Повести древних лет

Всех горожан обязали содержать и питать земских воинов. Гюрята требовал от горожан без пощады и не скупился на суровые укоризны:

– Вы, домоседы, проспали, упустили Город. На вас и будут наибольшие тяготы.

2

Птицами летели камни и долбили тын. Прочное дубовое строение нарушалось. Расщеплялось одно бревно, и в тыне, как в воинском строю, появлялась опасная прореха. Высыпалась земля, соседние бревна лишались опоры, расшатывались и выпадали наружу, заполняя ров. Во втором ряду застревал камень, и, когда в него попадал другой, брызгами летел острый щебень.

От новгородских камнеметов и самострелов с тына ушли прославленные телемаркские лучники. Мастера попадать с трехсот шагов в бычий глаз ничего не могли поделать против дальнобойной снасти Города.

Иной валун ударял в мостовые близ Детинца, со звериным воем, вертясь волчком, взметался над стенами и крушил нурманнские кости за укрытием. Дротики из самострелов не давали дышать.

Тяжелый дротик, остроганный новгородским плотником и насаженный новгородским кузнецом, пригвоздил к бревенчатой стене лаудвигского ярла Гаральда, прозванного Прекрасным за красоту тела и лица, напоминавшую бога Бальдура, любимейшего сына отца богов и племени фиордов Вотана.

Как видно, Гаральд дорожил последними вздохами жизни: он не позволил вырвать дротик и умирал долго. Бледный, бескровный, он походил на ту статую из белоснежного мягкого камня, которую однажды привез в Лаудвигс из ограбленного во Фризонии замка вельможи франкского короля Шарлеманя. Утонченно жестокий, прозванный во всех видевших его странах Белокурым Дьяволом, о каких муках-забавах над побежденными, о каких битвах грезил Гаральд, когда к нему, наконец, пришло избавленье – тяжкий валун камнемета, с громом пробивший четвертый, последний ряд тына?!

Бреши расширялись. Камни мешали камням, заполняли ров и откосами копились у тына.

Иногда вместо камня в воздухе проносился голый труп нурманна. Размахивая, как паяц, руками и ногами, он рушился во дворе Детинца знаком неотвратимой судьбы, ожидающей каждого осажденного.

Число новгородских камнеметов увеличивалось. В ворота, выходившие на торжище, полетели связки дров. Когда накопилась гора до верха ворот, ее забросали зажженными тюками просмоленной пакли.

Дровяная гора занялась жарким тяжелым пламенем. В Городе, как в ночь сожжения драккаров, запахло дымом. Не было времени ждать благоприятного ветра. В тихом воздухе дым растекался черным облаком, заслонил солнце и опустился на Детинец. В страшный костер летели новые связки дров. Загорелись воротные башни.

– Будем ли мы еще ждать? – спросил новый конунг Эрик ярла Гардунга. Закопченный, с опаленными бородой и бровями, Красноглазый только что наблюдал, как внутрь Детинца провалились прогоревшие ворота, а за ними полился огненный водопад осевшей горы дров.

Запасы камней для камнеметов Детинца истощились. Викинги не могли пользоваться слишком тяжелыми валунами, которые метали новгородцы, и дробили их. Но сами могли метать лишь вслепую. Заслоны на башнях и тыне были сбиты, и каждого, кто осмеливался показаться, сметали самострелы.

Что же делать? Владелец Сельбэ-фиорда забыл о вражде к красноглазому ярлу Гезинг-фиорда. Общая опасность сделала всех ярлов братьями, и взаимная злоба, хитро посеянная Ставром, временно замерла.

– Еще раз попробовать договориться о выкупе? – неуверенно спросил Гардунг.

Красноглазый конунг отрицательно покачал головой в рогатом шлеме. Четыре раза он посылал дружинников Ставра и дважды викингов-охотников с предложением начать переговоры. Ответа не было.

К Эрику и Гардунгу, которые стояли прямо под тыном, в безопасности от дротиков и камней, подошли Агмунд, Альрик и Гунвар.

– Нам нечего ждать, – сказал Альрик. – Они выкурят нас, как леммингов, зажарят, как треску, и войдут в бреши добить последних.

Оставалось не более тысячи викингов, способных носить оружие, и до полусотни дружинников князя. Ставр сидел уже третий день холодный и неподвижный в своей горнице на башне Детинца. Викинги гнали ненужных мертвому князю дружинников на самые опасные места.

