Кодекс страсти

– Кэролайн, неужели ты так ничему и не научила своего сына? Он до сих пор не знает, что такое настоящий договор? Он, наверное, думает, что торт – это всего лишь разновидность венского пирожного.[4]

Он улыбнулся Бену.

Кэролайн краешком глаза наблюдала за ними. Она даже задержала дыхание, гадая, что выдаст в ответ сын.

– А вы думаете иначе? – улыбнулся в ответ Бен. Кэролайн с облегчением перевела дух. По-видимому, Бен и Дэниел сошлись характерами. Лучшего исхода она и ожидать не смела: Бен прореагировал куда лучше, чем, как ей казалось, прореагировала бы Тесса. Она осторожно налила тесто на сковороду аккуратными кружками. Бен соорудил трехэтажный бутерброд и вместе с матерью присоединился к сидевшему за кухонным столом Дэниелу. Кэролайн скользнула на свое место и улыбнулась двум мужчинам, которые, соединившись вместе, сделали ее самой счастливой.

Бену, казалось, не было дела до электричества, пульсировавшего между нею и Дэниелом. Дэниелу стоило некоторых усилий поддерживать с ним разговор. Кэролайн боялась, что они с Дэниелом разоблачат себя, – они не переставали улыбаться друг другу. Но юность совершенно слепа, когда дело касается родителей. Она мысленно отогнала все тревоги прочь. Она чувствовала себя счастливее, чем когда-либо прежде.

Это ощущение не отпускало ее до тех пор, пока Дэниел с неохотой не покинул ее. Кэролайн, улыбаясь, прислонилась спиной к входной двери. Бен стоял в дверях гостиной. Он задумчиво посмотрел на нее и осведомился:

– Так что между тобой и этим профом, мам? Он приударил за тобой?

Слишком трезвое суждение для ребенка.

– Думаю, можно сказать и так.

Кэролайн с трудом проглотила вставший в горле комок. Теоретически Бен оказался очень близок к правде. Но когда подошло время, и слово было произнесено, она почувствовала себя неуютно.

Приударил? Может быть.

Может быть, так оно и есть. Всего-навсего мелкая интрижка, маленькое приключение «синего чулка» из юридической школы. Может быть, острота чувств, испытываемых ею с Дэниелом, обусловлена запретностью, а пламень любви пылает жарче, покуда она, эта любовь, держится в тайне.

– Мне он понравился, – сообщил Бен как бы между прочим, не спуская глаз с Кэролайн..

– Я рада. – Кэролайн не успела даже понять, насколько огорчительно было бы услышать обратное, как Бен рассеял все ее страхи.

– Что ж, счастлив доставить удовольствие. Похоже, он хороший парень. – Бен пожал плечами. – Хотя я и сомневаюсь, что наше отродье будет хлопать в ладоши. Вряд ли ей все это понравится.

– Не вижу причин, чтобы ставить Тессу в известность о событиях моей личной жизни. Если, конечно, ты ей не скажешь. Она пробудет в Калифорнии до Нового года. Твой отец собрался на какой-то турнир по планеризму.

– Значит, ты предпочитаешь помалкивать об этом парне? – нахмурил брови Бен.

– Не то чтобы… Просто не хочу сейчас предавать это огласке.

Кэролайн опять почувствовала себя неуютно. У нее уже был опыт разговоров с Беном о его свиданиях, но она и предположить не могла, что когда-нибудь ей самой придется отвечать на его вопросы такого рода.

– А почему не хочешь? – Бен еще больше помрачнел. – Ты мне что-то недоговариваешь?

– Я тебе много о чем не говорю. Равно как и ты мне. Есть темы, в которые никого нельзя посвящать. Правильно?

Бен ухмыльнулся:

– Я тебе потом как-нибудь припомню эти слова. Но знаешь, ты ведь по-прежнему моя мама, и я беспокоюсь о тебе. По-моему, я имею право знать, не промышляет ли этот парень контрабандой и нет ли у него целого выводка бывших жен. Я это к тому, что ты не хочешь все это афишировать.

