоит по-разному: всё зависит от характера насилия, числа участников преступления, выраженности садистского компонента в сценарии полового контакта, наличия или отсутствия гомосексуальной ориентации потерпевшего и т. д. Но общая закономерность сохраняется и для них: мальчики реагируют на изнасилование гораздо меньшими переживаниями, чем девочки. Девочки-подростки, как правило, воспринимают его как очень тяжёлую психическую травму. Вину за происшедшее они приписывают самим себе, ошибочно считая, что сами вызвали беду своими скрытыми желаниями и эротическими фантазиями. Поэтому изнасилование приводит к развитию у них невротической (чаще всего депрессивной) реакции.

Девочки же, страдающие, подобно Аннабелле, повышенной нервной возбудимостью, реагируют на совращение взрослыми, а тем более на изнасилование, часто парадоксально. Подобно Мише, они могут испытывать влечение и даже благодарность к своему совратителю. Вместе с тем, всё происшедшее с ними отразиться на их судьбе особенно болезненно: их сексуальность отныне приобретает девиантный и притом аддиктивный (навязчивый) характер. Высокой готовностью к сексуальной разрядке обладает, по-видимому, и та девочка, о которой с восторгом рассказал Ж. Для неё эпизод совращения вряд ли пройдёт бесследно; возможно, у неё сформируется влечение к пожилым мужчинам (девиация по типу геронтофилии).

Очевидно, что дети обоих полов, страдающие синдромом низкого порога сексуальной возбудимости, вне зависимости от их сексуальной ориентации, больше всех других нуждаются в защите от растлевающего влияния старших детей и тем более взрослых.

С учётом всего сказанного, легче понять особенности героев набоковского романа, Г. Г. и Лолиты, а также характер их переживаний.

Психологические особенности Лолиты

В отличие от любовной пары, Г. Г. и Аннабеллы, Лолита была вполне нормальной, хотя и педагогически запущенной девочкой. Её бедой с раннего детства была ненависть матери, удивившая и возмутившая Г. Г. Девочка, лишённая любви, искала её у взрослых мужчин, способных заменить ей покойного отца. К этому чувству примешивался и протест против матери по типу комплекса Электры. На первых порах это способствовало её сближению с Г. Г. и даже спровоцировало её на эротические игры с ним.

И раннее начало половой жизни с Чарли, и бесшабашное поведение в постели с отчимом – всё это проявления реакции протеста, менее всего продиктованные сексуальными потребностями самой Лолиты. Надо учесть, что роман Набокова относится ко временам, далёким от сексуальной революции. Даже сейчас в возрасте двенадцати лет половой опыт получают менее 5 % девочек, да и то, почти исключительно под давлением гораздо более старших партнёров.

Когда роман увидел свет, поведение его героини казалось психопатическим почти всем читателям. Но, разумеется, ни о каком уродстве характера Лолиты речь не идёт. От природы она была разумной, покладистой, даже одарённой девочкой. Она не сразу распознала принудительный характер секса, навязанного ей отчимом, но, как только это произошло, наступил полный крах авторитета Г. Г. Его любовь, воспринимаемая Лолитой как сексуальное принуждение, лишь усиливала её негативизм. Психотравма, полученная ею, имела затяжной характер и привела к невротическому развитию девочки, тормозя её психологическое и сексуальное становление.

Семейные беды педофила

В своей реакции протеста Лолита отвергала все психосексуальные и душевные ценности Г. Г. Нежность она считала фальшью и глупостью. “Никогда не вибрировала она под моими перстами и визгливый окрик (“что ты, собственно говоря, делаешь?”) был мне единственной наградой за все старания её растормошить. Чудесному миру, предлагаемому ей, моя дурочка предпочитала пошлейший фильм, приторнейший сироп. Подумать только, что выбирая между сосиской и Гумбертом – она неизменно и беспощадно брала в рот первое”, – жалуется её любовник. Все попытки привить ей интерес к литературе, встречали упорное сопротивление. “Мне удавалось заставить её оказывать мне столько сладких услуг – перечень их привёл бы в величайшее изумление педагога-теоретика; но ни угрозами, ни мольбами я не мог убедить её прочитать что-либо иное, чем так называемые книги комиксов или рассказы в журнальчиках для американского прекрасного пола. Любая литература рангом повыше отзывалась для неё гимназией” , – сокрушался наивный Г. Г. Он не понимал, что именно её вынужденная уступчивость в оказании “сладостных услуг” , сводила на нет все его педагогические усилия в области литературы.

