Вилла загадок

Насколько они могли судить, это также было не слишком на нее похоже. По словам Уоллиса, Элеанор некоторое время путешествовала по Италии, затем прошла двухнедельный интенсивный курс итальянского языка в лингвистической школе возле Кампо. Это была умная девочка, на экзаменах она получила хорошие оценки и собиралась поступить в художественный колледж во Флоренции. Вне школы у нее было мало знакомых и, если верить Уоллису, никаких кавалеров, даже в прошлом. Из того, что смогла выяснить полиция, нельзя было понять причину ее внезапного исчезновения. По словам ее отчима, в девять часов утра семнадцатого марта она отправилась на занятия на своем мотороллере, а назад так и не вернулась.

Уже через два дня группу Моски охватило то отвратительное чувство беспомощности, которое обычно возникает при расследовании дел о похищениях. Никто не видел Элеанор по пути в город. Показанная по телевидению реконструкция ее последнего маршрута по городу не дала никаких результатов. Она словно внезапно исчезла с лица земли.

Фальконе хотелось ругаться матом, поскольку уже с самого начала это дело дурно пахло, а очень скоро ему намекнули, в чем тут проблема. На третье утро Моска отвел его в сторону и по секрету рассказал о том, что слышал прошлым вечером от своего приятеля из министерства иностранных дел. Верджил Уоллис вовсе не был, как он утверждал, порядочным джентльменом из Лос-Анджелеса, который настолько любил Рим, что собирался купить здесь второй дом. На самом деле среди гангстеров Западного побережья США он являлся довольно крупной шишкой, черным воротилой, который сумел выбиться наверх, чтобы по полгода жить в Италии ради каких-то своих преступных целей. Интерпол следил за Уоллисом уже много лет, но никак не мог привлечь его к ответственности за широкий круг преступлений, от рэкета до убийств. Не могли похвастаться особыми успехами и занимавшиеся делом Уоллиса карабинеры[15].

Это было незадолго до создания ДИА. Тогда, как и сейчас, гражданская полиция вела нелегкое состязание с карабинерами, являвшимися частью вооруженных сил. Границы ответственности были по меньшей мере нечеткими, а иногда сознательно размытыми. В глубине души Фальконе разделял мнение недовольных, призывавших к созданию одной-единственной полицейской службы. Такое решение казалось вполне логичным и даже неизбежным. Однако руководство обеих организаций считало это ересью, за которую можно было поплатиться работой. Поэтому Фальконе никогда не высказывался по данному вопросу, что в любом случае не имело никакого значения. С момента появления на сцене ДИА (еще одна сложность во взаимоотношениях тех, кто пытался справиться с нарастающей волной преступности) эта служба с каждым годом становилась все сильнее.

А Верджил Уоллис по-прежнему оставался на свободе. Несмотря ни на что.

Моска тихо прикрыл дело Элеанор Джеймисон, поместив его в разряд бесперспективных до появления новых улик. Связи Уоллиса с итальянскими гангстерами были далеко не простыми. Информация, полученная с большим трудом и с немалым риском для тех, кто ее поставлял, отводила ему роль этакого преступного дипломата, посредника, старающегося скоординировать интересы своих сообщников и сицилийцев. В глазах Фальконе это имело смысл. Преступное сообщество Западного побережья, которое представлял здесь Уоллис, не слишком контактировало с итальянскими организациями в США, и это создавало почву для недоразумений. Боссы давно уже поняли, что сотрудничество даже с теми, кого ненавидишь, приносит больше долларов, нежели безжалостная конкуренция и борьба за сферы влияния. В наши дни никто не выходит на баррикады из соображений чести; наступили прагматичные времена, когда главное – это деньги.

Фальконе присутствовал на трех допросах Уоллиса, но так и не смог понять этого человека. В отличие от всех других преступников, которых ему доводилось видеть, американец казался разумным и четко излагал свои мысли. Он был хорошо начитан. Об истории Древнего Рима знал больше некоторых итальянцев. Говорили, что на роль дипломата его готовили много лет, выходец из черного гетто в Уоттсе даже получил диплом юриста. Он неплохо умел сглаживать острые углы в условиях, когда отношения постоянно балансируют на грани катастрофы.