– Да потому, что афишировать-то нечего. Дэниел не преступник и не многоженец. Будь уверен: когда будет нужно и если будет нужно, я скажу тебе все.

Это прозвучало резче, чем Кэролайн хотела. Ей и Дэниелу нужно было время, чтобы понять, что же они нашли, обретя друг друга. Она страстно желала, чтобы мир оставил их в покое и позволил понять это.

Черта с два.

– Все, что будет нужно и когда будет нужно? Это все равно, что сказать: «Дату и время свадьбы я сообщу». – Бен по-прежнему стоял в гостиной, глядя на нее через переднюю. По его лицу невозможно было прочесть, о чем он думает. – А тебе не приходило в голову, что все тайное рано или поздно становится явным? Я надеюсь, ты позволишь мне прийти с букетом. Хорошо?

– Попридержи свое разыгравшееся воображение, – улыбнулась Кэролайн. Она подошла к сыну и легонько дотронулась до его плеча. – Если Дэниел станет слишком важной частью моей жизни, ты об этом узнаешь. И если в моей жизни произойдет что-то важное, ты будешь при этом присутствовать. – Она взглянула Бену в лицо, боясь увидеть отчужденность и холодное неодобрение, которое так часто видела на лице Тессы. – По крайней мере, надеюсь, что будешь. Если хочешь еще о чем-нибудь спросить, валяй. Не обещаю, что отвечу, но спрашивай.

– Что тут спрашивать? Я просто рад, что ты счастлива. Если это Дэниел Фрателли делает тебя такой счастливой, то ради Бога. Этого достаточно. – Бен пристально посмотрел на нее. – А вид у тебя и вправду счастливый.

– Я действительно счастлива, но не надо делать никаких серьезных обобщений. Мы с Дэниелом только еще начинаем узнавать друг друга.

На самом деле это было не совсем так. Она уже и сейчас чувствовала, что они с Дэниелом близки друг к другу, близки так, как ни с кем и никогда в жизни. Кэролайн опять улыбнулась. Как ни с кем прежде. Прежде. От этой мысли она перестала улыбаться.

– Успокоила. – Бен направился на кухню. – Эти задушевные беседы разжигают аппетит, мам. Я опять проголодался.

Спустя два дня она подумала о том, как хорошо, что у нее есть работа, куда можно уйти. Бен сидел дома и, врубив колонки на полную мощность, крутил компакт-диски с записями «хэви-метал». Его друзья постоянно путались под ногами. Трудно было отыскать в доме уголок, где бы их не было. Все они нравились Кэролайн, но одинокая жизнь испортила ее. Из Калифорнии позвонила Тесса, чтобы пожаловаться на Роксану и еще раз сообщить, что ее отъезд откладывается.

Даже в конторе атмосфера казалась напряженной. Обычно все получали указания от Бордена Ченнинга, а Борден славился своим спокойным добрым характером. По крайней мере, он был таким прежде. Но последние несколько дней он выглядел изможденным, как будто не высыпался. Кэролайн не раз украдкой бросала на него взгляд, когда он думал, что его никто не видит. Ей казалось, что на лице его написана мука, а в глазах тлеет отчаяние, но она не была в этом уверена. Однажды она попробовала спросить его, не случилось ли чего, но он грубо отшил ее. Это было совсем не похоже на Бордена.

Конечно, Кэролайн могла улучить минутку, чтобы расспросить его получше, быть повнимательнее и к нему, и к Тессе, но все мысли у нее были сосредоточены на Дэниеле. Все остальное, разумеется, существовало, но не имело большого значения.

Накануне Рождества они сумели провести одну ночь вместе.

– Открой глаза, Каролина миа. Я хочу знать, что ты видишь нас, – прошептал у нее над ухом голос Дэниела, теребившего упавший на ее щеку локон.

