Правила одиночества

ВЫПИЛ.

– А вы что пьете, коньяк? – спросила девушка.

– Текилу.

– Опять текилу! Вы пьете только текилу?

– Нет, я пью все, предпочитаю разнообразие. Просто сейчас у меня период текилы.

– Что, к женщинам это тоже относится? Я имею в виду разнообразие?

– К женщинам даже в большей степени. Маша с легким вздохом сказала:

– Все с вами ясно. И исчезла в ванной.

Пока она принимала душ, Караев выпил, налил еще одну рюмку, медленно выпил, долго и задумчиво смотрел в окно, поднеся ко рту дольку лимона. Из этого состояния его вывела Маша, появившаяся из ванной в одном полотенце и с распущенными волосами. Она подошла к Караеву, обняла его сзади, а когда он повернулся к ней, поцеловала. Затем, отстраняясь, ошарашила его вопросом:

– Почему вы выпили? Не можете переспать со мной трезвым?

– Что за самоуничижение? – спросил Караев.

– Ответьте, почему?

– Это просто совпадение.

– Вы уверены?

– Можно без американизмов? Я же просил.

– Это потому, что я некрасивая? – настаивала девушка.

– Можно подумать, что до встречи с тобой я был членом общества трезвости! Не передергивай.

Маша повернулась и пошла в комнату, при этом полотенце развернулось и соскользнуло с нее. Караев, помедлив, поставил рюмку и пошел за ней – сделав несколько шагов, он нагнулся и поднял полотенце.

В спальне по обеим сторонам кровати, на прикроватных тумбочках, стояли два зажженных подсвечника. В слабом свете Маша, лежащая в кровати, с распущенными волосами, казалась даже привлекательной. Одеяло едва закрывало ее маленькую грудь. Караев не спешил к ней присоединиться – он присел на спинку кровати и смотрел на девушку.

– Что? – с вызовом спросила Маша.

– А ты похорошела, я смотрю, – сказал Караев.

– А вы бы еще выпили – я бы красавицей стала, – дерзко ответила Маша. – Правда, в вашем случае может работать еще и другой фактор.

– Интересно?

– Говорят, если все без исключения девушки, проходящие мимо мужчины, кажутся ему красавицами – значит, он постарел. Ведь вы намного старше меня!

– Семнадцать лет между нами, добрая девочка.

– А что касается моей внешности, я вам вот что расскажу. Когда я училась в шестом классе, один мальчик пригласил меня домой. Я пошла, хотя понимала, что я ему нравлюсь и не надо идти к нему домой. Хотя нет – я была уверена, что со мной ничего не случится. Я сильная, а он был слабаком, но не в этом дело. Его отец оказался дома. Оказался неожиданно – я поняла это по лицу мальчика.

– Видимо, рассказ долгий, – раздражаясь, сказал Караев, – я пойду принесу выпить.

– Нет-нет, – остановила его Маша, – рассказывать, в общем-то, нечего. Я хотела сказать, что его папа стал ухаживать за мной как за женщиной, он на меня так смотрел, он хотел меня! По взгляду женщина всегда понимает, когда мужчина хочет ее, – вот вы, например, никогда на меня так не смотрите.

– Но ты не была тогда женщиной, сколько тебе было, двенадцать, одиннадцать?

– Двенадцать, но это ничего не значит. Женщина – это не физическое созревание, это ощущение. Я почувствовала себя женщиной, когда мне было пять лет.

– Час от часу не легче, – воскликнул Караев, – надеюсь, тебя не изнасиловали?

– Мы с мамой сидели в каком-то коридоре, в большом таком, светлом, может быть, в поликлинике. Какой-то мужчина взял меня на колени – он разговаривал с мамой – а я сидела и слушала, и вдруг мне на нос упала капелька.

– Капелька? – удивился Караев. – Капелька чего?

– Не знаю. Воды.

– Он что, потел, этот дядя, или облизывался? Маша, улыбаясь, пожала плечами.

