Девочки мадам Клео

Когда наутро Мартин забирал ее под залог, он ожидал увидеть испуганную и сломленную женщину. Вместо этого обнаружил в ней яростную решимость к действиям. Она была готова на все, на все что угодно, лишь бы больше никогда не видеть тюрьмы. Днем в офисе Андре Гиббо состоялась экстренная встреча на высшем уровне. Именно здесь была предложена немыслимая затея – и мадам впервые услышала имя Венди Клэруайн.

Единственное, чем она владела по праву и что могла легально продать, была история ее собственной жизни.

Из дневника Питера – Париж, 2 августа 1990 года.

Итак, я добился своего. Но лучше все по порядку...

Мои встречи с мадам Клео стали менее частыми. Она жалуется, что сейчас особенно занята, потому что август и все в отпусках. Я же с каждым днем терял терпение и к тому моменту, когда мы договорились о вчерашней встрече, был не в лучшем расположении духа.

Вчера закончили работать около шести вечера. К нам присоединился Мартин, он принес с собой превосходное «Грае», налил всем по бокалу и немного поболтал с нами.

Когда Мартин налил по третьему бокалу, я нанес удар.

«– Итак, – спросил я бесстрастно, – вы все еще думаете, что на вас покушалась одна из ваших девушек?»

– «Да!» – ответила она.

В этот момент я осознал, как сильно повлияло на меня решение довести дело до конца. Я долго ждал, но теперь твердое намерение взять судьбу в свои руки привело меня в состояние эйфории. Мосты были сожжены.

Я глубоко вздохнул и бросился в атаку.

«Мадам Клео, – сказал я, поглядывая на Мартина, всегда столь чувствительного к любому, самому незаметному оттенку в чьем-либо голосе. – Мне насрать, кто там вас собирался прикончить. – То, что я употребил, впервые в ее присутствии, грубое слово, лишь усугубило мою решимость, и я не ослаблял натиска. – Я готов предположить, что вы не намерены рассказывать мне о себе. Поэтому я настаиваю: либо вы выкладываете все начистоту, либо я выхожу из игры – и пусть французское правительство отправляет вас в тюрьму. Мне не нравится, когда меня водят за нос».

Мартин издал короткий визг. Его рука поднялась к губам – такой реакции я и ожидал от него. Но реакция мадам удивила меня.

Она поднялась со своего громадного, со спинкой, как павлиний хвост, кресла, повернулась и, не сказав ни слова, пошла в дом. Минуту спустя появилась Нанти, похожая на привидение служанка, и объявила, что «Madame est tres fatiguee» и не сможет продолжать беседу со мной.

Мне было указано на дверь. Я растерялся. Меня выкидывали на улицу, как мальчишку-посыльного, облевавшего обюссоновский палас.

Без лишних слов я поставил стакан, собрал свои вещи и направился к дому. По пути Мартин приплясывал вокруг меня, словно большая провинившаяся собака, которой отказали в любви, извиняясь за мадам, за возникшее непонимание, извиняясь за то, что живет на свете... Как считал Мартин, кто-то, видимо, должен был сказать мне, что мадам никогда не рассказывает о своем происхождении или о давнем прошлом. Если речь заходила о ней, то она родилась в тот день, когда стала называться мадам Клео. Как могли издатели не знать об этом? Как могли не знать об этом ее адвокаты? И т.д. и т.п., и все в том же духе...

Когда мы подошли к двери, я повернулся к Мартину и проревел что было сил: «Фигня и полное говно!» Мартин наверняка уже слышал эту фразу, вид у него был такой, словно я оскорбил его не словами, а швырнул ему в лицо пригоршню вышеуказанного товара. И повел себя очень странно. Он обнял меня и начал рыдать. Думаю, отвратительнее я не чувствовал себя никогда в жизни. Я развернул его и подвел к небольшой кушетке у дверей. Придя в себя, он снова начал плести что-то о том, как мадам сначала не хотела связываться с этой книгой, как она паниковала при мысли о тюрьме. Адвокаты уговорили ее пойти на это. Потом он стал умолять меня не бросать эту затею. С мадам Клео связана вся его жизнь, и он не переживет, если она попадет в тюрьму.

Тогда я сказал ему – и думаю, что это было подло (бедняга был действительно подавлен), – что мне наплевать на него, на нее и на книгу тоже. Я уже сделал достаточно, чтобы заработать деньги, во всяком случае, достаточно, чтобы купить еще несколько пар туфель из кожи, содранной с задниц итальянских младенцев.