– Я запоминаю тебя, – объяснила она. – Это нужно делать время от времени. Сейчас я тебя чувствую. Если я открою глаза, то не смогу запомнить тебя так хорошо.

– Вижу. И каким ты меня запоминаешь? Каким ты меня чувствуешь?

Его рука, лаская, поднималась по бедру все выше. Кэролайн помолчала, обдумывая ответ:

– Я чувствую твердость… и тепло. Силу. И волосы у тебя на груди густые и шелковистые. Прикасаясь к тебе, можно понять, что такое контраст.

– Кто-нибудь раньше говорил тебе, что ты ненормальная? – Она услышала в голосе Дэниела смешок. – Ладно, можешь чувствовать меня и запоминать столько, сколько хочешь. Может, это и странно… – Он умолк, потому что Кэролайн коснулась грудью его груди. – Но ощущения – о, Господи, Кэролайн! – удивительные!

Она поцеловала его.

– Я знаю. Я тоже испытываю удивительные ощущения. – Кэролайн сосредоточенно сдвинула брови, все еще не открывая глаз. – Я хочу дать моему телу возможность запомнить твое.

– А я тебе вот что скажу. – Дэниел покусывал мочку ее уха. – Ты не должна запоминать. Не хочу, чтобы ты запоминала.

– Но почему? Воспоминания – замечательная вещь. Они продлевают то, что уже кончилось. Похоже на запах, который остается в пустом флаконе из-под духов.

– Тебе нет нужды запоминать, потому что я никуда не денусь. Я собираюсь пробыть здесь долго. И в любой момент, когда ты захочешь прикоснуться, милости прошу. – Он снова поцеловал ее. – Этот флакончик из-под духов никогда не опустеет.

Кэролайн ничего не сказала. Она не в силах была объяснить, что хочет сохранить воспоминания на «черный» день, когда его вдруг не окажется рядом. Она знала, что Дэниел верит в их будущее, смутное и отдаленное, но – будущее. А она ни в чем не была уверена. Ей казалось, что воспоминания о конторе, детях, доме неизменно будут вторгаться в ее жизнь, что бы она ни делала. Что толку, если Бен говорит, будто хочет видеть ее счастливой? Она знала, что жизненные потребности разлучат их. И в любом случае та неторопливая, томная любовь, которая вторглась между обязанностями, семестрами и праздниками, завязнет в повседневности.

Однажды Дэниел заехал за ней в контору, и они отправились к нему домой, чтобы приготовить поесть, поговорить, заняться любовью. Остаться на ночь она отказалась, поэтому они сели в машину и вернулись к большому каменному дому в Бринвуде. Кэролайн отгоняла все свои сомнения и страхи. Их черед придет, когда каникулы закончатся. К Дэниелу вернется от бабушки Сара, а вскорости и Тесса нанесет свой короткий, но возможно неприятный визит Кэролайн. Начнутся занятия. Короче, мир вновь опустится на ее плечи, и она опять почувствует себя атлантом – неподвижным, лишенным возможности избавиться от бремени.

Они сидели в машине Дэниела напротив ее дома, и Дэниел гладил ее волосы, а она удобно положила голову ему на плечо.

– Кэролайн, я не хочу с тобой расставаться, хотя и знаю, что Рождество послезавтра.

«Неужели?» – смущенно подумала Кэролайн. Как же это она не сообразила? Рождество всегда было наиглавнейшим детским праздником и в доме ее отца, и в ее собственном. Даже Мейда следовала устоявшимся рождественским традициям. А за эти несколько часов Дэниел заменил Рождество в ее сознании. Она выпрямилась, забыв на мгновение о его руке, запутавшейся в ее волосах.

– Послезавтра? – В голосе ее было настоящее смятение. – О, Господи, Дэниел, мне же так много нужно… я не… – Ее переполняло чувство вины. Как она могла забыть о Рождестве, забыть о детях? Надеюсь, Бен не думает, что я ничего не делаю. Елка… ах да, елка у нас уже есть.

