Коктейль для троих

– Привет, Кэндис!

Обернувшись, она увидела Эда Армитеджа – соседа, который жил в квартире напротив. Подпирая плечом косяк собственной двери, он жевал истекающий кетчупом «Бигмак».

– Я хотел вернуть тебе упаковочную ленту, если она тебе нужна,– сказал Эд.– Помнишь, я брал у тебя моток?

– О да, спасибо,– рассеянно отозвалась Кэндис.

– Это тебе спасибо. Подождешь минуточку? Я быстро.

Он исчез в квартире, а Кэндис прислонилась спиной к своей двери. Ей не хотелось открывать ее сейчас, так как Эд мог расценить это как приглашение зайти и выпить по стаканчику. Кэндис было не жалко виски, просто сегодня вечером ей было не до Эда.

Эд Армитедж работал консультантом по корпоративному праву в крупной юридической фирме в Сити. Денег он зарабатывал столько, сколько Кэндис и не снилось, зато и пропадал на службе днями и ночами. Кэндис часто слышала, как рано утром или поздно вечером под ее окнами фырчало мотором такси, увозившее Эда на работу и привозившее обратно. Время от времени Эд не возвращался домой вовсе, но это отнюдь не значило, что он загулял. Как-то он признался Кэндис, что у него в кабинете за вешалкой стоит складная походная кровать, на которой можно прекрасно выспаться, не тратя драгоценное время на то, чтобы ехать домой. Кэндис, однако, не разделяла его трудового энтузиазма, полагая, что соседом движет не что иное, как самая обыкновенная патологическая жадность.

– Вот и я! – Эд вручил ей моток клейкой ленты и откусил еще кусок от своего «Бигмака».– Хочешь такой же? У меня есть.

– Нет, благодарю, я только что поела,– вежливо отказалась Кэндис.

– Ага, понятно,– протянул Эд насмешливо.– Предпочитаем здоровую, естественную пищу, так, что ли? Интересно, чем ты питаешься? Спаржей и артишоками?

Он снова откусил от своего бутерброда. Кэндис не была уверена, знает ли Эд, что такое артишоки, но спорить ей не хотелось.

– В основном да,– сказала она коротко.

Интересно, почему Эд не может разговаривать, как все воспитанные люди, почему ему обязательно надо ее поддевать или смеяться над ее привычками? Беседуя с ним, расслабляться не рекомендовалось: любое, самое невинное замечание Эд мог обратить против нее же.

– Одному богу известно, на чем их выращивают – на каких опилках,– заметил Эд с глубокомысленным видом, и Кэндис догадалась, что он действительно путает артишоки с шампиньонами.– Уж лучше старый добрый «Бигмак»: мясо есть мясо, к тому же и салат тут тоже присутствует.

Он взмахнул бутербродом, и из него выпал измазанный соусом листик салата. К ужасу Кэндис, Эд преспокойно поднял его с пола и отправил в рот.

– Видала? – спросил он.– Я тебя не обманываю.

Кэндис закатила глаза. Ей было жаль Эда, который не видел в жизни ничего важнее работы. У него не было ни друзей, ни любовницы, ни даже мебели. Когда-то давно она зашла к нему, чтобы наладить добрососедские отношения и выпить по стакану пива, и была неприятно поражена тем, что из обстановки в квартире Эда имелось только древнее раскладное кресло, телевизор последней модели и гора коробок из-под пиццы в углу.

– Слушай, ты почему дома? Тебя что, уволили? – спросила Кэндис.– Ведь сейчас только десять вечера. Обычно в это время ты еще на работе – куешь презренный металл, обсасывая с клиентами очередную сделку.

– Раз уж ты заинтересовалась, так и быть, отвечу.– Эд самодовольно ухмыльнулся.– Со следующей недели я официально нахожусь в отпуске.

– В каком таком отпуске?

По уходу за комнатными растениями! – Он улыбнулся еще шире.– Я перехожу на другую работу, поэтому, хочешь не хочешь, три месяца мне придется плевать в потолок. Так записано в моем контракте.

– Целых три месяца? – Кэндис нахмурилась – Почему так много?

– А ты как думаешь? Конечно, потому, что у себя на службе я – не последний человек.– Эд вскрыл жестянку с кока-колой и шумно отхлебнул.– Видишь ли, я знаю слишком много служебных тайн и секретов, так что три месяца – это минимальный карантинный срок. Нужно же дать этим тайнам время устареть!

– Ты что, серьезно? – Кэндис уставилась на него во все глаза.– Как же так? Кто станет платить тебе за три месяца вынужденного безделья?

Настал черед Эда удивляться.

– Как это кто? Конечно, фирма! Знаешь, оказывается, меня там ужасно ценят. Во всяком случае, во время отпуска мне будут платить даже больше, чем когда я пахал на них не разгибая спины.

– Но ведь это… нечестно! Во всей стране тысячи и тысячи людей не могут найти работу, а тебе будут платить за то, чтобы ты ничего не делал!

– Так устроен мир.– Эд пожал плечами.– И его нужно либо принять, либо покончить с собой – третьего не дано.

– А как насчет того, чтобы попытаться его изменить?

– Это не для меня, ведь я обычный человек, а не революционер и не святой. В конце концов, не всем же быть такими, как ты, Кэндис!

Кэндис некоторое время молча смотрела на него: от бешенства она не могла произнести ни слова. И как это Эду удалось так легко ее завести?

– Ладно, я пошла,– сказала она резко.– Счастливо.

– Пока.– Эд небрежно помахал ей рукой. Он явно заметил, что Кэндис разозлилась, и это доставило ему удовольствие.– Кстати, к тебе тут приперся твой парень… твой бывший парень.

– Джастин? – Кэндис с досадой почувствовала, что краснеет.– Ты хочешь сказать, Джастин сейчас у меня?

– Я сам видел, как он входил. Это было около часа назад.– Эд слегка приподнял брови.– Вы что, помирились?

– Нет,– отрезала она.

– Жаль.– Эд снова пожал плечами.– Джастин неплохой парень. С чувством юмора…

Услышав это заявление, Кэндис удивилась еще больше. Джастин и Эд действительно два или три раза сталкивались в коридоре, но, насколько она успела заметить, почти не общались.

– Ладно, тогда я тем более пойду,– выдавила она.– Спасибо за предупреждение. До свидания, Эд.

– До встречи, Кэн.

Эд пожал плечами и скрылся в квартире.

Переведя дух, Кэндис открыла свою дверь и вошла. Голова у нее слегка кружилась. «Интересно – гадала она,– что понадобилось от меня Джастину?» С тех пор как они расстались, прошел уже почти месяц, но Кэндис вовсе не стремилась восстановить прежние отношения. И как она только забыла отобрать у него ключ?

.– Эй, Джастин! – окликнула она, включая свет.

– Кэн?

В противоположном конце коридора показался Джастин. Он был одет в свой лучший костюм и держал в руке бокал с виски. Его чуть вьющиеся черные волосы были напомажены и аккуратно зачесаны назад, темные цыганские глаза влажно блестели в свете лампы под потолком.

Кэндис всегда казалось, что в Джастине есть что-то актерское. Сейчас он играл свою любимую роль – экспансивного интеллектуала, молодого Даниеля Баренбойма1, с которым его однажды сравнили (после этого Кэндис пару раз заставала Джастина за пианино – сидя в небрежной позе перед инструментом, он задумчиво прикасался к клавишам, хотя играть не умел).

– Извини, что без предупреждения,– сказал он.– Я рассчитывал застать тебя дома.

– Понятно,– кивнула Кэндис.– Впрочем, я вижу, ты даром времени не терял. Это виски я берегла для особо торжественных случаев.

– Еще раз извини, но тебя слишком долго не было.– В голосе Джастина послышалось что-то похожее на раскаяние.– Я тебя не задержу. Просто мне показалось, что нам надо поговорить.

– О чем?

Ничего не ответив, он помог ей снять куртку и, взяв под локоть, провел Кэндис в гостиную и усадил в ее любимое кресло. Все это Джастин проделал с таким видом, словно это не он, а она ворвалась непрошеной в квартиру и выпила припасенное для гостей виски (шестьдесят шесть фунтов за бутылку, не считая акциза). Впрочем, кому, как не ей, было знать, что «ундервуд» Джастин обладал уникальной способностью повернуть любую ситуацию в свою пользу. В его присутствии абсолютное большинство людей начинало сомневаться в своей правоте. Не избежала этого и Кэндис. Ей потребовалось без малого полгода, чтобы прозреть и понять, что перед ней – самое обыкновенное самодовольное ничтожество.

Но когда они только познакомились, Джастин покорил Кэндис с первого взгляда. Он поступил в редакцию «Лондонца» после годовой стажировки в «Нью-Йорк тайме» и пользовался репутацией подающего большие надежды журналиста – талантливого и со связями. Поэтому, когда Джастин пригласил Кэндис в бар, чтобы угостить коктейлем, она почувствовала себя польщенной. И поначалу Джастин ее не разочаровал. Она пила вино смотрела в его влажные темные глаза и слушала разглагольствования, касающиеся реорганизации британской журналистики по американскому образцу. Внешность и манеры Джастина произвели на нее такое сильное впечатление, что Кэндис соглашалась со всем, что он говорил, хотя в других обстоятельствах наверняка возражала бы достаточно резко.

После нескольких недель знакомства Джастин уже регулярно оставался у нее ночевать, они проводили вместе уик-энды, и поначалу все было прекрасно. Но тут Джастину пришлось съехать с квартиры, которую он снимал пополам с товарищем. Кэндис по наивности решила, что это только к лучшему, и сама предложила Джастину переехать к ней.

А он согласился.

Но именно после этого их отношения начали портиться. Восхищение, которое Кэндис испытывала к своему «приходящему» другу, растаяло довольно быстро, когда она разглядела его вблизи.

С самого начала Кэндис поклялась себе самой страшной клятвой, что не станет обращать внимание на сдавленные не с того конца тюбики зубной пасты, на кисточку для бритья с засохшей мыльной пеной и тому подобные мелочи. И все же она была неприятно поражена, когда выяснилось, что Джастину требуется времени чуть не втрое больше, чем ей, чтобы утром привести себя в порядок. Но это было еще не все. Вскоре оказалось.

что Джастин не только не умеет готовить (хотя он неоднократно утверждал обратное), но и не собирается этому учиться. Он требовал, чтобы в ванной был порядок, но ни разу не попытался там прибраться. Кроме того, он постоянно мочился мимо унитаза – то есть, конечно, не совсем мимо, но все-таки… Когда же Кэндис попыталась деликатно с ним поговорить, он заявил ей, что это не ее дело и что, дескать, унитаз для человека, а не человек для унитаза.

Только тут Кэндис начала понимать, с каким ничтожеством связалась, и прозревать всю глубину его самоуверенности и эгоизма. Внимательное исследование показало, что в интеллектуальном отношении Джастин никогда не считал ее равной себе (по уровню развития он отводил ей место где-то между кошкой и умственно отсталым младенцем). Каждый раз, когда она пыталась с ним спорить, Джастин отделывался снисходительно-покровительственными отговорками; если же Кэндис удавалось найти неопровержимый аргумент и припереть его к стенке, он надувался и вовсе переставал с ней разговаривать. Джастин терпеть не мог признавать себя побежденным – это просто не вмещалось в его представления о себе. Он на полном серьезе считал себя великим человеком – гением, каждое слово которого окружающие должны ловить с благоговейным вниманием. Честолюбие его было поистине чудовищным: кроме себя, Джастин не видел, не замечал никого и ничего и готов был пройти по трупам, лишь бы обратить на себя внимание.

К счастью, теперь их больше ничто не связывало. Кэндис сама настояла на разрыве, который Джастин воспринял довольно болезненно. Она, впрочем, до сих пор не знала, что пострадало больше – его гордость или его чувства. Вероятнее всего, первое, так как Джастин с тех пор относился к ней как к человеку, совершившему непростительную ошибку, о которой ему рано или поздно придется пожалеть.

Но за прошедший месяц Кэндис так ни разу и не пожалела о своем решении.

– Ну и о чем ты хотел со мной поговорить? – спросила она, когда Джастин сел в кресло напротив нее.

В ответ Джастин покровительственно улыбнулся.

– Мне захотелось навестить тебя и убедиться, что у тебя все в порядке. И что ты не возражаешь насчет того, что должно произойти завтра.

– Завтра? А что должно случиться завтра?

Джастин снова улыбнулся с бесконечным терпением. Эта улыбка как бы говорила: «Я давно знал, что ты плохо соображаешь, но такой уж ты уродилась, поэтому я тебя прощаю и готов объяснить все еще раз».

– С завтрашнего дня, как ты, безусловно, помнишь, я становлюсь ведущим редактором «Лондонца» вместо Мэгги. Это значит, что я буду твоим непосредственным начальником.– Он деловито поправил манжеты, потом снова посмотрел на Кэндис.– И мне не хотелось бы, чтобы у нас с тобой возникли… гм… проблемы.

– Проблемы? Бог мой, о чем ты говоришь?

– Я понимаю, что тебе будет нелегко, особенно в первое время,– сказал Джастин.– Ведь вы с Мэгги были подругами. Мое повышение по службе, ее уход… Мне бы не хотелось, чтобы ты чувствовала себя… уязвленной.

– Уязвленной? Ты что, с лестницы упал? Или ты забыл – это я дала тебе отставку, а не наоборот! Кроме того, ты будешь просто исполнять обязанности Мэгги. Когда она вернется, все пойдет по-старому.

– Я рад, что ты смотришь на ситуацию именно так,– кивнул Джастин.– И поскольку ты не питаешь ко мне недобрых чувств, я надеюсь, что мы прекрасно сработаемся.

– Этого я тебе обещать не могу,– твердо сказала Кэндис.

Некоторое время Джастин молча крутил в руке бокал и, наклонив голову, прислушивался к позвякиванию подтаявшего льда. В эти мгновения он больше всего напоминал спаниеля с болтающимися ушами, хотя, наверное, несколько раз репетировал эту позу перед зеркалом, надеясь, что «Панорама» решит поместить подборку фотоматериалов, посвященную жизни скромного гения современной журналистики. Кэндис едва не расхохоталась; ей даже пришлось незаметно ущипнуть себя за руку, чтобы сдержаться.

– Что ж, в таком случае не стану отнимать у тебя время,– сказал наконец Джастин и поднялся..– Увидимся завтра.

– Буду ждать с нетерпением! – сквозь зубы пробормотала Кэндис и, пользуясь тем, что Джастин отвернулся, состроила ему рожу и высунула язык.

Она проводила его до двери и спросила как бы между прочим:

– Кстати, ты не в курсе, есть ли какие-нибудь подходящие кандидатуры на место помощника секретаря редакции?

– Нет. Пока нет,– ответил Джастин и нахмурился.– И, сказать по совести, я этим очень недоволен. Мэгги так никого и не нашла, хотя это была ее обязанность, а теперь иметь дело с претендентами придется мне. Ты хоть представляешь себе, что это такое – прочесть полторы сотни заявлений и автобиографий?

– Ах ты, бедняжка! – с невинным видом сказала Кэндис.– Ну ничего, не беспокойся. Я уверена – кто-нибудь нам подвернется.

Роксана отпила небольшой глоток из своего бокала и спокойно перевернула очередную страницу романа. Он назначил ей свидание на половину десятого. Сейчас было уже десять минут одиннадцатого. Роксана сидела в баре отеля уже сорок минут, заказывая одну «Кровавую Мэри» за другой. Каждый раз, когда дверь бара отворялась, сердце ее прыгало в груди и начинало биться быстрее, но каждый раз это оказывался не он.

Вокруг Роксаны шушукались за столиками парочки, бесшумно сновали официанты, пожилой тапер в белом фраке негромко напевал что-то под собственный аккомпанемент. Иными словами, это мог быть любой бар в любом отеле мира, и Роксана невольно подумала, что в каждом из них непременно отыщется женщина, похожая на нее,– женщина, которая старается казаться беспечной, немного скучающей, но которая на самом деле сидит и ждет своего мужчину, а тот и не думает показываться.

Возле столика Роксаны возник официант. Убрав со стола пепельницу с окурками, он заменил ее чистой и снова отошел, но за мгновение до этого Роксане почудилось, что его лицо неуловимо изменилось – на нем промелькнуло выражение, похожее на сочувствие или, по крайней мере, на понимание. А может, это было презрение? Роксана так и не успела разобраться, но на самом деле ей было глубоко плевать. И к сочувствию, и к презрению она давным-давно привыкла. Точно так же, как многие часы, проведенные на жарком солнце, сделали ее кожу менее чувствительной, годы напрасного ожидания, разочарований и унижений закалили характер и заставили огрубеть душу.

«А ведь правда,– подумала Роксана,– сколько таких часов я провела за прошедшие несколько лет? Сколько раз я вот так сидела и ждала мужчину, который часто опаздывал, а еще чаще– не приходил вовсе?»

Разумеется, каждый раз у него находилась какая-то уважительная причина – очередная непредвиденная ситуация на службе, случайная встреча с родственником или знакомым, срочное дело или поручение жены, от которого он не смог отвертеться. Роксана вспомнила, как в третью годовщину с начала их романа она точно так же сидела в роскошном лондонском ресторане, куда он ее пригласил, и вдруг увидела, как он входит в зал под руку со своей женой. Найдя Роксану взглядом, он чуть заметно беспомощно пожал плечами и тут же повернулся к метрдотелю, который провел их с супругой за столик неподалеку.

Роксана могла, конечно, уйти, но не захотела, и весь вечер была вынуждена смотреть, как он и его жена едят, как она то хмурится, то зевает украдкой, явно скучая в обществе мужа. В эти минуты Роксана готова была отдать все на свете за то, чтобы поменяться с ней местами, но это, разумеется, было невозможно, и она продолжала исподтишка наблюдать за ними, чувствуя, как боль, словно кислота, сжигает ей сердце.

Позднее он объяснил Роксане, что столкнулся с Синтией на улице и вынужден был пригласить ее в ресторан, чтобы избежать недоуменных расспросов. Он рассказал, как не мог ни есть, ни разговаривать, чувствуя себя бесконечно несчастным оттого, что не может подойти к ней, дотронуться до нее. В следующий уик-энд он отменил все встречи, забросил все дела и в качестве компенсации повез Роксану в Венецию.

При воспоминании об этой поездке Роксана блаженно зажмурилась. Это была мечта, сон, сказка наяву! За те два с небольшим дня Роксана испытала такое счастье, какого не переживала ни прежде, ни потом. Об этом счастье она до сих пор тосковала – точь-в-точь как наркоман, продолжающий колоться в надежде вернуться в эйфорическое блаженство, вызванное самой первой дозой. Рука об руку они бродили по пыльным древним площадям или вдоль каналов, в которых блестела зеленовато-мутная вода; подолгу стояли на щербатых, выгнувших спины мостах. Они пили «Просекко» на пьяцца Сан-Марко и слушали вальсы Штрауса, а потом занимались любовью на старомодной деревянной кровати. Вечерами они часами сидели на балконе своего номера в отеле и смотрели, как под ними пролетают бесшумно-неповоротливые гондолы с голубыми и алыми бархатными тентами с золотыми кистями и дюжими гондольерами в широкополых, испанского вида шляпах.

И главное, за эти два с половиной дня он ни разу не упомянул ни о жене, ни о детях, словно все они перестали существовать. Похоже, он даже не вспоминал о них, как будто их вовсе не было на свете!

Роксана открыла глаза. Уже давно она строго-настрого запретила себе думать о его семье, уже давно не тешила себя кровожадными фантазиями и мечтами о наводнениях, автомобильных катастрофах, взрывах газа, нападениях террористов, которые могли бы решить ее проблему. Роксана хорошо понимала, что такое решение было бы, мягко говоря, односторонним. Случись что-то подобное на самом деле, и ни ей, ни ему до конца жизни не отделаться от укоров совести, а значит, она никогда не сможет обладать им полностью. Впрочем, Роксана знала, что никакой автокатастрофы все равно не будет и что она только напрасно тратит лучшие годы жизни на любовь к человеку, который принадлежит другой женщине – высокой худой аристократке с породистым, хрящеватым лицом и тонкими пальцами, о которой он поклялся заботиться до конца жизни. Что ж, в конце концов, она была матерью его детей…

Матерью его чертовых детей!!!

Знакомая боль с новой силой пронзила ее сердце; Роксана одним глотком допила коктейль, небрежным жестом бросила на столик двадцатку и не спеша поднялась со стула.

Пробираясь к выходу из бара, она едва не налетела на девушку в черном с блестками платье, густо и грубо накрашенную, с неестественно рыжими волосами и в ожерелье из поддельных бриллиантов на длинной шее. Этот тип был Роксане хорошо знаком. Таких девушек можно было встретить в любом лондонском баре средней руки. Все они работали в эскорт-агентствах и готовы были за плату танцевать, флиртовать, смеяться. Приплатив сверху, от них можно было получить и нечто большее, что не указывалось в прейскуранте, но подразумевалось. Фактически, эти девушки находились лишь несколькими ступенями выше, чем профессиональные путаны с Юстон-роуд, однако сами себя они никогда не считали шлюхами. Каждая из них в глубине души мечтала стать добропорядочной женой и матерью семейства, однако эти мечты сбывались крайне редко.

Когда-то при встрече с такой особой Роксана только фыркнула бы и презрительно отвернулась, но сейчас, наткнувшись на взгляд девушки, она вдруг ощутила нечто вроде сочувствия. В конце концов, им обеим не повезло в жизни, обе то и дело оказывались в ситуациях, которые лет десять лет назад вызвали бы у обеих лишь недоверчивый смех. В самом деле, кто, будучи в здравом уме и твердой памяти, мечтал о карьере девицы из эскорт-агентства? Кому хотелось бы на протяжении шести мучительных лет оставаться «той, другой женщиной»?

Из груди Роксаны вырвался не то короткий смешок, не то сдавленное рыдание. Покачав головой, она обогнула девушку в черном платье и быстро вышла из бара в вестибюль отеля.

– Такси, мадам? – осведомился швейцар, когда Роксана оказалась на улице.

– Благодарю, это было бы замечательно, – ответила она и попыталась улыбнуться.

Свидание, на которое она возлагала такие большие надежды, накрылось медным тазом, ну так что с того? Ничего нового для нее в этом не было, и Роксана твердо решила, что расстраиваться не станет. Разве только немножко. В конце концов, на что она рассчитывала, когда позволила себе влюбиться в женатого мужчину?

Глава 4

Сидя в кабинете главного редактора «Лондонца» Ральфа Оллсопа, Кэндис кусала ногти и гадала, куда он мог подеваться. Она сегодня специально пришла пораньше и робко постучалась в дверь его кабинета, молясь про себя, чтобы Ральф оказался на месте, а также чтобы он не был слишком занят и мог ее принять.

Ральф был на месте. Прижимая к уху трубку радиотелефона, он открыл ей дверь и знаком пригласил войти. Садясь в кресло напротив его заваленного бумагами стола, Кэндис с облегчением вздохнула. Теперь ей оставалось только уговорить Ральфа встретиться с Хизер.

Но прежде чем она успела начать свой маленький, но вдохновенный спич, Ральф положил трубку на аппарат и, сказав: «Подожди здесь», выскользнул из кабинета. Это произошло с четверть часа тому назад, и за это время Кэндис уже несколько раз порывалась отправиться на поиски. Останавливало ее только то, что она понятия не имела, где искать Ральфа.

Кэндис понимала, что совершила ошибку. Ей надо было сразу спросить: «Вы куда? Можно я вами?» Именно такую молниеносную реакцию Ральф Оллсоп ценил в своих сотрудниках больше всего. Давно – и заслуженно – он пользовался репутацией человека, который ставит инициативу выше диплома, восхищается людьми, способными откровенно признаться в собственном невежестве, умеет разглядеть и вовремя поддержать настоящий талант. Ральфу действительно нравились энергичные, думающие, динамичные люди, готовые к тяжелой работе и не боящиеся идти на риск; единственным недостатком, который он не терпел в своих сотрудниках, была чрезмерная осторожность.

«Слабо! – доносилось, бывало, из его кабинета.– Очень слабо! Чего вы боитесь? Наступить кому-то на любимую мозоль? Но ведь умение наступать на мозоли – и есть журналистика!» Этот боевой клич действовал на персонал редакции, словно зов трубы на солдат. Сотрудники тотчас переставали болтать о том, кто и как провел выходные, и принимались за работу.

Но к тем, кто отвечал его требованиям, Ральф относился с бесконечным уважением и часто прощал им даже серьезные промахи. «Не падает только тот, кто давно лежит»,– говаривал он в таких случаях. Вот почему хорошие сотрудники уходили из редакции крайне редко, многие работали здесь уже по шесть-восемь лет. И даже те немногие, кто все же предпочел уйти на вольные журналистские хлеба или даже вовсе переменить профессию, продолжали поддерживать контакт с журналом. Время от времени они заскакивали в редакцию «Лондонца», чтобы выпить с коллегами и друзьями по бокалу виски и поделиться какими-то новыми идеями. Благодаря этому в редакции постоянно царила живая, творческая атмосфера, которая была очень по душе Кэндис. Она проработала в «Лондонце» уже пять лет и за все время ни разу не задумалась о том, чтобы куда-то уйти.

Откинувшись на спинку кресла, Кэндис принялась разглядывать стол Ральфа. Царивший на нем беспорядок был своего рода редакционной легендой. Из выдвижных ящиков-поддонов торчали во все стороны конверты, визитные карточки и «напоминательные» записки. На столешнице возвышались монбланы и эвересты редакционных публикаций, типографских гранок и пробных оттисков, исчерченных красным карандашом. На шаткой стопке справочников балансировал телефонный аппарат. Стоило Кэндис поглядеть на него, как телефон зазвонил, и она заколебалась, не зная, следует ли ей взять трубку. В конце концов, звонили наверняка не ей, однако Кэндис тут же подумала, что будет, если Ральф войдет и увидит, что телефон звонит, а она ничего не предпринимает. «Что с тобой, Кэн? – спросит он самым ядовитым тоном.– Боишься, как бы он тебя не укусил?»