– Не знаю, ни то, ни другое. Не представляю, откуда она вообще взялась, но мне стало вдруг так хорошо, что я кончила.

– Тебе было пять лет?

– Да.

– У меня есть приятель, – сказал Караев, – психиатр. Хочешь, я свожу тебя к нему?

– Вы мне не верите, смеетесь надо мной, – обиделась девушка, – а я ведь этого никогда, никому не рассказывала.

– Ну почему же… Верю, частично. В то, что ты сидела на коленке, – да, а все остальное – плод твоего воспаленного воображения. Психиатру все же стоит показаться. Кстати, я ведь засыпаю раньше тебя.

– Да, – подтвердила Маша, – и начинаете храпеть.

– Это очень легкомысленно с моей стороны, – озабоченно сказал Караев, – я имею в виду сон, а не храп. Тебе никаких мыслей не приходит в голову, когда ты смотришь на меня спящего? Во всяком случае, надо бы запереть в шкафу все колющие и режущие предметы.

– Перестаньте издеваться надо мной, ничего не буду вам больше рассказывать. Ложитесь, пока мы не поссорились.

– Оденься, пожалуйста.

– Почему? Что случилось? – испуганно спросила Маша.

– Мы будем ужинать, – Караев встал с кровати и вышел из комнаты.

Маша недоуменно смотрела ему вслед, затем поднялась и стала одеваться. Когда она вошла в кухню, он стоял у окна.

– Вы как часовой на своем посту. Вам нравится этот вид из окна?

Не оборачиваясь, он ответил:

– Нет, он меня угнетает, этот убогий пейзаж. Одни панельные дома, да еще такого жуткого цвета! Какой идиот додумался красить их в цвет детской неожиданности? Единственное утешение – бывает еще хуже. Например, пейзаж индустриальный – глядя на него, вообще повеситься можно.

Произнеся это, Караев отвернулся от окна.

– А что же вы все время в окно глядите?

– Больше не на что.

– А вы на что больше всего любите смотреть?

– На море или на горы. В нашем городе есть и то и другое, даже не могу сказать, что я люблю больше. Горы очень красивые, особенно зимой. Знаешь, они никогда не бывают покрыты снегом сплошь, как равнина, – всегда что-нибудь чернеет, какой-то склон, утес или подлесок. Но это красота неподвижная. Важа Пшавела сказал про горы: «Стоят и ждут. Беспредельно ожидание гор». А море – красота подвижная, – если оно спокойно, то похоже на спящего льва. Это обманчивое спокойствие, скрытая мощь.

– А если вы так любите ваши пейзажи, почему же вы уехали со своей родины? – спросила Маша.

– Это провокационный вопрос, впрочем, он в твоем стиле, – раздражаясь, сказал Караев, – и я, кажется, отвечал на него, но могу повторить для лиц с девичьей памятью. Моя незабвенная мама говорила мне: «Сынок, учись у евреев, для них родина-мать – это место, где они деньги зарабатывают». Я уехал со своей родины по экономическим причинам, неужели ты этого не понимаешь?

– Понимаю.

– Зачем же ты задаешь свои подлые вопросы?

Маша подошла к Караеву и обняла его:

– Простите меня, не сердитесь. Вы сегодня странный какой-то. Почему?

– У меня сплин, – буркнул Караев.

– Хотите, я вам массаж сделаю?

– Нет, дорогая, сплин массажем не лечится, равно как и тоска, хандра, депрессия.

– Ну это как сказать, – жизнерадостно ответила Маша, – я вот, когда у меня плохое настроение, начинаю что-нибудь по дому делать – стирать, например, готовить, уборкой занимаюсь – и все проходит.

– Счастливый ты человек, – завистливо сказал Караев.

– А где вы вчера были?

– В тюрьме.

– Ну, я серьезно спрашиваю. Я вчера приехала с цветами и как дура стояла под дверью целых два часа и плакала…

– Врешь, – перебил ее Караев, – ты неспособна плакать.

– Еще как способна, – обиделась девушка.

– А цветы зачем?

– Хотела вам приятное сделать. Потом я поняла, что вы нескоро придете, уехала в общежитие. Там уже немного успокоилась, стала вам звонить, просидела на телефоне весь вечер, набирала ваш номер до часу ночи, но вы так и не появились.

– Зачем же ты приехала без звонка?

– Хотела вам сюрприз сделать. Но вы, как оказалось, не любите сюрпризов. Вы были у женщины? – сказала и впилась взглядом в Караева.

– Ты по-русски хорошо понимаешь? Я был в тюрьме, хочешь по-азербайджански скажу? И перестань виснуть на мне.

Высвободился из ее объятий.

– Я вас раздражаю? – тихо спросила Маша.

– Я этого не говорил, я только сказал, что был в тюрьме, правда, женщина при этом присутствовала.

– Я вам не верю, – заявила Маша.

– А может быть, ты ревнуешь?

– Вот еще! Хотите чаю? Он уже заварился.

– Валяй.

Девушка разлила чай по стаканам и села за стол. Караев тоже сел, придвинул к себе стакан.

– А че это вы сегодня так мало пьете? Даже странно как-то, – с лукавой усмешкой заметила Маша.

– А вот это справедливое замечание, – сказал Караев, – то-то я думаю, что мне сегодня как-то не по себе. Ну-ка, подай мне бутылку, там, в шкафу.

– Вот дура-то, зачем напомнила! – в сердцах произнесла Маша. Она достала из шкафа бутылку и поставила на стол.

– А теперь иди за рюмкой, – сказал Караев, – тебя, как нерадивого работника, надо за всем два раза посылать.

– Меня убивает ваш приказной тон! – возмутилась девушка. – А «пожалуйста» где? Я вовсе не обязана подавать вам!

– Обойдешься. Не хочешь – не ходи, я сам возьму. Маша демонстративно достала из шкафа рюмки и поставила на стол.

– Сегодня ночью были заморозки, – наполняя рюмку, сообщил Караев, – я ужасно замерз. Ты пить будешь?

– Нет, – вызывающе заявила Маша. – Вы в камере замерзли? Ха-ха, мне нравится, с каким упорством вы продолжаете меня разыгрывать!

Караев наполнил рюмку девушки.

– A y нас осень в самом разгаре, буйство красок! Ты даже представить себе не можешь, как это красиво, – осень в субтропиках!

– Ну почему же не могу, у нас на Урале тоже очень красиво. А женщина тоже с вами в камере сидела? – Маша засмеялась, но смех вышел натужным.

– Нет, она ждала меня снаружи. Честно говоря, это она вытащила меня из тюрьмы, – объяснил Караев.

– Ну хорошо, – согласилась Маша, – допустим, что вы не врете и эта загадочная женщина помогла вас освободить. Но что ей пришлось для этого сделать, интересно? Трахнуться с начальником тюрьмы?

– Нет, все это было не столь драматично, – сухо заметил Караев, – просто у нее оказались хорошие связи, но почему ты говоришь гадости о незнакомых людях?

– А по-моему, это вы говорите гадости! – взорвалась Маша. – Я вас люблю, а вы мне рассказываете о какой-то женщине!

– Ну все, хватит о женщинах, – прервал ее Караев, – тем более, что она уехала и вряд ли я ее когда-нибудь увижу. А ты что это, ревновать вздумала?

– Вот еще, – фыркнула Маша, – просто я люблю вас. И я, между прочим, хоть у меня и нет никаких связей, сделала бы все, чтобы освободить вас, даже если бы для этого мне пришлось дать начальнику тюрьмы!

– В следующий раз, когда меня заберут, я дам тебе знать, – пообещал Караев, – чтобы ты могла удовлетворить свои сексуальные фантазии, а если у начальника не получится, к примеру, и меня приговорят к смертной казни, тогда ты сможешь дать палачу, чтобы он меня долго не мучил. Правда, до этого тебе придется дать еще и судье, – может, он заменит казнь пожизненным заключением.

– Как вам не стыдно, – обиделась Маша, – что это вы из меня шлюху делаете? Я хочу сказать, что ради вас готова на все, даже на это.

– Ни в коем разе, – запротестовал Караев, – я делаю из тебя самоотверженную женщину, ведь ты об этом толкуешь, о самоотверженности! Однако, этот разговор начинает меня утомлять. Ты будешь пить?

– Нет.

– Почему?

– А мы будем играть в шахматы?

– Возможно.

– А секс будет?

– Нет.

– Тогда я не буду пить. Понимаете, все дело в том, что текила, шахматы и секс в моем сознании связаны с вами, поэтому ничего по отдельности мне не надо. Вы предлагаете мне текилу и согласны на партию в шахматы, третья составляющая – это секс… Знаете, а мне вчера тоже предлагали выпить текилы! Так смешно, бывают вещи, с которыми никогда раньше не сталкивалась, – и вдруг они начинают попадаться на каждом шагу! К нам вчера пришли друзья, а один парень принес текилу – ему папа прислал из Мексики, он там работает. Они даже обиделись на меня! Я же не могла им объяснить, что я теперь, как собака Павлова, у меня рефлекс – пить текилу я должна во время игры в шахматы, а потом трахнуться с вами. Текила, шахматы и секс…

– Ты не можешь обойтись без этого выражения, или оно доставляет тебе удовольствие?

– Выражения не имеют значения, главное – смысл.

Караев медленно осушил рюмку.

– Скажите, пожалуйста… – осторожно заговорила Маша, – я понимаю, что не должна говорить об этом первой, но вы молчите – и мне тревожно. Скажите, пожалуйста, вы на мне женитесь? Почему вы молчите?

– Я разве обещал на тебе жениться? – глухо произнес Караев.

– А разве по-другому может быть? Если мужчина трахнул девушку, разве он не должен на ней жениться? – спросила Маша.

– Ну, если это так, то почему же ты не потребовала этого от своего Ашота? – резко спросил Караев.

– Я его не любила, поэтому и не требовала. А вас я люблю.

– Ты говорила, что любила его.

– После встречи с вами я поняла, что не любила его, я хотела любви и придумала ее. Это был самообман.

– Я не могу на тебе жениться, это невозможно.

– Потому что вы встретили эту женщину? Она вам нравится?

– Нравится, но не как женщина, – признался Караев. Маша засмеялась.

– Как мужчина? Может, вы бисексуал?

– Не говори пошлости. Она мне нравится как человек, у меня к ней симпатия, духовная близость.

Маша резко встала, прошла в прихожую и стала одеваться.

– Вы даже не спросите, что я делаю, – крикнула она оттуда.

– Что ты делаешь? – спросил Караев.

– Я одеваюсь.

– Ты что, уже уходишь?

– Да, я ухожу, а вы даже не пытаетесь меня остановить.

– Если ты уходишь, значит, тебе уже пора, – хладнокровно заметил Караев и добавил: – В метро себя хорошо веди, к мужикам не приставай.

– Если бы вы только знали, как вы меня расстроили, – в сердцах сказала девушка и ушла, хлопнув дверью.

Через некоторое время он поднялся, подошел к окну и в свете фонаря увидел, как Маша выходит из подъезда и, широко шагая, идет в сторону автобусной остановки. Проследив, как она скрылась за углом дома, Караев тяжело вздохнул и взялся за бутылку.

Нет ничего хуже, когда от тебя уходит молодая девушка. Следующий шаг – это добровольный уход в богадельню. Караев выпил еще рюмку и, повернувшись к окну, поглядел в ночное небо. Здесь, на окраине Москвы, можно было видеть звезды. Ряд ассоциаций, промелькнувший в голове, оставил после себя строчку Хайяма: «Тяжело быть одиноким в любви в час, когда заходят звезды».

Раздался звонок в дверь. Караев вышел в прихожую и приник к дверному глазку. В руках у Маши был небольшой полиэтиленовый пакет. Он повернул фиксатор замка.

– Это вам, – сказала Маша, протягивая пакет.

– Что это? Бомба?

– Мороженое. Вы же любите мороженое?

– Разве я посылал тебя за мороженым?

– Нет, конечно, вы послали меня значительно дальше. Можно мне войти?

– Проходи.

Он отстранился, пропуская девушку. Маша вошла, закрыла за собой дверь, но раздеваться не стала.

– Я вернулась сказать, что люблю вас.

– А мороженое как же? – невозмутимо спросил Караев.

– Это только повод, – объяснила Маша.

– Вот оно что! А я как-то не догадался.

– Это потому, что или вы толстокожий, или вы не любите меня – одно из двух. Выбирайте ответ. Первое или второе?

Караев молчал.

– Может быть, вам нужна помощь зала или звонок другу? Почему вы молчите?

– Друзей нет, – ответил Караев, – поэтому и молчу.

– А сами ответ не знаете? Ответьте мне, пожалуйста, вы любите меня?

– Послушай, давай отложим этот разговор, – попросил Караев, – у меня нет желания говорить сейчас об этом.

– Нет, другого времени у нас уже не будет, – настаивала Маша, – ответьте сейчас – любите меня или нет?

– Я не люблю, когда на меня давят, – упорствовал Караев.

– Я все поняла, – упавшим голосом сказала девушка, – не надо ничего объяснять. Между нами все кончено.

Маша резко отворила дверь и выбежала из квартиры. Караев повертел в руках мороженое и крикнул ей вслед:

– Еще раз вернешься – не пущу.

Татарва

Подъехав к магазину, Ислам развернулся и припарковал машину на противоположной стороне улицы. Перешел дорогу и остановился у витрины, разглядывая выставленный на полках товар. Собственно, магазином торговую палатку можно было назвать только условно. На самом деле это был большой контейнер, застекленный с одной стороны, со ставнями и окошком для отпуска товара. Продукция, освоенная одним из военных заводов в порядке конверсии. К нему тут же вышел Бесо, нынешний управляющий. Когда магазином руководил Ираклий, продавцами были все грузины. Не сразу, но Ислам всех уволил, кроме Бесо, который вызывал у него доверие. Бесо был крупный мужчина лет пятидесяти. Когда-то он занимал должность администратора в гостинице в Тбилиси. Теперь, после распада Союза, гостиница, в которой никогда раньше не бывало свободных мест, пришла в запустение – ни света, ни газа, ни тепла, ни, соответственно, клиентов. Он почтительно поздоровался и тут же сообщил:

– Проблемы у нас. Вчера чеченцы здесь были, плохо себя вели. Наглые очень, молодые все, человек пять-шесть их было.

– Что они хотели?

– Спросили, кто хозяин. Говорят: «Кому платит? Русским? Будет нам платить». Стрелку тебе назначили сегодня, на восемь вечера. «Мальборо» взяли два блока, две водки «Распутин».

– Как это взяли? – недоуменно сказал Ислам. – Ты что же, их в магазин впустил?

– Да ну! Ногами в дверь стали бить – я испугался, что сломают, – открыл. Лучше бы не открывал – мне пощечину дали, при мальчике моем, сыне, подлые люди.

Ислам вошел в магазин и поздоровался с продавщицей, сидевшей у прилавка, женщиной лет сорока, бывшей преподавательницей математики школы-интерната.

– Как это вообще произошло? – спросил Ислам. – Они что, целенаправленно приехали к магазину?

– Не так было. Подъехал один мужик на «Волге», Гарик, армянин бакинский, пиво покупал, часто у нас берет. Сзади чеченцы подъехали на иномарке, микроавтобус «Форд». Без очереди хотели взять – он им замечание сделал. Они на него «наехали», к жене его стали приставать – он еле ноги унес. Вот он, кстати, подъехал, третий раз за день.

Ислам посмотрел в окно и увидел мужчину, выходящего из автомобиля. Подойдя к окошку, он поздоровался с Катей, у Бесо спросил:

– Не было этих козлов?

– Нет, – ответил Бесо, – вот, хозяин здесь. Мужчина перевел взгляд на Ислама, кивнул.

– Заходи, – пригласил Ислам.

Войдя, тот протянул руку для рукопожатия и заявил:

– Пока я этих козлов не поймаю – не успокоюсь, всю ночь сегодня не спал.

– Неприятная история, – заметил Ислам.

Мужчина взглянул на него и возмущенно произнес:

– Неприятная? Да я их маму так и эдак! Беспредельщики позорные!

– Они мне стрелку забили, – сказал Ислам, – если ты их ищешь. Сегодня в восемь.

– Я тоже подъеду, – решительно сказал мужчина.

Вернувшись в офис, Ислам позвонил Нодару, объяснил ситуацию и договорился о встрече. У Ислама не было «крыши» – азербайджанцы, как евреи и итальянцы, не платили бандитам. В крайнем случае можно было отобрать на рынке несколько крепких ребят, которые с радостью приняли бы участие в разборке. Азербайджанца хлебом не корми – дай подраться. Правда, почему-то все происходит на индивидуальном уровне, в крайнем случае – в масштабе ватаги. Как только дело доходит до регулярной армии – тут армяне почему-то берут верх. Тяжело вздохнув, Ислам стал разбирать бумаги, скопившиеся на столе.

На стрелку он приехал вместе с Нодаром на его «Мерседесе». Бесо встретил их у двери и почтительно поздоровался с Нодаром. Его знала вся грузинская диаспора, обитавшая в этом районе.

– Заходите в магазин, – пригласил Бесо, – зачем на холоде стоять.

Нодар отказался.

– Можно чаю выпить, – предложил Ислам, – еще есть десять минут.

– Не надо, – ответил Нодар, – лучше свежим воздухом подышать.

Он был раздражен. Исламу даже показалось, что Нодар на стрелку поехал с явной неохотой.

– Это они? – спросил Нодар, указывая на подкатившую «Волгу».

– Нет, это тоже пострадавший, – сказал Ислам, увидев выходящего из машины Гарика.

В четверть девятого чеченцев еще не было. Еще через несколько минут Нодар предложил разойтись, заявив, что ему западло ждать всякую шушеру.

– Может, еще немного подождем? – спросил Ислам.

– Да нет, не стоит, тем более, у меня еще дела.

– Хорошо, – согласился Ислам, – спасибо, что пришел.

– Давай, звони, если что.

Нодар сел в машину, махнул рукой, уехал. Гарик безучастно наблюдал за этой сценой. Бесо вышел из магазина, сокрушенно покачав головой, и с сожалением произнес:

– Нодар уже не тот – стареет мужик.

– Похоже, что эти шакалы не придут сегодня, – обронил Гарик.

Ислам ничего не ответил.

– Я слышал, вы тоже из Баку?

– Не совсем, – помедлив, ответил Ислам, – я из Ленкорани.

Как порядочный и совестливый человек, он не мог не разделять ответственности за пролитую в бакинских событиях кровь безвинных людей. Он счел необходимым сказать:

– Я сожалею о том, что произошло в Баку.

После долгой паузы Гарик ответил:

– Я легко отделался. Нас вывез сосед, посадил на паром. Приплыли в Красноводск, потом сюда. Все остались живы и здоровы, слава Богу.

– Кто был сосед?

– Азербайджанец, сосед, таксист. Баку громили беженцы из Армении, еразы. Все это понимали.