Не более тысячи… Может, и значительно меньше. Красноглазый конунг не хотел считать. Так или иначе, нельзя построить настоящий боевой порядок с головой из трех клиньев. Для него по испытанному расчету следует иметь тысячу семьсот десять викингов. Впрочем, в тесных улицах и так негде развернуться…

Пятеро ярлов стояли в безопасном месте под тыном. Такие же закопченные, как дубовое дерево стены, они казались неподвижными глыбами.

Из двери башни медленно выступил ярл Свибрагер. Вблизи с гулом ударил валун, брошенный камнеметом, выбил бревно и откатился к ногам скальда – Свибрагер не заметил. Опираясь на копье, он приблизился к товарищам. Дико и странно глядели его остановившиеся глаза. Ярлов ли он видел? Или видел что-то другое?

Свибрагер не мог слышать того, о чем беседовали вожди викингов, но его мысли были близки к их мыслям.

– Уходите отсюда! – выкрикнул скальд хриплым, мощным басом. – Прочь, прочь! В бой, конунг Эрик, в бой вы все! Бей, сокрушай, истребляй людей низких рас! Племя – под корень! Семя и плод – в огонь!

– А ты? – спросил Эрик. – Ты разве не хочешь идти с нами, викинг?

– Я остаюсь! – выкрикнул Свибрагер. – С великими героями! – И он указал на башню, в которой первый и второй ярусы были завалены ранеными викингами.

– Вы – там, я – здесь, – продолжал Свибрагер. – Вместе с ними я вознесусь в Валгаллу. Ни один герой не имел еще такой свиты, ярлы! Мы войдем в дом Вотана, равные богам. Боги зовут меня. Я имел виденье!

Бессонница, сделавшаяся привычной, вина и мед, которые более не опьяняли тело, как обычно, но доводили чувства до экстаза и мысль до бешенства, пламя, беспрерывное напряжение боя и бессознательное ожидание неизбежной каждосекундной смерти уже выбросили из жизни и Свибрагера и многих вестфольдингов. Явь смешалась с бредом.

Только что Свибрагер рассмотрел в небе, затянутом тяжким дымом пожара, Тора. Громадное голое тело бога войны обвивал железный пояс. В поднятой руке Тора священный молот Миолнир рассыпал молнии. Рыжая борода и рыжие волосы Тора пылали огнем, и он звал громовым голосом:

«Где викинг Свибрагер, где мой скальд? Куда он так надолго скрылся от меня? Боги жаждут, Свибрагер! Боги жаждут и ждут! Иди ко мне вместе с героями, ты будешь нужен нам в неведомый час Рагнаради!»

Стоя перед открытой дверью башни, Свибрагер вытянутой рукой приветствовал уходящие ряды вестфольдингов. Затем скальд вошел в зал и затворил низкую, окованную железом дверь. Не чувствуя ядовитого смрада гангрены, Свибрагер шагал через тела, вглядывался, ощупывал волосы. Найдя умершего или потерявшего сознание, скальд поднимал тело и относил к двери. Там он ставил тело на ноги, бормоча заклинания. Как падали тела – он не замечал. Иногда, в порыве внезапного гнева, скальд пронзал мечом непослушный труп: он строил мертвых для боя.

Культ преимущества расы и войны, привычка к убийству, беспощадная кровожадность, возведенная в степень высшей доблести, порождали среди викингов особый вид им одним свойственного умопомешательства: убийство для убийства. С этим может сравниться лишь южноазиатский амок.

При вспышке безумия один или два берсерка, напав без повода, были способны разогнать отряд вооруженных людей в несколько десятков человек: припадок удесятерял силы. В бою берсерки бросались на своих соратников, у себя дома врывались в поселения, делали дороги недоступными для путников. Берсерки были общественным бедствием, и право Древней Скандинавии, ставя кровожадного безумца вне закона, вменяло в обязанность каждому гражданину убивать берсерков.

Пришел час Свибрагера. В нем поэт-скальд, знавший на память сто тысяч строк саг, победил расчетливого купца и жадного хищника, завистливого, недоверчивого, готового без удивления встретить врага во вчерашнем соратнике, готового так же легко продать и предать союзника, как быть преданным самому. Движения берсерка были легки, верны, как у лунатика. Бессознательно он пел, и что это было за пенье!.. Он выл строфы Великого Скальда о мире, исчезающем во взоре героя. Но мир не исчезал. Свибрагер начинал сызнова.

