Чернильный орешек
Синтия Хэррод-Иглз
Чернильный орешек
Посвящается всем моим друзьям, в особенности Джиллиан, Сью и Денис, а также Джону, знатоку Йоркшира, и Мартину, видевшему Лисий Холм.
Книга первая
Дуб
Ах, ножки, ножки: из-под юбки так и прыг,
Туда-сюда мышонком вороватым,
Как будто яркий свет пугает их.
Но нет – она лишь пляшет, просто пляшет,
Да так, что даже солнца лик пасхальный
Пред этим видом блекнет!
Сэр Джон Саклинг. Баллада «Ко дню свадьбы»Глава 1
За ночь ветер изменил направление, и дождь, который, казалось, будет лить вечно, наконец, прекратился. Его барабанный стук смолк, и внезапно наступившая тишина разбудила Амброза. Пред ним открылся омытый ливнем мир, полный ослепительного солнечного света и радостного пения птиц. Амброз выбрался из постели и распахнул настежь створки окна, прилепившегося под самой крышей постоялого двора «Заяц и вереск». Он выглянул наружу. Небо было прозрачным от дождя, воздух искрился, словно отполированный яркими лучами солнца, и от всего этого утра исходил– такой благостный аромат, что Амброз преклонил колени и вознес привычную утреннюю молитву, не забыв упомянуть в ней и об урожае, который, Бог даст, еще удастся спасти. Он молился вслух, как его обучили еще в детстве, но негромко, чтобы не разбудить брата Уилла, который со своей женой Эйлой до сих пор спал на большой кровати в другом конце комнаты. Покончив с молитвами, Амброз перекрестился, поднялся с колен, оделся и тихонько отправился на двор умываться.
Ему нравилось вставать рано, и хотя Амброз был человеком общительным, он всегда испытывал сожаление, если этот первый утренний час приходилось делить с кем-либо. Он любил начинать день тихой беседой с собственной душой: ведь досуг и покой были такой редкостью для владельца самого популярного постоялого двора на Большой южной дороге. Закончив свой бесхитростный утренний туалет, Амброз отвязал собак, накормил цыплят, выпустил полетать голубей, а потом уселся на скамью, стоявшую перед постоялым двором, и вытянул длиннющие ноги, подставив их солнцу.
Побеленная известью стена за его спиной уже нагревалась от солнечных лучей. Впрочем, стену увидеть было непросто: она была почти сплошь заклеена листами с последними новостями, афишами бродячих актеров, балладами, не говоря уже о разных объявлениях, распоряжениях властей и религиозных трактатах. Над самой головой у Амброза негромко поскрипывала на крюках вывеска постоялого двора, на которую уселась парочка грудастых голубей, шумно хлопавших крыльями. А у ног Амброза старая красно-коричневая курица топталась туда-сюда, ловко подхватывая клювом крупяные зернышки, налипшие у него на брюках, и при этом довольно тычась боками в ноги хозяина. Скоро отопрут городские ворота, и дорога наполнится пешими и конными путниками, а спящие на постоялом дворе начнут просыпаться. А пока, в эти недолгие мгновения, весь окружающий мир принадлежал ему, Амброзу.
Вся его жизнь прошла на постоялых дворах или вблизи них, он и родился даже на постоялом дворе «Три перышка» в деревеньке Фулхэм, недалеко от Лондона. Отец его матери был хозяином постоялого двора, а отец самого Амброза, Вилл, – знаменитым актером. Впоследствии Вилл превратился в Вильяма Морлэнда, композитора. Он отвез семью в родовую усадьбу Морлэндов, чтобы полностью посвятить себя главному произведению своей жизни, «Торжественной мессе». Все основные творения Вильяма Морлэнда были созданы в Морлэнде, однако ни Амброз, ни его брат Уилл никогда не чувствовали себя там по-настоящему уютно, и спустя некоторое время после переезда они и сами снялись с места и завели в паре миль от усадьбы собственный постоялый двор «Заяц и вереск».
