– Ур-ра, я в садик не пойду!! – закричала Аленка и бросилась обнимать бабу.
Ночью, когда Аленка уже спала, баба тихонько вошла к ней в комнатку. Постояла, подперев щеку рукой и глядя на спящую. Поправила одеяло. Еще постояла. Потом вытерла слезу и тихо вернулась на кухню.
В четыре часа утра в окно стукнули. Аленка уже не спала – ждала.
Был самый темный, мертвый час суток. Аленка тихо оделась, вышла на кухню, ощупью пробралась к двери. Открывала ее долго-долго, сантиметр за сантиметром, боясь, что дверь скрипнет.
Не скрипнула. Так же осторожно Аленка прикрыла её, прислушиваясь к мерному похрапыванию бабы. В сенях накинула куртку, влезла в валенки и вышла во двор. В переулке, за палисадником, маячила высокая тощая фигура. Это был цыганенок Алешка, паренек лет тринадцати. На нем была модная легкая куртка, распахнутая на груди, джинсы заправлены в красные полусапожки на каблуке. Непокрытая курчавая голова серебрилась в свете дальнего фонаря.
Аленка, боясь скрипнуть, медленно приоткрыла железные ворота.
– Где собака? – без предисловий спросил Алешка.
– Сейчас приведу, подожди!
Аленка побежала в стайку. Тарзан сразу же проснулся, хотел тявкнуть, но Аленка сжала ему челюсти, зашипела в ухо:
– Тихо! Ни звука, понял? Сейчас пойдешь с Алешкой и спрячешься, где он велит. И молчи, молчи! А то я тебе пасть тряпкой замотаю.
Тарзан глядел умными глазами, слушал, приподняв одно ухо.
– Я тебя потом заберу. Понял? Жди, я заберу!
Она надела ошейник, взялась за него, и повела Тарзана к воротам. Тарзан заупрямился было, но Аленка шикнула на него, и он смирился.
Алешку Тарзан сразу признал, и даже позволил ему почесать себя за ухом.
Втроем они двинулись по переулку, держась обочины, к цыганскому дому.
В доме в одном из окон горел свет. Алешка сказал:
– Ну, давайте, попрощайтесь. Я его так укрою – никто не узнает, даже отец.
– Иди с Алешкой, Тарзан! – сказала Аленка, чмокнула собаку в лоб. – Слушайся его. Он теперь твой хозяин. Иди! А я тебя скоро заберу. Жди.
Эти слова подействовали магически. Тарзан позволил Алешке взять себя за ошейник и увести. В воротах пес обернулся, бросил прощальный взгляд на Аленку, издал непонятный короткий звук.
Ворота закрылись; было слышно, как Алешка запирает многочисленные замки и задвигает засов.
И стало тихо. Мертво и тихо.
Спало все вокруг – дома, деревья, и даже звезды.
Аленка постояла еще, пока холод не пробрал ее до самых костей, повернулась. И быстро пошла домой.
Вошла без скрипа, разделась в темноте, юркнула в остывшую постель.
И сама себе удивилась: надо же! А еще совсем недавно панически, до слез боялась одиночества и темноты!
И почти тут же уснула.
Баба приподнялась за перегородкой. Послушала ровное дыхание Аленки. Перекрестилась, вздохнула, и снова легла.
Ка тоже не спал в эту ночь. Он вообще никогда не спал, только впадал в темное, бессознательное состояние, похожее на обморок. Но и в этом состоянии он многое чувствовал.
В четыре часа его холодное сердце встрепенулось, почувствовав укол непонятного беспокойства. Ка поднялся с вороха одежды и звериных шкур, медленно, словно сомнамбула, пересек комнату, открыл входную дверь.
Постоял на пороге, подняв голову к небу. Ни луны, ни звезд в небе не было видно.
Ка открыл ворота и вышел в переулок. Довольно далеко, на другом конце переулка, маячили три тени. Ка медленно двинулся вперед, не издавая при этом ни звука.