Он не знал, сколько прошло времени, когда потрясающий удар грома потряс вселенную. Под ударом тарана дверь рухнула, рассыпалась стена из трупов. Умирающие викинги, сжимая рукоятки мечей бессильными пальцами, пытались подняться.

В свете Валгаллы Свибрагер увидел Вотана. Скальд сбросил шлем и пошел навстречу богу вестфольдингов, чтобы в первый раз из многих тысяч рассечь его тело и быть самому рассеченным, и воскреснуть, и сражаться опять. Он пел:

Готово место для меня!Взлетаю я, как легкий дым,Как пар, как в небе…

Новгородец обухом отбил меч нурманна и разрубил одичало-безумную голову певца убийства – скальда Свибрагера.

3

Против западных ворот Детинца Гюрята распорядился построить башню такой высоты, чтобы сверху из самострелов простреливать весь Детинец. Башню достраивали, оставалось уложить последний десяток венцов, плотники тянули наверх обтесанные и зарубленные бревна.

Нурманны внезапно отвалили ворота и вырвалась наружу. По ним ударили сразу из двенадцати самострелов, бывших в засаде.

Не пропал ни один дротик, каждый бил по два-три викинга: так была плотна их толпа. Но по второму разу удалось ударить лишь из двух самострелов, и нурманны, как буря, залили завал.

Стоявшие здесь плесковитяне встретили нурманнов без страха и, не щадя себя, посеклись с ними. Завидев нурманнов, боярин Добрыня встал в передний ряд. У него были твердые доспехи, и меч он держал не как старуха прялку, не как лычник кочедык. Не зная того, Добрыня срубил Красноглазого конунга, но и самого его подсекли нурманны.

Перед выходом вестфольдинги отдохнули, не пожалели вина и меда. Они неудержимо рвались через завалы, зная, что отступать некуда, пробили плесковитян, как вода плотину.

Викингам помогла теснота улиц – новгородское войско не могло развернуться, и вестфольдинги пробились к полевым воротам.

В поле их вырвалось не более половины. Вестфольдингов вели два последних ярла, оставшихся в живых, – Гунвар и Альрик. К северу от Города в четверти дня пути начинались леса. Туда-то и устремились викинги своим скорым шагом, который впору лошадиной рыси.

Гнавшие врага новгородские дружины яро ломали, рвали, раскалывали нурманнский строй, усыпая кровавой щепой последний путь войска великого союза двадцати двух ярлов. К лесам, вместе с ночью, добралось не более сотни вестфольдингов. И из этой сотни, ненадолго пережившей недавние десять тысяч, лишь шестерым удалось оторваться, уйти от преследования… Забившись в дремучие пущи, они, пробавляясь случайной дичиной, ранними грибами и незрелыми ягодами, пробирались на запад по волчьим тропам. Они набрели на чудинскую заимку и ограбили ее, перебив всех живых чтобы не оставить следа. Но на второй заимке осеклись: их встретили дубьем и оружием.

Однако вестфольдинги опять убежали. Этих, как видно, Вотан не ждал, еще не приготовил им места в переполненной до отказа Валгалле. Они заблудились в моховых болотах и бесконечно бродили, как отощавшие выгнанные со двора псы, среди чахлых берез и елок. Сначала они добили и поделили одного товарища, самого слабого, затем и второго.

Питаясь сырым человечьим мясом, поздней осенью ярл Альрик сам-четвертый выполз на берег туманного Варяжского моря. Глядя на знакомые серые волны, вестфольдинги лили слезы из гнойных глаз по опухшим щекам и скулили, как побитые щенята.

Им удалось украсть лодку в чудинском рыбачьем починке. Отойдя в море, четверо вестфольдингов опять рассуждали, кого будут есть, когда их заметили со случайного драккара…

…Среди тел плесковитян и вестфольдингов нашли храброго боярина Добрыню. Он еще дышал и пошевелился, когда с тела сняли доспехи, посеченные нурманнскими мечами и топорами.

Простодушный, добрый боярин уходил легко, не жалуясь, что на его долю пришлось рано лечь, рано отказаться от радости жизни.

Женское сердце – вещун: все-то помнилось Добрыне, как жена заставила его прощаться с детьми и домочадцами будто навсегда. А он, привычно исполняя желанья умной любимой жены, пошел в бой без тревоги, без тоски, как на весенний праздник.