Много воды утекло с тех пор. Шел уже 1630 год, и Амброз был пятидесятишестилетним стариком, высохшим и седовласым. Да, такая худоба, конечно, служила бы плохой рекламой для хозяина постоялого двора. Но постой в «Зайце» всего за восемь пенсов славился от Элгейта и до Раффорта, а стойкости Уилла и его Эйлы хватало на троих, да и сыновья, Уилли и Мэсси, отлично справлялись со стряпней. Сам Амброз так никогда и не женился, хотя вокруг вертелось вдоволь девиц, которые с радостью выскочили бы за него замуж, только он попроси. Но Амброз почему-то так никого и не попросил. Впрочем, и одиноким его нельзя назвать Мэри-Эстер ведь была у него.
Когда Амброз с Уиллом только купили этот постоялый двор, у них был и третий партнер – Габриэль Чэпем, который женился на их сестре Мэри. Габриэль был дерзким, красивым, веселым плутишкой, питавшим трогательную слабость к Мэри. Господь благословил их брак всего одним ребенком, девочкой, которую тоже нарекли Мэри в честь матери и Пресвятой Девы. Заодно ее назвали еще и Эстер, чтобы отличать от прочих Мэри в их семье. Амброз стал для малышки крестным отцом. Когда же в 1612 году Габриэля, а затем через несколько дней и старшую Мэри унесла бубонная чума, Амброз принял на себя всю ответственность за шестилетнюю девочку и воспитал ее как собственную дочь.
– Правда, ни один отец никогда бы так нежно не позаботился о своем ребенке, как я, – говаривал он порой, – да и такой щедрой награды за это не получал.
Стоило ему только подумать о Мэри-Эстер, как лицо его расплывалось в улыбке. Вот и теперь в мыслях его царил приятный покой, солнце тепло согревало ноги, квохтанье курицы и воркованье голубей успокаивало, и его седая голова начала клониться от дремоты. Нет-нет, он не заснул, он был совершенно уверен, что не спит, но кто-то уже смеялся рядом, и, пробормотав: «Да-да, я все слышал, что ты говорила», Амброз обнаружил, что его глаза непонятным образом закрылись.
– Да я вовсе ничего и не говорила, – смеялась Мэри-Эстер. – Тебе это, должно быть, приснилось.
– Я не спал, – упрямо повторил он, с трудом поднимаясь на ноги.
– Ну, конечно же, не спал, – неуверенно согласилась Мэри-Эстер. – Но ты настолько был поглощен своими мыслями, что и не слышал, как мы подъехали. Я тут стою уже пять минут и наблюдаю за тобой. А ты сидишь так смирно, что твоя старая наседка у тебя тут угнездилась прямо в ногах, посмотри-ка!
Амброз мельком взглянул вниз, и блестящий глаз красно-коричневой курицы подмигнул ему в ответ из пыльной ямки, которую наседка вырыла себе под скамьей. Амброз улыбнулся, положил руки на плечи племянницы и, наклонившись, поцеловал ее в щеку.
– Был поглощен мыслями… что ж, это привилегия стариков, – проговорил он. – Благослови тебя Господь, моя дорогая. И тебе, Лия, пусть дарует Господь добрый день, – добавил Амброз, обращаясь к служанке, которая немного в стороне восседала на пони, держа поводья гнедой кобылки своей хозяйки. – И что же привело тебя сюда, да еще в такую рань?
– Солнце, разумеется, – ответила Мэри-Эстер. – Я просто не могла упустить ни одного лучика – вот я и вытащила бедняжку Лию из постели, чтобы успеть немного покататься верхом, прежде чем на меня обрушатся хозяйственные заботы. Ты только посмотри на небо – доводилось ли тебе когда-нибудь видеть такие краски? Как по-твоему, надолго это? Эдмунда так беспокоит судьба урожая, а тут еще одна овца захромала, да и в Экшеме снова лихорадка…
– Я тут слышал, – строго произнес Амброз, – что ты навещала больных на болотах. Тебе следует быть поосторожнее, девочка. Там слишком нездоровое место.
