Цветы подо льдом

Доминик не понимал гэльских слов, однако звуки чужого языка проникали ему в душу. Пению вторило эхо, такое же печальное, дразня и рассказывая о чем-то, чего этот лощеный англичанин не мог внятно назвать, что ушло от него однажды, казалось, навсегда. Он был сбит с толку и переполнен тоской – болезненной тоской заблудившегося в лесу ребенка. К своему стыду, Доминик вдруг почувствовал, как на его глазах проступают слезы. «В наших скандинавских стихах дикая природа, море да вереск...»

Кэтриона подошла и села за его спиной.

– Сейчас они установят очередь, – тихо шепнула она ему на ухо. – Каждый выступит с песней, рассказом или стихами; как гость вы тоже должны сделать это.

Доминик в замешательстве взглянул на нее:

– Я не умею петь.

– О нет! Любой, у кого есть душа, может петь.

В это время уже начали исполнять еще одну песню, потом кто-то рассказал забавную историю. Она так развеселила собравшихся, что следущая песня исполнялась уже хором. Однако вскоре зазвучали гэльские стихи, и многие женщины украдкой вздохнули. Младенцы, те, кто еще не уснул, прижались к груди своих матерей.

Доминик вопросительно взглянул на Кэтриону.

– Это Изабель Макноррин, – негромко сказала она.– Великая сказительница. Ей девяносто три года. Она обладает вторым зрением.

– Вторым зрением?

– Это такой дар. Способность предсказывать будущее. Она также сообщает нам о нашем прошлом и может говорить по-английски, когда захочет. – Кэтриона задержала ласковый взгляд на старой женщине. – Английскому ее выучил сын.

– Вот как? А о чем ее стихи?

– Это рассказ о начале мироздания, о том, что было до Адама, – пояснила Кэтриона. – Я попробую перевести.

Ее дыхание касалось его уха, когда она вслед за Изабель начала повторять:

Я расскажу тебе о четырех великих городах первого клана небаИ о бессмертных людях, в них живущих.На востоке – Гориас, город сверкающих алмазов;На севере – Фабиас, спящий под своей единственной звездой;На юге – Финиас, с высокими сверкающими башнями пред его полями;На западе – Мюриас, город тайных садов у океана.

Доминик наклонился к ней. Слушая Кэтриону, он остро ощущал ее аромат и тепло, сознавая, что каждое переводимое слово несет особое, невысказанное послание.

Ты и я принадлежим к разным мирам,У нас нет ничего общего.Убирайся домой, взбалмошный глупец, оставь меня в покое.И не дари мне своего сердца, сумасшедший человек, —Мне оно не нужно!

Тем временем женщина продолжала:

В день, когда был сотворен Адам, вознесся великий вздох,И дети неба бесследно исчезли, будто кружево на волнах.Потом появилась Ева, и Адам послал ее посмотреть,Что она сможет найти в большом мире.Ева пошла в Гориас, нашла там пламяИ спрятала его в своем сердце.Потом она пошла в Финиас и нашла там стрелу белой молнии.Ева утаила ее в уме.Ночью она пришла в Фабиас и нашла звезду в его садах.Она схоронила ее во тьме, в своей утробе,И пошла на запад, в Мюриас, где подобрала у берега океанскую волну.Ее Ева утопила в своей крови.

Доминик чувствовал себя здесь посторонним. Если кто-то из этих людей смотрел на него, наверное, они видели в его глазах растерянность.

Снова услышав голос Кэтрионы, он прикрыл веки.

Вернувшись к Адаму, Ева отдала ему огонь ГориасаИ стрелу белой молнии из Финиаса.Она рассказала ему о ночной звезде ФабиасаИ обещала разделить с ним ту звезду и ту темноту.Но когда он спросил, что она нашла в Мюриасе,Ева сказала, что не нашла ничего,И Адам ей поверил.Шло время, и соленая волна из крови ЕвыТайно проникала к их чадам;Безумолчный прибой волновался в сердцах детей,Делая их такими же неуемными, как волна,И обреченными на вечную тоску.