Все это звучало ужасно глупо. Что же с ней такое произошло? Как она допустила, чтобы этот мужчина превратил ее в мать, забывшую о Рождестве?

– В твоих глазах все можно прочитать. Ты думаешь о том, что в этом году все пойдет наперекосяк. И «дождика» на елке будет мало и все такое прочее. Послушай, Кэролайн, не позволяй заботам украсть тебя у меня. Рождество – это важно, я знаю. И я хотел бы сидеть за рождественским столом с тобой и Беном. По крайней мере, мечтаю. Мейда Фолкнер будет?

Кэролайн фыркнула:

– Нет, на Рождество она всегда уезжает к своей сестре. В этом году Рождество встречать будем только мы с Беном. Ты, разумеется, приглашен. А вдруг твои родные захотят, чтобы ты провел Рождество с ней?

– Я, признаться, подумал, что вы с Беном могли бы вместе со мной прийти к Джози. Я хотел бы представить тебя своей семье – теперь, когда встретился с твоей.

– С частью моей семьи, – вставила Кэролайн. – Ты еще не встречался с Тессой.

– Я только не хочу, чтобы семьи, работа или еще что-нибудь разделяли нас. Я хочу быть ближе к тебе, Кэролайн. Я снова хочу проводить с тобой ночи, просыпаться вместе с тобой. Эта скачка и езда на окраины причиняют мне боль.

– Я знаю, но пока дети не вернутся в школу… Да и как ты оставишь Сару? Наймешь няню? А как быть с деканом Гриерсоном? Так мы никогда не решим, что делать.

– Мы уже все решили. Мы решили послать к черту Майка и любого, кто будет вставлять нам палки в колеса и мешать видеться. Они нам безразличны.

– Но они ставят эти палки, Дэниел, ставят, и ты знаешь это. Не можем же мы считаться только сами с собой.

– Мы считаемся с тем, что для нас самое главное. Наши жизни принадлежат нам. Ты ведь тоже так думаешь, правда?

– Да, – промолвила она, но, не умея лгать, тут же добавила: – Или, по крайней мере, пытаюсь так думать. Но верно ли это? Неужели ты действительно считаешь, что твоя собственная жизнь важнее, чем жизнь Сары?

Черты лица Дэниела смягчились; это всегда происходило, когда он начинал думать о дочери.

– Нет, конечно. Видимо, ты права. Дети всегда важнее, но они вырастают и у них появляется своя собственная жизнь. Когда придет время Саре отправляться в колледж, я не хочу, чтобы ее преследовала мысль, будто она покидает бедного папочку, которому не для кого будет жить. – Он взял Кэролайн за руку и указательным пальцем провел по ее пальцам. – Твои дети взрослые. Не хочешь же ты сказать, что должна вечно торчать дома и печь им пироги? – Он взглянул на ее несчастное лицо. – Правда ведь?

– Правда, конечно, правда.

Кэролайн покачала головой. Она не могла отделаться от ощущения, что в последнее время их с Дэниелом взаимоотношения были чересчур совершенны, идеальны. Такое счастье не может долго продолжаться. Не этому ли их учили их неудачные браки? Хочешь не хочешь, а все когда-нибудь кончается.

– Неужели ты позволишь, чтобы твоя семья, – я имею сейчас в виду Тессу, – так неужели ты допустишь, чтобы Тесса изменила твое мнение обо мне?

Несколько секунд Кэролайн сидела молча. Потом она взглянула на Дэниела и увидела в его глазах такое, от чего у нее перестало биться сердце. Ни о чем не думая, она прижала руку к его груди, к его сердцу и сказала:

– Нет. Ни Тесса и никто другой. Но ведь мы нарушили все правила «Урбаны», разве не так?

Дэниел легонько коснулся ее губ.

– Да, Нарушили, но как-нибудь переживем это. Мы отвечаем за свои поступки и имеем право жить, как взрослые люди. – Он улыбнулся ей. – А правила Майка Гриерсона нам не указ.