– Но я должна делать то, что могу, – возразила Мэри-Эстер, – и мой напиток от лихорадки оказался для них таким целебным.
– Ну и отправила бы его туда с кем-нибудь из слуг, – проворчал Амброз. – Ты не должна так рисковать, в особенности, когда у тебя на руках две маленькие дочурки. Генриетте и года нет, да и Анне всего четыре. И что прикажешь им делать, если их матушку унесет лихорадка?
Мэри-Эстер посмотрела на него встревоженно.
– Но, дядюшка Броз, не могу же я заставлять слугу рисковать жизнью, если сама стараюсь избежать опасности, – она говорила спокойно, не желая, чтобы это выглядело поучением старшего, а потом с улыбкой добавила: – Кроме того, ты же видишь, какая я здоровая и сильная. Болезни меня никогда не тревожили.
– Да-да, это я вижу: ты здорова и румяна. Что ж, я понимаю, что мне не отвратить тебя от твоего долга, и Боже упаси, чтобы я это сделал. Ты только будь поосторожнее, моя птичка, хорошо? В тебе ведь вся моя жизнь.
– Хорошо, – пообещала Мэри-Эстер. – И ты тоже должен получше заботиться о себе. Как ты себя чувствуешь, как твое плечо? Ты пользуешься мазью, которую я тебе прислала?
– Да, моя девочка, и она немного облегчила боль, но лучше всех мазей для меня – вот эти солнечные лучи. Боли у меня бывают только от сырости, а это лето такое дождливое…
– Это хорошая мазь, – сказала Мэри-Эстер. – Она приготовлена на настойке из ивовой коры. Этот рецепт я вычитала в книжке прабабушки… Ах, вот еще что! Ты помнишь, мы никак не могли отыскать церковный служебник герцога Йоркского? Так вот, вчера посреди ночи Эдмунд разбудил меня и сказал, что неожиданно вспомнил, где этот служебник, – она выдержала эффектную паузу, и Амброз постарался сделать приличествующее ситуации лицо. – Оказывается, он перед нашим отъездом из Морлэнда спрятал его в тайнике в часовне Пресвятой Девы, а потом совершенно забыл об этом, потому что все остальные ценные вещи мы перевозили в ящиках. Ты просто представить не можешь, дядюшка Броз, какое он испытал облегчение. По-моему, он дорожит этим старым служебником больше всего на свете.
– Ну, так он же очень давно хранится в нашей семье.
– Да-да, и, знаешь, Эдмунд так печется о репутации семьи, о ее истории, ну и вообще о вещах такого рода. Вот почему он так ссорится с Ричардом… «Ведь ты же Морлэнд, – произнесла она, подражая голосу своего мужа, – и должен вести себя, как и подобает Морлэнду». Амброз покачал головой.
– Меня больше беспокоит то, что Ричард как раз ведет себя как истинный Морлэнд, – заметил он, – только не тот конкретный Морлэнд, которым желает видеть его Эдмунд. Твой муж предпочитает «забывать», что в нашей родне людей с необузданным нравом было не меньше, чем добропорядочных семьянинов.
– Я пытаюсь поговорить с Ричардом, но он не обращает на меня никакого внимания, я ведь ему всего лишь мачеха. Я надеюсь, он вернется домой прежде, чем Эдмунд узнает, что он отсутствовал всю прошлую ночь. У меня нет ни малейшего представления, где он мог быть. Клемент только сообщил мне, что постель Ричарда осталась нетронутой. Сам Клемент поднялся даже раньше меня. Знаешь, мне кажется, что он вообще никогда не ложится спать. По-моему, Клемент боится, что, пока он спит, кто-то может отнять его работу. Я ему говорю: «Если учесть, что еще до тебя твой отец и дедушка…»
– Он был здесь прошлой ночью, – перебил ее Амброз.
