Послание из ада (Одержимая)

– Возможно, он снова что-то сделал с системой безопасности, – предположил Джон. – Но это все равно не объясняет, как ему удалось вытащить Тару из здания.

Мэгги внезапно остановилась, снова ощутив на мгновение уже знакомый алчный голод, к которому теперь примешивалось ощущение решимости. И физических усилий.

– Это… было… нелегко… – раздельно проговорила она. – Труднее, чем он ожидал.

– Что именно? – негромко спросил Джон.

– То, о чем ты говорил. Похитить девушку из здания, чтобы не заметила охрана.

– Но как он это сделал?!

Мэгги не ответила, только повернула голову, внимательно осматривая коридор. Джон не видел ничего подозрительного: двери других квартир, с полдюжины растений в горшках, журнальный столик и кресла, несколько картин в застекленных рамках и два высоких зеркала, делавших коридор более просторным и светлым. Огнетушители и пожарные шланги в застекленных шкафчиках были спрятаны в небольшие ниши и почти не бросались в глаза.

«…Заржавело так, что не открывается», – прозвучал голос ниоткуда, слышный только ей.

Взгляд Мэгги остановился на ближайшем зеркале в массивной позолоченной раме. Оно находилось примерно на половине пути между лифтом и дверями квартиры Тары Джемисон. Мэгги медленно подошла к нему. Собственное отражение, появившееся в зеркале, ее почти не заинтересовало – она лишь слегка удивилась, почему щеки ее так побледнели, а зрачки расширились. Потом в зеркале появилось отражение Джона, и Мэгги уставилась на него, удивленная и почти испуганная тем, что ей вдруг померещилось.

Но нет, она ошиблась. Это действительно был Джон, и никто иной. Не Окулист…

«…Заржавело так, что не открывается», – будто эхо отозвалось в мозгу.

– Мэгги?

– За зеркалом, – сказала она. – За зеркалом что-то есть.

Джон осторожно отстранил ее и, вооружившись носовым платком, чтобы не оставлять отпечатков пальцев, отодвинул зеркало от стены, насколько позволял толстый витой шнур, на котором оно висело.

– Сукин сын! – вырвалось у него. – Люк для грязного белья! И какой большой!

– Он сильно заржавел и никак не открывался. Потребовались время и силы, чтобы справиться с ним.

Джон вернул зеркало на место.

– Вот, значит, как он ее похитил!.. Просто спустил в люк для грязного белья, а под желоб подставил какую-то тележку. Все остальное было достаточно легко.

– Да, именно так Окулист ее похитил, – кивнула Мэгги. – И все равно странно, что он не попал в поле зрения камер. – Она слегка покачнулась и почувствовала, как Джон схватил ее за локоть. – Извини, я что-то очень устала.

– Я отвезу тебя домой, – предложил Джон.

– Но я должна…

– У тебя есть хоть малейшее сомнение, что Тара Джемисон – шестая?..

– Нет.

– Значит, тебе незачем заходить в квартиру.

– Нет, Джон, я должна. Что, если там, внутри, я смогу почувствовать что-то еще? Что-то, что поможет полиции установить его личность.

– Раньше тебе это не удавалось.

– Нет, до сегодняшнего дня. До того, как я почувствовала его в лифте. Поэтому я обязана хотя бы попробовать.

Джон невнятно выругался, но не попытался остановить Мэгги. Она упрямо пошла к дверям квартиры, и он просто пошел следом.

Дверь была не заперта. Еще с порога они услышали, как Энди разговаривает с женихом Тары Джемисон.

Все произошло очень быстро. Волна ужаса ударила Мэгги, словно воздух от несущегося на полной скорости железнодорожного состава. Во рту стало горько от страха и привкуса хлороформа. Мэгги почувствовала железную хватку сомкнувшихся у нее на горле пальцев, почувствовала неутолимый, противоестественный голод и извращенное желание. Но было что-то еще. Что-то смутно знакомое.

– Мэгги?

Она пришла в себя и обнаружила, что Джон обнял ее за плечи, удерживая от падения, ограждая заботой и теплом. Чувствуя, как сжимается горло, Мэгги прошептала:

– Она знает его, Джон! Тара знает Окулиста.

«Холлис?»

Холлис Темплтон проснулась и, справившись с легким приступом паники (она так и не привыкла к своему нынешнему состоянию и каждый раз не могла понять, почему вокруг темно и что так давит на глаза), слегка пошевелилась и поняла, что задремала в кресле у окна.