Насчет туфель он, конечно, не понял, но в целом мою мысль уловил. У него началась истерика. Он начал вопить: «Она никогда не расскажет о себе! Вы что, не понимаете? Это слишком больно!»

У меня не было сил читать ему лекцию на тему о боли – моей собственной боли.

Я повернулся, чтобы уйти, но боковым зрением увидел, что мадам стоит в полумраке на верхних ступенях и прислушивается. Тогда я изменил свое намерение и начал говорить громко.

«– Уверен, – сказал я, – что мадам просто тянет время, пока не найдет того, кто спасет ее. Она убеждена, что сможет водить меня за нос до бесконечности и я никуда не денусь, поскольку хочу получить деньги. Люди ждут годами, когда будут написаны книги. И в этом есть смысл ведь мадам живет в мире, где все и вся может быть куплено, включая писателей из Нью-Йорка»'.

Потом я заявил, что если она всю жизнь имела дело с продажными тварями, то это еще не значит, что я тоже отношусь к ним.

Мне показалось, что с этими словами можно покинуть сцену, тем более что мадам так и не сдвинулась с места.

Хлопнув дверью, я ушел и сделал то самое, что у меня прекрасно получается, когда я впадаю в кризис. Я поехал в тот самый бар на Левом берегу и получил анестезию в виде «Перно», перемежая его с коньяком.

Провидение, опекающее детей и пьяных, помогло мне добраться до квартиры, и пальцы мне не оттоптали.

Кажется, перед тем как совсем отключиться, я позвонил Фидл. Точно не помню.

Проснулся я во второй половине дня...

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

13

Питер выключил компьютер и медленно закрыл крышку. Хотелось есть. Посыльный, приносящий ему продукты, был в отпуске, и в маленькой кухоньке не осталось никакой еды. Нужно срочно достать что-нибудь, или он рискует умереть с голоду.

После полудня начался моросящий, занудливый дождь. Питер сорвал дождевик с вешалки у двери, сунул босые ноги в потрепанные резиновые сапоги и спустился вниз.

Толкнув старинную дверь, потяжелевшую от многих слоев краски, он вышел в свинцовые сумерки.

Сходя по ступеням, Питер увидел полную женщину в светлом зеленоватом виниловом плаще, выходящую из такси. На голове у нее был полосатый, как зебра, шарф, воротник темно-красного цвета был поднят.

– Извините, – сказала она по-французски с явным американским акцентом. – Я ищу дом номер сорок два...

Питер резко остановился:

– Фидл?

– Привет, Питер! – услышал он знакомый вибрирующий голос.

– Что случилось?.. Мы ведь только что говорили по телефону!

– Только что? Прошло уже почти двадцать четыре часа!

– Но, черт побери, что ты здесь делаешь?

– Дорогой! – торжественно произнесла она. – Напряги свою память. Неужели забыл? Мне показалось, ты был немного навеселе. Наш разговор закончился тем, что я просила тебя приготовиться – я выезжаю.

Питер распростер руки и заключил ее в объятия.

– Фидл, я не помню этого. Но Боже, как я рад тебя видеть!

В ответ она обняла его за талию. Под плащом она была теплая и сухая, от нее пахло духами, напоминающими аромат цитрусов. Питер нежно отстранил Фидл и взглянул ей в лицо.

– Ты какая-то другая, – смущенно сказал он.

Фидл криво усмехнулась:

– Откуда тебе это знать, Питер? Не припомню, чтобы раньше мы прикасались друг к другу...

– И очень жаль!

Его охватил прилив нежности. Он прекрасно понимал, почему она проделала весь этот путь из Нью-Йорка. Безусловно, это не ради дела, в котором она в принципе не так уж и заинтересована. Она приехала, чтобы быть рядом, когда ему необходима поддержка. Питер попытался вспомнить, когда о нем вообще кто-нибудь заботился, не говоря уже о том, чтобы ради него пересечь океан, но так и не вспомнил. Такого не случалось.

Он повернул Фидл и положил ей руку на плечо.

– Пойдем, госпожа начальница! – улыбнулся он. – Я знаю местечко, где мы сможем прекрасно перекусить.

– Как скажешь...

Казалось бы, чем не идиллия: самый подходящий город, дождливый вечер, двое свободных людей, уединившихся в укромном кафе в конце вымощенной булыжником улочки, окна с кружевными занавесками, горящий камин и запах жареного мяса?

