
Жюль Верн
Русский ученый Константин Эдуардович Циолковский много лет спустя заявит в печати о том, что стремление к космическим путешествиям заложено в нем Жюлем Верном: «Он пробудил работу мозга в этом направлении…»
Ласточка влетела в кабинет, покружилась под потолком, коротко прощебетала: «Извините!» – и вылетела на волю. Левый глаз двоит строку. Жюль Верп прикрыл правый глаз – серая полутьма… Ну что ж, в крайнем случае достаточно будет и одного глаза. Великий Мильтон был слеп совершенно. «Если ослепну, – думает Жюль Верн, – буду работать круглые сутки. – тогда мне ничто не будет вредно…»
На сегодня довольно, – набело переписана очередная глава. Но работа еще не окончена, предстоит подумать о будущих романах, и Жюль Верн, отдыхая от одного, переходит к другому. Его друг Реклю, прекрасный знаток Африки, сам о том не подозревая, внушил одну интересную идею, которой следует воспользоваться. Реклю рассказывал о природе Экваториальной Африки, о быте и нравах населения, о жестокости одних и бесправии других. Прошла неделя, вторая, и в голове Жюля Верна закопошился новый замысел, еще неясный, но уже ощутимый, – некий скелет, позволяющий видеть и всю живую ткань, кожу, нервы. Еще неизвестно, как будет назван этот будущий роман, но содержание его можно даже записать на память, отложить на время и потом вернуться, когда он сам позовет.
Преступник (назовем его Киллером) и изобретатель Камаре строят в Экваториальной Африке город смерти. Камаре любит Киллера, верит ему во всем и делает всё, что тот приказывает. Камаре – чистый, благородный человек, для него наука – всё и, кроме нее, нет ничего другого. Но вот он узнаёт, что он построил и для каких целей, и тогда в гневе и страсти уничтожает этот город смерти и сам гибнет вместе с ним.
Роман этот под названием «Удивительные приключения экспедиции Барсака» (в нем Жюль Верн впервые и первый в художественной литературе писал о радиосвязи) вышел после смерти автора.
Вот прекрасное название для романа: «В погоне за золотым метеором». В мировом пространстве носится метеор из чистого золота. Француз Ксирдаль особым способом заставляет его упасть на землю. Что тогда происходит на земном шаре! Золото падает в цене, биржа в панике. Дальше… еще не совсем ясно, что будет дальше, но в конце концов побеждает добро и терпит поражение зло.
Сколько замыслов, сюжетов, всевозможных сцен беспокоят и днем и ночью! Жизни не хватит, чтобы справиться со всеми образами и картинами, обступившими со всех сторон и требующими, как говорит Реклю, «негативных и позитивных превращений в камере воображения».
А это что за письмо в синем конверте? Неровный почерк без нажима – так пишут врачи, прописывая лекарство. Жюль Верн наблюдательно следил за своими пальцами, за тем, как они взяли конверт, надорвали уголок, указательный палец вошел в щелку и рывком потянул вниз, позвал на помощь соседа и вместе с ним вытянул из конверта вдвое сложенную, мелко исписанную страничку. Затем пальцы легли на колени. Жюль Верн увидел нежное имя: Жанна… Тысячами глаз внутреннего зрения увидел он Жанну своей юности, ощутил запахи и краски, – вот даже и сейчас, по прошествии полувека, теснит дыхание и хочется говорить о себе в третьем лице.
О чем пишет Жанна?
Она пишет, что сейчас ей никак невозможно повидаться с Жюлем, но месяца через два-три она возвратится из Лондона, чтобы прижать к своему сердцу третьего внука, и тогда, наверное, ей удастся побывать в Амьене и…
Следует пять точек. Обычно их бывает три.
Жюль Верн взял свою массивную, толстую палку, шляпу, надел тонкие светлые перчатки. Разворковались голуби, удушливо благоухают цветы в саду, звон в ушах, двадцать лет на сердце. Небо морщит свой ослепительно голубой шелк. До чего всё хорошо, волшебно!
– Идем со мной, – позвал он своего Паспарту.
Старый пес повилял хвостом, молча извинился и положил голову на вытянутые лапы.
– Идем со мной, – повторил Жюль Верн. – Не хочешь?