Других жены молили себя поберечь, ему же на прощанье Потвора говорила лишь о стыде за отца. Добрыне не подумалось возразить, что сами они не виновны ни словом, ни помышлением, ни делом.

Кровью смывается самое черное… Боярин очистил жену и детей, заснул светло, тихо тоскуя о любимой.

А она, встречая вместе с другими плесковитянками тела защитников земли, плакала и о муже, павшем искупительной жертвой за чужую вину, и о грешном несчастном отце, который никогда не назовет ее скворушкой. У нее не было больше темного ужаса за детей перед беспощадным гневом народа. Внуков, заслоненных безвременной и кровавой могилой отца, никто не попрекнет дедом.

Навеки надев темные вдовьи одежды, честная вдова, верная памяти отца своих детей, вела дом такой же твердой рукой, как при муже. Большенького из троих сына готовилась сама учить грамоте.

Поминая лихое лето, еще долго очевидцы истребления нурманнов рассказывали сынам, внукам и правнукам, как Волховский Водяной сердито пинал костяными ногами попавших на дно нурманнов:

«Надоели вы мне! И чегой-то столько вас лезет, места другого нет, что ли?»

Они, раскинув бессильные руки-клещи, приподнимались, будто бы что-то хотели объяснить. Но молчали. И волокли на себе впившихся в белое тело раков.

За Городом нурманны собирались в полки, тесным строем шли к Ладоге; под ней, зацепившись за донную городьбу, встречали своих и хотели отдохнуть.

Но ладогожане, отмыкая Волхов, вытаскивали затопленные лесины. Не найдя покоя, нурманны отправлялись далее и вступали в озеро Нево. Нерадостно их встречал Большой Озерской Хозяин. Скалясь с недоброй ухмылкой, он, созывая несытую рыбу, шлепал перепончатыми ладошами и грозился на Волховского:

«Я тебя!.. Не мог ты сам прибрать нечисть, дворник бабий!»

Волховской высовывал из устья сивую голову и ругался с Озерским:

«А ты зачем моих раков крадешь? Своих мало? Отдай, вор бездонный!»

И вцеплялись водяные друг дружке в волосы. Оба древние, а в драке упорны и злы пуще молодых. То-то бурлило озеро Нево…

Много, много попрятал к себе на дно Озерской Хозяин. Чего только он не хранит от людского глаза в пучинах, между древнейших скал, в подводных пещерах. Захоронил хорошо, зарастил песком и мягким илом и до наших дней бережет бесценные клады, запрятанные от короткой человеческой памяти. Кто-то их откроет?..

ЭПИЛОГ

Нужно постоянно повторять истину, ибо ложь вокруг нас тоже проповедуется постоянно, и не только одиночками, но и массой.

Гете

Глава первая

1

В двух днях пути от Нидароса, на границе вод Гологаланда, Оттара встретил новый драккар, двойник «Акул». На нем, с тоской ожидая своего ярла, скитался старый Грам, домоправитель Скирингссальского горда. Грам оказался дурным вестником:

– Ты помнишь наших викингов, которым ты приказал вербовать изгнанников и отверженных тингом? Слушай, с Тордом, Реором, с Свеаром случилось несчастье. Они, набрав много викингов, напали, – я никогда не пойму зачем! – на поселение бондэров за Кунгхаллой… Я уверен, кто-то хотел мстить. Безумие, безумие! Да… Они подожгли дома и убивали. Их гнали, как зверей. И загнали. Реор не сумел умереть, будь он проклят! Его опознали, и он под пыткой выдал тебя. О, я узнал, я заранее узнал о беде. Я не стал дожидаться. Я продал все остатки товаров и твой горд в Скирингссале. Какие убытки, какие убытки! – Грам плакал. – Я едва не умер от горя. Не сердись. Иначе мы потеряли бы все даром. И я нашел викингов для твоих новых «Акул»…

Не упуская ни одной подробности, старый Грам повествовал об «Акулах», спрятанных им в рыбачьем фиорде близ Скирингссала, о себе, притаившемся в городе под маской готского купца. Тинг объявил вне закона нидаросского ярла и его викингов. Отныне каждый мог напасть на Оттара, взять его жизнь и его имущество!..

Затем Грам принялся рассказывать о великих событиях этого лета:

– Черный Гальфдан решил уничтожить всех свободных ярлов одного за другим. Да, этот король бондэров выбрал удобный час!