Он уже разглядел, что двое детей – подросток и девочка – ведут куда-то большую собаку. Ка чувствовал её запах. Этот запах был ему ненавистен. Теперь он был уверен, что напал на верный след. Запаха девочки он не знал, но понял, что это – та самая, с белыми косичками, которая сидела на кухне, болтая ногами.
Он дошел до перекрестка – двигаться дальше было опасно. Дождался, когда подросток и собака скрылись в воротах незнакомого большого дома. И мгновенно шагнул за ствол тополя: девочка бежала в его сторону и могла его заметить. Впрочем, нет: в такой темноте, на краю которой лишь слабо мерцал одинокий фонарь, заметить Ка было невозможно. Он сам был похож на дерево или на фонарный столб.
Девочка добежала до железных ворот. Ворота скрипнули.
Ка стоял, ожидая чего-то еще. Но все было тихо вокруг. Даже машин на Ижевской не было.
Мертвое холодное лицо Ка стало преображаться. Неприятная, жутковатая гримаса исказила его.
Это была улыбка.
На другом конце переулка послышался шум подъехавшей машины. Яркий свет фар высветил весь переулок.
Ка стоял, замерев.
Хлопнули дверцы машины. Послышались голоса.
Через минуту дальний свет переключили на ближний, в переулке сразу потемнело. Какие-то фигуры с автоматами на плечах вошли в переулок, постояли, переговариваясь. Потом вернулись в машину. Снова захлопали дверцы. Машина отъехала куда-то вбок и затихла.
Ка почувствовал исходящую оттуда угрозу. Значит, не сегодня. Нет, не сегодня.
Он повернулся, и так же медленно вернулся домой, прошел в маленькую комнату и лег на шкуры. Он закрыл глаза и снова впал в оцепенение. Но жуткая ухмылка так и не сходила с его лица.
А на автобусной площадке с погашенными огнями стоял обычный тентовый «уазик», которых в эти дни было множество реквизировано в районных и сельских администрациях и в муниципальных службах.
В машине сидели пятеро мужчин. За задним сиденьем, в ящике, был целый оружейный склад: импортное помповое ружье фирмы «Хеклер и Кох» «Король Лев», обычная нарезная «тозовка», один «макаров», простенький прибор ночного видения «Байгыш». А самое главное – гладкоствольный карабин «Сайга» с укороченным стволом и магазином на 8 патронов.
Это были водители маршруток. Они всю ночь колесили по местным переулочкам и тупичкам, выслеживая того громилу, что перевернул автобус и убил их товарища, Славку.
Помповое ружье дал им хозяин маршрута, владелец нескольких автобусов. «Сайгу» тоже раздобыл он. Остальное шоферы собрали сами.
– Почти новый автобус загубил, сука! – говорил хозяин маршрута. – Вы что, такие здоровые, с одним сумасшедшим справиться не могли?
– Он бешеный. А у бешеных сила, как у слона, – оправдываясь, сказал один из водителей.
– Ну, ладно. И за автобус, и за Славку он ответит. У Славки двое детей осталось.
– Да мы уже скинулись…
Хозяин махнул рукой.
– Я тоже… скинулся. На новый автобус держал…
Передавая чехол с ружьем бригадиру, сказал:
– Только смотрите, мужики, – быстро, и наповал. Тут ребята с 12-го маршрута в бой рвутся. Ну, так договорились, что они в резерве останутся. Что, справитесь?
– Обижаешь. Впятером-то?
– Ну-ну… Всякое бывает. Держите меня в курсе. С «двенадцатого» тоже будут наготове. Они старый «уазик»-микроавтобус где-то нашли. Туда десять человек запросто влезают.
Когда заканчивался комендантский час, «уазик» подъехал к стоявшему на краю площадки длинному кирпичному зданию оптового склада. Сторож выглянул из будки. С ним коротко переговорили, и железные ворота отъехали в сторону. Машина въехала во двор и приткнулась в самом дальнем его углу, за штабелями ящиков, укрытых брезентом.
– Ладно, мужики, – сказал Витька, бригадир маршрута, человек лет пятидесяти, лысоватый, с изборожденным глубокими морщинами лицом. – Будем отдыхать до ночи. Утром кто-нибудь в магазин сбегает, хавки купит. Только никакого пива, лады?
– О чем речь…
Мужики устроились, как могли, прямо в машине. Один лег на ящик с оружием, двое кое-как вытянулись на заднем сиденье. Хуже всех было тем, кто сидел на передних. Но и они постепенно закемарили.
Наступало утро.
Когда уже рассвело, их разбудил молодой парень: на дорогое пальто накинута спецовка, на голове – пластиковая строительная каска.
– Я начальник смены Петров, – сказал он.
Бригадир Витька, не выходя из машины, сказал:
– Здравствуйте. А мы тут… с движком что-то…
– Да ладно, – сказал Петров и улыбнулся. – Я в курсе. И директор в курсе. Я вам вот что скажу – машину загоните в наш гараж, – там места хватит. Гараж теплый, не придется двигатель разогревать. А в шестом боксе у меня диваны навалены, местной сборки. Идите туда, поспите хоть как люди. Ближе к вечеру обратитесь к начальнику охраны, Самойленко. Он вас напоит-накормит. Только днем здесь не светитесь: грузчикам про вас знать необязательно.
– Вот спасибо, начальник! – улыбнулся щербатым ртом Витька.
Благополучно завалив предпоследний перед сессией зачет, около десяти вечера Бракин приехал на Черемошку на маршрутке.
Вылез на конечной. Краем глаза заметил патруль с собакой: милиционеры лениво шли в сторону троллейбусного кольца.
Больше ничего подозрительного не было. Правда, маршрутка, в которой он приехал, тут же и умчалась в обратную сторону, так что площадка для автобусов была пуста.
Вот это и было подозрительно.
Бракин, приняв свой обычный философски-рассеянный вид, зашел в магазин. Посетителей в магазине не было, и Бракин углубился в рассматривание колбас.
Две продавщицы – молодая, остроносая, в очках, и пожилая, с выправкой советского труженика прилавка, о чем-то оживленно беседовали. Пожилая рассказывала что-то крайне любопытное, молодая тихо ойкала и прикладывали ладони к щекам.
Рассмотрев колбасы, Бракин перешел к созерцанию разнообразной рыбы. Особенно понравился ему «лещ к пиву». Судя по виду, лещ в виде окаменелости пролежал в скальных породах не один миллион лет. Чтобы его съесть, потребовалась бы водка, а не пиво. И несколько плотницких инструментов. А также тиски, напильник, и…
– Гражданин, вы брать что-нибудь будете? – строго спросила пожилая тоном бывалого сержанта.
– Буду, – лаконично ответил Бракин, и от рыбы перешел к молоку, йогурту и сырам.
Сыры и йогурт тоже навевали палеонтологические мотивы.
– …И вот этот, здоровый, Славкой зовут, – да ты его знаешь, с пятого маршрута, – подскочил к нему с монтажкой. Да как даст по черепу! – услышал Бракин продолжение рассказа.
– Ой! – тихо пискнула остроносая. – И насмерть?
– Не-е… – удовлетворенная произведенным эффектом сказала пожилая гренадерша. – Тут, как говорится, двенадцать пуль в голову, мозг не задет.
– Ой! А это как?
– Ну, сплошная кость. Или железная пластина в затылке. Кто ж его знает? А только, смотрю, он поворачивается так медленно, – тут с будки на оптовом складе прожектор повернули, так у этого железного, гляжу, морда-то прямо зеленая!
– Ой! Инопланетянин, наверное?