«Жарко», – всем своим видом сказал Паспарту и с глухим урчанием, неясным повизгиванием, не спуская взгляда с хозяина, произнес: «Гуляйте один, вам надо кое о чем подумать…»
Да, надо кое о чем подумать. Жюль Верн думал о Жанне. Жанны далекой юности нет. Есть женщина семидесяти лет. Страшно подумать: Жанне семьдесят лет… Дряблая кожа, седые волосы, частая, семенящая походка. Лучше не думать.
– Завтра моя лекция в Промышленном обществе, – вслух говорит Жюль Верн. – Во вторник заседание в городском музее. В среду я должен ехать в Париж к Пиррону, – мой глаз беспокоит меня… В четверг или пятницу приезжает Онорина… Здравствуйте, мадам Легар! – здоровается он с учительницей школы. – Мое здоровье? Благодарю вас. я чувствую себя превосходно! Путешествия? О нет, я расстался с моим «Сен-Мишелем», я продал его. Конечно, жаль, привычка…
– Вы давно не были у меня на уроках, – робко произносит учительница. – Дети вспоминают вас, месье.
– Если позволите, если это удобно, я зайду сейчас, – говорит Жюль Верн. – Вы проходите Африку? О, я кое что расскажу вашим ученикам!..
Глава шестая
Живет тот, кто трудится
Жюль Верн подошел к своему большому глобусу в библиотеке и стал рассматривать на нем очертания России, Какая в самом деле огромная страна!.. Он циркулем смерил Англию и поставил его ножки так, что одно острие коснулось приблизительно того места, где Одесса, а другое, перешагнув Крым и Кавказ, близко подошло к Каспийскому морю. Жюль Верн сравнил свою Францию с величиной России – его родина легко поместилась на всем том пространстве, которое носило официальное название Малороссии. Он отыскал на глобусе Сибирь. Игра с отмериванием и сравнением увлекла его. Он захватил ножками циркуля от Бреста до Винницы включительно и отложил это расстояние на пространстве Сибири от Омска.
– Экая необъятность! – восхищенно произнес Жюль Верн. – И вот эта необъятность приглашает меня в гости! Корманвиль пишет мне из Приамурья…
Он отошел от глобуса. Правый глаз, утомленный пристальным разглядыванием, обильно слезился. Левым он несколько секунд ничего не видел, а когда коснулся его платком, острая боль ветвистой молнией пробежала по мозгу и сухим фейерверком рассыпалась по всему телу. Жюль Верн поспешил к дивану, на ходу тряхнув звонок и громко крикнув: «Онорина!»
Вошла жена. Она спросила:
– Что случилось?
Ее муж молчал, лицо он закрыл широкой ладонью. Онорина в испуге опустилась на колени перед мужем, охватила его голову руками, приподняла ее. Онорине казалось, что ее старый Жюль умирает. Он и сам догадался, о чем подумала его подруга, и, желая утешить ее, понимая в то же время, что обязан сказать правду, спокойно произнес:
– Жив, старушка, но мой левый глаз вдруг выкинул нехорошую шутку!..
– Я позову врача. – Онорина поднялась с пола и шагнула к двери. – Я пошлю в Париж…
– Не надо, – сказал Жюль Верн. – Просто – маленькое переутомление, перерасход, – пошутил он. – А врачи… вряд ли они увидят больше моего. И что могут врачи? Я счастлив, дорогая моя старушка, – он сел на диван и притянул к себе Онорину. – Я неправдоподобно счастлив! Меня знают и любят. У меня есть ты. На конторке лежит рукопись нового романа. Я его напишу. О, я напишу еще много романов! Меня зовут в Россию. Как фамилия этого человека, мне не выговорить, – ну вспомни! Помоги!
– Какого человека? – спросила Онорина. Ей показалось, что ее муж бредит.
– Того, который прислал мне приглашение от русского журнала. Такая странная фамилия. Бо… бо… Сейчас вспомню, я уже зацепился за корешок. Бо…
– Боборыкин, – сказала Онорина.
– Странные эти русские, – придумать такую фамилию, длинную и трудную!
– Но ведь у тебя есть Бомбарнак, – смеясь напомнила Онорина.
– И будет еще великое множество самых невероятных имен и фамилий, – сказал Жюль Верн. – Не выпить ли нам по рюмочке вина?