– Почему? – спросил Оттар.

– Я забыл, ты еще не знаешь. Но ты помнишь о двадцати двух ярлах, собравшихся на Юг с конунгом Скатом из Лангезунда?

– Да.

– Разговоры о Юге велись для отвода глаз. Ярлы тайно собрались перед длинными днями лета и напали на Хольмгард.

– Я знаю. Меня звали. Я отказался.

– Ты поступил мудро, как всегда. Из них вернулись лишь молодые Ролло и Ингольф на четырех драккарах. Все остальные и все драккары погибли в Хольмгарде. Какое поражение, какое несчастье! Страна фиордов еще не знала союза такой силы и такого разгрома. Фиорды опустели…

– И поэтому Черный осмелел?

– Да, да, да, да! Ярлы обессилены. Говорят, тинг хочет объявить вне закона тоже Ролло и Ингольфа. Они счастливо вернулись, но что их ждет! Кто же из свободных ярлов не принимал изгнанников? Бессильный тинг удовлетворялся нашими клятвами по обряду. Теперь не то. Они хотят нашей смерти.

Итак, судьба была за Черного, Рагнаради свободных ярлов началось, а Оттар еще не нашел себе нового гнезда…

– Если бы ярлы победили Хольмгард, – вздохнул Грам. – Ты, вероятно, потерял бы свой горд в Скирингссале и не мог появляться там. Но Нидарос!.. Черный не посмел бы напасть на тебя. Однако ты вернулся. Ты вернулся, и теперь все будет хорошо.

Северный ветер гнал волны против течения, которое вечно стремится вдоль страны фиордов, чтобы упасть в Утгард. Нет, это сказка скальдов. Утгарда не существует.

Оттар молча гордился своим постижением будущего. Он не ошибся, один из всех ярлов он понял приближение новых времен, он не застигнут врасплох. Оттар не собирался жаловаться на судьбу и богов. Он сделал все и не по своей вине потерпел неудачу в устье Вин-о. Все его стремления и намерения были правильны, были своевременны. Вот награда, которую никому не отнять. Не в богов и в судьбу – он верил в себя. Эта вера, он знал, делала его, невзирая на любые неуспехи, неуязвимым, как кровь дракона сделала непроницаемой для железа кожу белокурого викинга Зигфрида, героя саги.

Ярл небрежно прислушивался к болтовне Грама. Старый викинг рассказывал о судьбе ярла Пэра, владетеля Уггского фиорда.

Оттар пропустил описание причин гнева Черного и бондэров. Но подробности расправы с уггским ярлом привлекли его внимание.

– Черный, – рассказывал Грам, – приказал вынести из общей залы дома кресло ярла и скамьи викингов. Кресло втащили на вершину погребального холма предков Пэра, скамьи расставили по склону лестницей. Пэру пришлось упасть с кресла, скатиться по скамьям к ногам Черного и выразить покорность королю и тингу. Проделывая это, Пэр разбился в кровь. Какой позор!.. – Голос Грама прервался. И он вздумал ненужно утешить Оттара, будто бы ярл был ребенком: – Но ведь наш Нидарос далеко…

2

Конечно, в далеком Нидаросе, на краю земли фиордов, в дальнем северном углу Вестфольда и осень и зима прошли бы спокойно. Но Оттар не хотел ждать всю долгую зиму. Вынужденное безделье заставит работать мысль вестфольдингов, осужденных на изгнание. У кого-нибудь проснется глупая детская тоска вечной разлуки с каменистыми берегами фиордов и морем, с рекой в скалах, с елью, черной ольхой, березой и можжевельником, с дивной весной Вестфольда. Размышление под вой зимних вьюг, во мраке бесконечной ночи в сугробах размягчает сердца слабых.

Подходила пора равноденствия с его свирепыми шквалами.

Затем, до начала ноябрьских штормов, наступает время относительного покоя – море, тяжелое созревающими в нем зимними бурями, отдыхает.

Грам ничего не слышал о судьбе других викингов Нидароса, которым, как Торду, Реору и Свеару, весной была поручена вербовка отверженных законом. Не ждут ли они в безлюдных фиордах над мысом Хиллдур, как было условлено?

Нидаросские ярлы не любили выдавать своих. Оттар послал Эстольда с «Орлом» и «Змеем» в недальнее но опасное плавание.