Но здесь существовала одна большая проблема. Если слухи были верны, Уоллис контактировал с Эмилио Нери, жестоким головорезом, поднявшимся из трущоб Тестаччо на самую вершину римского преступного сообщества, безжалостно устраняя любого, встававшего у него на пути. Теперь Нери арендовал ложу в оперных театрах Италии и США, имел прекрасный дом на виа Джулия и целую армию телохранителей и слуг. Это место Фальконе отлично знал по собственным бесплодным визитам. Старый негодяй тщательно отработал собственный элегантный образ, предназначенный для игры на публику. Правда, попадались на эту удочку лишь те, кто был слишком глуп или слишком труслив, чтобы видеть правду. Практически с самого начала своей службы в полиции Фальконе внимательно следил за его карьерой. И не без оснований. Нери подкупал любого, кто только соглашался взять у него деньги, – просто ради того, чтобы иметь его на своей стороне. Сам Фальконе отклонил плохо замаскированную взятку, предложенную ему одним из приспешников Нери, когда расследовал дело о рэкете в отношении небольшого магазинчика возле Корсо, – дело, которое Филиппо Моска прикрыл как раз тогда, когда в нем был достигнут значительный прогресс. За последние десять лет посадили трех коррумпированных полицейских, которые находились на содержании у Нери. Никто из них так и не назвал источник средств, поступивших на их банковские счета, предпочитая сесть в тюрьму, нежели разгневать того, кто их купил.

Что отличало Нери от коллег-преступников, так это маниакальная система контроля, установленная им в пределах собственной "семьи". Большинство боссов его ранга давно уже не утруждали себя повседневной работой по управлению своей преступной организацией. А вот Нери никогда не покидал передовой – это вошло у него в привычку еще со времен Тестаччо. Он слишком любил свое дело. Говорили, что время от времени он лично творил расправу, причем с той же жестокостью, которую проявлял в молодости. Возможно, один из его прислужников в это время держал провинившегося. Фальконе слишком часто заглядывал в его пустые серые глаза, чтобы не понимать, какое удовольствие это ему доставляет.

Хорошо зная непостоянную и изменчивую натуру Нери, Фальконе, прочитав последнюю страницу отчета, все понял. Уоллис и Нери сначала были лучшими друзьями. Их семьи ужинали вместе. За шесть недель до смерти Элеанор Джеймисон и Уоллис провели некоторое время с семьей Нери в одном из их обширных поместий на Сицилии. Была заключена какая-то неизвестная сделка. Американцы остались довольны – как и местные бандиты.

Затем, приблизительно в момент исчезновения девушки, отношения внезапно омрачились. Ходили слухи, что, находясь на Сицилии, Уоллис через голову Нери провел там переговоры с одним из старших боссов, о чем Нери должен был скоро узнать. Говорили также о неудачной сделке по наркотикам, оставившей американцев без денег, что, конечно, привело их в бешенство. Нери никогда не упускал возможности присвоить себе каждый доллар, проходивший через его руки, – даже сверх своей "законной доли".

Между Уоллисом и Нери произошла бурная сцена. Один информатор сообщал даже, что они подрались. После этого оба попали в немилость к своему начальству. Нери лишился роли посредника с американцами. Уоллис тоже получил нагоняй, хотя прожил в Риме еще полгода, в основном занимаясь спасением собственной репутации. Это был сложный период. Два месяца спустя помощника Уоллиса нашли с перерезанным горлом в машине, стоявшей возле борделя в Тестаччо. Вскоре после этого один из находившихся на содержании у Нери полицейских был найден мертвым – он якобы совершил самоубийство. Фальконе размышлял, нет ли здесь связи. Может, нынешняя находка полумумифицированного тела вновь заставит старые призраки подняться из могил? А если это произойдет, как будут теперь развиваться события, когда ДИА все время заглядывает ему через плечо?

Лео Фальконе взглянул на часы. Начало первого. Подумав о сложностях, связанных с делами известных гангстеров, он достал записную книжку и набрал номер.

– Да?

Холодный, равнодушный голос Ракеле д'Амато все еще имел над ним определенную власть. Фальконе на миг усомнился, звонит ли он ей ради дела или по личным причинам. "И то и другое, – подумал он. – И то и другое..."

– Интересно, где ты сейчас? Кому ни позвоню, все дома, лежат больные в постели.

Она ответила не сразу:

– Теперь я провожу в постели гораздо меньше времени, Лео. Даже больная.