Онорина всплеснула руками:
– Вина! Ты хочешь себя убить!
– Всё вредно для того, кто ничего не делает, – сказал Жюль Верн. – Ничто не вредно для того, кто трудится. А кто трудится, тот живет.
Онорина пригласила местного окулиста Курси. Он осмотрел глаз здоровый и глаз больной, сказал что то похвальное по адресу здорового глаза и побранил глаз больной, потом прописал какие-то капли и запретил Жюлю Верну читать книги и писать романы.
– А если я буду писать книги и читать романы? – посмеиваясь в бороду, спросил Жюль Верн.
Курси ответил, что и этого нельзя.
– Как жаль, – вздохнул Жюль Верн. – А я начал писать специально для ваших внуков. Слушайте, дорогой Курси: воды Средиземного моря заливают пески Сахары и орошают пустыню. Аппарат тяжелее воздуха поднимается под облака…
– Говорите тише, не волнуйтесь, – заметил Курси. – Вам нельзя волноваться. Вам надо лежать с закрытыми глазами и…
– И думать? – смеясь спросил Жюль Верн. – Благодарю вас, от всего сердца благодарю вас! Я буду лежать и сочинять новые романы!
В истории болезни, заведенной Курси для потомства, сказано было: «Диабет косвенно повлиял на зрение. 11 августа 1896 года Жюль Верн ослеп на левый глаз. На восемь десятых потеряно зрение правым глазом. Больной чувствует себя превосходно. Аппетит хороший. Работоспособность изумительная: каждое утро десять – двенадцать страниц. Строка чуть кривит, но это вполне естественно и понятно…»
… Дама в темно-лиловом платье приехала в открытой коляске рано утром. Жюль Верн еще спал. На вопрос слуги, что угодно мадам, приехавшая опустила частую, темную вуаль и ответила, что ей ничего не угодно до тех пор, пока месье Верн не пожелает видеть ее, а кто она такая, это никого не должно интересовать.
– Пройдите в гостиную, мадам, – сказал слуга.
Дама взяла его под руку. Мелкими шажками, спотыкаясь о неровности дорожки перед домом, левой рукой приподнимая шумящую шелковую юбку, дама поднялась по ступенькам парадного входа, вошла в вестибюль, остановилась, и тяжело дыша, произнесла:
– Я так устала!..
– Гостиная рядом, мадам, – поклонился слуга и открыл дверь в маленькое, всё в зеркалах и красном бархате, зальце. Дама переступила порог и сразу же опустилась в глубокое кресло.
– Как прикажете доложить о вас?
– Скажите, что месье Верна хочет видеть приезжая из-за границы дама. Если Жюль спросит… если месье будет настаивать, – поправилась дама, – чтобы вы узнали мое имя, скажите в таком случае, что… Ничего не говорите! Надеюсь, что меня примут ради простого любопытства.
Слуга поклонился и не торопясь стал подниматься по деревянной лестнице. Едва он скрылся за поворотом, как дама быстрым и ловким движением подняла вуаль, из бисерной сумочки вынула зеркальце и поднесла его к лицу. Она не охорашивалась, не пудрилась, – она только гляделась в зеркальце, поворачивая голову то влево, то вправо. На немилосердно тайные вопросы ее зеркальце отвечало коротко и строго: «Ты стара, но не безобразна, когда-то ты была хороша, даже красива, об этом подумает каждый, взглянув на тебя. Поменьше, милый друг, мимики, – старым людям мимика во вред. Поменьше жестикулируй, – умный мужчина ценит в женщине ровность движений и спокойствие, скупость каждого жеста. Сделай несколько глубоких вдохов и выдохов, выпрямись и помни, что тот, к кому ты пришла, моложе тебя только на год или на два…»
Онорина еще спала, и слуга не решился будить ее ради неизвестной, странной посетительницы. К тому же она хочет видеть только Жюля Верна. Кто не хочет видеть его!.. Слуга поднялся еще на несколько, ступенек и остановился перед дверью с круглой медной ручкой. Слуга постучал. Молчание. Слуга постучал еще раз. Никакого ответа. Слуга понимающе улыбнулся и, открыв дверь, вошел в кабинет. Окна открыты, узкая железная кровать прибрана. Слуга выглянул в окно, выходившее в сад: месье Верн сидит на скамье подле клумбы с белыми розами и концом трости что-то чертит на песке. Пожарная лестница приставлена к окну. От земли до окна ровно шесть метров.
Слуга неодобрительно покачал головой; таким путем можно спускаться в сад только молодому, зрячему человеку, но месье Верн потихоньку от своей жены испытывает и нервы свои и способность ориентироваться посредством такой непозволительной гимнастики. Слуга вышел из кабинета. Не сказать ли приезжей даме, что месье в саду, где она и может его увидеть?..
– Мадам, – произнес слуга с порога гостиной. – Месье встал и находится в саду.
Дама порывисто опустила вуаль,
– Месье почти ничего не видит, мадам, – чуть слышно проговорил слуга. – Разве мадам неизвестно, что…
Дама подняла вуаль и тотчас опустила руки вдоль тела; голова ее часто-часто затряслась.
– Мадам! – испуганно вырвалось у слуги. – Вам худо?
Он охватил ее за талию, осторожно посадил в кресло.
– Всё прошло… – задыхаясь произнесла дама. – Вы говорите, что месье в саду? И почти ничего не видит?
– Почти ничего, мадам, – отозвался слуга. – Контуры предметов, очертания, аиногда цвета – черный и белый,
– Проводите меня, – повелительно произнесла дама.
Она оперлась на руку слуги и пошла, на полшага отставая. Подле могучего, в три обхвата, дуба слуга шепнул даме:
– Одну секунду, мадам, я совсем забыл: месье просил меня открыть фонтан…
Спустя несколько секунд пенистая струя с шумом вылетела из узкой пасти дельфина. Жюль Верн повернул голову, прислушался к стеклянному лепету.
– Кто здесь? – спросил он. – Вы, Пьер?
– Я, месье. Вас хочет видеть дама. Она здесь, со мною.
Слуга на цыпочках вышел из сада. Остались солнце, Жюль Верн, дама в темно-лиловом платье, равнодушный плеск воды.
Жюль Верн вытянул руки, высоко вскинул голову.
– Я очень плохо вижу, – сказал он. – Днем на солнце я и совсем ничего не вижу. Кого я имею честь принять у себя?
Жанна подала Жюлю Верну руку. Он мгновение подержал ее в своих руках, затем поднял длинные, в кольцах, пальцы и поднес их к губам. Дама свободной рукой подняла вуаль. Жюль Верн вздрогнул, – он узнал, кто эта дама: по форме руки, по частому дыханию, по десятку неуловимых для зрячего признаков. Слепой видел ухом, кончиками пальцев, памятью о запахах и шумах, производимых платьем, – всем тем, чего недостает обыкновенному, нормально действующему зрению.
– Жанна? – и радуясь и пугаясь, вопросительно произнес Жюль Верн. – Вы?
– Я, Жанна, – ответила дама, не решаясь добавить: «Жюль». – Это я. Нарочно приехала так рано, чтобы мне никто не помешал.
– Жанна, – упавшим голосом повторил Жюль Верн.
– Простите меня, Жюль! – дрожа от счастья, сказала Жанна. – Я вижу вас, о мой бог! Вы здесь, рядом со мною! А могло бы быть так, что… Как я наказана, как мне тяжело, мой Жюль!..
– Какой у вас, Жанна, голос! Как в Нанте, Жанна! Вы помните Нант?
– Всё помню, Жюль, и всё благословляю!..
– Спасибо, Жанна, что вы пришли ко мне! Сядьте рядом, в профиль…
– Я старуха, Жюль…
– Я не вижу этого, Жанна, да время и не властно над нами. Мы всегда можем видеть то, чего хотим. Вам двадцать лет, Жанна…
– Вы всё тот же, Жюль. Снять с вас бороду, и…
– Какие мы счастливые, Жанна! Как фантастично это утро, пенье птиц, солнечное тепло, шум листвы! Какое счастье жить и трудиться, Жанна! Скажите мне – были ли вы счастливы?
– Я не могу говорить, Жюль. Не спрашивайте меня ни о чем. Когда-то я любила вас…
– Любили? – улыбнулся Жюль Верн и печально покачал головой. – Кажется, мы говорим не то, что надо.
Она смотрела на него, стараясь запомнить этот высокий загорелый лоб, крупный нос, толстые губы, седую бороду, массивную шею и плечи, грудь атлета.. Глаза широко раскрыты, они смотрят в одну точку, они лишены жизни, подобно тем искусственным, стеклянным глазам, которые можно купить в любом оптическом магазине.
– Вы были первая, Жанна, кого я когда-то поцеловал, – первая из женщин, – сказал Жюль Верн. – Первая, кого я любил. Дайте мне ваши пальцы, от них пахнет юностью, восходом солнца…
– Мои пальцы тонкие и желтые, как свечи в православном соборе, – сказала Жанна, не отрывая взгляда от человека, с которым она могла бы быть счастливой на всю жизнь. – Теперь я могу спокойно умереть, Жюль, – я видела вас. И вы простили меня.
– Я не могу простить себя, – дрогнувшим голосом проговорил Жюль Верн и опустил голову.
Молчание длилось долго.
– А смерть, – сказал он, не поднимая головы, – приходит тогда, когда мы хотим этого. Но я не понимаю, что значит умереть. Мне не удается описание смерти, я всегда говорил только о жизни, молодости, о том, как исполняются мечты. Вы принесли мне ощущение какого-то нового счастья. О, как я буду работать, Жанна!
– Вы будете вспоминать меня, Жюль?
– Всегда вспоминаю вас, Жанна, – всегда! Первая любовь – на всю жизнь!
– Я не помешала вашей работе?
– О! Мой мир расположен на территории воображения, Жанна! Слепота мне не помеха. Прошу вас, Жанна, всем, кого вы встретите, говорить, что старый Жюль Верн счастлив и с ним ничего не случилось. Ну, маленькая неприятность: он не видит вас такой, какая вы есть, но он видит вас такой…
– Какой я была когда-то, – досказала Жанна, из чувства такта освобождая состарившегося, слепого Жюля от обязанности говорить то, что, казалось ей, он должен был произнести.
– Нет, – возразил Жюль Верн, – он видит вас такой, какая вы есть для себя. Маленькая неприятность, Жанна… И для меня и для вас. Я не в силах убедить вас в том, что мы остаемся вечно молодыми для себя, – потому что мы вечно молоды и драгоценны для тех, кто нас любит. У вас дети, внуки, в памяти очень большая, интересная жизнь, а в ней воспоминания обо мне. Какая же тут старость, Жанна!
– Спасибо, спасибо… – задыхаясь произнесла Жанна, и глаза ее стали большими и блестящими от слез.
– Я хочу протанцевать с вами, честное слово! – громко сказал Жюль Верн. – Тот вальс, который в Нанте когда-то назывался Летним. И тогда было то же солнце, так же ворковали голуби и фонтан, заикаясь, читал детские стихи…
– Говорите, говорите, – такое счастье слушать вас! – дрожа и рыдая, сказала Жанна. – Но я боюсь, что… Сейчас я уйду.
– Вы останетесь на весь день, – просящим тоном проговорил Жюль Верн, крепко сжимая руки Жанны. – Я познакомлю вас с моей женой…
– Ради бога! Не надо! Прошу! – испуганно и глухо произнесла Жанна. – Вы не можете быть таким злым, Жюль!
– Простите, – прошептал он, привстав и снова садясь. – Простите!..
– О, как я глупа, смешна, нелепа! – с жаром и гневом на себя произнесла Жанна, сжимая кулаки.
– Вы женщина, Жанна, а я старый человек, – муж, отец, дедушка… И, кроме этого, я еще Жюль Верн. Так вот этот Жюль Верн просит вас остаться у него на весь день. Он расскажет вам о своих замыслах. Он приступил к роману, в котором одним из героев является русский революционер-народоволец, – уже найдены имя и фамилия: Владимир Янов. Жюль Верн, Жанна, еще никогда не чувствовал такой потребности жить и трудиться… Говорят, – он произнес это очень тихо, – что слепые долго живут…
– Вы будете жить долго, Жюль, – растроганно произнесла Жанна. – Мне пора уходить…
Она поцеловала Жюля Верна в щеку, потом в лоб.
– Останьтесь, Жанна, умоляю вас!..
– Прощайте, Жюль. Меня ждут в Париже. Завтра я буду в Нанте. Я увижу те дома, улицы, набережную…
Она шагнула в сторону, отошла еще на два шага, издали глядя на друга своей юности.
– До свидания, Жанна, – шаря руками подле себя, сказал Жюль Верн. – Жаль, очень жаль, что вы так торопитесь… Какого цвета платье на вас? Синее?
– Синее, Жюль.
– И маленькая, корзиночкой, шляпа?
– Да, Жюль, – ответила Жанна, оправляя на своей голове модную, с широкими полями, шляпу, опоясанную белым страусовым пером.
– И белая вуалька? – спросил Жюль Верн.
Жанна молча кивнула, опуская на лицо темную, частую сетку. За стеной сада залаяла собака. Жанна торопливо вышла из сада, села в коляску, сказала кучеру: «На вокзал, скорее!» – и лошади, крутя головами, свернули с бульвара на широкое пыльное шоссе.
К Жюлю подошел слуга и доложил:
– Прибыла почта, месье!
Глава седьмая
Поль Легро и его сын Гюстав
Жюлю Верну исполнилось семьдесят лет. Из Парижа в этот день приехали депутации от редакций газет, журналов, представители театров и издательств; от официального чествования Жюль Верн отказался.
В девять утра прибыла почта. Онорина приказала слуге никого не принимать. Она прошла в кабинет к мужу и начала вслух читать прибывшие поздравления.
ВЕЛИКОГО, НЕСРАВНЕННОГО ТРУЖЕНИКА ЛИТЕРАТУРЫ, ПОЭТА НАУКИ, МАСТЕРА ВЫМЫСЛА, ДРУГА ЮНОШЕСТВА ВСЕГО МИРА ПОЗДРАВЛЯЕМ В ДЕНЬ СЕМИДЕСЯТИЛЕТИЯ И ОТ ВСЕГО СЕРДЦА ЖЕЛАЕМ ЗДОРОВЬЯ, ТВОРЧЕСКИХ УДАЧ И РАДОСТИ.
РЕДАКЦИЯ ЖУРНАЛА «НИВА». РОССИЯ. САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. СВЕТЛОВ. ЛУГОВОЙ, БОБОРЫКИН.
ПОЗДРАВЛЯЕМ С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ ИСКУСНОГО МАСТЕРА СЮЖЕТНОГО РОМАНА. ЖЕЛАЕМ БОДРОСТИ И ДОЛГИХ ЛЕТ ЖИЗНИ.
США. РЕДАКЦИЯ ЖУРНАЛА «МИР ПРИКЛЮЧЕНИЙ».
МОСКОВСКИЕ ШКОЛЬНИКИ В КОЛИЧЕСТВЕ ТРЕХ ТЫСЯЧ ШЕСТИСОТ ЧЕЛОВЕК ПОЗДРАВЛЯЮТ ДОРОГОГО ДРУГА СВОЕГО ЖЮЛЯ ВЕРНА И ЖЕЛАЮТ ЕМУ НАПИСАТЬ ЕЩЕ МНОГО ХОРОШИХ, ИНТЕРЕСНЫХ КНИГ, ПОМОГАЮЩИХ УЧИТЬСЯ И ЛЮБИТЬ ЛЮДЕЙ.
РОССИЯ. МОСКВА.
ЖЮЛЮ ВЕРНУ – ПЕРВОМУ ПОСЛЕ ОТЦА И МАТЕРИ – ПОСЫЛАЮ МОЕ ПОЗДРАВЛЕНИЕ И ОТ ГЛУБИНЫ ДУШИ ЖЕЛАЮ ДОЛГОЙ ПЛОДОТВОРНОЙ ЖИЗНИ.
ПРИЗНАТЕЛЬНЫЙ И ГОРЯЧО ПОЧИТАЮЩИЙ РУССКИЙ ЧИТАТЕЛЬ АЛЕКСАНДР КУПРИН. РОССИЯ. КИЕВ.
ЖИТЕЛИ НАНТА ПОЗДРАВЛЯЮТ СВОЕГО ЗЕМЛЯКА И ЖДУТ ЕГО К СЕБЕ В ГОСТИ.
ОСОБЕННОМУ, НЕСРАВНЕННОМУ, ГОРЯЧО ЛЮБИМОМУ ЖЮЛЮ ВЕРНУ ШЛЕМ НАШУ ЛЮБОВЬ И ПОКЛОНЕНИЕ. ЖАННА С ВНУКАМИ.
– Эту телеграмму положи на конторку, – сказал Жюль Верн. – Много там еще?
Большое серебряное блюдо на столе в вестибюле доверху полно визитных карточек, оставленных жителями Амьена. На перроне вокзала над железнодорожными путями висит транспарант с портретом Жюля Верна; под ним большими буквами написано:
НАШЕМУ ЖЮЛЮ ВЕРНУ СЕГОДНЯ ИСПОЛНИЛОСЬСЕМЬДЕСЯТ ЛЕТ. СЧАСТЛИВЫ СООБЩИТЬ ОБ ЭТОМ,ВСЕМ, ВСЕМ, ВСЕМ!Онорина продолжала чтение телеграмм.
ЖЮЛЯ ВЕРНА ПРИВЕТСТВУЕТ ЖАН БАРНАВО. НА БОРТУ «КОРОЛЕВЫ ВИКТОРИИ». ТИХИЙ ОКЕАН.
Принесли заказной пакет с пятью печатями. Жюль Верн попросил сломать печати и прочесть некую важную бумагу. Онорина развернула вчетверо сложенный, толстый, с золотым обрезом лист пергамента. В левом верхнем углу напечатано: «Франция. Министерство финансов. Канцелярия министра. Париж. 8 февраля 1898 г. № 4-Л». Жюль Верн в шутку заметил, что министр финансов, надо полагать, обращается к нему с просьбой о долгосрочном займе в размере двух миллионов из шести процентов годовых.
– Сдеру с него десять, – сказал Жюль Верн. – Читай, Онорина. Я весь нетерпение и чего-то побаиваюсь…
Онорина объявила, что на бумаге только пять слов, не считая подписи.
– Чьей подписи?
– Министра финансов. Слушай: «Золото Франции поздравляет золотую голову».
– Боже, как плоско! – с брезгливой гримасой произнес Жюль Верн. – Кто же подписал эту бумагу?
– Раймонд Пуанкаре. О, если бы ты видел эту подпись! Каждая буква выпячивает живот, а последняя держит в руке огромный пистолет! Это у него такой росчерк!
Жюль Верн стал вслух припоминать:
– Пуанкаре… Адвокат… Красноречивая бестия, не имевшая ни одного поражения в своей практике. Воинственно настроенный злой человек, карьерист и пройдоха. Подумать только, он министр финансов! Пройдет немного времени – и, глядишь, в премьеры вылезет! Как это он написал: «Золото Франции поздравляет золотую голову»… Ну, а сам-то он не хочет поздравить? Или плохого мнения о своей голове?
Стук в дверь и одновременно голос слуги:
– Школьники из Парижа, месье!
– Много? – спросила Онорина.
– Сто человек, мадам! Они непременно хотят видеть месье, чтобы пожать ему руку.
Школьников впустили в кабинет. Они образовали длинную очередь; каждые мальчик и девочка, подходя к Жюлю Верну, низко кланялись и пожимали теплую, сухую руку, а уходя, вытянутые руки свои несли, как драгоценность.
– Добрый! Улыбается! Шутит! – сообщали удостоившиеся рукопожатия своим товарищам, стоявшим в очереди на лестнице. – Какие мы дураки, – забыли попросить автограф!..
– А даст?
– Непременно даст! Проси! Пусть напишет два: тебе и мне.
– Вставай в очередь! Поздравь еще раз!
– Хорошо Франсуа: он догадался взять с собою книгу…
Школьники ушли, и вслед за ними прибыли студенты. Потом потянулась очередь рабочих типографии при издательстве Этцеля-сына, заменившего умершего отца. В пять вечера Жюль Верн прилег, чтобы отдохнуть до семи.
Поль Легро и его сын Гюстав приехали на следующий день утром, когда Жюлю Верну читали свежие газеты. Высокий, краснощекий, с длинными пушистыми усами, Поль Легро вошел в кабинет писателя и шумно поздоровался:
– А вот и я! Здравствуйте! Наконец-то вижу нашего дорогого Жюля Верна! Пятьдесят лет прожил на свете и вот удостоился! А то все президенты, министры, префекты, судьи, мелкие чиновники! Наконец-то вижу человека, которого люблю и уважаю! Здравствуйте! Здравствуйте!