Казалось бы, что еще надо двум нормальным людям, соединенным судьбой, чтобы последовать естественным инстинктам и влюбиться друг в друга?

Именно так и случилось бы, будь это в кино. Но в жизни все иначе. Эту пару нельзя было считать вполне нормальными людьми. У Фидл свои эмоциональные секреты, говорил себе Питер, и Бог свидетель, у него самого – тоже. Их связывала работа. И как ни призывен был взгляд сидящей против него Фидл и как Питер ни скучал по ней – он только теперь начинал понимать это и не хотел нарушать хрупкое равновесие их отношений и идти дальше.

У Питера никогда не возникало сексуальных мыслей в отношении Федалии Налл. Он не представлял себя и ее в иных обстоятельствах, кроме деловых. Их отношения складывались из взаимного уважения, дружеских шуток, приятного ощущения, что они понимают друг друга, и (возможно, потому, что он сознавал, какой большой путь она проделала) с его стороны почти что благоговения.

„Нет, – думал он, – опыт показывает, что возможность поговорить и пошутить с умной женщиной, а тем более благоговейный страх перед ней не могут быть основой для романа».

– Итак, – сказала Фидл, изучая меню, – отдаюсь на волю моего гида. Не буду даже стараться переводить все это. – Она закрыла меню и потянулась к своему бокалу.

Он сделал заказ на двоих, велев для начала принести паштет и чувствуя себя с каждой минутой все лучше и лучше.

– Фидл, не могу тебе передать, как я тронут тем, что ты приехала. Жду не дождусь, когда отправимся смотреть город. Меня просто пугает, что, кроме знакомства с Парижем, у тебя здесь не будет абсолютно никаких хлопот.

– Никаких, если все получится как надо, – отрезала она.

– Что получится?

– То, ради чего я приехала.

– Да? А я-то думал, что ты приехала утешить несчастненького.

Она взглянула на него.

– Ничего подобного, Питер, – она заговорила угрожающим шепотом, – я приехала, чтобы хорошенько врезать тебе.

– Ты это серьезно? – Он заметил, что взгляд ее стал сердитым.

– Я серьезна как никогда. Ты помнишь, что сообщил мне по телефону?

– Нет, – тупо ответил Питер. – Прости. Скорее всего, рассказал тебе о своей стычке с Мартином.

– Да, в живейших подробностях. Моего ответа, полагаю, ты не помнишь...

Питер покачал головой.

– Прекрасно, – самодовольно продолжала Фидл. – Значит, я была права, что приехала сюда.

– Извини, что я спрашиваю. Но что ты мне на это сказала?

– Я сказала, что ты совершил ужасную ошибку. Женщин, подобных мадам Клео, нельзя отталкивать, нельзя оскорблять, нельзя ставить им ультиматумы.

– Фидл, – взмолился Питер. – Я ведь все лето здесь провел. А сколько часов ушло у меня на запись и расшифровку интервью! Не могу сказать, что это было скучно и что я ничего не узнал, но свою собственную жизнь она тщательно спрятала – и я не могу добраться до сути. И эта вспышка была частью продуманного плана. Я понял, что она не даст мне уйти.

– Дерьмо твой план, если у тебя нет пути для отступления.

– Мне и в голову не могло прийти, что...

– Ох, Питер, Питер! – простонала Фидл, покачивая головой.

– Не надо было брать этих денег. – Он не притрагивался к еде, хотя в желудке у него урчало, так как был полон решимости защищаться. – Не надо было становиться игрушкой в руках этой женщины. Все это очень унизительно.

– Питер, это ведь работа. Тяжелая работа, которую выполняет прекрасный писатель за исключительно высокую плату.

– Я верну деньги. – Он ненавидел себя за то, что голос его звучал обиженно.

– Давай-давай! Верни деньги. Но ты же все еще хочешь кое-что смастерить из этой истории – книгу, статью, сценарий и так далее. Я не дам тебе уйти в кусты – у меня такое чувство, что всегда, когда тебя прижимают к стене, ты сдаешься. Ты скулишь и удираешь, поджав хвост, запираешься дома и убеждаешь себя, что виноват кто-то другой. – Она опустошила свою тарелку и одобрительно кивнула официанту, предложившему еще вина. – Ты ешь. – Она указала вилкой на его порцию. – А то я съем.

Питер покорно взял свою вилку и начал есть. Паштет, который, он знал, здесь был лучше, чем где бы то ни было в Париже, сейчас по вкусу напоминал ему опилки.