– А кто ж его знает! Ну и вот. Этот, с пятого, обалдел, руки опустил. А зеленый монтажку хвать – и его самого по башке. Тот брык – и лежит. Рожа в кровищи.
– Ой!
– А инопланетянин монтажку бросил, и опять давай автобус трясти. А у того кровища, кровища-то хлещет!..
Гренадёрша от торговли перевела дух, взглянула на Бракина и только сейчас вспомнила, что это такое.
Бракин неторопливо сказал:
– Да, кровотечение из головы бывает очень сложно остановить.
Пожилая окончательно повернулась к нему, уперев руки в боки. Лицо её попеременно выражало презрение и обиду.
– Так вам чего, гражданин?
– Мне собачьего корма.
– Какого?
– Любого.
– Пакет большой-маленький? – теряя терпение, спросила гренадерша.
– Мне без разницы. Она хоть сколько сожрет.
Гренадерша покачала головой и с видом, выражавшим: «До чего же тупы люди!» – полезла на полку и взяла самый большой пакет.
– Я такой не унесу, – вяло сказал Бракин. – Дайте поменьше.
Гренадерша оглянулась, шевеля губами. С ненавистью затолкала огромный пакет «Педигри» на место, достала поменьше.
– А вы откуда про кровотечение знаете? – с любопытством спросила остроносая.
– В медуниверситете учусь. На четвертом курсе, – соврал Бракин.
– Вот и бабушка мне всегда говорила – нельзя никого по голове бить, – сказала остроносая.
Отдуваясь, подошла пожилая, швырнула пакет на прилавок – довольно далеко от Бракина.
– Положите, пожалуйста, в пакет, а то так нести неудобно, – сказал Бракин.
У гренадерши от такой неслыханной дерзости отнялся язык.
Но остроносенькая быстро пришла на помощь:
– Я положу! Вам какой пакет? Черный или «маечку»?
– Черный. А то «маечку» неудобно нести. Да она еще и шуршит, проклятая. Идешь и шуршишь на всю улицу, – поделился Бракин. Подумал и еще добавил: – Как шуршунчик.
Остроносая тихонько прыснула в кулачок, положила корм в пакет, подала Бракину.
– Большое спасибо! – с чувством сказал Бракин, подавая деньги. И повернулся к пожилой, стоявшей, как изваяние, над которым надругались вандалы. – Это вы про вчерашний случай рассказываете?
Гренадерша с трудом преодолела отвращение.
– Ну да. О вчерашнем.
– И что, взяли этого инопланетянина?
Пожилая, наконец, смирилась с тем, что от этого покупателя так просто не отделаться. Да и очень уж хотелось поделиться увиденным вчера. Тем более, что дальше было самое интересное – как инопланетянин перевернул набок автобус и преспокойно ушел. И как днем к ней домой приехал хозяин магазина Ашот, которого все звали Шуриком. Да не один приехал – а со следователем ФСБ!
Кстати, вспомнилось гренадерше, ведь следователь в конце допроса (он называл его «беседой») велел никому об увиденном не рассказывать.
Но тут в дверь ввалились несколько парней в камуфляже, вооруженных автоматами, да еще и с огромной овчаркой на поводке.
– С собакой нельзя! – мгновенно переключившись, завопила пожилая.
– Нам – можно, – сказал военный и приказал овчарке:
– Сидеть!
Собака послушно села у дверей, свесив язык.
Магазин наполнился удушливым запахом псины.
Бракин взял покупку, поняв, что больше уже ничего не услышит. Двинулся к выходу, косясь на собаку.
– Гражданин! – окликнул его военный. – Вам далеко идти?
– А что?
– А то, что на часах уже десять-двадцать, – назидательно сказал военный. – А после одиннадцати выходить из дома запрещено. Если не успеете до одиннадцати, – в караульной заночуете.
– Понятно, – сказал Бракин. Он уже слышал сегодня в университете о новом приказе «временного главы администрации» Густых. – Я успею.
И боком протиснулся мимо собаки в дверь.
Автобусов на площадке по-прежнему не было. И прожектор, направленный с караульной вышки оптового склада, заливал ее всю ослепительным светом.
Бракин хотел было идти по хорошо освещенной Ижевской, но раздумал, и пошел в темноту, – в переулок.
В переулке, в самом дальнем его конце, светились огни железнодорожного переезда, да еще скудный свет проникал сквозь занавески горевших окон.
Бракина интересовало только одно окно. Окно, за которым прятался старик в очках и его странный полумертвый жилец. Бракин не сомневался, что вчера ночью именно этот жилец-инопланетянин ударил водителя автобуса по голове монтажкой, а также, кажется, натворил других дел. Надо было спросить утром у Ежихи, – да кто ж знал?
Свет в окне Коростылева не горел. Бракин осмотрелся. В переулке не было ни единой души, люди сидели по домам, напуганные последними сообщениями. Не лаяли собаки, не скребли фанерные лопаты, не хлопали двери сортиров. Только где-то далеко-далеко хрипло, с равными промежутками, каркала ворона.
Тишина и мгла, медленно поднимавшаяся от земли вверх, постепенно проглатывала весь переулок, весь квартал, – дома, заборы, столбы, крыши, деревья…
Бракин вздохнул. Видно, Рыжей придется его еще подождать.
«А как же комендантский час?» – вспомнил он. И махнул рукой: ладно, что будет – то и будет.
Возле ворот соседнего с коростылевским дома горой были навалены березовые чурки, припорошенные снегом. Бракин обошел горку вокруг, присел, съежился. Уперся ногами в чурки, спиной – в дощатый забор.
Из-за чурок его с переулка было не видно. Но и ворота дома Коростылева тоже было видно плохо. Бракин переставил несколько чурок, сделав что-то типа бойницы. Теперь он мог спокойно наблюдать в эту бойницу коростылевские ворота, оставаясь незамеченным.
За его спиной, из-за забора, донеслось вдруг робкое тявканье.
– Т-с-с! – шепнул Бракин, и собака деликатно примолкла.
Дом Коростылева был справа. Автобусная площадка – слева, через два дома. На площадке переговаривались. Видно, это были те военные, которых Бракин видел в магазине.
Время тянулось медленно, нудно. Было холодно. Бракин поднял воротник пальто, завязал шапку «ушами» назад, натянул потуже на голову. Руки сунул в карманы.
И постепенно задремал.
Его разбудил шум отъезжавшего автомобиля. Шум доносился со стороны остановки. Бракин с трудом приподнялся на бесчувственных ногах, помогая себе руками. Глянул влево, и успел заметить промелькнувшую «ГАЗель».
«Наверное, патруль уехал», – решил Бракин.
Автомобиль свернул на Ижевскую и покатил в сторону переезда.
«То ли объезд будут делать, то ли еще куда…», – подумал Бракин.
Как назло, он забыл дома часы. С ним это часто случалось из-за рассеянности. Он забывал не только часы, но и шапки, зонты, пакеты. Один раз даже оставил в трамвае «дипломат». Хорошо, что кондуктор его прибрала: пришлось на другой день тащиться в трамвайный парк и искать свой «дипломат» в груде забытых пассажирами вещей. Да потом еще описывать, что у него внутри. Он тогда еще сильно удивился, узнав, что есть люди и рассеянней его. Пассажиры ухитрялись забывать самые разнообразные покупки; в бюро находок побывали и телевизоры, и приемники, и даже однажды – детская коляска. Хорошо, хоть без младенца…
И все-таки, сколько же сейчас времени? Бракин взглянул на прояснившееся небо, на котором сияли крупные яркие звезды. И пожалел, что совсем не знает астрономии и законов небесной эклиптики: в школе таким пустякам не учили.
Во всяком случае, решил он, уже далеко заполночь.
Теперь в городе царила полная, абсолютная тишина. И лишь издалека, на пределе слышимости, доносился стрекот: наверное, вертолет барражировал над центром города, патрулируя с воздуха «губернаторский квартал» и окрестности местного «Белого дома».
Под этот далекий стрекот Бракин снова задремал, и снова его разбудила машина, и снова со стороны остановки.
«Ну и ночка!» – подумал Бракин вяло. Все следят за всеми. Прямо по Салтыкову-Щедрину: за каждым шпионом – шпион.
Бракин опять задремал, и уже в полусне подумал, что всё: пятнадцать минут ждем – и уходим. Как на занятиях в универе.
Он даже не заметил, как бесшумно открылись ворота со двора Коростылева. Опомнился, лишь когда услышал легкий скрип под ногами.
Черный человек маячил в сгустившейся мгле. Он шел ровно, прямой, словно палка, в сторону переезда.
Бракин приник к бойнице.
Сзади что-то зашумело. Бракин быстро обернулся, и увидел, что автобусная площадка внезапно погрузилась во тьму; оставался только слабый свет из закрытых жалюзи окон круглосуточного магазина.
Бракин снова развернулся. Высокая фигура уже была почти не видна.
С заколотившимся сердцем Бракин выполз на четвереньках из укрытия. И побежал по-собачьи, на четвереньках, держась как можно ближе к заборам.
Краем уха услышал: сзади, на оптовом складе, разъяренно разлаялись сторожевые собаки, что-то стукнуло. И снова стало тихо.
Приостановившись, чтобы отдышаться, Бракин снова ринулся вперед. Он не видел, что позади него, совершая гигантские прыжки, едва касаясь земли, бесшумно летит громадная белая волчица. В тумане ее силуэт казался неправдоподобно огромным; казалось, это летит сказочное чудовище: бескрылое, медлительное, но опасное, как кошмар. Она не догоняла и не отставала. Просто бесшумно взлетала и опускалась почти за самой спиной Бракина.
Вот и Корейский переулок. Темный человек миновал перекресток и зашагал дальше.
Витька сбежал по лестнице вниз из сторожевой будки, выгнал машину из бокса, быстро скомандовал:
– Быстро по местам. Каждый берет ствол. «Сайгу» – Саньке.
– А где он? – спросил кто-то.
– Бешеный? Он к переезду пошел. Мы обгоним его по Ижевской и выедем навстречу, с того конца переулка.
Мужики быстро втиснулись в машину, разобрали оружие. Санька, сидевший впереди, аккуратно поставил карабин между ног, дулом вниз.
– Да осторожнее! С предохранителей не снимайте, а то кто вас знает, шоферюг, – сказал Витька и на малых оборотах выкатился за ворота.
Ка остановился у высокого крепкого дома с металлическим забором выше человеческого роста. В одном из окон горел свет. И возле этого окна стояли два молодых парня, переговаривались, мялись.
Ка замер, наблюдая.
Парни сунули в открывшуюся форточку деньги, получили маленький полиэтиленовый пакетик, перевязанный ниткой, и пошли к переезду.
«Уазик» резко затормозил, не доезжая до переулка. Позади были трасса и хорошо освещенный переезд, а вокруг и дальше, вытянувшись вдоль железнодорожного полотна – скопище разнокалиберных металлических гаражей.
– Вот он! – сдавленно крикнул Санька.
Из переулка, горбясь, вышли два подростка. Увидели «уазик», повернулись, и бегом кинулись к гаражам.
– Да нет, – сказал Витька. – Это ж наркоманы. К местным цыганам за дурью приходили…
Он заглушил двигатель, открыл дверцу.
– Я – вперед, на разведку. Если надо – позову.
Витька выглянул из-за забора. По переулку стелилась синеватая мгла, и во мгле неподалеку он разглядел смутный силуэт темного человека, стоявшего возле высоких железных ворот под массивной кирпичной аркой.
И внезапно он вошел в ворота, которые со скрежетом и металлическим визгом провалились внутрь.
Сейчас же раздался бешеный собачий лай, а потом – множество певучих быстрых голосов.
Во дворе вспыхнул свет. Сквозь мглу Витька видел обманчиво громадные тени, метавшиеся по обширной усадьбе. Потом вдруг бахнул выстрел из двустволки. Восклицание, шум, и предсмертный визг собаки. Сначала один, затем другой.
Потом из ворот выскочила полуодетая толстая женщина и закричала:
– Люди добрые, эй! Караул! Убивают!..
Но голос ее погас в уплотнявшейся сырой мгле.
Она снова убежала во двор. И снова послышался крик:
– Всё возьми! Деньги, золото, на!..
Ответа не последовало, но крик внезапно оборвался.
У Витьки дрогнуло сердце.
Заверещали дети, заплакали.
Лоб покрылся испариной – Витька вытер его рукавом.
Между тем из ворот на четвереньках выбежал какой-то человек и завопил:
– Батюшки! Хозяйке голову свернул! Хозяина чуть до смерти не убил. Теперь по сараям ходит, наверное, Алешку ищет!
Витька высунулся, крикнул:
– Эй, ты! Иди сюда!
Человек приподнялся, озираясь.
– Да здесь я, здесь! Иди, не бойся! Мы сами за Ним охотимся…
Человек, наконец, разглядел Витьку, в полусогнутом состоянии подбежал к нему. Он был без шапки, босой; на майку накинут старый полушубок.
– Ты кто? – спросил Витька.
– Рупь-Пятнадцать… Ну, по-вашему – Пашка. Уморин фамилия. Я в работниках у цыган живу.
– И что там творится?
– Вышиб ворота. Здоровенный! Не иначе, нечисть. Троих покалечил, всех дворовых собак передушил. Хозяин в него с двух стволов – бах! А он покачнулся только…
– Ладно, Уморин, беги за мной… – И Витька кинулся к машине.
– Братва, на выход! Оружие к бою. Счас мы его тут, как от цыган выйдет, и встретим… А ты, – он взглянул на белого, трясущегося Уморина, – посиди пока в машине. А то босой – на снегу.
– Я привыкший, – скромно сказал Рупь-Пятнадцать и юркнул в «уазик».
Мужики пошли цепью. Вошли в переулок, залегли на обочине напротив цыганского дома.
Там было уже почти тихо. Только трещали какие-то доски, скрипели ржавые гвозди, звенели сбитые запоры.
Потом раздался хриплый лай, шум. И внезапно из ворот выскочил большой лохматый пес. Не оглядываясь, стрелой помчался по переулку.
А следом за псом в проеме ворот показалась темная огромная фигура.
Витька выстрелил первым. И загрохотало.
Фигура в воротах задергалась, взмахнула руками, и внезапно повалилась назад.
Витька взмахом руки приказал прекратить стрельбу. Не обращая внимания на засветившиеся позади окна, бросился к воротам.
Но едва он приблизился, Ка зашевелился. Витька замер, открыл рот. А Ка медленно поднимался, вставал, слегка покачиваясь, и наклонив голову к плечу. Вот он распрямился. Белые полуслепые глаза остановились на Витьке. Ка сделал шаг вперед.
– Витёк!! – завопил кто-то сзади. – Уносим ноги!..
Кто-то дернул Витьку за рукав, потащил от ворот.
Он опомнился, и помчался следом за остальными. Влетели в машину, сдвинув Уморина в самый угол, тяжело переводили дух. В машине остро пахло порохом.
В доме напротив, у окна, стоял здоровенный рыжий детина в майке. Скреб волосатые подмышки.
– Рома, чего там? – спросил женский голос из темноты.
– А кто их знает. Может, цыган убивают? А чего – у них есть, что воровать. Все сараи добром забиты.