«Холлис!»

– Я уже почти тридцать лет Холлис! Зачем ты меня разбудила?

«Осталось совсем мало времени. Я пыталась что-то сделать, но Он мне не позволяет!»

Холлис стряхнула с себя остатки сна.

– Кто это – «Он»?! О чем ты говоришь?!

«Выслушай меня, Холлис. Выслушай и постарайся поверить. Ты должна мне верить, иначе ничего не получится».

– Как я могу тебе верить, если не знаю даже твоего имени?

«Для тебя это важно?»

Холлис задумалась.

– Важно. Во всяком случае, мне так кажется. Если я буду продолжать называть тебя «мисс Галлюцинация», кто» нибудь в конце концов это услышит, и тогда меня запрут в палату с резиновыми стенами и начнут лечить. А мне этого совсем не хочется. Но если ты скажешь мне твое имя, я притворюсь, будто ты моя воображаемая подруга. Кстати, иногда мне кажется, что так оно и есть на самом деле.

«О'кей, Холлис. Меня зовут Энни».

– Энни. Хорошее имя. Мне нравится. А теперь, Энни, объясни, пожалуйста, зачем тебе понадобилось, чтобы я тебе доверяла?

«Потому что ты – единственная, до кого мне удалось дотянуться, ты должна мне помочь».

– Помочь? В чем?!

«Помочь спасти ее. Говорю тебе – времени осталось совсем мало. Он ее увидел. Он ее увидел и теперь хочет и ее тоже».

– Хочет?.. – Холлис вдруг почувствовала, как по спине побежали мурашки. – Ты имеешь в виду того, кто напал на меня?

«Да. Мы должны хотя бы попытаться спасти ее, Холлис. Мне никак не удается с ней связаться. Ты должна предупредить ее».

Несколько секунд Холлис сидела неподвижно, крепко вцепившись пальцами в подлокотники кресла. Наконец она произнесла:

– Ты забыла, Энни, я слепа. Меня никуда не пускают одну. Как я могу кого-то предупредить?

«Но ты готова мне помочь?»

Холлис судорожно вздохнула:

– Ладно, что я должна делать?..

Чтобы добраться до маленького домика Мэгги, стоявшего в тихом, зеленом пригороде, им потребовалось всего пятнадцать минут. Когда они подъехали, было уже совсем темно.

Едва переступив порог, Мэгги слегка повела плечами, словно сбрасывая какой-то тяжкий груз, и Джон невольно подумал: «Квентин был прав. Ее дом – это ее храм, ее убежище, где она чувствует себя в безопасности».

Гостиная носила явный отпечаток личности хозяйки. Так, во всяком случае, показалось Джону. Ничего причудливого или экстравагантного, ничего вызывающе роскошного, но мебель качественная и удобная, подобрана со вкусом. Несколько книг и журналов на столике в сочетании с многочисленными растениями в горшках придавали комнате вид жилой и уютный. На стенах – несколько пейзажей в рамах, а на каминной полке, прислоненная к стене, стояла выполненная в импрессионистской манере картина, показавшаяся Джону смутно знакомой.

– Приятное место, – заметил он.

– Спасибо, мне тоже нравится, – серьезно ответила Мэгги, расстегивая просторную фланелевую рубашку и швыряя ее на кресло. Под рубашкой оказался обтягивающий черный свитер, и Джон с удивлением подумал, какая она все-таки изящная и хрупкая.

Он знал это – знал, но совершенно забыл. Шапка непокорных рыжих волос, широкая рубашка-балахон и просторные джинсы – все это было просто маскировкой, к которой, как он подозревал, Мэгги прибегала намеренно. Вот только зачем?

– Я бы с удовольствием выпила крепкого кофе, – сказала Мэгги, рассеянно убирая с лица пряди. Она показалась Джону очень бледной и какой-то осунувшейся. Очевидно, Мэгги действительно очень устала. – Я бы предложила тебе что-нибудь покрепче, но, поскольку сама почти не пью, у меня ничего такого нет.

– Сойдет и кофе. – Джон чувствовал, что ему следовало оставить Мэгги одну и дать ей отдохнуть, но ему вовсе не хотелось оставлять ее…

– Я сейчас. Располагайся, будь как дома. – Мэгги вышла в кухню. Джон немного подумал и отправился следом.

– Не возражаешь, если я составлю тебе компанию?

– Разумеется, нет. – Она жестом указала ему на один из трех массивных стульев, стоявших с одной стороны кухонного стола, и подошла к раковине. – Присаживайся, – сказала она. – Когда я только сюда переехала, в этом доме была вполне приличная столовая, но без столовой я могла обойтись, а без студии – нет. С тех пор я так и живу без столовой. Как ни странно, завтракать и ужинать в кухне гораздо удобнее.

– И принимать гостей, – добавил Джон совершенно серьезным тоном и, сняв куртку, повесил на спинку одного из стульев.

– Да, – сказала Мэгги. – Впрочем, у меня редко бывают гости.

– Не знаю, как другим твоим гостям, а мне здесь нравится, – ответил Джон, садясь и оглядывая просторную, светлую кухню, выдержанную во французском деревенском стиле. Мэгги, заряжавшая древнюю кофеварку свежемолотым кофе, лукаво посмотрела на него.

– Никогда бы не подумала. Мне казалось, тебе больше нравится обстановка в стиле модерн. Или, наоборот, в классическом.

Она угадала, но Джона это не удивило. Определить, какого стиля он старался придерживаться, ей, несомненно, помогло свойственное всем талантливым художникам чувство гармонии.

– Вообще-то это верно, – легко согласился Джон. – Я действительно предпочитаю классический стиль, потому что он кажется мне более надежным, что ли… Но я слежу за модой, и многое мне нравится. Например, твоя кухня. Любой стиль можно довести до абсурда, но в твоей кухне французского и деревенского примерно поровну.

Мэгги улыбнулась.

– Я не особенно люблю петухов и подсолнухи, не говоря уже о набивных тканях. То, что у меня получилось, меня устраивает.

Джон осторожно пощупал краешек вышитой льняной скатерти и снова посмотрел на Мэгги несколько более пристально, чем ему хотелось, и он поспешно отвел глаза. Мэгги незачем знать, насколько она его интересует. А он действительно стремился узнать ее получше, понять ее, хотя и не знал еще – зачем.

Пока варился кофе, Мэгги достала из холодильника молоко, поставила на стол чашки и тарелку с сухим печеньем.

– Я заметила, что, когда в участке ты пел дифирамбы Кендре и Квентину, ты ни словом не обмолвился об их паранормальных способностях, – внезапно сказала она.

– Да, я решил умолчать об этом… пока.

– Все еще не веришь? Сомневаешься? – насмешливо спросила Мэгги, но взгляд ее оставался серьезным.

Джон покачал головой.

– Я об этом даже не думал. Наверное, мне просто хотелось, чтобы расследование, гм-м… Даже не знаю, как сказать.

– …Не выходило за пределы реального?

– Не выходило за рамки нормального. Ожидаемого. Энди – человек достаточно широких взглядов, он и глазом не моргнул, когда услышал о твоих талантах. Но Скотт и Дженнифер! В них я был далеко не так уверен.

Мэгги машинально кивнула. Кроме желания удержать события в рамках нормального, кроме сомнений и недоверия, она ощущала в нем нечто новое. Казалось, Джон вот-вот прозреет и поверит ей. Она заметила первые робкие ростки этого еще раньше, именно поэтому она и решилась заговорить с ним сейчас. Быть может, она даже покажет ему картину, и тогда он убедится…

– В этом-то вся и беда, правда? – сказала она.

– В чем? – не понял Джон.

– Ты хотел бы, чтобы это было обычное дело, обычное расследование. Но оно не обычное. И чем дальше, тем больше в нем будет странного, необъяснимого и страшного.

12

– Но, Мэгги…

– Сам подумай, как это расследование может быть обычным, если единственное объяснение тому, как Окулист выбирает себе жертвы, полиция отыскала в досье почти семидесятилетней давности! Это, по-твоему, обычное и ожидаемое?

– Нет, – нехотя признал Джон.

– Ты сам привлек к расследованию настоящего эспера – даже двух эсперов, – потому что знал: они могут помочь. А еще раньше тебе потребовался человек, обладающий особыми способностями. Паранормальными, если называть вещи своими именами. – Она слегка улыбнулась. – Черт побери, Джон, ведь ты с самого начала знал, что в этом деле нет ничего ординарного, ожидаемого, обычного!

Пока Джон раздумывал над услышанным, Мэгги разлила по чашкам кофе. Следя за ее уверенными, плавными движениями, Джон неожиданно для себя пришел к выводу, что она, пожалуй, права. Разве он не был наделен способностью инстинктивно выбирать самых подходящих людей для решения той или иной сложной задачи, чем в значительной степени и определялся его успех как бизнесмена и предпринимателя? Так он поступил и в данной ситуации.

– О'кей, согласен, – сказал он, когда Мэгги придвинула к нему чашку с кофе.

– С чем ты согласен? – строго спросила она.

– Я с самого начала догадывался, что дело будет экстраординарное и что оно потребует экстраординарных усилий и необычных людей.

– Но готов ли ты принять их необычность как реальность? – снова спросила Мэгги.

– Но ведь я же пригласил тебя, Квентина, Кендру…

Мэгги усмехнулась:

– Допустим, у тебя возникли финансовые проблемы. Что ты предпочтешь: пригласить высококлассного бухгалтера или нанять алхимика, чтобы он наделал тебе золотых монет из свинцовых болванок?

– Кажется, я понимаю, о чем ты, – проговорил Джон задумчиво. – Если мне попадется алхимик, который действительно умеет превращать свинец в золото, я его, конечно, не прогоню, но сам стану разыскивать подобного «специалиста» только в крайнем случае!

Мэгги пристально посмотрела на него, и Джон почувствовал, как у него внутри что-то оборвалось.

– Ты хочешь сказать, что это и есть тот самый крайний случай?

– Да, – ответила она без колебаний. – Правда, алхимики встречаются только в сказках, но все остальное…

– Раз так, – решительно сказал Джон, – я готов попробовать. Я постараюсь поверить, что эмпатия, ясновидение и телепатия – реальные природные феномены, как ты и говорила. Но что это изменит?

– Быть может, ничего, быть может – многое.

Мэгги почти решилась сделать то, что давно задумала, да и Джон, казалось, был согласен выслушать ее. И все равно она должна быть очень осторожна. Иначе он скажет, что она ничем не лучше того алхимика, которого сама только что объявила сказочным.

– Видишь ли, – начала Мэгги. – Дело в том, что у меня есть брат. Единоутробный – так, кажется, это называется. У нас одна мать, но отцы – разные. Бью тоже обладает паранормальными способностями. Он – ясновидящий, почти как Квентин; он-то помог мне разобраться в некоторых вещах, которые происходили со мной. Именно Бью объяснил мне, что значат те или иные желания, сны, образы, которые запечатлелись в моей душе.

– Какие образы?

Мэгги отрицательно покачала головой.

– Я расскажу об этом позже. Дело не в них, в конце концов. Главное, что мы с братом унаследовали от матери тонкую душевную организацию и художественные наклонности, но в разной степени. Бью – самый настоящий гений, а мне досталось ровно столько способностей, чтобы я могла справиться со своей основной задачей.

– С какой же?

– Рисовать лики Зла.

Джон пристально посмотрел на нее.

– Энди сказал, что ты могла бы стать выдающейся художницей и что у тебя самый настоящий талант! Я вполне с ним согласен, достаточно взглянуть на портрет Кристины, который ты мне дала.

– Да, если бы я поработала над собой как следует, я могла бы, наверное, кое-чего достичь. – Мэгги пожала плечами с таким видом, словно все это не имело для нее никакого значения. – Но то, чем я хотела заниматься, требовало не столько техники, мастерства, сколько интуиции.

– Ты имеешь в виду эту свою эмпатию?

– Да.

Джон нахмурился, вспоминая выражение ужаса, боли, нечеловеческого потрясения, которое он наблюдал на ее лице.

– А ты обязательно должна страдать, чтобы нарисовать лицо Зла? – спросил он.

– Другого пути, скорее всего, нет, – покачала головой Мэгги. – Ни для меня, ни для кого. По какой-то причине, – только не спрашивай меня, по какой, – одного знания недостаточно. И воображения тоже. Нужно чувствовать, понимать, нужно испытать Зло на себе.

– Разве это касается только Зла? – спросил Джон.

– Нет, это всеобщий закон, но к Злу он относится в первую очередь. Что такое огонь, знает только тот, кто хотя бы раз грелся у камина – и кто обжегся, схватившись за раскаленную докрасна кочергу.

– Но ведь ты уже нарисовала несколько портретов.

Мэгги невесело рассмеялась.

– И буду рисовать снова и снова. Зло многолико. У него есть свои степени, свои стадии роста. Преступник, который хладнокровно убивает охранника банка, чтобы завладеть сотней тысяч долларов, – это меньшее зло. Муж, который каждую ночь насилует свою собственную жену, потому что считает, будто у него есть на это право; мать, которая дает яд собственным детям, потому что ей хочется привлечь к себе внимание и вызвать в людях сочувствие; католический священник, растлевающий мальчиков, приходящих к нему с любовью и доверием; сиделка, убивающая безнадежных больных, так как ей кажется, что деньги, которые на них тратятся, следовало бы использовать более рационально, – это тоже меньшее зло…

– Боже мой!.. – пробормотал Джон. – Если это – меньшее зло, тогда я папа римский! Скажи правду, Мэгги, ведь все это ты не выдумала? Ты взяла эти примеры из расследований, в которых участвовала раньше?

– Да.

– И все это ты…

– Да.

Джон тряхнул головой от сознания собственного бессилия. Он не мог даже вообразить, через что она прошла. Пожалуй, только теперь ему стало понятно, что имела в виду Мэгги, когда сказала, что Зло нужно испытать на себе. В противном случае, даже обладая выдающимся художественным талантом, она не смогла бы изобразить Зло на полотне. Никакой, даже самый изощренный ум и фантазия не позволили бы ей постичь некоторые вещи и явления просто потому, что они по своей природе непознаваемы и недоступны даже воображению, которое одно обладает способностью выходить за пределы познания.

Да, существуют вещи, которые действительно надо испытать, чтобы понять полностью.

Раздумывая об этом, Джон смотрел на Мэгги и наконец понял, почему ее правильные, но в общем заурядные черты казались ему такими одухотворенными и живыми. Сострадание, сочувствие, понимание – вот что выражало ее лицо, при одном взгляде на которое человек невольно начинал испытывать к ней поистине безграничное доверие. Мэгги способна была понять, потому что сама страдала. Джон подумал, что понимать других, как Мэгги, он вряд ли когда-нибудь сможет.

Прошло довольно много времени, прежде чем Джон снова заговорил:

– Если все это, как ты выражаешься, меньшее зло, тогда что же такое настоящее, большое Зло?

– Зло, которое не умирает.

Джон покачал головой:

– Я что-то не понимаю. Ничто не может существовать вечно.

На лице Мэгги было написано сомнение, но Джон так и не понял, то ли она вообще жалела, что заговорила с ним о таких вещах, то ли просто подыскивала слова, чтобы лучше выразить свою мысль.

– Основной принцип существования вселенной – равновесие. Об этом написано буквально во всех фантастических романах, где действуют добрые и злые маги. – Мэгги едва заметно улыбнулась. – Зло – это отрицательная тенденция, которая до известной степени сдерживается и контролируется положительной тенденцией – Добром. Но случается и так, что в какой-то конкретный отрезок времени в каком-то конкретном месте добро, или, точнее, носитель доброго начала, по разным причинам не справляется со своими обязанностями противовеса. Не встречая должного сопротивления, Зло, как раковая опухоль, стремительно растет, становится все более могущественным и самоуверенным. И тогда…

– Что – тогда?

– И тогда его не может уничтожить даже физическая смерть.

– Как это понять? Уж не хочешь ли ты сказать, что, когда тело умирает, как всякая плоть, Зло или та негативная сила, носителем которой было данное тело, продолжает жить?

– Именно это я и хочу сказать. Зло находит себе другое вместилище, другой сосуд и вновь возрождается во плоти, снова начиная свою разрушительную работу. Оно становится вечным и еще сильнее нарушает всеобщее равновесие. Разумеется, вселенная, основой существования которой является баланс между добром и злом, стремится вернуться к стабильному состоянию. Она снова рождает Добро, снова посылает его сражаться со Злом, исполнять то, что однажды оно не сумело сделать.

– Ты говоришь о реинкарнации?

Мэгги слегка повела плечами, не отрывая взгляда от его лица.

– Я говорю о равновесии. О том, что отрицательная сила должна уравновешиваться положительной, чтобы поддерживать или восстанавливать это равновесие. В науке это один из основных законов: всякое действие рождает противодействие.

Джон кивнул.

– Да, что-то такое я припоминаю, хотя я никогда не был силен ни в физике, ни в прочих естественных науках. Но мы, кажется, говорили не о физических законах, а о Зле.

– Да, мы говорили о Зле.

– О Зле, которое стремится стать вечным, – уточнил Джон. – Именно его ты и должна нарисовать? Зло, которое никогда не умрет? – Ему очень не хотелось как-то задеть Мэгги, но скептические нотки прозвучали в голосе помимо его воли. Он действительно хотел верить Мэгги, но то, что она сказала, было, пожалуй, немного чересчур.

К чему обманывать себя, неожиданно подумалось ему. Он надеялся, что все это – просто небольшое недоразумение, которое разъяснится само собой.

Мэгги некоторое время рассматривала его, потом поставила чашку на блюдце.

– Я не могу показать тебе лицо этого Зла, потому что сама еще не разглядела его как следует. Но я могу показать тебе то, чего оно хочет и что оно уже совершило.

– О'кей, – сказал он.

Мэгги встала из-за стола и, сделав ему знак следовать за собой, повела его в студию. Это была очень большая, просторная комната с высокими окнами, частично переделанная из старой столовой, частично пристроенная к дому. Вдоль стен и в простенках окон стояли стеллажи, на которых лежали кисти, краски, подставки, гипсовые модели, загрунтованные холсты и другие материалы. Джон заметил несколько готовых работ, но они были повернуты от него, и Джон не видел, что на них изображено.

В центре комнаты, на мольберте, стояла еще одна картина, накрытая платком.

Мэгги не стала его предупреждать. Она просто откинула платок, и Джон невольно пошатнулся. Пережитое им потрясение было всепоглощающим, леденящим, переворачивающим все внутри.

– Господи Иисусе! – услышал он свой собственный хриплый возглас.

– Я хотела уничтожить ее, – тихо сказала Мэгги. Облокотившись о стол, она обхватила себя обеими руками за плечи, словно ей было холодно, и не отрываясь смотрела на картину. – Я и хочу ее уничтожить, но не могу. У меня просто не поднимается рука! Должно быть, в душе я слишком художник, чтобы предать огню или изрезать на куски свое детище, свою лучшую работу. А она действительно лучшая, Джон, хотя то, что на ней изображено, просто… просто ужасно. – Она неловко усмехнулась. – Какая злая ирония в том, что это называется живописью!..

Джон мельком взглянул на Мэгги, потом шагнул вперед и, мысленно собравшись с силами, заставил себя рассмотреть картину как можно подробней.

Мэгги не ошиблась: картина была поистине ужасна и вместе с тем – совершенна по технике исполнения. С полотна как будто рвалась в мир мрачная, яростная сила – оскалившаяся, брызжущая кровью и слюной, силящаяся пожрать все и вся. Ничего подобного Джон никогда в жизни не видел и был поражен, как подобное могло существовать в Мэгги – в ее хрупком теле и чувствительной душе, прежде чем выплеснуться на полотно. Изображение было настолько натуралистичным, что Джон с трудом сдерживал позывы к рвоте.

– Так я узнала, что она мертва, – сказала позади него Мэгги. – Помнишь, ты спрашивал меня, откуда мне это известно? Я нарисовала эту картину еще позавчера вечером.

Джон посмотрел на нее через плечо.

– Но кто это, Мэгги?

Она пожала плечами.

– Саманта Митчелл. Я никогда не видела ее при жизни и не смогла бы написать ее, если бы не мои способности. Вот тебе еще одно доказательство того, что паранормальное существует в действительности, что это не выдумки и не фантазии больного мозга.

Джон снова всмотрелся в безглазое лицо на полотне, потом повернулся и подошел к Мэгги.

– Это не она, – глухо сказал он.

– Что?!

– Я видел фотографию Саманты Митчелл. Она была в деле, которое дал мне Энди. Так вот, на снимке она выглядит совершенно иначе. У нее короткие рыжеватые волосы, вздернутый нос и лицо в веснушках.

Мэгги смотрела на него во все глаза.

– Но если это не… кто же это?

Теперь уже Джон недоуменно пожал плечами.

– Этого я не знаю, но думаю – нам нужно выяснить это как можно скорее.

Было уже темно, когда Дженнифер подъехала к зданию «Миссии Спасения». Ночь обещала быть дождливой и холодной, и половина коек в приюте для бездомных была уже занята нуждающимися. Заглянув в две большие казарменного типа комнаты (одна для мужчин, вторая – для женщин), Дженнифер сразу поняла, что здесь ей делать нечего. Описание, которое дал ей Терри, было слишком общим, чтобы она смогла узнать нужного человека по внешнему виду, поэтому Дженнифер отправилась на поиски обслуживающего персонала.