– Что же мне, по-твоему, делать? – проговорил он с набитым ртом. – Я исчерпан... Наверное, я совершенно не понимаю женщин. О чем вы думаете, как реагируете на разные вещи.

– Хорошо, я открою тебе секрет, Питер. – Она склонилась к нему. – Тебя сбивает с толку, что мы не играем по мужским правилам. Ты думаешь, мы будем вести себя по-мужски? Если бы ты повздорил не с мадам, а с кем-то из мужчин, хотя бы даже с Мартином, любой из них вынужден был бы вступить с тобой в драку. Но она – женщина, долгие годы скрывающая свое прошлое, одни только воспоминания о котором причиняют ей боль. Если из-за тебя боль усилится, то ничего не добьешься. Она лишь замкнется в себе и станет недоступной для тебя.

– Так что же мне делать, премудрый мастер интриги?

– Играй по женским правилам.

– А как по ним играть, черт побери? – Питер был совершенно расстроен.

– Главное правило женской игры состоит в том, что в ней не существует никаких правил. Если тебе чего-нибудь уж очень нужно – добивайся этого. – Подошел официант с двумя тарелками, над которыми поднимался пар. – О, поесть принесли. – Ее лицо просветлело.

Оба ели молча. Питер не знал, что сказать. Какой же он был дурак, когда думал, что, приехав, Фидл его подбодрит. Намерения у нее, видимо, были как раз обратные.

– Обойдемся без десерта, – решительно сказала она. – Плачу я. Garcon, l'addition, s'il vous plait[12].

Фидл нашла в сумочке кредитную карточку и бросила ее на стол.

– Я плохо переношу самолет. Надо бы немного поспать.

Питер взял свой плащ и последовал за ней. Выйдя на улицу, он заговорил:

– Ну и что же? Ты проделала этот длинный путь лишь для того, чтобы отругать меня? Не хочешь посмотреть вечерний Париж? Я мог бы показать тебе город...

Фидл обернулась и сказала, не глядя на него:

– Питер, я никогда не вмешиваюсь в труд автора, никогда. Но после твоего пьяного звонка я поняла, что надо вмешаться.

– О чем ты говоришь? – Он безуспешно пытался попасть в рукава плаща.

– Ты все поймешь, Питер. Пойдем домой, поговорим лучше утром. – Фидл оглядела аллею, где они стояли. – Вечерний Париж может подождать.

– Что ты высматриваешь?

– Такси.

– Здесь они ни когда не ездят. Надо выйти на бульвар Сен-Мишель.

Фидл сунула два пальца в рот. В ночном воздухе раздался пронзительный свист. Такси в конце улицы сделало крутой поворот и направилось прямо к ним.

Питер вернулся на улицу Сен-Дени один. Он глубоко вдыхал вечерний воздух и говорил себе, что Фидл ничем не может ему помочь. Теперь вообще ничего уже не сделаешь. Старуха – мошенница. Вся эта затея – мошенничество, а поскольку он уже так долго с этим связан, то и он сам – мошенник.

Питер стал подниматься по лестнице и на полдороге скорее почувствовал, чем увидел, что перед его дверью кто-то стоит. Недоумевая, он ускорил шаг.

– Чем могу быть полезен? – спросил он.

– Я думала, вы по-другому встретите меня, Питер, – ответил женский голос с оттенком иронии.

Питер прищурился – и открыл от изумления рот.

– О Боже! Это вы?

Мадлен – Сандрина Гарн – шагнула к нему, улыбаясь.

– Рада вас видеть, – спокойно сказала она.

Питер был удивлен, даже поражен. Однако старался казаться спокойным.

«Это Фидл, – подумал он. – Это дело ее рук! Вот что она подразумевала под своим вмешательством! О Господи! Она все-таки разыскала Сандрину Гарн».

Питер сам не мог понять, подавлен он или возбужден.

– Да... конечно... – промямлил он, лихорадочно обдумывая, как ее называть, и возясь с ключами. – Пожалуйста... Разрешите мне открыть дверь.

– Она не заперта, – мягко сказала Сандрина. – Мадам Соланж меня впустила. Мы с ней давние друзья.

– Ах так... как мило, что вы пришли навестить меня, – сказал он неуверенно.

– Не убеждена, что вы обрадовались бы, обнаружив меня на своей кушетке.

– Да-да... – Питер толкнул дверь.

Нашаривая выключатель, он оказался так близко от Сандрины, что у него чуть не подкосились колени от запаха ее духов.

– Вы входите... входите...

