Вилла загадок

– Это не металл, Бобби, – упрямо продолжила она. – Как же твоя машина ее обнаружила? Ты подумал об этом?

– Иногда ты меня просто удивляешь, – злобно ответил он. – Я тут, может, открыл новую гробницу Тутанхамона, а ты все капаешь и капаешь на мозги. Слушай, отвяжись, а? Мне нужно подумать.

Он начал копать с другой стороны – там, где могла быть вторая рука. И она действительно там оказалась, всего в нескольких дюймах от поверхности – вероятно, недавний дождь смыл часть покрывавшей ее почвы. Бобби осторожно прокопал пространство между руками, обнажая грудь статуи, прикрытую чем-то вроде классической тоги с V-образным вырезом, спускавшимся достаточно низко, чтобы продемонстрировать маленькие и очень естественные груди. Поверхность статуи, которую Бобби очистил от грязи, оказалась весьма своеобразной – цвета старой кожи и слегка блестящей. Лайэн вдруг показалось, будто статуя немного сместилась, но, очевидно, это ей лишь почудилось под влиянием выпивки.

Опустившись на колени, Бобби примерно в футе от раскопок снял слой земли толщиной дюймов пять. И угадал совершенно точно: показались лодыжки, слегка разведенные в стороны; они были голыми – без какой-либо стилизованной одежды.

– Она сделана в натуральную величину, Бобби, – сказала Лайэн.

– Я знаю!

– И что же ты собираешься делать?

– Господи! Если бы я мог сейчас видеть рожу этого жирного козла Йоргенсена. Ты взяла камеру?

– Забыла, – покачала она головой.

– Как всегда. Большое тебе спасибо!

– Бобби!

Он смерил ее взглядом. Лайэн понимала, что действует чересчур смело, но это ее сейчас не заботило. Происходило нечто неправильное, и, вероятно, пора было действовать.

– Что я собираюсь делать? – переспросил он. – Да все, что захочу, Лайэн! Все, что захочу.

– Она слишком большая. Ее нельзя будет отправить багажом. Кроме того, она цвета дерьма. И воняет. Ты чувствуешь запах?

– Она миллион лет пролежала в болоте. Ты хочешь, чтобы она пахла розами?

Немного отступив, она с вызовом сложила руки на груди.

– Я не хочу, чтобы она все время так воняла. И перестань постоянно меня шпынять. Это некрасиво.

Вполголоса выругавшись, он перешел к тому месту, где должна была быть голова, и начал осторожно счищать землю. Лайэн надеялась, что головы там нет. Если Бобби найдет лишь торс и пару торчащих ног, Тому Йоргенсену это покажется забавным.

Однако голова оказалась на месте. Пожалуй, она была даже красивой – если, конечно, смыть с нее грязь. Пока Бобби Декстер, насвистывая, очищал ее от земли, его жена размышляла об их находке. Это была римская статуя величиной в рост человека – возможно, сделанная две тысячи лет назад. Пусть страшно грязная, но все равно великолепная. В наши дни многое возможно. Например, вернуть ее к прежнему состоянию и сделать идеально белой – какой она была, когда ее заказал Юлий Цезарь или какой-то другой древний итальянец.

Но есть одна проблема. Статуя чересчур большая. Вдвоем они даже не смогут вытащить ее из земли. Пять футов камня весят не меньше тонны. Даже позвав кого-нибудь на помощь, эту штуковину никоим образом нельзя будет доставить в США.

– Пойдем, Бобби! – взмолилась Лайэн. – Мы расскажем о своей находке. Может, нам дадут премию. Может, мы попадем в газету. Тогда ты помашешь ею перед носом у Тома Йоргенсена, и посмотрим, что будет.

– К черту премию! – огрызнулся он. – Это же Италия, Лайэн! Они украдут ее для себя и, может, даже упрячут нас в кутузку за то, что мы тут шляемся.

– Тогда что же нам делать?

Она явно бросала ему вызов. Это был решающий момент, своего рода поворотный пункт, после которого их супружеская жизнь пойдет по одному из двух направлений – к свободе или к рабству.

Встав, он подобрал лопату, взвесил ее в руке и жадным взглядом окинул наполовину погребенную в почве коричневую фигуру.

Глядя на него, Лайэн почувствовала, как ее охватывает ужас.

– Бобби! – простонала она. – Бобби!

* * *

Ник Коста вел полицейский «фиат» на восток, по тянущейся вдоль реки длинной улице. Джанни Перони, его напарник на сегодняшнее утро, сидел на пассажирском сиденье, занятый панино[6]. Это был большой мускулистый мужчина лет пятидесяти, с незабываемым лицом. Когда-то в прошлом – Косту так и подмывало об этом спросить – Перони ударился головой о стену или еще что-то в этом роде. В результате нос его оказался сломан сильнее, чем у любого игрока в регби. Лоб низко нависал над блестящими, хитрыми поросячьими глазками. Правую щеку по диагонали пересекал ужасный шрам. И словно дополняя общую картину, Перони очень коротко стриг свои седые волосы – как североамериканский морской пехотинец. В безукоризненном темном костюме и свежей белой рубашке с галстуком он походил на бандита, разодевшегося на свадьбу. В участке, однако, утверждали, будто за все время он ни разу не поднял руку на нарушителя.

"Пожалуй, в этом и не было необходимости", – думал Коста. Взглянув на него один раз, преступники сразу во всем сознавались. По этой причине (хотя и не только) Перони был широко известен как один из наиболее популярных и уважаемых инспекторов, и Ник Коста не ожидал, что сегодня будет общаться с ним на равных.

– И как только они смеют называть это поркеттой[7]? – проворчал Перони. – Сам я родом из маленького городка неподалеку от Сиены. Там все сплошь крестьяне, ничего интересного для туристов. Вот где действительно готовят поркетту – каждые выходные. Мой дядюшка Фреддо тоже был крестьянином и показывал мне, как это делается. Убиваешь поросенка, разделываешь его. Вынимаешь печенку, вымачиваешь ее в граппе. Потом всю ночь жаришь. Фреддо любил повторять, что это единственная ночь на неделе, когда он спит со свиньей, которая не храпит. – Перони посмотрел на Косту, ожидая реакции. – Ладно. Наверное, чтобы это понять, тебе нужно было взглянуть на его хозяйку. Она очень походила на поркетту – такая же горячая и свежая. А вот эта штука много дней пролежала в холодильнике. Хочешь?

Коста смерил взглядом сухое, бледное мясо.

– Пока я за рулем – нет, не надо. Да и вообще – я не ем мяса.

Пожав плечами, Перони опустил стекло и вышвырнул жирную бумажку наружу, в жаркую атмосферу весеннего утра.

– Ах да, я и забыл. Что ж, ты многого лишился.

На секунду оторвавшись от оживленной проезжей части, Коста взглянул на Перони:

– Больше не кидай мусор из моей машины.

– Ты, наверное, хотел сказать "не кидайте, синьор"?

– Нет! – отрезал Коста. – Я сказал именно то, что хотел. Ты такой же полицейский, как и я. Ты же слышал, что сказал Фальконе.

Неподвижное лицо Перони оживилось.

– "Равное положение, равное положение"! И как только Лео мог так со мной поступить? Господи, он такое вытворяет, и никому до этого нет дела. А ведь мы с ним считались друзьями! В наше время дружба уже ничего не значит.

Узнав, что Перони стал его новым напарником, Коста сразу решил, что ничего ему не спустит. Не станет вести себя как подчиненный. Может, именно поэтому Фальконе так и поступил. Для них это был урок, возможно, своего рода наказание.

О совершенном Перони преступлении в полицейском участке знали многие и говорили о нем с определенным благоговением. Это была история о том, что даже самые лучшие могут впасть в ересь, причем при абсолютно ничтожном искушении. Перони много лет проработал в отделе нравов, и никогда его имя не было запятнано даже малейшими подозрениями в коррупции. Именно он раскрыл три крупнейших сети уличной проституции и сумел предотвратить торговлю проститутками албанской преступной группировкой, которая начала распространять свое влияние на окружающие территории. Он никогда не старался с кем-то подружиться. Никогда не скрывал, что в глубине души по-прежнему остается крестьянским парнем из Тосканы, которому неуютно общаться с руководящим составом. Тем не менее о Перони говорили только хорошее. Но несколько недель назад он разом все потерял, став добычей злорадных журналистов.

Это была западня, устроенная "Дирецьоне инвестигатива "Антимафия""[8], гражданской службой, действующей вне рамок полиции и призванной бороться с организованной преступностью. В Тестаччо ДИА организовала фальшивый бордель с настоящими проститутками, завезенными из Болоньи. За три недели он приобрел достаточно клиентов, чтобы привлечь к себе внимание крупных сутенеров, которые, как это знала ДИА, скоро потребуют или свою долю, или головы людей, снимавших все сливки.

Однажды ночью там действительно появились трое "крутых". Кроме них, уже из чистого интереса, ДИА взяла всех посетителей борделя и, прежде чем передать полиции, проверила документы. Когда группа захвата переступила порог, Джанни Перони имел несчастье оказаться в одной комнате с блондинкой-чешкой. Никакие объяснения так и не помогли ему выпутаться из неприятностей. По полицейскому участку пошли слухи. Перони сначала отстранили от службы, а затем отправили "на землю" рядовым детективом. Можно было смело утверждать, что ему еще повезло. Окажись на его месте кто-нибудь другой, и карьера пошла бы псу под хвост.

Тем не менее, если верить слухам, понижение в должности и потеря в зарплате оказались еще не самыми большими неприятностями. Им не только восхищались как великим полицейским, его также ценили как прекрасного семьянина. В конторе хорошо знали его жену и двоих детей – мальчика и девочку. Подчиненные регулярно ужинали в доме Перони. Если у них возникали какие-либо проблемы, Перони выступал в роли заботливого отца, что-то советовал, старался помочь.

В тот холодный январский вечер все это рухнуло. Перони не попал под суд, поскольку не нарушал законов, и тем не менее все потерял. Его жена потребовала развода и вернулась с детьми в Сиену, всем рассказывая о его предательстве. За считанные недели Перони из уважаемого полицейского и респектабельного отца семейства превратился в одинокого мужчину средних лет с весьма неопределенными карьерными перспективами. А теперь Лео Фальконе еще и посадил его в одну машину с Ником Костой, чье положение на службе также являлось достаточно сомнительным. Коста не представлял, как себя с ним вести, не знал этого и Джанни Перони.

За окном, на пьяцца делла Бокка делла Верита промелькнули два небольших римских храма с идеальными округлыми формами. Стоял ясный, достаточно теплый день; все говорило о том, что весна уже не за горами. Нику хотелось немного посидеть возле этих храмов и подумать о жизни.

– Может, проясним ситуацию? – повернувшись к нему, спросил Перони.

Глядя на его напряженное лицо, Коста прикинул, сколько времени понадобится, чтобы привыкнуть к виду своего напарника, столь похожего на злодея из мультика.

– Как хочешь.

– Я буду откровенен. Ты не так давно вылечился от сумасшествия. И пьянствовал ты прилично. Меня только что застукали со спущенными штанами с чешской проституткой, за что полагается курс реабилитации. Так вот, если в течение месяца я смогу держать тебя в рамках, а по ходу дела мы еще и возьмем пару преступников, то я снова буду у Лео в фаворе. Тогда я опять начну карабкаться вверх по лестнице, чтобы снова заняться тем, что умею делать лучше всего – руководить командой, а не сидеть в какой-то вонючей патрульной машине, разыгрывая из себя няньку и пытаясь удержать тебя подальше от бутылки. Для меня это важно, парень. Я сделаю все, чтобы порадовать Лео, но ты должен мне помочь. Чем скорее ты этого добьешься, тем скорее я с тебя слезу, а ты получишь кого-то нормального. Ты понял?

Коста кивнул.

– Позволь мне сказать тебе кое-что еще. Я ненавижу пьянство. В свое время я видел многих, кого пьянка превратила в дерьмо. Если ты станешь пить, то я сильно рассержусь. Если я рассержусь, тебе это не понравится. Это никому не нравится.

– Постараюсь запомнить. А что я получу взамен? Обещание, что ты будешь держаться подальше от проституток?

Перони взглянул на него так злобно, что Коста невольно испугался.

– Не надо об этом. Я знаю, что Лео к тебе благоволит. Этот придурок чувствует себя виноватым за то, что тебя подстрелили – бог знает почему. Насколько я слышал, ты сам ввязался в ту передрягу.

Коста не поддался на провокацию.

– Нет, я серьезно. Мне просто интересно. Все считали, что хорошо тебя знают – простого рабочего парня с идеальной семьей, который ведет идеальный образ жизни. Теперь же они думают, что горько ошибались. И гадают – ты их обманул или они сами обманулись?

– Я их обманул, – сразу сказал Перони. – Но тут есть одна деталь. У всех внутри сидит эта маленькая червоточина. Каждый пытается представить, что будет, если разок сходить налево. И ты в том числе.

– Я думал, что именно этого ты и не хотел.

– Я вот говорил о выпивке. Те, кто пьет, делают это ради одного – пытаются что-то в себе убить. А может, лучше дать волю этой червоточине? Ну хотя бы иногда.

"А ведь это своего рода философия, – подумал Коста, – которую трудно ожидать от полицейского, тем более от такого, каким кажется Джанни Перони".

– Скажи мне одну вещь, парень. Я сегодня видел, как ты входишь в контору вместе с Барбарой Мартелли. Ну разве она не мила? Так вот, что будет, если в один прекрасный день она тебе изменит – как раз когда вы будете давно и счастливо женаты, считая, что все хорошо и чувствуя себя немного старыми. Что, если она скажет: "Ник, мне просто хотелось испытать, как это бывает. Всего один разок. Что здесь плохого? Кто об этом узнает?"

– Я не женат.

– Да, я знаю. Я просто сказал – что, если? – Подождав ответа, Перони понял, что его не будет. – Ты должен пригласить ее на свидание. Когда она на тебя смотрит, в ее взгляде что-то есть. Я замечаю подобное.

– Правда? – засмеялся Коста.

– Правда. Скажу тебе еще одну вещь. Я знал ее старика. Он работал в "нравах" и уволился года два назад. Один из самых гнусных, самых отвратительных мерзавцев, каких я только видел. Как он сумел родить такую женщину – выше моего понимания. Так вот – у тебя есть прекрасная причина с ней не встречаться. Ведь тебе пришлось бы познакомиться с этим старым сукиным сыном.

– Спасибо.

– Не стоит благодарности. Ты похож на человека, который ищет поводы, чтобы чего-то не делать. Что меня вполне устраивает – до тех пор, пока я не выберусь с этого сиденья. Ну как, мы поняли друг друга?

Коста не разозлился. Напротив, даже почувствовал своего рода облегчение. По крайней мере теперь он знал, где находится.

– А что, по-другому нельзя? – поинтересовался он. – Разве мы не можем просто побыть двумя полицейскими – старым и молодым, – которые чистят римские улицы?

Но здоровяк жестом приказал ему замолчать. По рации вызывали их экипаж. Взяв микрофон, Перони ответил на вызов. Выслушав сообщение, Ник Коста дал полный газ и помчался в сторону аэропорта; по дороге он включил голубую мигалку и сирену, заставляя встречные машины уступать ему дорогу.

– Что за день! – проворчал Перони. – Сначала я должен изображать из себя няньку, а теперь мы стали пожарной командой. Неизвестно еще, что хуже.

* * *

Лайэн хорошо знала это решительное выражение. Когда оно появлялось на лице Бобби Декстера, это означало, что их ждут неприятности.

– Я скажу тебе, что нам делать, – заявил он. – Мы заберем голову и покажем ее Тому Йоргенсену. Это в миллион раз лучше, чем тот кусок его греческого дерьма.

– Что?! – возмутилась она.

Держа лопату, словно топор, Бобби размахнулся.

– Смотри! Смотри и учись.

Он с силой опустил лопату на шею статуи. Ничего особенного не произошло – просто отвалилось еще немного грязи. Тем не менее Лайэн завизжала еще громче:

– Бобби Декстер! Что ты делаешь, черт возьми? Это же произведение искусства или как там оно называется! Это история! Ты что же, хочешь разбить ее на куски, чтобы доказать, что твой хрен больше, чем у Тома Йоргенсена?

– А откуда ты знаешь, какой хрен у Йоргенсена? – взмахнул он лопатой.

– Это просто такое выражение, идиот!

Бобби Декстер удивленно заморгал. Выглядел он просто безобразно. Уже стемнело, и мир вокруг стал таинственным. Еще раз замахнувшись на статую, он снова промазал, и горсть вонючей земли попала ему прямо в лицо. Несколько крупинок угодило в рот. Он тут же выплюнул землю, словно она была отравленной.

– Если ты разобьешь эту статую, между нами все кончено, Бобби, – резко сказала Лайэн. – Я говорю серьезно. На этот раз я не стану обращаться к отцу, а пойду к адвокату. Сразу, как только мы вернемся в Сиэтл.

Он испытующе посмотрел на нее, словно пытаясь понять, насколько она серьезна.

– Мы вернемся домой с лучшей скульптурой из всех, что находятся в штате Вашингтон. Вот увидишь, как она украсит наш дом!

– Бобби! – крикнула Лайэн.

– К черту!

На этот раз он попал в цель. Острый край глубоко вонзился в шею статуи. Раздался резкий треск, словно лопата угодила в камень. Лайэн слишком хорошо знала Бобби, чтобы не понять, о чем он сейчас думает.

Но уже в следующий момент все мысли разом вылетели у них из головы. Лайэн Декстер вдруг осознала, что они оба ошибались, – жестоко ошибались. Они видели лишь то, что хотели видеть, а не то, что было на самом деле. Возможно, на это имелись свои причины, поскольку увиденное в действительности им не хотелось бы встретить нигде, а тем более возле вонючей серой реки, в стране, где их лингвистических познаний хватало лишь на то, чтобы заказать пиццу, вино и пиво.

Край лопаты врезался вовсе не в камень. Он вонзился в некую разновидность плоти, похожую на кожу, плотную, но упругую. Как раз туда, где шея переходила в плечи, перерезав нечто, сильно напоминавшее человеческое сухожилие, и забрызгав их дурно пахнувшей жидкой грязью явно органического происхождения.

В лицо Лайэн попал кусок торфа. Отплевываясь, она затряслась в рыданиях, к горлу подступила тошнота.

Она видела, как Бобби присел на корточки, чтобы получше разглядеть находку. На лице его появилось благоговейное выражение.

Перед ними, частично отделенная от тела, лежала голова молодой девушки, лет шестнадцати-семнадцати, не больше, в классической тоге и с большим церемониальным жезлом в левой руке. От удара с лица отвалилась большая часть покрывавшего его торфа, и теперь они видели проступавшие из грязи прекрасные черты: высокий лоб, выступающие скулы и безупречную кожу. Веки были опущены, а губы слегка приоткрыты, словно только что испустили последний, смертный вздох. Сквозь коричневую грязь проступала жемчужная белизна зубов. Собранные в пучок длинные волосы свалялись твердыми прядями. Лицо казалось совершенно безмятежным. "Она выглядит счастливой", – подумала Лайэн, что в сложившихся обстоятельствах было просто нелепым.

Если бы у них и оставались какие-то сомнения относительно природы лежавшего перед ними тела, то они сразу бы рассеялись при первом же взгляде на шею. Сильно ударив по ней лопатой, Бобби Декстер добился, чего хотел. И они с Лайэн видели сейчас человеческую плоть – черную, тронутую тлением. Кости, сухожилия и сосуды казались смутно знакомыми по школьным урокам анатомии.

– Черт побери! – пробормотал Бобби, дрожа всем телом.

Над ними низко промчался "Боинг-747", они даже почувствовали жар его сопел и вдохнули химический запах, исходящий из чудовищных турбин. Когда рев самолета наконец стих, Бобби Декстер услышал другой звук. Это плакала его жена.

– Не надо! – взмолился он. – Только не сейчас, Лайэн. Ради Бога, мне надо подумать.

Он замолчал. К ним приближались двое мужчин, один высокий, другой пониже. За ними виднелась красная пожарная машина, движущаяся по дороге к дымящимся останкам "клио".

Мужчины размахивали значками и выглядели не слишком приятно.

Старший коп походил на гориллу с короткой шеей, грубым, мрачным лицом и острым взглядом, пронзавшим, казалось, тебя насквозь. Другой, помоложе и пониже, пристально смотрел на выступавший из земли труп цвета дерьма с повернутой набок головой – в том месте, куда угодила лопата Бобби.

– Час от часу не легче, – пробормотал Джанни Перони. – Ущипни меня. Скажи, что я сплю.

– Ты не спишь, – ответил ему Ник Коста, неотрывно глядя на присыпанное грязью тело. Рядом плакала женщина. Казалось, ее вот-вот стошнит. Ее спутника била крупная дрожь.

Зачем-то нацелив на них лопату, мужчина с усилием произнес:

– Послушайте, не надо со мной шутить. Даже не думайте об этом! Я американский гражданин.

Мартовские иды[9]

– И сколько же она там пролежала? Ответьте мне, если не трудно.

Тереза Лупо стояла рядом с бронзовым трупом, лежавшим на блестящем стальном столе морга. Казалось, она была страшно собой довольна. Прошло уже две недели, как Ник Коста и Джанни Перони обнаружили на глинистых берегах Тибра, всего в паре километров от моря, это самое тело и плачущую чету американских туристов. Бобби и Лайэн Декстеры уже вернулись домой, в штат Вашингтон, советовались с адвокатами относительно развода и решали, кому достанутся кошки; при этом они были страшно счастливы, что вырвались из Европы без проблем с законом. За прошедшее время Коста и Перони если и не стали одной командой, то по крайней мере несколько притерлись друг к другу и теперь терпеливо ждали, когда же наконец закончится их нелепое сотрудничество.

Найденное тело несколько дней не сходило со страниц мировой прессы. Журналисты раздобыли снимок безмятежного лица, проступающего из-под зловонного торфа. Это было настоящей загадкой. Никто не мог сказать, сколько пролежало это тело в земле, умерла ли эта девушка естественной смертью или стала жертвой таинственного преступления. В ряде итальянских таблоидов появились дикие спекуляции на тему о неких древних культах, где убивали последователей, не сумевших пройти инициацию.

Ник Коста не обращал на это внимания. До тех пор, пока Тереза Лупо не вынесет свой вердикт, рассуждать о чем-то было просто бессмысленно. Теперь же она явно пришла к определенному решению. Их пригласили в морг к десяти утра, а в двенадцать Тереза планировала собрать пресс-конференцию, чтобы рассказать журналистам о своих выводах. Уже тот факт, что она обошлась без разрешения Лео Фальконе, говорил о многом. Например, о ее уверенности в том, что дело не имеет уголовной подоплеки. Их с Перони пригласили из простой вежливости. Ведь это они нашли тело и потому заслужили право первыми узнать его тайны. Правда, сам Коста прекрасно бы без всего этого обошелся. У него вновь появился вкус к полицейской работе, и уже начинало казаться, что что-нибудь из этого получится. Если дело действительно закрыто, он мог бы с большей пользой заняться живыми людьми.

Сейчас они втроем – Фальконе, Перони и Коста – сидели на холодной твердой скамье, глядя, как патологоанатом поспешно осматривает труп. Коста понимал, что это для нее значит – последний прогон перед пресс-конференцией, которая является важным этапом на пути к ее окончательному возвращению в полицию. После дела Денни Тереза Лупо ненадолго ушла с этой работы, поклявшись никогда больше не возвращаться. Она была близка с Люкой Росси и сожалела о ее смерти, вероятно, больше всех других своих коллег. Наверное, даже больше, чем Ник Коста, и уж тем более Фальконе, который хотя и переживал гибель своей сотрудницы, но был слишком поглощен работой, чтобы это чувство захватило его надолго.

Эта скорбь все время ее преследовала и в конечном счете вернула к работе. Тереза оказалась такой же, как все они, – служба стала для нее наркотиком. Ей хотелось больше узнать о своих "клиентах", понять их жизнь и обстоятельства, приведшие на ее секционный стол. "Ей нравится разгадывать эти тайны, и она этого не скрывает", – думал Коста. Груз, который она несла, чуть уменьшился. "Конский хвост" сменила классическая прическа деловой женщины: короткие черные волосы были тщательно уложены, скрывая массивную шею. Голубые, немного навыкате глаза стреляли по сторонам. В этой женщине чувствовалась одержимость, нечто отпугивающее мужчин. Но возможно, именно из-за этого обстоятельства все в полиции хотели завоевать симпатию патологоанатома, несмотря на ее свирепый характер и острый язык...

– Десять лет. Ну, максимум двадцать, – предположил Перони. – Хотя откуда мне знать? Я всего лишь разжалованный полицейский из отдела нравов. Лео пришлось взять на себя ответственность за все мои промахи. Я ведь привык иметь дело с людьми, про которых заведомо знаю, что они виновны. Вся эта детективная работа... это не мое.

– Что, что? – Фальконе приложил руку к своему уху.

– Синьор, – кротко сказал Перони, – вам пришлось брать на себя ответственность, синьор.

На Фальконе был серый костюм, этим утром казавшийся вполне новым. Теребя остроконечную седую бороду, он молча смотрел на тело и думал о чем-то своем. Лишь вчера он вернулся из отпуска, который провел в теплых краях. Его лицо и лысину покрывал темно-коричневый загар – почти такого же цвета, что и труп. Мыслями инспектор находился далеко отсюда – может, на пляже или где он там отдыхал, а может, как раз обдумывал расстановку сил. В городе бушевала эпидемия гриппа, и в полицейский участок все время звонили заболевшие сотрудники. Сегодня там было не меньше пустых столов, чем в рождественское утро.