– Так, значит, она солгала ему? – прошептал Доминик. Дыхание Кэтрионы участилось.

– Женщины всегда лгут мужчинам. Кто сказал, что она должна была отдать ему все и ничего не оставить себе?

Голос Изабель смолк, и люди начали аплодировать.

– Теперь ваша очередь. – Кэтриона провела рукой по его плечу, оставляя на нем огненный след пальцев. – Если хотите, чтобы я пришла к вам сегодня ночью, вы сделаете это, – добавила она и подтолкнула его в центр круга.

Доминик содрогнулся, пытаясь подавить порыв вожделения, но оно пробилось сквозь заслон воли и выдало его.

– Почему сегодня? – спросил он прерывающимся голосом. – Вы хотите, чтобы я развеял сжигающую вас тоску, нырнув в вашу бездонную глубину? – Доминик взглянул на нее и увидел жажду в ее глазах. Он был тронут ее отчаянным героизмом. Если можно прикосновением исцелить хоть часть ее глубокого горя, она должна получить ласку. – Если вы придете ко мне, я почту это за честь. – Он сделал несколько нерешительных шагов в центр круга, остановился и поклонился. Спиртное бурлило у него в желудке, торфяный вкус виски согревал рот, но в голове была пустота. Он не умел петь, не знал никаких историй и к тому же был сильно пьян.

– Не уверен, что... – запинаясь начал он. – Увы, я не говорю по-гэльски...

И вдруг на память ему пришли строки единственного стихотворения, которое он знал наизусть. Повернувшись к Кэтрионе, чтобы смотреть прямо ей в лицо, Доминик начал декламировать:

Она идет во всей красе —Светла, как ночь ее страны.Вся глубь небес и звезды всеВ ее очах заключены,Как солнце в утренней росе...

Это были стихи, написанные его другом, еще одним шотландцем – лордом Байроном.

Когда Доминик шел обратно к своему месту, позади него гремели аплодисменты. Только тут он понял, что прочитал оду целомудрию.

Отведенная Доминику комната находилась в одной из орудийных башен, из окна которой открывался такой чудесный вид, что просто дух захватывало: озеро, горы и бездонный сине-черный бархат неба. Отражающиеся в темных водах звезды блестели как бриллианты.

Под ночь она пришла в Фабиас и нашла звезду в его садах.Она схоронила ее во тьме, в своей утробе.

Он оставил горящей одну свечу. Мерцающее пламя бросало тени на мрачные своды. Обстановка – тяжелая темная мебель – не менялась здесь с шестнадцатого столетия. Танцующие блики перемещались по тыльной стороне его рук, лежащих на амбразуре окна. Доминик стоял неподвижно, прикрыв наготу наброшенным на плечи халатом, – любовник, ожидающий свою возлюбленную.

Боже милостивый! Неужели он настолько пьян? В голове его не было ясности, и он не мог найти нужные слова. Ему было ясно только одно – свирепый огонь желания уже не подавить. Сегодня она придет к нему не в радости – она придет в печали, так честно ли играть на ее горе? А если ничего не делать? Будет ли это благородно с его стороны? Но как он может ей что-то сказать, когда его плоть уже вынесла свое решение?

Свет заколебался, и послышалось шуршание шелка. Кто-то мягко ступил в комнату и закрыл дверь.

– После нашего изнурительного и целомудренного путешествия в холмах, после многих дней благочестивого воздержания вы желаете вновь стать моей возлюбленной? – не оборачиваясь спросил он. – Именно в эту ночь, в этой башне над водой, заполненной звездами?

– Да, я хочу этого.