Своими успехами Лолита была обязана кому угодно, но только не Г. Г. – теннису её обучил специально нанятый тренер; удачи в актёрском мастерстве пришли к ней с работой над пьесой Куильти. Скитальческая жизнь вызывала у неё тоску и упрёки в адрес своего “папаши” (“…она спросила меня, сколько ещё времени я собираюсь останавливаться с нею в душных домиках, занимаясь гадостями и никогда не живя как нормальные люди” ). Ей, познавшей самые скрытые стороны взрослой жизни, вскоре стала ненавистной школа. Оседлое существование с Г. Г. также уже не привлекало девочку. “Уехать и никогда не вернуться, – потребовала она у отчима.– Найдём другую школу. Мы уедем завтра же. Мы опять проделаем длинную прогулку. Только на этот раз мы поедем куда я хочу, хорошо?” За этим “куда я хочу ” скрывался план измены и побега; но её доверчивый любовник пока ещё ничего не подозревал.

Как им всё-таки удалось прожить вместе два года? Жизнь с Лолитой сделала влюблённого Г. Г. изобретательным и терпеливым, способным в какой-то мере ослабить реакцию протеста его малолетней любовницы. “Ежеутренней моей задачей в течение целого года странствий было изобретение какой-нибудь предстоявшей ей приманки – определённой цели во времени и пространстве – которую она могла бы предвкушать, дабы дожить до ночи. Иначе костяк её дня, лишённый формирующего и поддерживающего назначения, оседал и разваливался. Поставленная цель могла быть чем угодно – маяком в Виргинии, пещерой в Арканзасе – всё равно чем, но эта цель должна была стоять перед нами, как неподвижная звезда, даже если я и знал наперёд, что когда мы доберёмся до неё, Лолита притворится, что её сейчас вырвет от отвращения”.

Ещё более действенной была система взяток и подарков. Г. Г. не скупился в своих тратах на гардероб девочки. Это действовало безотказно. Самому Набокову нравился эпизод романа, в котором Лолита принимала от любовника купленную ей одежду. “Она направилась к раскрытому чемодану, как будто в замедленном кино, вглядываясь в эту далёкую сокровищницу на багажных козлах. Она подступала к ней, высоко поднимая ноги на довольно высоких каблуках и сгибая очаровательно мальчишеские колени так медленно, в расширившемся пространстве, словно шла под водой или как в тех снах, когда видишь себя невесомым; затем она подняла за рукавчики красивую, очень дорогую, медного шёлка, кофточку, всё так же медленно, всё так же молча, расправив её перед собой, как если бы была оцепеневшим ловцом, у которого занялось дыхание от вида невероятной птицы, растянутой им за концы пламенных крыльев. Затем стала вытаскивать (пока я стоял и ждал её) медленную змею блестящего пояска и попробовала на себе.

Затем она вкралась в ожидавшие её объятия, сияющая, размякшая, ласкающая меня взглядом нежных, таинственных, порочных, равнодушных, сумеречных глаз – ни дать, ни взять банальнейшая шлюшка. Ибо вот кому подражают нимфетки – пока мы стонем и умираем”.