– Можешь называть меня Сандриной. – Улыбаясь, она направилась к кушетке и села. – У тебя случайно не найдется немного коньяку?

– Конечно. Садитесь, пожалуйста. О, вы уже сидите... Минуточку. Я вернусь через минуту, через секун... – Его голос беспомощно прервался.

– Расслабься, Питер. – Она была спокойна.

Когда она закинула ногу на ногу, он услышал легкий шелест ее чулок.

– Мне надо было бы позвонить сначала но Фидл сказала, чтобы я этого не делала.

– Откуда ты знаешь Фидл?

– Вообще-то я ее не знаю... Вернее, только что познакомилась. Пока летишь через океан, волей-неволей познакомишься с пассажиркой в соседнем кресле.

Питер почувствовал комок в горле и кашлянул.

«Вот они, женские правила игры, – подумал он. – Вот что имела в виду Фидл. Это правила всех их запутанных, закулисных, подлых дел».

Он почувствовал себя окруженным со всех сторон.

– Ты летела вместе с Фидл?

– По-моему, ты хотел принести коньяку.

– Да-да, извини. – Питер направился в кухню.

„Черт побери, что же это?» – думал он, борясь с охватывающим его страхом, что он ведет себя как круглый идиот.

Когда она пила из своего бокала, он осмелился взглянуть на нее.

«Боже мой, – подумал он, – я ведь успел забыть, как она красива».

На ней был простой бежевый костюм от «Шанель» без всяких там цепочек, жемчуга и прочих побрякушек, которыми так любят украшать себя богатые парижанки. Волосы были собраны в пучок, как у балерины, а кожа, казалось, просвечивала насквозь.

– Итак? – робко спросил Питер.

Он сидел на противоположном краю кушетки, жалея, что не может расположиться в своем рабочем кресле с твердой спинкой.

– Ну и как вы с Фидл Налл? Поладили?

– Вчера Мартин Берк-Лайон позвонил твоему агенту в Нью-Йорке. Он был в полной растерянности. Он сказал, что ты порвал с мадам, а Венди велела ему позвонить Фидл.

Питер подался вперед:

– Не я порвал с ней, она сама со мной порвала, черт побери!

Сандрина протянула руку. На пальце сверкал желтый бриллиант размером со спичечный коробок.

– Подожди, я закончу. Потом ты сможешь изложить свою версию.

Питер глубоко вздохнул и кивнул:

– Продолжай.

– Так или иначе, Мартин и Фидл, по-видимому, долго обсуждали, что предпринять. Потом Фидл разыскала по телефону меня и объяснила суть проблемы.

Питер много раз видел Фидл «в деле». Уж если ей надо было кого-то отыскать, тут с ней никто не мог тягаться.

– Значит, ты взяла и села на первый попавшийся рейс, – сказал он с излишним, как ему самому показалось, сарказмом.

– Да, примерно так и было. – Она протянула ему пустой бокал.

Питер без слов наполнил его.

– Ты знаешь, Питер, мадам Клео очень много для меня значит. Я не хочу, чтобы она попала в тюрьму. Вся эта затея может ей помочь. Но надо найти к ней подход, а я боюсь, что ты избрал неправильный путь.

Питер внезапно встал. Наконец он немного пришел в себя от охватившего его замешательства. Теперь он разозлился.

– Так извольте же объяснить мне, черт побери, что происходит! Очевидно, все всё знают, кроме меня. Кроме меня, который делает эту треклятую книгу, извини за выражение, или, во всяком случае, делал.

Сандрина еще раз сверкнула своим огромным бриллиантом.

– Все нормально. Я поняла тебя. – Она говорила спокойно. – Не злись. Садись и слушай.

Питер решительно подошел к письменному столу, выдвинул свое рабочее кресло и развернул его. Он уселся напротив Сандрины и лишь потом сообразил, что коньяк остался на столике вне пределов досягаемости.

– Ты знаешь, Питер. – Она поднялась и протянула ему бокал. – В том, что ты влез в это дело, виновата я.

– Ну и?..

– Ну и мы с Фидл долго говорили, и у нас возникла идея. Есть человек, который знает о мадам все. Я сведу тебя с этим человеком, но тебе надо быть очень любезным, очень мягким. Ты не должен напугать ее.

– В чем дело, черт возьми? – В нем росла злость. – Когда это я не был любезен? Я что, дикарь какой-нибудь, что ли? Зла на вас, баб, просто не хватает! Иногда я...