Мэри-Эстер удивленно подняла брови. – Клемент?
– Нет, Ричард. Вообще-то он и сейчас еще здесь… отсыпается. – Он кивнул головой в сторону таверны.
Мэри-Эстер встревожилась.
– Так он был здесь? Пьяный? Ах, дядюшка, ну как же ты мог? Почему ты не отправил его домой? Почему позволил ему напиться, когда ты отлично знаешь… и Эдмунд так беспокоился… ведь ему всего пятнадцать… это так вредно для него.
– Дорогая моя, – ласково возразил Амброз, – он уже был пьян, когда явился сюда. Я, конечно, мог бы отослать Ричарда восвояси, но ведь пошел бы он не домой, и тебе это должно быть хорошо известно. Парень просто отправился бы в какой-нибудь кабак, а это было бы только хуже. Ведь здесь, по крайней мере, он находился под моим присмотром, и я не дал бы ему разгуляться. А ты что же, предпочла бы, чтобы он напился с какими-то проходимцами?
– Извини. Ты прав. Только… ох, дядюшка!..
– Я знаю, мой цыпленочек. Но тебе, право же, не стоит принимать это так близко к сердцу. Это дело Эдмунда, а не твое, а ему, конечно же, следует быть построже с мальчишкой. Кроме того, многие в молодости буйствуют, а потом становятся благопристойными людьми. Да вот хотя бы, к примеру, и твой собственный отец.
Мэри-Эстер улыбнулась.
– Я не верю и десятой части историй, которые ты рассказываешь о моем отце. Ты это делаешь только для того, чтобы вывести меня из себя.
– У тебя было так мало радости в жизни, моя птичка, чтобы тебя еще и выводить из себя. Ты должна радоваться этой перемене.
– До тех пор, пока Эдмунд не решил перестроить Морлэнд, я бы еще согласилась с тобой, – поправила она. – Но с того времени, как мы переехали в Твелвтриз, тамошняя жизнь только и выводит меня из себя, закаляя мой характер. И если нам придется прожить в этом отвратительном старом доме еще хоть год, меня вполне можно будет поместить в приют для умалишенных.
– А как там идут дела у строителей? Мэри-Эстер скорчила недовольную гримасу.
– Да они все погоду ругают, – в сердцах воскликнула Мэри-Эстер. – Слава Богу, теперь, когда засияло солнце, они начнут работать побыстрее и закончат до наступления зимы. В Твелвтриз просто невозможно сохранить тепло… представляешь, дядюшка, там нет никаких дымоходов, вообще ничего, кроме жаровен, повсюду сквозняки, а в большом зале все время полным-полно дыма, слуг никогда не доищешься… Невозможно и пытаться управлять хозяйством, которое разделено между тремя домами. Я никогда толком не знаю, кто где находится, и посылаю записки в Шоуз, которые надо передать в Микл-лит, и перед глазами у меня все плывет, словно вокруг меня водят хоровод. Если бы не Клемент, мне бы совсем не справиться со своими обязанностями.
Амброз улыбнулся, представив путаницу в голове у Мэри-Эстер. Она унаследовала не только красоту своего отца, но в равной степени и его уравновешенность, а также удивительную память от матери. И с тех пор, как в возрасте восемнадцати лет Мэри-Эстер стала второй женой Эдмунда Морлэнда, ей удавалось управлять большим поместьем с той же легкостью, с какой она управляла своей лошадью.
– Ну ничего, – успокоил ее Амброз, – все это в свое время окупится.