Увы, дело не ограничивалось скрытыми взятками в виде одежды (их Г. Г. дарил от души, вкладывая в них много любви, нежности и эротических переживаний). “Хорошо учитывая магию и могущество своего мягкого рта, она ухитрялась – за один учебный год! – увеличить премию за эту определённую услугу до трёх и даже четырёх долларов! О читатель! Не смейся, воображая меня, на дыбе крайнего наслаждения, звонко выделяющим гривенники, четвертаки и даже крупные серебряные доллары, как некая изрыгающая богатство, судорожно-звякающая и совершенно обезумевшая машина; а меж тем, склонённая над эпилептиком, равнодушная виновница его неистового припадка крепко сжимала горсть монет в кулачке, – который я потом всё равно разжимал сильными ногтями, если, однако, она не успевала удрать и где-нибудь спрятать награбленное. Раз я нашёл восемь долларов в одной из её книг (с подходящим названием “Остров сокровищ”), а в другой раз дыра в стене за репродукцией оказалась набитой деньгами – я насчитал двадцать четыре доллара и мелочь – скажем всего двадцать шесть долларов, – которые я преспокойно убрал к себе, ничего ей не сказав. Впоследствии она подтвердила величину своего интеллектуального коэффициента тем, что нашла более верное хранилище, которого я так никогда и не отыскал…”.

Трагикомические денежные сделки и операции по изъятию “награбленного” свидетельствуют не о жадности семейной пары, а о том, что деньги в их отношениях приобрели характер своеобразного символа. Требуя их, Лолита демонстрировала “папаше”, что их секс не имеет ничего общего с любовью; отбирая их, Г. Г., напротив, отчаянно сопротивлялся порочной системе купли-продажи. Кроме того, деньги олицетворяли надежду Лолиты на освобождение из-под тягостной опеки отчима-любовника, что сам он хорошо понимал: “Я больше всего боялся не того, что она меня разорит, а того, что она наберёт достаточно много денег, чтобы убежать. Мне думается, что эта бедная девочка со злыми глазами считала, что с какими-то пятьюдесятью долларами в сумке ей удастся каким-нибудь способом добраться до Бродвея или Голливуда”.

Пока же Лолиту удерживало сознание безвыходности её положения. Донеся в полицию на своего сожителя, она обрекла бы его на десятилетнее тюремное заключение, однако и сама девочка тут же очутилась бы в сиротском приюте. Там, как пугал её Г. Г., у неё “отберут наряды и косметику, заставят вязать всякие вещи, распевать религиозные гимны ив качестве лакомства по праздникам будут кормить оладьями, сделанными на прогорклом масле” . Опекун настойчиво внушал своей малолетней возлюбленной, склоняя её к сексу: “Никаких больше гулянок! Ты будешь жить (поди сюда мой загорелый розан…) с тридцатью девятью другими дурочками в грязном дортуаре (нет, пожалуйста, позволь мне…), под надзором уродливых ведьм. Не находишь ли ты, что при данных обстоятельствах, Долорес должна оставаться верной своему старому папану?”

Как бы то ни было, девиантный семейный союз пока сохранялся, причём Г. Г. слепо не замечал невротического развития Лолиты и считал себя вполне счастливым человеком: “странник, обладающий нимфеткой, очарованный и порабощённый ею, находится как бы за пределом счастья! Ибо нет на земле второго такого блаженства, как блаженство нежить нимфетку. Оно вне конкурса, это блаженство, оно принадлежит к другому классу, к другому порядку чувств. Да, мы ссорились, да, она чинила мне всякие препятствия, но, не взирая на её гримасы, не взирая на грубость жизни, опасность, ужасную безнадёжность, я всё-таки жил на самой глубине избранного мною рая – рая, небеса которого рдели как адское пламя, – но всё-таки рая”.

Г. Г. даже умудрялся строить фантастические кровосмесительно-педофильные планы на необозримое будущее: “я переходил в течение одного дня от одного полюса сумасшествия к другому – от мысли, что через несколько лет мне придётся тем или иным способом отделаться от трудного подростка, чьё волшебное нимфетство к этому времени испарится, – к мысли, что при некотором прилежании и везении мне, может быть, удастся в недалёком будущем заставить её произвести изящную нимфетку с моей кровью в жилах, Лолиту Вторую, которой было бы восемь или девять лет в 1960-ом году…”.

Между тем, если бы бедный Г. Г. мог предвидеть самое ближайшее будущее, он сказал бы словами Арсения Тарковского о своей слепоте накануне катастрофы: