До конца своих дней

Но Гинни не успела расчувствоваться. Из дома донесся негодующий хор голосов: «Ну уж не ее!» И посыпались определения: «Злюка», «Дура», «Неумеха». И тут Гинни увидела на дорожке темный силуэт. Раф!

Хотя он был один, Гинни вдруг ощутила невыразимое счастье. Она с улыбкой встала ему навстречу. Он был такой большой, такой сильный и уверенный в себе. Быть рядом с ним – уже облегчение.

Но он, едва кивнув ей, с хмурым лицом прошел в дом. Гинни слышала, как он разговаривал с мальчиками, велел им принести керосин для фонаря: он только немного перекусит и опять пойдет на поиски Джуди. Он велел им подумать хорошенько, куда могла деться их сестра. Сейчас не время хранить тайны – дело идет о жизни и смерти.

Ничего удивительного, что он обращается за помощью к племянникам, уверяла себя Гинни: в трудную минуту семья должна сплотиться. Но ей было горько чувствовать себя чужой. Она им не очень нравится, но не такая уж она неумеха, как все считают. И она пошла за Рафом в дом, чтобы предложить помощь, ломая голову, какую пользу она может им принести.

Мальчики суетились, выполняя приказы Рафа, а он тем временем доедал оставшуюся кашу. Гинни хотела сказать, что в кладовке есть ветчина, но тут Раф спросил мальчиков:

– А почему вы не сказали мне, что Джуд – девочка?

Один из близнецов глянул на Гинни, потом сказал Кристоферу:

– Вот, а ты говоришь, что она поклялась не ябедничать!

– Откуда я знала, что это секрет? – возразила Гинни. – И почему это нужно держать в секрете от вашего дяди?

– Именно, – поддержал ее на этот раз Раф и посмотрел на старшего племянника. – Так почему, Патрик? Почему Джуди не хочет, чтобы я это знал?

– Не ты. – Патрик посмотрел себе в ноги. – Ты же знаешь, какой папа.

Внезапная тишина говорила больше, чем любые слова.

– Знаю, – мягко сказал Раф. – И что? Мальчик продолжал смотреть в пол.

– Когда Джуди родилась, мама была больна и боялась, что папа изобьет ее за то, что она родила какую-то девчонку. А потом, когда Джуди подросла, мама все равно не смогла сказать ему про нее, потому что боялась, как бы он не сделал чего плохого Джуди.

Гинни ужаснулась. Каким надо быть чудовищем, чтобы карать невинного младенца за то, что он не мальчик!

Гинни видела, что Раф возмущен не меньше ее, но его голос оставался мягким и спокойным:

– Ну хорошо, Патрик, я понимаю, почему вы не сказали отцу, но мне-то можно было сказать правду.

Патрик покачал головой. В эту минуту он казался старше своих лет.

– Джуди заставила нас дать клятву. Она не хотела, чтобы все изменилось, чтобы к ней стали относиться как к девочке. Она хотела навсегда остаться нашим братом. Когда умерла мама и еще до того, как ты за нами приехал, она взяла с нас обещание, что мы никому не скажем.

– Она сказала, что тебе тоже будет не нужна девчонка, – сказал Кристофер. – Девчонки никому не нужны.

Раф поставил миску на стол – у него явно пропал аппетит.

– Где она? – тихо спросил он. – Хватит секретов! Неужели вы не понимаете, что мне нужно ее найти?

– Честное слово, мы не знаем. – Патрик попытался улыбнуться. – Но ты о ней не беспокойся – она в болоте не пропадет.

– Я с тобой, может, и согласился бы, если бы в воде не плавали все эти объедки. Вдруг заявятся аллигаторы.

Мальчики переглянулись. У Гинни было невыносимо тяжело на душе, хотя Раф не сказал ни слова упрека в ее адрес, она понимала, что сама бросила в протоку приманку для аллигаторов.

Мальчики заговорили все сразу, заглушив звук открываемой двери, но вдруг, словно почувствовав магнетическое излучение, замолчали и обратили взоры к двери. Там молча стояла Джуди. Выражение ее лица было враждебно-вызывающим, и только красные глаза выдавали недавние слезы.

– Джуд! – закричал Кристофер, бросился к сестре и обнял ее.

Раф выразил свое облегчение типично мужским образом:

– Ну и где тебя черти носили, любезнейшая?

– Вы ему сказали? – возмущенно воскликнула Джуди, поворачиваясь к Гинни.

– Как же я могла не сказать? Он же твой дядя. Он имеет право знать.

– Я вас ненавижу! Если все женщины такие, как вы, я не хочу быть женщиной.

– Хватит! – рявкнул Раф. – Пока мисс Маклауд гостит у нас в доме, вы будете относиться к ней с уважением. Ты должна извиниться перед ней, Джуди. И вы все тоже.

Зачем он так? – с тоской подумала Гинни. Разве сейчас подходящее время для извинений?

– Зачем, не надо... – возразила она.

Раф нахмурился, и, умолкнув, она выслушала, как Джуди с трудом выдавила из себя неубедительное «извините». Бросив на Гинни свирепый взгляд, девочка заявила, что устала и хочет спать. И тут же прошествовала в спальню.

Раф, который явно не знал, как себя с ней вести, только посмотрел ей вслед. И Гинни в первый раз подумала, как, наверно, трудно холостяку, на которого вдруг свалилась ответственность за пятерых своевольных детей. Может быть, ей следует вмешаться, попробовать поговорить с девочкой? «А что я ей, собственно, скажу? – подумала она. – Джуди меня не любит и, пожалуй, выгонит из комнаты».

Но она все-таки открыла рот, чтобы предложить свои услуги, но не успела. Сурово сжав губы, Раф решительно прошел вслед за Джуди в спальню.

Обменявшись встревоженными взглядами, мальчики последовали за ним, опять оставив Гинни одну. Все про нее точно забыли.

«Ну и пусть, – сказала она себе, – пусть не обращают на меня внимания». Но обида быстро уступила место любопытству. Что же все-таки Раф говорит там детям?

Она тихонько подошла к двери спальни и, зная, что никто не обрадуется, если она туда войдет, остановилась и заглянула в полуоткрытую дверь.

Раф сидел на корточках перед Джуди, словно чувствуя, что ей будет легче, если над ней не будет маячить его высокая фигура. Мальчики стояли неподалеку, словно готовясь в случае нужды защитить сестру.

– Твоя мама была женщиной, – ласково говорил Раф, – и я никого так не любил, как ее.

Джуди бросила на него скептический взгляд.

– Ну да, но она была твоей сестрой. Ты должен был ее любить. А меня ты совсем не знаешь, и ты так редко здесь бываешь, что, видно, никогда и не узнаешь.

– Это верно, – с усталым вздохом признал Раф, но тут же ласково улыбнулся девочке. – Попробуй понять. Я уезжаю не потому, что мне хочется уехать. Я бы с радостью оставался здесь, с вами. Но для того чтобы мы могли жить как нормальная семья, мне нужно много работать. Пожалуйста, поверь, что я делаю все возможное, чтобы мы могли жить все вместе.

Во взгляде девочки мелькнула искра надежды, но она спросила все тем же скептическим тоном:

– И с какой стати я должна тебе верить?

Раф секунду молчал. Глядя на его напряженное лицо, Гинни поняла, как трудно ему вести этот разговор. Он, видимо, не привык вслух выражать свои чувства. Он повернул голову и обвел взглядом всех пятерых детей – пусть знают, что он имеет в виду их всех.

– Потому что я вас никогда не оставлю, – просто сказал он, глядя на Джуди. – И я хозяин своему слову.

Гинни вдруг вспомнила Рафа-мальчика, который бросился ей на помощь, когда ее толкнул Ланс. «Ему можно верить», – чуть не крикнула она, но вовремя удержалась. А ведь совсем недавно она считала этого человека убийцей и извергом, считала, что он избивал жену и до смерти пугал своих детей. Как же это она так быстро изменила о нем мнение?

Раф протянул руку и нежно погладил Джуди по голове. И тут Гинни получила ответ на свой вопрос. Она увидела настоящего Рафа, того, которого он скрывал от всего света.

– А потом, – все так же мягко сказал он девочке, – куда мне от вас деваться? Вы – моя семья. Кроме вас, у меня никого нет.

– О Раф, прости меня, пожалуйста! – воскликнула Джуди и бросилась Рафу на шею. – Я не хотела тебя обманывать.

– Я знаю, – сказал он, сел на постель и взял Джуди себе на колени. Мальчики столпились около них. Глядя, как Раф утешает свою племянницу, Гинни почувствовала, как ей сдавило горло. Как бы ей хотелось, чтобы ее так же любили и о ней так же заботились! Но еще больше ей хотелось, хотя она не смела себе в этом признаться, попробовать, каково это – сидеть на коленях у Рафа.

И тут он поднял голову, и их взгляды встретились. У Гинни возникло чувство, будто она стоит перед ним голая, настолько очевидной была ее тоска, ее жажда любви. Ей хотелось бежать, но взгляд Рафа держал ее на месте. В голове ее слышались отзвуки слов, которыми они скрепили свой брак: «любить», «уважать», «беречь».

Видимо, что-то почувствовав, Джуди глянула через плечо. И тут же соскочила с колен Рафа.

– А эта что здесь делает? – враждебно спросила она, вперив взгляд в Гинни. – Она не имеет права лезть в наши дела.

Раф отвел глаза от Гинни и сердито посмотрел на племянницу. Сейчас он сделает ей выговор. Гинни тем временем собралась с мыслями.

– Пожалуйста, не браните ее, – торопливо сказала она. – Джуди права – мне нечего здесь делать. Я пойду в другую комнату.

– Не уходите! – решительно сказал Раф и тут же добавил более мягким тоном: – Пожалуйста, выслушайте детей, они хотят вам что-то сказать.

Все пятеро враждебно смотрели на Гинни и не произносили ни слова.

Раф встал и сказал, обращаясь к Патрику:

– Я жду.

– Раф говорит, что мы должны перед вами извиниться, – неохотно проговорил Патрик, помедлил и, увидев, как нахмурился Раф, добавил: – Извините нас.

Остальные едва слышно вторили ему. Джуди демонстративно молчала. Когда ее дядя посмотрел на нее, она сказала:

– Я уже извинилась. По новой не буду.

– Надо говорить: еще раз не буду, – поправила ее Гинни, на что Джуди лишь презрительно фыркнула. – Не фыркай, Джуди, мне надо научить вас говорить правильно.

Джуди вопросительно посмотрела на Рафа.

– Пожалуй, с уроками можно подождать, – сказал он и бросил на Гинни раздосадованный взгляд.

– Нет уж, начинать так начинать, – возразила Гинни. – Сами понимаете, учиться нам надо многому.

Раф несколькими шагами пересек комнату и остановился в дверях, возвышаясь прямо над Гинни. Его взгляд словно сдирал с нее шелуху, пытаясь добраться до ее сути.

Потом он пожал плечами и пригласил Гинни пройти с ним в другую комнату. И тут же вышел. Она со страхом смотрела ему вслед. Чем еще она ему не угодила?

Потом, почувствовав на себе пять пар любопытных глаз, она повернулась к детям. Они стояли кучкой, объединившись против общего врага.

– Я вас все равно научу приличным манерам, – сказала она, погрозив им пальцем. – Научу, даже если мне придется заколачивать их вам в глотку силой.

– Гинни!

Гинни вздрогнула и поспешила на командный призыв Рафа. Он стоял у двери, ведущей на крыльцо. Его лицо, как всегда, выражало раздражение.

– Скажите, вы специально упражняетесь или у вас это само собой получается? Каждый раз вы находите самый верный способ восстановить их против себя.

Гинни словно споткнулась посреди комнаты. Она-то считала, что взяла с детьми правильный тон – твердый и без сюсюканья.

– Что бы я ни делала, они все равно настроены против меня.

– Мне нелегко было заставить их извиниться, – продолжал Раф, словно не слыша ее слов. – Ну почему вы не могли великодушно их простить? Дальше было бы легче. Нет, вам надо было придраться к слову.

– Но их надо поправлять, – оправдывалась Гинни. – Разве вы не для этого меня сюда привезли?

– Я привез вас, чтобы вы их учили, а не создавали у них чувство неполноценности. Послушать только, как высокомерно вы с ними разговариваете! С тем же успехом вы могли бы прямо им сказать, что из них никогда не выйдет толку.

– Ничего подобного...

– Живете там в своем роскошном доме и воображаете, что одно ваше имя уже делает вас лучше других.

– Я не желаю это выслушивать.

– Нет, послушайте! Сейчас вы оказались в нашем мире, моя прекрасная дама. В мире, где человека ценят не за то, в каких домах он принят, а за то, чего он сумел добиться. Работу и честность мы ценим выше, чем умение правильно пользоваться ножом и вилкой. Не забывайте про это, когда будете заколачивать ваши так называемые приличные манеры в глотки моим племянникам. И потом, как я припоминаю, хорошие манеры также подразумевают доброту и такт. Так почему бы вам не начать с того, чтобы как следует познакомиться с детьми? Если вы отбросите свои снобистские замашки, то обнаружите, что они вас тоже многому могут научить. Учитывая, как расстроены дела вашего папочки, вам, может быть, и не вредно научиться жить попроще.

– Почему вы говорите со мной так зло?

– Разве?

Он замолчал, изумленно воззрился на нее, потом отвел глаза и провел рукой по волосам.

– Может быть. Мы все очень устали и, возможно, говорим лишнее. Мне вовсе не хочется непрерывно с вами ссориться, моя прекрасная дама. Жизнь и так достаточно тяжела.

Эти слова вызвали отклик в ее душе. Да, у него тяжелая жизнь: это видно по бороздившим его усталое лицо морщинам. Но Гинни не успела всерьез его пожалеть. В следующую секунду Раф тихим голосом объявил, что ей пора ложиться спать.

– А я поеду обратно, вот только пойду вымоюсь хорошенько.

– Как это – поедете? – выпалила Гинни. У Рафа стал еще более усталый вид.

– Надо ехать. У меня невпроворот дел.

– Ночью? – повысив голос, спросила Гинни. – Что это за дела, которые заставляют человека бежать из дома поздно ночью? Контрабандой вы, что ли, занимаетесь? Или грабите на большой дороге? А потом прячете награбленное в болоте?

– Награбленное? – с таким презрением повторил Раф, что Гинни почувствовала себя полной дурой. – Посмотрите на эту хижину! Если бы я был, как вы полагаете, грабителем, вам не кажется, что я мог бы жить и побогаче?

Гинни уже поняла, что ее вовсе не волнует, чем он занимается, ей просто не хочется, чтобы он уезжал.

– Как вы можете так со мной поступать? – в отчаянии закричала она.

– Да почему, черт побери, все должно вращаться вокруг вас? – взорвался Раф. – Я устал как собака, мне нужно переделать еще сотни дел, так что уж извините, но ваши проблемы меня не слишком интересуют. У вас есть еда и крыша над головой. Как-нибудь проживете ночь без меня.

Гинни увидела, что он все равно уедет, что бы она ни говорила и ни делала. Решив больше не унижаться, она расправила плечи.

– Хорошо, поезжайте, но предупреждаю вас, что мы продолжим этот разговор утром.

Раф открыл дверь и сказал, не глядя на нее:

– Вообще-то говоря, утром меня здесь не будет. У меня дела в городе. К вам до отъезда еще раз заедет Гемпи.

– На сколько же времени вы уезжаете? – спросила Гинни, холодея от страха.

– На неделю, может быть, на десять дней. Не беспокойтесь, все у вас будет хорошо. Скажите детям, что, если они не будут вас слушаться, им придется иметь дело со мной.

– Вы помните наш договор, что я пробуду здесь не больше трех месяцев, мистер Латур? – дрожащим голосом напомнила ему Гинни, когда он уже вышел за дверь. – Я не собираюсь застревать здесь на неопределенный срок. Так что постарайтесь не попасть в тюрьму.

– За грабеж на большой дороге?

Раф оглянулся с ухмылкой на лице, и Гинни невольно улыбнулась ему в ответ.

И тут между ними словно бы проскочила искра. Гинни вспомнила его волшебный поцелуй и едва сдержалась, чтобы не побежать вслед за ним и не броситься к нему в объятия. Ее остановила вовсе не добродетель и не сила воли. Ее остановила гордость, горькая убежденность, что он ее обязательно оттолкнет.

– Постараюсь приехать поскорей, – тихо сказал Раф. – И если вас это хоть сколько-нибудь утешит, примите мои извинения.

С этими словами он закрыл перед ней дверь.

Раф стоял с другой стороны двери, держась за ручку и преодолевая искушение вернуться. Надо бы наладить отношения с Гинни, но, с другой стороны трезвый ум говорил ему, что это будет пустая трата времени. Она – как ураган, который в любую минуту может резко поменять направление, он никогда не мог предсказать, в какую сторону она свернет. Из всех женщин, что он знал, ни одна не была столь непостижима.

Взять хоть эту последнюю сцену, словами она говорила одно, а глазами – совсем другое. Черт бы ее побрал, неужели она не знает, как действуют на мужчину зовущие взгляды?

Да нет, конечно, она знает. Она уже много лет манипулирует своими поклонниками при помощи этих томных глаз и надутых губок. «Опомнись, Раф, – сказал он себе. – Если у тебя есть на плечах голова – уезжай, а то она заставит тебя согласиться на что-нибудь такое, о чем ты долго будешь сожалеть».

Раф отпустил дверную ручку и решительно сошел с крыльца. Что же это такое, отчего ему так трудно уехать, отчего он чуть не схватил ее в объятия? Его спасла только мысль о детях, о том, что он должен обеспечить их будущее. А если он поддастся на уговоры мисс Маклауд, его планы скорее всего рухнут.

Глядя в ее бездонные глаза, он чуть не признался ей во всем, чуть не положил свои надежды к ее ногам как дар. Но, даже почти потеряв голову, он сознавал, что его мечта слишком много для него значит и слишком хрупка – ее нельзя подвергнуть осмеянию.

О да, Гинни способна одной улыбкой дать ему чувство всемогущества, но он давно уже знает, как легко его прекрасная дама может сделать крутой поворот и хлестнуть его уничтожающей насмешкой.

Да, он все это знает, но это ничуть не облегчает мучительно-ноющего чувства в паху.

Может, его охладит ванна? Хорошо, что он уезжает отсюда. Ему ни за что не справиться с вожделением, которое раздирает его тело, если он останется с ней в эту жару под одной крышей.

Гинни Маклауд – красивая женщина. От этого никуда не денешься. Но в мире много красивых женщин. Ему ничего не стоит найти красивую, но добрую, такую, которая не станет еще больше осложнять его жизнь. Черт побери, завтра он поедет в Новый Орлеан, и, если уж во всем этом большом городе он не найдет сговорчивую девку, дело его совсем плохо.

Раф решил сначала помыться, а потом уже ехать. А когда он в следующий раз встретится с королевой Гиневрой, он будет пресыщен любовью, и ни жара, ни даже нежный ветерок дельты не разбудят в нем страсти.

Раф оглянулся на дом и еще раз подумал, что надо отсюда бежать со всех ног.

Гинни стояла там, где ее оставил Раф. Ей все еще хотелось кричать на него и обвинять его в несправедливости, но в глубине души она сознавала, что действительно не думала ни о ком, кроме себя. Она была так поглощена мыслями о том, что с ней станется, что ни на минуту не задумалась, как ее неосторожные слова могут подействовать на детей.

Гинни искала себе оправданий. Когда она впервые повстречалась с детьми в порту, ей было жарко, она была напугана тем, что ее никто не встретил, да и детки вели себя не лучшим образом. Вот она и выместила на них зло. Подумаешь, какое преступление – сказать детям пару резких слов!

Но Раф говорит, что дело не в том, что она говорит, а в том, как она это говорит.

«Вы создаете у них чувство неполноценности».

Неужели она обращается с этими детьми так же, как с ней обращались ее родители? Гинни помнила, как тяжело было слушать бесконечные нотации мамы, как хмурый взгляд отца заставлял ее корчиться от стыда. Ей казалось, что родителям невозможно угодить. Если задуматься, то, наверно, ее упрямство и дикие выходки шли от желания убедить себя, что ей не нужна похвала родителей.

А что, если Джуди чувствует то же самое? Что, если вся эта враждебность и неповиновение идут от желания доказать, что она не нуждается в одобрении посторонних? Бедная девочка! Гинни по собственному опыту знала, как ей будет трудно. Стоит только поглядеть, куда Гинни завело ее собственное упрямство!

А куда, собственно, оно ее завело? Окинув взглядом комнату, она с удивлением осознала, что дом уже не кажется ей таким ужасным, как вначале. Странно, но комната уже не таит угрозы, не выглядит такой уж убогой... даже дышит уютом. Когда в ней произошла эта перемена?

Перед умственным взором Гинни словно приоткрылась дверь, и она увидела окруженного детьми Рафа, который клялся им, что сделает все возможное, чтобы они могли жить все вместе.

У Гинни сдавило грудь от зависти и тоски. Как бы тяжело ни жилось Рафу и этим детям, как бы ни были они бедны, как бы мало Раф ни проводил с ними времени, их объединяла любовь. Это была семья.

У меня тоже есть семья! Гинни попыталась убедить себя, что папа, дядя Джервис и ее кузина не спят по ночам, беспокоясь о ней, и молятся о ее благополучном возвращении.

«Хоть раз признайте неприятную правду», – вспомнила она слова Рафа.

И видение объединенной беспокойством семьи Маклаудов исчезло. Папа, несомненно, пьет с утра до вечера, дядя Джервис играет в карты, а Эдита-Энн ликует по поводу исчезновения Гинни. Никто не бросился ее искать, как Раф бросился искать Джуди. Члены семьи Гинни занимались каждый своим делом.

По ее щеке скатилась слеза, но она сердито смахнула ее рукой. Какая глупость – реветь от жалости к себе! Так она того и гляди убедит себя, что и Лансу нет до нее дела. А этого быть не может, ее храбрый, замечательный Ланцелот наверняка прочесывает округу в поисках своей Гиневры.

Эта мысль должна была бы подбодрить Гинни и наверняка подбодрила бы, если бы она только могла представить в своем воображении лицо Ланса. Но каждый раз, когда она пыталась это сделать, ей виделось смуглое лицо Рафа.

Черт бы его побрал! Мало ему, что он вторгается в ее сны, теперь он мерещится ей наяву!

Это, наверно, влияние комнаты, решила Гинни. Его присутствие чувствуется здесь, даже когда его нет. Сидя тут наедине с оплывающей свечой, она невольно перебирала в памяти каждый разговор, который у нее был с Рафом, вглядывалась заново в каждое выражение, которое появлялось на его лице.

Как редко он улыбается! Гинни привыкла, что мужчины из кожи лезут, восхваляя ее красоту, и безразличие Рафа заставляло ее усомниться в том, что раньше казалось бесспорным. Этот человек лишал ее уверенности в себе, заставлял доказывать, что она вовсе не избалованная принцесса и что уж, конечно, приятнее, чем мокрая крыса.

Гинни с гримасой провела рукой по своим спутавшимся кудрям. Да, сегодня она ему ничего не доказала. Его нельзя винить в том, что, видя ее с такой грязной, лохматой головой, в таком мятом, запятнанном платье, он забыл о ее красоте. И почему он всегда приезжает, когда она похожа Бог знает на что?

Вообще-то ей дела нет до его мнения, она прекрасно может прожить и без его восхищения. Но все-таки было бы не так уж плохо иногда встретить его одетой в чистое и аккуратно причесанной. Когда девушка знает, что она хорошо выглядит, она чувствует себя увереннее. Если бы она хоть раз затеяла с ним спор с умытым лицом, то, может быть, лучше сумела бы доказать свою правоту. В такую жару протирать тело губкой по утрам и вечерам явно недостаточно. Что ей нужно, так это принять ванну, основательно отмочить грязь. Лохань!

Столько всего произошло в этот день, что Гинни совсем забыла про бочку с водой, которую ей показал Кристофер. И она живо представила себе полную воды лохань, оазис, где она сможет обрести новую жизнь. Она представила себе еще теплую от солнечных лучей, мягкую, как шелк, воду, в которую она погрузит свое утомленное тело. Какое это будет блаженство, как нежно вода будет ласкать ее иссушенную кожу! А когда она оттуда выйдет, вся чистая и сияющая, как богиня, возникшая из морской пены, – вот тогда мы посмотрим, сможет ли перед ней устоять неподатливый мистер Латур!

Эта перспектива была столь заманчивой, что Гинни поспешно сняла платье и нижнюю юбку и осталась в одной рубашке. Взяв свечу, она заметила, что та догорает, и ей, возможно, придется заканчивать купание в кромешной тьме. Ну и пусть! Ее так манила перспектива окунуться в чистую, бодрящую воду, что ноги сами понесли ее к двери. Порыв теплого ветра тут же задул свечу. Гинни поставила оплывший и бесполезный кусок воска на пол и на минуту задержалась на крыльце, чувствуя, как ветерок ворошит ее волосы. Над головой через переплетающиеся ветви деревьев проглядывала луна, частично освещая дорожку, однако на ней оставалось много непроглядно черных пятен. Вокруг ничто не шевелилось, только издали доносилось жутковатое уханье совы.

Гинни заставила себя спуститься со ступенек. Во тьме вокруг, может быть, прятались дикие твари, но там же, во тьме, ее дожидалась лохань, которая манила ее, как песня сирены. Гинни казалось, что она слышит ее шепот: «Иди сюда, пока все спят, и никто тебе не помешает. Иди и вымойся в свое удовольствие».

Завернув за угол дома, Гинни увидела, что там светло от луны, и радостно пошла вперед. Но скоро ветви опять сомкнулись у нее над головой и закрыли лунный свет. Гинни в сомнении остановилась. Ей опять померещились таящиеся в темноте твари. Стоит ли идти дальше?

Но она вспомнила выражение отвращения в глазах Рафа и решительно двинулась вперед. Ей хотелось, чтобы у нее опять были чистые волосы, ей хотелось хорошо выглядеть. Пусть хотя бы один раз этот человек увидит в ней привлекательную женщину.