Он отвернулся от окна. Кэтриона стояла, прижав к бокам стиснутые кулаки, на щеках алели два ярких пятна, губы были белы. Он знал, что только отчаяние подвигло ее на риск, словно она догадывалась о его мыслях. Видимо, Кэтриона предполагала, что он может отказаться, не желая, чтобы его использовали как любовника, когда это надо ей.

– Я сильно пьян, дорогая, и если мы начнем, я уже не смогу остановиться.

– Если мы начнем, остановки не будет. – Голос ее уже не дрожал.

– Тогда с этого момента вы должны стать моей любовницей – такой же, как все другие.

– Как это понимать?

– Вы будете моей, когда мне захочется.

Она опустила глаза, вздохнула глубоко и посмотрела ему в лицо:

– Пока мы вместе, я никогда не откажу вам. Вы можете позвать меня – и я приду по вашему зову. Я ставлю единственное условие: когда мы расстанемся, обещайте, что не будете искать меня, не станете посылать за мной. Не будете снова морочить мне голову умными словами, как вы делали это в Эдинбурге. Согласны?

Доминик не ожидал от себя этого внезапного всплеска ярости:

– Ваше предложение нуждается в уточнении, иначе любую отлучку можно приравнять к расставанию! Так не пойдет! Давайте оговорим расстояние, или вы не сможете посещать интересующих вас лиц без меня!

– Сотня миль вас устроит? Если вы уедете более чем на сто миль от меня или я от вас, будем считать, что мы расстались.

Гнев и огорчение вспыхнули в нем с новой силой, и он уже не мог сдержать себя:

– Тогда я не буду, как вы выражаетесь, снова морочить вам голову, так как отныне не позволю вам отдаляться от меня более чем на сотню миль. Таким образом мы никогда не разлучимся. Идите сюда и поцелуйте меня, Кэтриона, прежде чем мы забудем обо всем вокруг.

Она пришла в его объятия, и ее открытые губы встретились с его губами. Доминик мгновенно забыл обо всех ограничениях, ожегшись о ее губы. Он взялся обеими руками за голубой шелк и стянул платье с ее плеч, затем стряхнул свой халат и предстал перед ней обнаженный. Сильная пружина выпрыгнула и встала между ними, упираясь верхушкой в гладкую ткань ночной рубашки. Это было непередаваемое ощущение.

Отринув все запреты, неспособный дольше на утонченные ласки, он целовал ее беспощадно и алчно. Она отвечала ему с тем же неистовством. Соленые слезы попадали ему в рот и делали его еще ненасытнее; пальцы упивались шелковистостью кожи ее шеи и плеч, но кружевная кромка сорочки оберегала тело от вездесущих рук. Взбешенный, он оторвал ее, и обнаженная грудь, как спелый плод, упала в его жаждущие ладони. О Боже! Как же она была очаровательна!

Он не помнил, как перенес ее в постель, как порвал на ней корсет, не сомневаясь, что должен овладеть ею полностью, без препятствий. Однако тихий голос предупреждал: «Кто из двоих станет связан навечно, если в этот раз не убережет себя? Чье сердце будет потеряно навсегда? И кто из двоих будет жалеть потом об этом безумном соглашении?»

Он слегка отодвинулся и посмотрел на нее; его мужская плоть неистово пульсировала, желание переполняло все его существо. Она лежала бледная на прохладных простынях в одних белых чулках. Только волосы и глаза, будто нарисованные, выделялись во тьме. Вид восставших сосков и темных волосков, упруго покрывающих лоно, еще сильнее распалял вспыхнувшее пламя. Доминик пробежал пальцами по ее обтянутым шелком ногам, изящным лодыжкам и коленям с ямочками.

– О, это то, о чем я говорил вам во время нашей первой встречи. – Он заметил, как неестественно звучит его голос. – Ваше обнаженное бедро – мягкое, сулящее усладу... Ваше тело, которое вы предоставите мне для моего удовольствия... Кэтриона, существуют мгновения страсти, за которыми происходит взрыв. Вы позволите мне ввести вас туда?