– Я знаю, но все равно беспокоюсь. Я не уверена, что школа рассудит так же, как ты.

– Послушай, неужели этот разговор не может подождать? Эдак мы все Рождество продискутируем. Уж если хочешь о чем-то беспокоиться, то побеспокойся о Рождестве. А обо мне беспокоиться перестань. Я же вижу у тебя по глазам, что беспокоишься. Выбрось это из головы.

– От тебя ничего не утаишь.

Кэролайн не была уверена, что рада этому открытию.

Дэниел внимательно посмотрел на нее:

– А ты хочешь что-нибудь утаить?

– Нет. Мои чувства искренни. – Она взглянула на него, зная, что все чувства написаны у нее на лице. – Завтра – последний день перед Рождеством. Ты попросил меня провести Рождество с тобой. Чего мне еще просить у судьбы?

«Разве что времени. Времени, чтобы любить. Вот все, что я прошу».

Глава 19

Канун Рождества пришелся на среду. Для партнеров и работников конторы «Ченнинг и Мак-Кракен» это был рабочий день; как только выяснилось, что все будут вкалывать как обычно, кое-кто из молодых тут же окрестил свою контору «Скрудж и Марли».[5]

Кэролайн, все еще трепеща от последствий наслаждения и одновременно позевывая от недосыпания, явилась на работу рано и засела за компьютер. Она что-то напевала себе под нос, а в глазах ее пряталась улыбка.

– Ты – олицетворение угнетенных тружеников всего мира, – с улыбкой сказала секретарша Бордена Элинор Хаббл. – Уже сочельник, а мы все горбатимся.

– Но ведь сейчас самое праздничное время года. И, кроме того, трудно почувствовать себя обиженной: завтра Рождество, в пятницу выходной, – тоже улыбнувшись, ответила Кэролайн.

– Ты лучше Бордену скажи, что сейчас праздничное время. – Элинор налила себе чашечку кофе из всегда горячего кофейника. – А то он с прошлой недели ходит злющий, как медведь с больной лапой, с той самой рождественской вечеринки.

Кэролайн приподняла бровь. Элинор была секретарем у Бордена не первый год, и в адрес босса за это время от нее ничего, кроме похвал, никто не слышал.

– Вид у него переутомленный, – согласилась Кэролайн. – А в чем дело, ты не в курсе?

– Я не…

– Вот ты где, Элинор. – Голос Бордена сразил секретаршу, точно удар ножа. – Я жду-не дождусь, когда ты соизволишь прийти в кабинет. У меня нет времени, чтобы позволить тебе допить кофе.

Не сказав больше ни слова, он покинул комнату.

– Теперь ты понимаешь, что я имела в виду, – прошептала Элинор, взяла чашечку и направилась к себе.

Кэролайн удивило, что Борден даже не пожелал ей доброго утра, но работы было по горло, поэтому она закатала рукава своего черного джемпера и погрузилась в дела.

Она не вспоминала о Бордене до одиннадцати, а в одиннадцать он позвонил.

– Я хочу пообедать с тобой, – коротко объявил он. – Бутербродов вполне хватит. Закажи их с доставкой из кафе на Ланкастер-Пайк, и в двенадцать тридцать давай встретимся с тобой в малой комнате для совещаний.

Не дожидаясь ответа, он положил трубку. Кэролайн почувствовала досаду. Ей не понравилось, что ею так командовали. В перерыв она собиралась сбегать по делам, и трапеза с Борденом никак не входила в ее планы. Что если он начнет гоняться за ней вокруг стола для совещаний? Картинка, тот час возникшая перед ее мысленным взором, была достаточно абсурдна, но улыбаться почему-то не хотелось.

Когда в двенадцать тридцать она с двумя бутербродами и прохладительным пришла в комнату для совещаний, Борден уже был там и ждал ее.

– Садись, Кэро, – чуть улыбнувшись, предложил он. – Извини, что пришлось попросить тебя заказать ленч, но мне очень нужно с тобой поговорить, а сделать это я могу только во время обеда.

Кэролайн с отсутствующим видом развернула свой бутерброд с индейкой и помидорами и подняла глаза на своего начальника. Борден выглядел старше, чем неделю назад. Морщинки, невидимые прежде, проступили у уголков его рта, точно заключив его в скобки, и у бровей, придав лицу насупленное выражение. Он утратил тот неопределенный налет мальчишества, присущий ему еще недавно.

– Если это так важно, я к твоим услугам.

– Очень вежливо с твоей стороны. Спасибо. Послушай, Кэролайн, мне нужна твоя помощь.

У Кэролайн упало сердце. Только, пожалуйста, не что-нибудь вроде очередной возни с компьютером. Не перед Рождеством.

– Я… я не знаю, как это сказать. – Вид у Бордена стал еще озабоченнее, чем прежде. – Это насчет Лиз, – ровным голосом проговорил он.

– Что с ней? – Кэролайн похолодела. Неужели с Лиз могло случиться что-то такое, о чем она, Кэролайн, не знает? Из-за юридической школы, работы и Дэниела у нее совсем не осталось времени, чтобы поддерживать отношения с подругами. Что-то стряслось, и Лиз не обратилась к ней. – Она заболела? В чем дело, Борден?

Борден Ченнинг наклонил голову.

– Она грозится уйти от меня, – угрюмо ответил он.

– Уйти от тебя? Но почему?

Едва эти слова вылетели у Кэролайн изо рта, как она сообразила, что сморозила глупость. И она, и Борден – оба они прекрасно знали, почему.

– Потому что я…

Он замолчал, подыскивая нужные слова.

– Слишком увлекаешься? – докончила за него Кэролайн.

– Ты знаешь? – испуганно спросил Борден.

– Да, Борден. Люди всегда все знают.

Из-за вспомнившейся обиды это прозвучало жестко. Урок так урок. Все, кто знал о подружке Гарри, знали все и о ней.

Борден помолчал: ему требовалось время, чтобы понять. Потом он провел ладонью по лицу.

– Да. Она сказала, что не желает больше мириться с… этим. – Борден запустил руку в шевелюру. – Заявила, что лучше уйдет, чем будет делить меня с другими. Расскажи-ка мне, что она тебе говорила. – Борден с укором посмотрел на Кэролайн. – Уж не от тебя ли она заразилась этими феминистскими настроениями? Так скажи ей, что я… в общем, ты знаешь. Признаться, я думал, что ты уже выросла из этого, Кэролайн.

– Я ничего не говорила Лиз, Борден, это она мне сказала.

– Что? Что она тебе сказала?

Он наклонился через стол из красного дерева. Кэролайн в замешательстве помолчала. Что же ответить? Она решила следовать инстинкту.

– Я не собираюсь встревать в вашу семейную ссору, Борден. Если хочешь знать, что думает Лиз, спрашивай об этом ее, а не меня. Я не видела ее с той вечеринки.

– Но, Кэролайн, я ничего не понимаю! Что я такого сделал? Она настаивает, чтобы я изменил свое поведение, а сама? Разбрасывает по всему дому какие-то учебные программы, простыни по пять дней не меняет! Что мне с этим прикажешь делать?

– А как часто она обычно меняет простыни?

– Трижды в неделю. Я люблю чистые, выглаженные простыни. – В голосе Бордена прозвучало раздражение. – Что мне со всем этим делать?

– Выглаженные простыни? Лиз сама гладит твои простыни?

– Я понятия не имею, кто гладит эти проклятые простыни! – повысил голос Борден. – Кто бы это ни делал, теперь он прекратил их гладить! Разве это что-нибудь меняет?

– Только то, что если бы я изучала учебные программы, то на простыни времени бы у меня не хватало. Тем более гладить простыни мужчине, который заигрывает с другими.

Она взглянула на Бордена. И что заставляет мужчину думать, будто его должна обихаживать жена, которую он предал?

– Я так и знал! Это ты ее надоумила. Это твоя вина, Кэролайн. Ты нарассказывала ей какой-нибудь чепухи вроде того, что я бегал за тобой по кабинету. – Лицо Бордена пылало злостью. – А теперь она собирается подать на развод и станет врачом, или ветеринаром, или еще кем-нибудь там. И в этом виновата ты.

Кэролайн покачала головой. Она отхлебнула содовой и попыталась не рассердиться:

– К планам Лиз я не имею никакого отношения. Но если тебя интересует мое мнение, то пожалуйста: она имеет полное право найти себе более приятное занятие, чем менять тебе простыни.

Борден печально поглядел на нее:

– Я дал тебе работу, когда ты в ней нуждалась. И вот чем ты отплатила мне.

– Я всегда буду благодарна тебе за всю ту помощь, которую ты оказал мне, Борден. Поверь, я знаю, скольким тебе обязана. – Она набрала в грудь побольше воздуха. – Но Лиз ведь тоже моя подруга. Я могу только порадоваться за нее, раз она строит такие планы и пытается найти дело по душе. Я хочу также, чтобы и ты был счастлив. Лиз – яркая, талантливая женщина. Она годы потратила на то, чтобы присматривать за тобой и детьми. Если она хочет теперь сделать что-то и для себя, то я просто не понимаю, почему ты ей не поможешь. По крайней мере, перестань брюзжать.

Кэролайн медленно поднялась. Почему-то ей хотелось стоять на ногах, если гнев Бордена вдруг выплеснется наружу:

– Ты помог мне, Борден. Почему же ты не можешь помочь Лиз?

В наступившей тишине Борден выбросил недоеденный бутерброд в мусорную корзину:

– Не знаю. Мне она нравилась такая, какая была. Она удивительна. Всегда сногсшибающе выглядит, помнит всех моих клиентов, смешивает тоник с водкой именно так, как мне нравится. А теперь она хочет разрушить брак и сделать карьеру. И все из-за тебя. Ты подействовала на нее, как чертов героин, Кэролайн!

– Борден, послушай. Не я послужила причиной раздора между вами. Я никогда не говорила Лиз о…

Кэролайн оборвала себя на полуслове, припомнив разговор на вечеринке по случаю Рождества. Вольно или невольно, но она в тот вечер дала Лиз совет. Борден прав: она вмешалась в их взаимоотношения, хотя это вовсе не ее дело.

– Замечательно. Ты невиновна. Ты – само совершенство, образец для подражания, идеал домохозяйки средних лет. Давай, расклеивай по стенам свой портрет! Из-за какого-то пустяка отшила мужа и теперь ищешь, кто бы мог заменить его на этом чертовом поприще. Ты – вечная угроза, Кэролайн! – Борден вскочил и перегнулся через стол. – Я хочу заполучить свою жену обратно! Скажи ей, что была неправа. Заруби это себе на носу, Кэролайн, или…

Воцарилась гулкая тишина.

– Или? – негромко спросила Кэролайн.

– Ты уволена.

Его голос эхом разнесся по комнате: уволена, уволена, уволена.

Кэролайн почувствовала, что ее лицо застыло.

– Я не в силах сохранить твой брак, Борден. Я его не разрушала. Это сделал ты. И будь я на твоем месте, я бы сделала все возможное, чтобы вернуть жену. Вот мой тебе совет. И если после этого ты не хочешь, чтобы я здесь работала, я уйду сегодня же после обеда.

Руки у нее тряслись, и она засунула их в карманы своей серой юбки.

– Нет, я не хочу, чтобы ты уходила, – произнес Борден низким, мрачным голосом. – Я просто хочу, чтобы ты поговорила с Лиз.

– Но что ей сказать?

– Только то, что есть на самом деле. Попробуй надавить на ее чувства.

– На чувства?

– Да. Ты знаешь. Скажи ей, что так нельзя. Расскажи, что сама не покупаешь новых нарядов и что вынуждена была отказаться от клуба.