– Баб? – Сандрина напряглась, словно не вполне расслышала. – Баб! – повторила она. – Да, я была проституткой, Питер Ши. Но, поверь мне, никто и никогда не называл меня бабой. Я не уверена, что я вполне понимаю, что ты имеешь в виду под этим словом.

Питер взмахнул рукой, словно отодвигая обидное слово в сторону.

– Извини, – сказал он. – Просто я чувствую, как меня водят за нос. Я оказался в очень сложной ситуации, а вы, женщины, по-видимому, не принимаете всерьез меня с моими проблемами.

Сандрина откинулась на кушетке, слабая улыбка скользнула по ее тонкому лицу.

– Ты не прав, Питер. Я прекрасно понимаю, как ты себя чувствуешь. Когда к тебе несерьезно относятся, это очень больно. А мы, как ты выразился, бабы, – она ткнула в него указательным пальцем, – действительно знаем об этом очень много. И сейчас, если ты пойдешь со мной, я покажу тебе, насколько мы серьезны.

Он в оцепенении поднялся с кресла, когда сообразил, что она уже направилась к двери.

– Куда мы идем? – спросил он встревоженно.

– Недалеко, – ответила она, – всего лишь на первый этаж. – Она указала на открытую бутылку коньяка на столике. – Возьми-ка это с собой, тебе пригодится. И кассетник тоже возьми.

Квартира мадам Соланж оказалась больше, чем он думал.

– Заходите, пожалуйста. Устраивайтесь поудобнее, мистер Ши. – У мадам Соланж был низкий, хорошо поставленный голос.

Питер стоял в слабом свете ламп под темными шелковыми абажурами, расставленными по комнате. Он чувствовал, что, заявившись с открытой бутылкой, выглядит по-дурацки.

– Давайте сюда. – Мадам Соланж вежливо взяла у него бутылку. – Как это предусмотрительно с вашей стороны. У меня в доме найдется лишь немного виски...

Она пошла на кухню, видимо, за бокалами. Питер огляделся. Стены гостиной были увешаны сотнями поблекших фотографий, на которых, по-видимому, были изображены сцены из старых спектаклей.

– До войны Дексия была известной актрисой, – пояснила Сандрина, стоявшая у двери. – Уверена, что она тебе об этом расскажет.

– Дексия? Ее так зовут? Мне тоже ее так называть? – спросил Питер.

– Лучше не надо, – понизив голос, ответила Сандрина. – Она вполне солидная дама. И жизнь у нее была очень тяжелая, так что будь с ней поласковей.

– Послушай, Сандрина, – возбужденный происходящим, Питер в первый раз назвал ее по имени. – Успокойся, я не ем детей на завтрак. На самом деле я вполне приличный человек.

– Я знаю.

Питер опять почувствовал, как кровь приливает к лицу, но не успел ответить. Вернулась мадам Соланж. Она поставила на столик у кушетки два бокала и фарфоровую вазочку с орешками. Питер взглянул на бокалы, затем на Сандрину.

– А ты не выпьешь?

– Я ухожу, Питер. У вас с мадам Соланж много работы.

– Но... – попытался возразить Питер.

– Не волнуйся, – успокоила его Сандрина, – мадам прекрасно знает, что тебе нужно. Все будет нормально.

Она быстро пересекла комнату, подошла к старушке, расположившейся в углу кушетки, наклонилась и нежно поцеловала ее в щеку, что-то шепнув по-французски. Затем повернулась и по пути к двери задержалась около Питера.

– Мы еще увидимся? – спросил Питер, вновь почувствовав запах ее духов.

– Возможно. – Сандрина взглянула на него через плечо и слегка улыбнулась. – Все бывает...

Он не успел ничего сказать в ответ. Подняв ладонь, она пошевелила пальцами на прощание и скрылась за дверью.

– Какая милая девочка, – заговорила наконец старушка. – Она ведь жила в этом доме. Вы знаете. Когда она работала на мою подругу.

Не дожидаясь приглашения, Питер сел в кресло напротив кушетки.

– Вы имеете в виду мадам Клео? Она была вашей близкой подругой?

– Да, – ответила она, наклонилась вперед и налила коньяку в оба бокала. – Долгие-долгие годы. Она была очень добра ко мне. И ее девушки тоже. Мне нравятся девушки-американки. Конечно, некоторые из них живут сейчас другой жизнью и обо мне забыли. Но только не мадемуазель Сандрина. Она всегда вспоминает меня – на Рождество, в день рождения... – Старушка глубоко вздохнула и сделала большой глоток из своего бокала.