– Нет, на этот раз позвольте мне, – сказала она; в темноте ее глаза были подобны звездной ночи. – Позвольте мне узнать вас, как вы знаете меня.

Жар нарастал, пламя поднималось все выше и выше. Два тугих шарика вплотную подтянулись к его телу.

– Как вы собираетесь это сделать?

– Доверьтесь мне. – Она дотронулась одним пальцем до закругленной верхушки и ощутила ее легкое сотрясение. В ответ на ее прикосновение тотчас выступила росинка. – Вот так. Позвольте мне поцеловать вас там, как вы целовали меня. Вы так красивы. Вы прекрасны! Покажите мне, как женщина может доставить мужчине наивысшее удовольствие...

– Ваш рот... – Страсть била в нем ключом. – О Боже!

– Вы ведь хотите этого?

Он наклонился вперед и стал целовать ее, забирая обжигающим ртом ее язык. Она как одержимая неистово возвращала ему поцелуи, будто что-то заставляло ее цепляться за другую жизнь, в которой энергии было больше, чем у нее. Неведомый вампир высосал из нее всю кровь, и поэтому ей теперь требовалась подпитка.

Сердце Доминика чуть не разорвалось. Он чувствовал уколы сострадания, и все же не мог отказаться от того, что ему предлагалось. Ему предстояло обнаружить свою уязвимость, предстать перед ней с обнаженной душой.

Наконец он отнял губы и, проведя языком вдоль мочки, выдохнул Кэтрионе прямо в ухо:

– Мне будет приятно.

Она подтолкнула его к кровати и опустилась на колени. Он упал на спину и широко раскинул ноги, его мужская плоть смело выступила вперед, отдаваясь ее прикосновению. Кэтриона провела руками по его груди и животу. Она поглаживала их снова и снова, будто впервые увидела, как он прекрасен. Потом легонько поцеловала его в соски, вызывая в нем жар и дрожь. Желание моментально заставило его напрячься. Заметив эту резкую перемену, она сомкнула пальцы вокруг мощной пружины и робко поцеловала.

Он громко застонал, не в силах сдержать охвативший его восторг: скрытое пламя вырвалось наружу и заполонило все вокруг них. Доминик дотянулся до нее и, пройдясь по изгибам тела, погладил горячий лобок. Она продолжила свои ласки. Теперь он лежал неподвижно и сладострастно стонал.

– Я правильно делаю это? – прошептала она.

– Боже мой! Вы не можете ошибиться, даже если захотите!

– А что еще? – Она пробежала пальцами по двум шарикам. Это было ужасно щекотно. – Могу я сделать лучше?

– Языком, – сказал он. – Обведите под краешком. Да, вот так! Еще!

Он держал себя в жестких рамках, боясь переступить опасный рубеж, и как ни хотелось ему продлить экстаз, но наконец – пока не стало слишком поздно – он поднял ее и крепко поцеловал в губы.

– Ну, теперь мой черед.

Доминик отодвинул Кэтриону от себя и заглянул ей в лицо. Горе, иступленное, сводящее с ума, все еще горело в ее глазах.

– Возьмите меня, – сказала она. – Любым способом, каким вам нравится. Можете полностью меня уничтожить, теперь мне все равно.

– Это я уничтожен. Вы думаете, я не понимаю этого?

Он впился в нее языком и терзал до тех пор, пока она не вскрикнула. Тогда он опустился в бархатную темноту, в ту ночь, где прятала свою звезду Ева. Страсть забурлила еще сильнее, и гибкие руки снова обхватили его. Ее пальцы двигались у него по спине, ноги обвились вокруг его поясницы. Кожа его, липкая от пота, сплавилась с ее телом, когда он раз за разом вторгался в мягкое гостеприимство лона.

Куда девались все его навыки и опыт, где техника, которой он учился у искусных шлюх? Не сегодня. Не сейчас. Он был свиреп и ненасытен, выкладываясь до предела в угоду ее неутолимой жажде. Это была борьба, и он вел себя как завоеватель, отчаявшийся покорить мир иным путем, презревший риск снискать проклятие. Ночь сражения подвигала его к грани безумия, иссушая душу и ум, подталкивая к пропасти такой страсти, какой он до сих пор не ведал.

К моменту приближения высшей точки Доминик был так изнурен, что едва успел выскочить из нее. Он уже почти потерял на это всякую надежду, к своему неимоверному стыду и тревоге, так как, выбираясь из глубины, оказался не способен подавлять сверхмощные спазмы. И все-таки он сумел справиться с ними. Она содрогнулась под ним, в стонах и рыданиях, и ногти ее впились в него так сильно, что на коже выступила кровь. Он был подавлен полностью и окончательно.

В рамке окна виднелась единственная звезда, и его глаза остановились на ней. Он лежал, держа в объятиях свою возлюбленную, и не отпускал ее долго-долго, пока она не уснула как мертвая.

Доминик проснулся совершенно обессиленный и, зажмурившись от яркого солнца, не сразу обнаружил, что кровать пуста и дверь заперта. Он подергал ручку, но никто не откликнулся. Его взгляд скользнул по каменным стенам. Толстые – пушкой не прошибешь. Черт бы ее побрал, будь она неладна – попользовалась и заперла как узника!

Голый, он прошел к окну и выглянул. Стояло дивное летнее утро. Вдали узкими струйками, похожими на пальцы, медленно поднимались светлые клубы дыма, они смешивались с туманом и казались темно-голубыми на фоне лавандовых гор. Недалеко от этого места вздымался более плотный черный столб.

Еще один источник дыма находился за поворотом, где в долине приютился Ачнадрочейд – первое поселение Макноррина, в котором они с Кэтрионой побывали накануне.

Доминик опустил кулак на твердый камень рядом с окном. Знала ли она о катастрофе уже этой ночью, пока похищала душу из его тела, и если да, зачем утаила от него страшную правду? Или, пока он спал, она успела сбегать и узнать эту ужасающую, ожидаемую ею новость? Ей сказали: «Иди быстрее! Они подожгли Ачнадрочейд!» – и она убежала.

Доминик бросился к своей одежде – уже изрядно потрепанной рубахе и килту Фрезеров, громко выкрикивая замысловатые ругательства. Он вынул свой нож и, стащив с кровати простыни, начал методично резать их на полосы. Несомненно, Кэтриона знала, что он может это сделать. Тогда почему она не унесла постельное белье?

Через пару минут в руках у него была самодельная веревка. Он быстро привязал один конец к остову железной кровати, придвинул кровать к окну и втиснул в проем, после чего выбросил другой конец веревки в сад.

Шум долетал из Ачнадрочейда словно крик чаек с моря: громкие стенания женщин, пронзительный плач детей и надрывный лай собак заглушали друг друга. К этому многоголосию добавлялись зловещие звуки, от которых кровь стыла в жилах: удары дубинок обрушивались на мягкую беззащитную плоть матерей и детей. Мужчины по-прежнему оставались в холмах.

Среди тех, кто участвовал в столкновении, была Кэтриона – она заперла его спящего и ушла сражаться одна против отряда шерифа!

Доминик вскарабкался по склону и побежал вдоль обрыва над речкой. Наконец в поле его зрения показалась деревня. Женщины высыпали из домов и пытались заблокировать дорогу, как они делали это днем раньше; некоторые стояли сложив руки на груди, другие прижимали к себе детей. Деревня в полном составе встала на защиту своих домов. Но в этот раз солдаты без раздумий пошли в атаку. Женщины закрывали головы руками, загораживали телами своих детей, однако их, не щадя, избивали прикладами мушкетов, кулаками и сапогами.

Чудовищная жестокость! Доминик чувствовал, как желчь подступает к горлу. Он не впервые наблюдал подобные зверства: безмозглые порочные изверги, жаждущие крови, наказывали за непослушание запуганных людей. То, что сейчас делали солдаты, являлось откровенным попранием закона.

Уже немолодая женщина осела под градом ударов; ее чистая белая косынка порвалась, и из-под нее вывалились пряди седых волос. Доминик узнал Дейрдру Фрезер – они встречались накануне вечером в Дуначене. Кованый сапог вдавился ей в грудь, другой ударил в висок. Женщина упала на землю.

Дети с плачем и криками бежали прочь от этой бойни. Мальчик лет десяти нес на закорках маленького братишку и тянул за руку младшую сестру. Девочка рыдала, ее мягкие открытые губы были похожи на розу. Мальчик со своей ношей спешил к ревущим водам Рейлэка.

Тем временем отряд разделился, и часть его двинулась по дворам. Солдаты переходили от дома к дому, и повсюду, где они прошли, пламя начинало трещать в вересковых крышах, а из окон и дверей валил густой дым. Некоторые женщины пытались вытаскивать мебель, но было уже слишком поздно: книги, сервизы из китайского фарфора, прекрасные шторы – все, чем люди пользовались в своей повседневной жизни, превратилось в пищу ревущего монстра.

Мейрид Макноррин – та, что флиртовала с Домиником на вечеринке, – перелезла с коровника на крышу своего дома. Она легла на кровлю и распластала руки подобно крыльям орла, парящего над кручей. Женщина, ходившая на восьмом месяце беременности, бросала вызов людям с факелами. Доминик, зная, что она немного понимает английский, крикнул издалека, чтобы она слезала, но все было тщетно. В это время Флетчер, подъехав к дому, полоснул женщину длинным кнутом. Она соскользнула с крыши, и находившийся поблизости солдат стащил ее за лодыжку. Когда дом загорелся, Мейрид без сил опустилась на землю; согнувшись пополам над своим большим животом, задыхаясь и кашляя от дыма, она сидела у стены своего сада и рыдала.

Доминик понимал, что где-то здесь, в этой свалке, находилась Кэтриона и она тоже могла стать жертвой гнусного бесчинства; он помнил об этом с первой минуты, когда, спустившись с крутого берега, бежал по горящей деревне. Но первым делом он должен был спасти детей, которые, войдя в реку, держались вместе в пенящихся водах. Преодолевая встречное течение, Доминик добрался до старшего, забрал у него сестренку и закинул себе на шею, а мальчика зажал под мышкой. Малыш больно схватил Доминика за волосы своими маленькими пальчиками и прильнул к его шее. Доминик стал переходить вброд ледяную воду. Выйдя на берег, он отнес детей к полосе саженцев и усадил возле молодых сосен.

– Оставайся здесь, – сказал он старшему брату. – Ваша мать потом найдет вас.

– Они избили ее. – Мальчик рыдал, его лицо исказило страдание. – Они ударили ее в грудь, порвали платье и волокли за волосы. Она умерла.

– Нет-нет, не бойся. Солдаты могли ранить ее, но она будет жить. – Доминик присел на корточки и посмотрел мальчику в лицо. Слава Богу, что тот понимал английский. – Сейчас ты должен успокоить братишку и сестру. Никогда не теряй надежды, пока у тебя нет фактов.

Мальчик утер нос и притянул к себе плачущих ребятишек.

Доминик оставил детей и бросился обратно – туда, где бушевало пламя и вздымались тяжелые клубы дыма, где на каждом углу шла кровавая борьба и женщины бежали от своих преследователей, пытаясь укрыться между домами. Доминик на ходу раздавал удары солдатам направо и налево кулаками и рукояткой пистолета.

– Побойтесь Бога! – кричал он. – Вы воюете с женщинами!