В ее голосе звучал намек. Фальконе понимал, что она имеет в виду, или по крайней мере думал, что понимает. После того как их связь оборвалась, в ее жизни никто больше не появился. Фальконе проверял это время от времени.

– Может, найдешь пару часов со мной пообедать? – спросил он.

– Пообедать? – Ракеле явно обрадовалась. – Что за сюрприз! Когда?

– Сегодня. В баре, куда мы ходили раньше. Я был там вчера вечером. Они получили из Тосканы новое белое вино. Ты должна его попробовать.

– Я не пью вино за обедом. Это удел полицейских. Кроме того, у меня уже назначена встреча. Я спешу. У нас тоже сегодня все болеют.

– Тогда вечером. После работы.

– Неужели по вечерам ты теперь не работаешь, Лео? – вздохнула она. – Что случилось?

– Ничего не случилось. Просто я подумал...

Фальконе смешался. Она всегда говорила, что их разлучила работа. Это было не так. Их разлучили его чувство собственника и страсть к ней, которая никогда не встречала должного ответа.

– Не извиняйся, – сухо сказала она. – Для меня это теперь не проблема. Уже не проблема.

– Прости.

– Не стоит просить прощения. – В голосе Ракеле прозвучала новая нотка. Серьезная, профессиональная. – Ты нашел тело. Это не девочка Уоллиса?

– Да, это она, – вздохнул Фальконе, прикидывая, кто мог проговориться.

– Не злись, Лео. Я ведь тоже работаю.

Труп пролежал в морге две недели, так что любой мог увидеть татуировку и сделать элементарный вывод. Догадаться, кто именно проболтался, было невозможно.

– Конечно. И у тебя неплохо получается, Ракеле.

– Спасибо.

И зачем только судьба свела его с двумя юристками, а не с другими женщинами, чуть менее любопытными? И чуть более склонными прощать.

– Что ж, тогда мы встретимся! – объявила она. – Я тебе позвоню. А сейчас мне надо идти.

Она даже не спросила, устроит ли это его. Ракеле ничуть не изменилась.

– Лео!

– Да? – Он знал, что она скажет.

– У меня к тебе чисто профессиональный интерес. Не более того. Надеюсь, ты это понимаешь?

Лео Фальконе это понимал, но не переставал надеяться.

* * *

Перейдя оживленную улицу, Коста направился к Кампо деи Фьори. Когда-то он жил здесь и с этим местом было многое связано. Иногда он скучал по Кампо. В те годы он был молодым и наивным, судьба еще не успела как следует его обкатать. Здесь он испытал первые мимолетные увлечения, которые Джанни Перони, вероятно, вообще не признал бы за любовную связь. Да и само это место притягивало его к себе, хотя мощенную булыжником площадь в лучшем случае можно было назвать неопрятной, а рынок привлекал слишком много туристов. Цены здесь зашкаливали. Тем не менее это был кусочек настоящего Рима, живое сообщество, никогда не отрывавшееся от своих корней. Пройдя по виа деи Джуббонари на площадь, Коста, как всегда, испытал прилив удовольствия.

Торговля шла бойко – продавали раннюю капусту, цикорий, калабрийский сыр и сочные апельсины из Сицилии, пролежавшие холодное время на складе и теперь годившиеся разве что на сок. Грибной ряд ломился от всякого рода даров леса, включая свежие опята и сушеные белые. В углу теснилась кучка торговцев рыбой и морскими гребешками, гигантскими креветками и мешками свежих мидий. Протолкавшись вперед, Коста в одиноко стоявшем фургоне с надписью "Алиментари"[16] купил себе кусок пармезана.

– У нас есть хороший прошутто[17], синьор полицейский, – узнав его, сказала какая-то женщина. – Вот смотрите...

Она показала на розовый окорок. Если бы Ник Коста ел мясо, лучшего, пожалуй, было бы не найти во всем Риме.

– Я – пас.

– Вегетарианство – противоестественная привычка, – заметила женщина. – Приходите, когда у вас будет время, и мы с вами подробно все обсудим. Вы меня беспокоите.

– Господи! – воскликнул Коста. – Слишком много людей обо мне беспокоятся.

– Это значит, что у вас не все в порядке.

Прошутто он все-таки взял. Но, отойдя подальше, отдал его чумазому мальчишке из косовских албанцев, попрошайничавшему на площади, скверно играя на древней скрипке. После этого он передал его отцу банкноту в десять евро. Еще один ритуал, который он давно перестал исполнять – ежедневно, два раза в день, как учил его покойный отец. Пребывание в Кампо напомнило ему о том, почему это так важно. Он провел слишком много времени наедине с собой, сидя взаперти в своем деревенском доме и предаваясь размышлениям. Иногда нужно выбираться наружу – и будь что будет.

Протолкавшись сквозь толпу в Иль Форно и попробовав пиццу "бьянка", соленую, только что из печи, он вдруг увидел сцену, заставившую его остановиться. Лео Фальконе был прав: Кампо привлекает к себе туристов, а с туристами всегда связаны какие-то неприятности. Карманники, кидалы, а иногда кое-что и похуже. Здесь всегда дежурят полицейские, в форме и в штатском. Карабинеры тоже любят здесь ошиваться. Припарковывают в самых неудобных местах свои сверкающие "альфы" и стоят, облокотившись на капот, рассматривают толпу из-за черных стекол дорогих солнцезащитных очков, красуясь в отутюженной темной форме.

Коста всегда старался избегать их общества. Ему хватало соперничества в самом полицейском участке. Демаркационная линия, разделяющая эту армейскую службу и гражданскую полицию, была довольно неясной. Они могли арестовывать одних и тех же людей в одних и тех же местах. В большинстве случаев вопрос сводился к тому, кто появился первым. Старая шутка гласила, что красавчики поступают в карабинеры ради формы и женщин, а умные и уродливые отправляются в гражданскую полицию, поскольку это максимум того, что они могут получить. Нельзя сказать, чтобы она была большим преувеличением.

Сейчас парочка карабинеров стояла навытяжку перед своим автомобилем, а стройная светловолосая женщина горячо объясняла им что-то на ломаном итальянском, размахивая большой фотографией.

"Не вмешивайся", – сказал себе Коста, но все равно двинулся в их сторону.

Женщина была вне себя от ярости. Кроме того, хорошо знала несколько итальянских ругательств. Откусив кусок пиццы, Коста прислушался к их разговору.

Но тут он взглянул на снимок и похолодел, вздрогнув так, что пицца выпала у него из рук.

Он понимал, что это безумие, но запечатленное там лицо напомнило ему о фотографии, которую Лео Фальконе бросил сегодня на странный труп, лежавший на секционном столе у Терезы Лупо, – старый снимок светловолосой девочки на заре взрослой жизни, сулящей только любовь и радость.

"Но это еще ничего не значит", – крутилась у него в голове старая-старая песня.

* * *

Карабинеры были самые что ни на есть отборные. Первоклассные остолопы, заботящиеся больше о сохранности своих темных очков, нежели о том, что происходит у них прямо перед носом. Кажется, одного из них он даже узнал. А может, и нет. Они все на одно лицо. Эти двое и говорили одинаково в нос – этакие представители среднего класса. На женщину они смотрели с явной насмешкой, всем своим видом выражая крайнюю скуку.

– Вы меня слушаете? – крикнула она.

– А что, разве у нас есть выбор? – ответил один из них, видимо старший. Вряд ли ему было больше тридцати.

– Это, – взмахнула она фотографией, – моя дочь. Ее только что похитили. А вы, идиоты, смотрели и зевали!

Младший из карабинеров бросил на Косту взгляд, говоривший: "Не вздумай вмешаться". Ник Коста не сдвинулся с места.

Разговорчивый снова прислонился к "альфе", поерзал задом по сверкающему капоту, достал пакетик жвачки и отправил одну себе в рот.

Женщина стояла перед ними, яростно уперев руки в бока. Коста еще раз взглянул на фотографию, которую та держала в руке. Они могли бы казаться сестрами с разницей в десять – пятнадцать лет. Фигура женщины была лишь чуточку тяжелее, а волосы немного темнее, чем у дочери.

Подойдя ближе, он подождал, пока она переведет дух, и спросил, с трудом вспоминая английские слова:

– Могу я чем-нибудь помочь?

– Нет! – вскинулся старший карабинер. – Ты можешь просто отойти в сторону и заняться своими делами.

Она посмотрела на Косту, обрадовавшись уже тому, что может наконец заговорить по-английски.

– Вы можете привести мне настоящего полисмена?

Он вытащил свой значок.

– Я и есть настоящий полисмен. Ник Коста.

– Вот черт! – пробормотал сзади жующий карабинер. Оторвавшись от машины, он встал перед Костой, немного превосходя его в росте. – Ее дочь-подросток сбежала отсюда с бойфрендом на мотоцикле. Она считает это похищением. А мы думаем, что детка просто решила поразвлечься. – Солнцезащитные очки смотрели на женщину мертвым взглядом. – Мы считаем это вполне очевидным. Если хочешь поиграть в сыщика – ради Бога. Забирай ее от меня в подарок. Только забирай поскорее. Я тебя умоляю!

Коста едва успел перехватить ее локоть, дернувшийся в сторону карабинера. Иначе идиот в темной форме принял бы это за нападение.

– Вы это видели? – спросил он.

– Ага, видели, – подал наконец голос младший. – Это трудно было не заметить. Такое впечатление, что ребенку захотелось все испытать. Чего только не насмотришься, околачиваясь в Кампо! Несколько дней назад поймали одну парочку, которая здесь трахалась. Среди бела дня. А она хочет, чтобы мы тут начали бегать только из-за того, что ее дочка прыгнула к кому-то на мотоцикл.

Женщина покачала головой и посмотрела в сторону Корсо, куда, как догадался Коста, уехал мотоцикл.

– Это на нее не похоже, – сказала она. – Не могу поверить, что все это со мной происходит. Не могу поверить, что вы меня даже не слушаете.

Она закрыла глаза, и Коста решил, что она сейчас заплачет. Он посмотрел на часы. Перони вернется к машине через сорок минут. Время еще есть.

– Позвольте, я угощу вас кофе.

Поколебавшись, она уложила фотографию обратно в конверт. Там были и другие, заметил Коста и снова подумал, что, может, у него разыгралось воображение. Девушка выглядела точной копией подростка на снимке у Фальконе.

– Вы такой же, как они? – спросила женщина.

– Нет, – ответил он, стараясь, чтобы карабинеры слышали каждое слово. – Я гражданский. Все это слишком сложно. Иногда даже для нас.

Она опустила конверт в сумку и повесила ее на плечо.

– Тогда пойдемте.

– Хорошая работа, – сказал Коста и похлопал по руке старшего. – Мне всегда нравилось, как вы, ребята, работаете с гражданами. Это так облегчает нашу жизнь.

Затем, игнорируя обрушившийся на него поток ругательств, он взял потерпевшую за руку и повел прочь. Она была только рада. Когда напряжение спало, женщина переменилась. Одета она была просто – джинсы и старая, выцветшая джинсовая куртка. Но это ей как-то не шло, наводя даже на мысль о маскировке. В ней было нечто неуловимо-элегантное, но Коста не мог точно определить, что именно.

Завернув за угол, Коста повел ее в крошечное кафе, разместившееся в тупике за площадью. На стойке стояли кувшины с кофе и сливками.

Женщина непринужденно облокотилась на стойку.

– Меня зовут Миранда Джулиус, – сказала она. – Все это чистое безумие. Может, я действительно сошла с ума? И вы еще пожалеете о том, что позвали меня сюда...

Коста слушал, как она рассказывает свою историю – медленно, обстоятельно, с деликатностью, которая не часто ему встречалась.

– И в чем же тут загвоздка? – закончив свой рассказ, спросила Миранда.

– Ни в чем.

Она посмотрела на него с дружеским любопытством.

– Я так не считаю.

А он раздумывал над ее словами. Может, девушка и вправду сбежала от матери с бойфрендом, которого та ни разу даже не видела? И все вполне невинно? Ее подозрения основаны не на фактах, а на одной интуиции. Она просто чувствует, что что-то не так. Можно понять, почему эти козлы карабинеры от нее отмахнулись.

– Вы говорили, что вчера она пришла с татуировкой.

– Глупость, глупость! Просто еще один повод для ссоры. Все должно было сложиться иначе. Не для этого мы приехали в Италию.

Миранда покачала головой. Теперь он видел, что женщина выглядит старше, чем показалось на первый взгляд. У ярких, умных глаз лучились морщинки, лишь добавлявшие шарма ее лицу, которое в молодости было чересчур хорошеньким. Женщина походила на модель, с возрастом занявшуюся физическим трудом только для того, чтобы сделать жизнь интереснее.

– Какая она?

– Татуировка? Нелепая. А чего еще можно ожидать от шестнадцатилетней девочки? Судя по всему, она сделала ее пару дней назад и лишь вчера набралась храбрости, чтобы сказать мне о ней, когда прошли рубцы. Она говорит, что это его идея. Но ей татуировка, естественно, понравилась. Хотите взглянуть?

– На что?

Миранда вытащила из сумки папку со снимками.

– Я фотографировала, просто для архива. А сегодня утром проявила пленку, вот почему все это сейчас со мной. Между прочим, я работаю фотографом – если хотите, можете называть это одержимостью.

Перебрав фотографии, она выбрала одну и бросила на стол. На ней крупным планом было снято плечо девушки с татуировкой – черной унылой маской.

– Вы знаете, что это такое? – спросил Ник.

– Она мне сказала. Театральная маска или что-то в этом роде. Если бы это была какая-нибудь "Грейтфул дед"[18], я бы еще поняла. Когда я захотела заснять ее для архива, ей это не очень понравилось. Но я настояла, – с внезапной искренностью сказала она. – Татуировка! Господи, если бы в ее возрасте я сделала татуировку! – Она помолчала. – Мистер Коста!

– Ник.

– Что все-таки случилось?

– Не знаю. Мне нужно позвонить. Дайте мне минуту.

Она была явно испугана.

– Возможно, ничего страшного, – произнес он и сам почувствовал, насколько неубедительно прозвучали его слова.

* * *

Миранда Джулиус снимала квартиру на верхнем этаже Театро ди Марчелло, обширного, похожего на крепость комплекса, разместившегося в тени Капитолийского холма. Она нашла ее через Интернет – владелец предложил хорошие условия аренды на те два месяца, что были им нужны, а место оказалось древнее, можно сказать, историческое. Хотя за прошедшие столетия тут многое изменилось, строительство театра началось еще при Юлии Цезаре и закончилось при его приемном сыне Августе, а само здание использовалось то как крепость, то как частный дворец до тех пор, пока не превратилось в жилой дом. Окна квартиры выходили на реку и остров Тибр. Сквозь двойной стеклопакет пробивался ровный гул машин. Мимо этого здания Ник Коста проходил бессчетное количество раз, но внутри никогда не был. Теперь он понимал, что не стоит завидовать тем, кто здесь живет. Слишком шумно, слишком большая оторванность от города. Здание находилось в Риме, но не являлось его частью.

Ника также смущало, что он, возможно, перестарался. Не обсудив дело с Перони, он сразу позвонил Фальконе, что, вероятно, было ошибкой. Коста поставил напарника перед фактом и рисковал также нарваться на гнев Фальконе, пригласив Терезу Лупо. Ему казалось это важным, поскольку Тереза постоянно цитировала им в морге прочитанную книгу. Если он не ошибается, только она имеет непосредственный доступ к нужным исследованиям. Теперь они вчетвером сидели и слушали Миранду Джулиус, гадая, не является ли все случившееся простым совпадением.

Миранда Джулиус и ее дочь Сюзи за неделю до этого приехали в Рим из Лондона. Миранда работала там фотокорреспондентом и разъезжала по свету с заданиями агентства. Сюзи большую часть жизни прожила с бабушкой. Она училась в местном колледже, но мать попросила освободить ее от занятий на два месяца, чтобы вместе пожить в Риме и получше с ней познакомиться. Сюзи записалась на курсы итальянского языка в лингвистической школе на пьяцца делла Канчеллерия – туда же ходила покойная Элеанор Джеймисон. В свободное время они с матерью посещали римские художественные галереи. Через несколько дней у Сюзи появился друг – не из самой школы, а откуда-то неподалеку. По ее словам, этот парень пока не хотел знакомиться с ее матерью, по причинам, о которых можно было только догадываться.

– Сколько ей лет? – спросил Фальконе.

– В декабре исполнилось шестнадцать.

– А вам?

Тереза гневно на него посмотрела. Фальконе всегда вел себя с женщинами чересчур прямолинейно, что почти граничило с грубостью.

– Мне тридцать три, инспектор, – спокойно ответила Миранда. – Уверена, вы уже все подсчитали. Я забеременела, когда училась в школе. Ее отец был полным ничтожеством, он бросил нас еще до ее рождения. – Аристократический выговор плохо сочетался с ее затрапезным видом. Она явно была богата. Одна такая квартира должна была обойтись ей недешево. – Разве это важно? – спросила она. – Вопросы меня не смущают, но мне хотелось бы знать, зачем они.