Нидарос готовился к переселению, не к бегству. Спешно строились баржи для имущества, не помещающегося на драккарах.

Перебирались запасы, ценное увязывалось в тюки забивалось в ящики и зашивалось в просаленные кожи для предохранения от морской воды и сырости. Под плетью и виселицей траллсы работали, как никогда. Они не знали, что их ждет, а что они думали о своей судьбе, не интересовало Оттара.

Гильдис обожала маленького Рагнвальда. Мальчику шел пятый месяц, и у него уже прорезывался первый зуб. Настоящий волчонок! Женщина с радостью готовилась покинуть Нидарос, скучное, опостылевшее место, где она была вынуждена проводить каждое лето в смраде гниющего китового мяса. Она жаждала перемены. Оттар все может, он найдет лучшую землю для нового горда, где не будет бесчисленных роев отравляющих жизнь мух, мушек и комаров. К Гильдис вернулась утраченная из-за Рагнвальда красота, и она опять пользовалась вниманием мужа.

3

Ускользнув от первого удара равноденствия, Эстольд вернулся вовремя. «Змей» и «Орел» привезли около трехсот изгнанников. Накипь племени фиордов, убийцы, насильники, поджигатели, грабители, они были счастливы идти с Оттаром на край света. Так благодаря дальновидности Оттара были пополнены тяжелые потери, понесенные в великой войне с могучими биармами.

Да, в великой войне! Все викинги, побывавшие в Гандвике, были неистощимы на рассказы о своих подвигах, о сражениях со страшными многоголовыми колдунами в очарованных лесах, кишащих ядовитыми змеями, переполненных нечеловеческими западнями, о чародеях, о великанах, которые, будучи рассечены на части, вновь возрождались.

Викинги рассказывали о «Драконе», который был утащен колдунами на дно чудовищной реки Вин-о, и об ярле, бесстрашно боровшемся с колдунами на предательски заколдованной палубе драккара. Оттар вырастал до размеров Тора.

Рассказчики гордились судьбой, пославшей им счастье сражаться на берегах Гандвика, и возбуждали ревнивую зависть других.

Сборы заканчивались. Среди траллсов ярл отобрал лучших мастеров – ядро мастерских будущего горда. Изношенные черпальщики драккаров заменялись молодыми и более сильными. Надо сказать – менее слабыми. Выбор был велик.

Судьба остальных траллсов не интересовала Оттара. Он бросал фиорд на волю первого встречного, а траллсов отдавал голодной зиме без крова, которая, он знал, прикончит их всех до одного.

Недоставало Галля и Свавильда с их ненасытной жаждой человеческих страданий и крови: ярл не стал бы возражать против общего избиения траллсов, в которых он более не нуждался…

Тем временем викинги убивали траллсов походя и случайно, в минуту раздражения слабостью или непонятливостью живой вещи.

Ярл приказал перебить стадо свиней. Но, как видно, свинопасы-саксы успели пронюхать что-то. Стадо исчезло, и не оставалось времени идти по его следам.

Все, что не удалось взять с собой, было собрано в горде и вместе с постройками сожжено в последний час. Ярл охотно сжег бы и лапонов-гвеннов, чтобы лучшая ценность Нидароса никому не досталась. Увы, ловля лапонов потребует месяцев.

4

Флотилия готовилась покинуть фиорд. В горах китовых и кашалотовых костяков пряталось несколько траллсов. А кормчему Эстольду, вернейшему мечу покидаемого Нидароса, мнилось, что из узких, скрытых от людей нор, которыми подземные пещеры сообщаются с поверхностью земли, выглядывали хранители тайных кладов, волшебные кузнецы-гномы, первые учителя, сообщившие племени фиордов тайны искусства ковки железа… И духи скал лютины должны быть тоже здесь. Все они явились проводить детей фиордов, навеки покидающих землю Вотана.

И вот уже ничья нога не стояла на земле… Оставался один Оттар, по колено в воде, – не на земле! Ярл поднял обеими руками весло драккара с лошадиным черепом, привязанным к лопасти, и закричал, обращаясь к земле:

– Здесь я поднимаю Столб Мести! Я обращаю проклятье против этих берегов, воды, леса, полей, гор и самой Земли, и самого Неба над этой Землей! Проклятье им, проклятье!

Эхо скалистых стен Нидароса отвечало: «…ятье ятье…»