Никто не реагировал ни на его призывы, ни на его присутствие. Доминик понимал, что стать на пути стада безмозглых баранов не умнее, чем пытаться отвратить удар молнии, но у него просто не было другого выхода, и он помчался дальше, крича:

– Побойтесь Бога! Это же женщины! Они безоружны!

Обежав угол соседнего дома, Доминик увидел Флетчера: сидя на лошади и нещадно бранясь, тот засовывал в карман свой пистолет. Пуля прочертила бороздку вдоль улицы. Собака успела убежать, не пострадав. Слава Богу, что не женщина – не Кэтриона.

– Чертовы трусы! Прочь с дороги! – кричал Флетчер. – Оставьте свои дома! Вы все будете арестованы, если не подчинитесь! Закон на моей стороне.

– Нет у тебя никакого закона, Флетчер! – уверенно выкрикнул чей-то высокий голос. – Нет и быть не может! Чтоб дом твой рухнул и сам ты сгинул! Но не клинок пронзит тебя и не пуля. Тяжелые камни сдвинутся со своих мест и низвергнутся на твою голову. И каждый колокол зазвонит сам по себе, вынося тебе приговор. Будь ты проклят, Джерроу Флетчер!

Это вещала Изабель Макноррин. Все вокруг превратилось в остров молчания. Старая женщина стояла неподвижно, ее глаза, открытые и спокойные, будто видели что-то невидимое для других. Доминик ощутил невольную дрожь, услышав эти страшные пророчества.

– Ты сумасшедшая старая ведьма! – засмеялся Флетчер и повернул лошадь. – Плевал я на твое проклятие. Я умру в своей постели и совсем не так скоро, как ты думаешь!

– Ты не умрешь в постели, Джерроу Флетчер! – снова крикнул пронзительный старческий голос. – И не лежать тебе в ней долго, и не спать спокойно! Проклятие висит над тобой. Могила твоя уже выкопана, однако не явился еще человек, который обозначит день и час. Но этот человек идет!

Изабель Макноррин повернулась и пошла прочь с прямой спиной, в белоснежной льняной панаме, сверкающей на седых волосах. Доминик смотрел вслед женщине, пока она не скрылась за густыми клубами дыма.

Продолжая искать Кэтриону, он забежал за угол коровника и понял, что оказался в ловушке. Стена коровника одновременно служила оградой небольшого загона для скота. С противоположной стороны находилась стена дома, а сзади естественной преградой служила обнажившаяся горная порода. Когда он повернулся, чтобы убежать, его увидели нагрянувшие со стороны дома солдаты.

– Смотрите-ка, кого мы поймали! – крикнул один из них. Доминик узнал акцент северной Англии.

Солдат важно прошествовал к Доминику с наведенным на него мушкетом и, обращаясь через плечо к своим товарищам, сказал:

– Похоже, это он бил наших. Где мистер Флетчер?

Доминик отбросил в сторону свой пистолет и принял боевую стойку.

– Итак, вы собираетесь стрелять в меня, сэр? – спокойно сказал он. – Совершенно хладнокровно, в безоружного?

– Отдай нож, – сказал солдат. – Я знаю, все ваши парни носят ножи в стельках. Вытаскивай, и чтоб без баловства, не то я прошибу тебе дырку в башке.

Доминик вытащил нож и швырнул его на булыжники, затем отошел к стене и поднял руки, подумав, что если изобразить падение, можно поднять нож, который лежал в пределах досягаемости.

Солдат ухмыльнулся:

– Можете идти, ребята, он никуда не денется. Сейчас на него наденут кандалы – и в Инвернесс.

Когда остальные повернулись уходить, солдат сплюнул и оглянулся на Доминика:

– Ну что, вашим парням не нравится, когда их держат взаперти? Вдали от ваших драгоценных гор!

Где-то совсем близко зацокали копыта.