– Мой старший брат женат на армянке, – заговорил Ислам, – а средний на полукровке. Отец у нее перс, в смысле иранец – из тех коммунистов, которые поверили Советской власти и приехали в Совдепию, – а мать русская. Они как раз-таки жили в Баку, в то время как старший жил с армянкой в Ленкорани, где было относительно спокойно. Во время погромов вся армянская родня старшего брата скрывалась в квартире среднего брата. Для них все обошлось благополучно, если не считать того, что им также пришлось в спешном порядке покидать Баку. Но для моего брата все кончилось хуже. Его жена вскоре после этого заболела – у нее отнялись ноги. Дальше – больше. Испуг, который она пережила, через несколько лет свел ее в могилу.

Ислам замолчал, взглянул на часы. Было половина девятого.

– Встреча сегодня не состоится, это очевидно, – сказал он, – можно расходиться.

Гарик поднял руку, прощаясь, сел в машину и уехал.

– Ты сейчас уедешь – и они появятся, – с мрачным видом заявил Бесо.

– Дверь не открывай, – сказал Ислам, – пусть новую встречу назначат, я приеду, я не гордый. А еще «Мальборо» отдашь им – из зарплаты высчитаю.

Недуг

Двери лифта раскрылись, Караев вышел на лестничную площадку. Рассеянно пошарив по карманам, он достал связку ключей, отыскал необходимый и принялся ковырять замочную скважину. Когда щелкнул язычок замка, он вдруг замер, почувствовав опасность, и резко обернулся. В дверном проеме, ведущем на пожарную лестницу, стояла Воронина и с улыбкой смотрела на него.

– Черт бы тебя побрал, – в сердцах выругался он, – что за манера подкрадываться!

– Добрый вечер, – сказала Воронина, – извини, если я тебя напугала – я не хотела. Я просто стояла здесь – выглянула, чтобы посмотреть, кто пришел. Я не подкрадывалась, у меня нет такой привычки – манеры, как ты изволил выразиться.

– Зачем ты приехала?

– Тебя увидеть.

– Я разве тебя приглашал?

– Нет.

– Я просил не приезжать без звонка?

– Да.

– Тогда не обессудь.

Караев вошел в квартиру и закрыл за собой дверь.

Чувствовал он себя скверно. Озноб и боль в горле. Ислам разыскал градусник, сунул под мышку, включил чайник, бросил таблетку шипучего аспирина в стакан с водой и подошел к окну. Оскорбленная Воронина должна была уже выйти из подъезда, но ее все не было. Страдальчески морщась от боли в горле, он выпил бурлящую воду, тяжело вздохнул и пошел на лестничную клетку.

На этот раз она не выглянула на звук и не обернулась, когда он подошел к дверному проему.

– Заходи, – сказал Ислам. Видя, что Воронина не реагирует, добавил. – Уговаривать не буду.

Она повернулась и, не говоря ни слова, прошла в квартиру. Ислам последовал за ней.

– Делай что хочешь, – сказал он, – все сама: ешь, пей, только меня не трогай – я неважно себя чувствую.

– Ты заболел? – участливо спросила Елена.

– Наверное, – Ислам вытянул градусник. – Да, тридцать девять – то-то я смотрю, мне как-то не по себе. Мне только этого не хватало для полного счастья!

– Иди, ложись немедленно! – воскликнула Лена. – Я сделаю тебе чай.

Казалось, что такой поворот дела обрадовал Воронину. Караев злобно взглянул на нее и закрылся в ванной.

– Вот это зря, – крикнула ему через дверь Лена, – при высокой температуре водные процедуры вредны.

Караев что-то ответил, но сквозь шум падающей воды было не разобрать – что-то вроде: «Иди к черту» или:

«Не твое дело». Елена пожала плечами и прошла на кухню, включила чайник. Облаченный в толстый халат, Ислам вышел из ванной, прошествовал в спальню, ВКЛЮЧИЛ ночник и залез под одеяло прямо в халате, его знобило. Появилась Воронина, неся поднос, на котором высилась большая кружка с чаем и розетка, полная желтой массы.