– Надеюсь, что так. Только если бы я могла выбирать, то я бы не стала возиться с каким-то старым домом. Нет уж, я бы снесла его да и построила новый. Но Эдмунд и слышать не желает о том, чтобы отказаться от Морлэнда, и в результате, к большому неудобству всех домочадцев, он постоянно что-то подлатывает, подправляет, пристраивает… Да у него даже ров вокруг дома никогда не заполнен водой… Но я уж слишком разговорилась, тут и до предательства недалеко. Я, дядюшка, пожалуй, поеду, не то меня там хватятся. Может быть, ты потрясешь Ричарда – я бы тогда прихватила его с собой, а? У меня столько дел, да и Пса я бросила запертым во флигельке, а если его там оставить надолго, так он и дверь выломать может.
– Ах, вон оно что, а я-то все думаю, куда он подевался, – сказал Амброз.
Мэри-Эстер редко можно было увидеть без ее гигантского серого волкодава Пса, величиной с доброго бычка. Пес происходил из специально выведенной семейством Морлэндов породы, а Мэри-Эстер он был предан по-щенячьи. Кроме того, он бесконечно попадал в какие-то неприятности, всегда забредал в опасные места и то и дело наносил себе раны.
– Что же он учинил на этот раз?
– Лапу порезал, – ответила Мэри-Эстер. – Набрел на какой-то старый, едва торчавший из земли лемех от плуга. Только вот рана что-то не зарастает. Я стараюсь заставить его дать лапе отдых, пока она не подживет. А единственный способ не дать ему бегать за мной по пятам – это запереть где-нибудь, но закрытая дверь помогает совсем ненадолго. Так что мне лучше всего поскорее вернуться домой.
– А я пойду и приведу твоего пасынка. И не затягивай со своим следующим визитом, мой цыпленочек. Дождь-то теперь прекратился, так что у тебя больше не будет никаких оправданий, чтобы и дальше пренебрегать мной.
Вместо ответа Мэри-Эстер крепко обвила его руками, и Амброз привлек к себе ее нежное, хрупкое тело в долгом объятии. Отпустив ее, наконец, он поцеловал Мэри-Эстер в макушку.
– Благослови тебя Господь, моя дорогая, – произнес он и быстро вошел в дом.
Мэри-Эстер, улыбаясь, смотрела ему вслед, и от этой улыбки лицо ее стало совсем молодым.
* * *Вряд ли Мэри-Эстер могла возлагать большие надежды на то, что отсутствие Ричарда останется незамеченным, да и сам Ричард не надеялся на это. Он терпеть не мог сталкиваться лицом к лицу с отцом. Его наставник и их семейный священник, преподобный Мишель Мойе, был вспыльчивым французом, и когда Ричард был помоложе, отец Мишель лупцевал его так же сильно и часто, как теперь он колотил младших братьев Ричарда. Самого Ричарда в последнее время он не бил, хотя вспыльчивость священника вот-вот готова была сорваться с непрочной цепи. Он то и дело на ломаном английском яростно отчитывал Ричарда за проступки, осыпая его при этом множеством проклятий на самых разных языках. Ричарда это только приводило в восхищение. Однако он скорее предпочел бы жестокую порку преподобного Мойе холодному, высокомерному гневу своего отца.
Ричард всегда боялся отца. Поначалу он казался ему таким высоким, Наделенным такой красотой, от которой веяло ледяным холодом, с такими прекрасными серебристыми волосами и точеным греческим профилем, что Ричард в сравнении с ним чувствовал себя маленьким, невзрачным и глупым. К тому же его отец был воспитан в такой строгости и придавал такое значение добродетели, благочестию и самому имени Морлэндов, что и на человека-то почти перестал походить. Ребенком Ричард всегда искал утешения у матери, которая его обожала, баловала и в итоге портила. Алису Киблс выбрали в жены Эдмунду Морлэнду из-за знатности и богатства ее семьи. Решение о женитьбе было принято их родителями, а согласия у них самих никто и не спрашивал. Нет, Алиса оказалась не той, которая могла бы покорить сердце Эдмунда: она была необразованна, робка и довольно глуповата, так что он просто выполнил свой сыновний и супружеский долг, и не более того. А Алиса, находившая своего мужа таким же устрашающим и неприступным, как позднее и ее сын, щедро расточала свою любовь Ричарду… пока не умерла от новых родов. Ричарду тогда исполнилось всего шесть лет. В течение следующих трех лет рядом не было никого, кто бы мог умерить суровость его отца. Вот Ричард и пристрастился к этакой тайной жизни: он то и дело куда-то исчезал, а потом лгал, стравливал в своих целях родственников и даже подкупал слуг, чтобы они его покрывали. К тому времени, как Эдмунд женился на Мэри-Эстер, отношения между ним и сыном настолько ухудшились, что она уже не могла что-то исправить. Не говоря уже о том, что Ричард относился к ней, захватившей место его покойной матери, с ревнивой враждебностью. Самое невинное удовольствие юноша получал от общения со своим братом Кристофером, которого в семье называли Китом. Кит был годом моложе, и Ричард просто не мог дождаться того момента, когда их должны были вместе отправить в школу. Но пару лет назад Кита отвезли учиться в Винчестер одного, а Ричард остался дома проходить иное обучение – его готовили на роль хозяина Морлэнда. Для себя же Ричард решил, что Кита отослали подальше, дабы наказать его, Ричарда. Вот так и ушла его последняя надежда спастись от всех своих напастей, которую он так долго лелеял. С тех пор он познал радости трактиров и постоялых дворов, нашел наслаждение в забытье пьянства. Преимущество такого образа жизни состояло в том, что, напиваясь в компании веселых собутыльников, он начисто забывал, сколь ужасным будет протрезвление и неминуемая встреча с отцом.
Пока Ричард и Мэри-Эстер скакали к дому, они украдкой изучали друг друга. Правда, это занятие никому из них не доставило удовольствия. Мэри-Эстер все больше раздражалась, наблюдая, как Ричард неуклюже развалился в седле, отвратительно ссутулив плечи. Что и говорить, красоты от своего отца он явно не унаследовал, хотя мог быть довольно привлекателен, если бы хоть немного об этом позаботился. Но сейчас его лицо исказила сердитая гримаса, одежда была неопрятной и засаленной, волосы свисали на плечи спутанными пыльными клочьями, настолько грязными, что просто невозможно было определить, какого же они цвета под этой мерзостью. Да и поведение Ричарда вполне соответствовало его виду. Он никогда не отличался прилежанием в учебе, хотя отец Мойе довольно часто признавал, что Ричард неглуп, вот только учиться не желает. Теперь же он постоянно сбегал из своей классной комнаты, предпочитая ей бесконечные непристойные проделки, которые могли привести только к беде. Нет, с этим мальчишкой что-то надо было делать! Ах, если бы Эдмунд тогда отправил его в школу вместе с Китом. Мэри-Эстер вздохнула, и ее лошадь тут же навострила уши и ускорила бег, решив, что этот вздох был адресован ей.
Что же касается чувств Ричарда по отношению к Мэри-Эстер, они были не столь милосердными. Да, выглядела она достаточно привлекательно, чтобы понравиться кому угодно. И сидит мачеха так изящно, бочком на своей красивой гнедой Психее, которую вырастили в их имении и сделали настолько ручной, что она могла едва ли не читать мысли своей хозяйки. Мэри-Эстер была невысокой, стройной и смышленой, как и ее мать, а вот от отца она унаследовала яркую красоту, пышные волосы и блестящие черные глаза. Волосы ее на макушке были гладко разделены и уложены в плотные локоны, которые обрамляли лицо под шляпой, украшенной перьями. На ней было платье из темно-серого шелка с едва заметным голубоватым оттенком, подчеркивающим яркость ее лица. Ее изящные плечики покрывала кружевная пелерина, белизна которой не могла соперничать с белизной ее кожи. Но примечательнее всего было выражение ее лица: ясное, мягкое и счастливое. Лия, которую приставили к ней с младенчества, часто говорила, что Мэри-Эстер просто не может взглянуть в лицо другому человеку без улыбки. Только ничего этого Ричард не замечал. Перед ним была женщина, захватившая место его матери, женщина, ради которой его отец предал память дорогой матушки, женщина, схватившая отца за ухо и влившая в него яд! Это по ее наущению отец отослал Кита в школу, а Ричарда оставил дома. Да, он боялся отца, но ненавидеть его он не мог, а найти виновного в своих житейских невзгодах ему было просто необходимо. От того, что все обожали Мэри-Эстер, Ричарду было только легче во всем винить ее.
Они уже поднимались по оживленной проселочной дороге, ведущей к Твелвтриз. Мэри-Эстер размышляла над тем, как бы ей доставить Ричарда домой незамеченным.
– Ричард… – начала она, но юноша резко оборвал ее:
– Я ожидал, что вы явитесь шпионить за мной. Меня только удивляет, что Амброз выдал меня. Я-то считал его верным другом. Думаю, это было глупо с моей стороны.
– Очень глупо, – подтвердила Мэри-Эстер.
– Да уж, если принять во внимание, что он ваш дядя… Что ж, теперь вы можете привести меня к отцу и насладиться моими мучениями.
– Я ими вовсе не наслаждаюсь, – ответила Мэри-Эстер без всякой надежды убедить его. – А что до шпионства за тобой, то у меня не было ни малейшего представления, что ты там. Но если уж ты напиваешься на семейном постоялом дворе, то вряд ли можно сделать вывод, что ты стараешься не привлекать к себе внимания. Я полагала, что это в твоих интересах. Ричард, ну почему ты не можешь просто нормально вести себя? Ведь это было бы куда легче и для тебя, и для всех остальных. Неужели тебе нравится огорчать своего отца? Тебе что же, доставляет удовольствие растравлять раны нашего благословенного Господа Бога?
– Ну вот, теперь еще и религию примешайте к этому, – грубо пробормотал Ричард. Все, что он делал, было в значительной степени направлено не просто против его семьи и отца, но и против религии, поэтому наказание всегда отягощалось и обвинением в богохульстве. Ему долгими часами приходилось стоять на коленях. – Да я не могу и вздоха сделать, чтобы не согрешить.
Мэри-Эстер встревоженно вздохнула.
– Ричард, ты сам усложняешь свою жизнь. Ладно, давай-ка поглядим, не сумеем ли мы на этот раз провести тебя в дом незамеченным. Пока Клемента не видно…
– А в чем дело-то? – капризно спросил Ричард. – Вы же все равно рано или поздно расскажете отцу; Так пускай уж это произойдет пораньше.
И с этими словами он пришпорил свою лошадь, пустив ее галопом прямиком к дому. При этом он еще и задавал во весь голос лихие охотничьи крики, чтобы его наверняка заметили.
– Лью-лью-лью, уху-ху! Вперед, Ричард, вперед! Мэри-Эстер последовала за ним, конечно, не так быстро. Рядышком ехала Лия, и они обменялись взглядами, полными раздраженного сожаления.
– Ну что я могу поделать, Лия? – вздохнула Мэри-Эстер.
– Ничего, мадам. Этот молодой человек попадет в беду, спаси его Господи! Только, я думаю, никто не сможет помочь ему, если Ричард сам себе не поможет. Ах, мадам, – вдруг добавила она, когда со стороны дома до них донесся какой-то странный шум, – вы только, послушайте, что творит эта проклятая собака!
По мере того, как они торопливо приближались к дому, эти странные, рвущие уши стоны становились все громче и громче. Едва они въехали на двор, подбежал слуга, чтобы принять у них лошадей. Помогая Мэри-Эстер сойти с Психеи на специальный чурбан-подставку, он радостно приговаривал:
