Сыскное агентство

На этом разговор оборвался, и оба молчали, пока не подъехали к «дому свиданий».

Когда Кар вошел, Бьорн встал, подошел к нему, положил руку на плечо, скорбно помолчал.

Потом, усадив Кара в кресло, заговорил негромко и с приличествующей случаю значительностью:

– Дорогой Кар, я хочу выразить вам свои соболезнования, свои и господина директора, который просил передать их вам. Это тяжелый удар, и вам потребуется время, чтобы оправиться от него. Но жизнь продолжается, вы еще молоды, у вас все впереди. Не сомневаюсь, вы будете счастливы. Мое обещание о новом месте в моем отделе, о прибавке к жалованью остается в силе. – Он помолчал. – Понимая ваши чувства, я думаю, вам следует переменить обстановку. А? Кар? – Он вопросительно посмотрел на Кара и, не дождавшись ответа, продолжал: – Думаю, что вам сейчас не хотелось бы ходить в Университет, где вы… словом, давайте прервем временно ваши занятия. Отдохнете недельку, потом снова поработаете у Шмидта, а когда все забудется, я хотел сказать, когда вам станет легче, вы опять приступите к университетским занятиям. Не спешите. Решайте сами. Как только будете готовы, сообщите мне. А пока поезжайте к брату или куда-нибудь отдохнуть, перемените обстановку. – Он опять помолчал. – Да, ужасная трагедия, такая замечательная девушка. Наш безумный век, все эти нервные перегрузки, стрессы… впечатлительные натуры не выдерживают… Крепитесь, Кар. – Он снова положил ему руку на плечо. – Ведь вы же солдат. В следующий понедельник, – добавил Бьорн уже деловито, – приходите прямо к Шмидту в агентство.

Кар не произнес ни слова в течение всего этого долгого монолога Бьорна, лишь сказал:

– Благодарю вас, господин вице-директор. – И покинул дом.

Он поискал глазами машину, ее не было. И он отправился домой пешком. Путь был неблизкий, раза два-три он заходил в попадавшиеся по дороге бары, выпивал стаканчик. Когда почувствовал, что тяжелеет голова, подумал: «Пора остановиться, так и спиться недолго, если с утра начинать. Нет, мне сейчас нужна трезвая голова».

Он прошелся по набережной, посидел на скамейке, где они любили сидеть с Серэной, зашел в кафе, где они любили бывать, и выпил три чашки черного кофе.

Он чувствовал невероятную пустоту. И еще усталость. С чего бы, неужели от этих нескольких стаканов? Или дорога утомила?

Наконец он пошел домой. У него не было сейчас цели, желаний, намерений. Может быть, действительно все же лучше напиться и спать, спать, спать, чтоб ни о чем не думать, ничего не вспоминать?

Войдя в подъезд и проходя мимо своего почтового ящика, он вдруг вспомнил, что всю неделю не брал корреспонденцию (хотя кто особенно мог писать ему, разве что брат?), вынул ключ и открыл ящик. Собрав в охапку ворох накопившихся за неделю журналов, рекламных проспектов, бюллетеней, счетов, он запер ящик, поднялся к себе и вывалил всю эту большей частью бесполезную, но неизменно получаемую корреспонденцию на стол. Не садясь, стал перебирать.

«Посетите нашу выставку цветов – цвет, аромат, великолепие…», «Адидас» – новые оригинальные модели кроссовок…», «Путешествие в Бангкок, Сингапур, Гонконг – только самолетами…» – мелькало перед его рассеянным взглядом. «Око» – оплот безопасности, гарантия спокойной жизни…», «Вы можете застраховать свой дом…».

Кар подержал в руках яркие, с броскими заголовками проспекты. «Свой дом!» Зачем он теперь ему, этот дом, который спешат закончить к сроку плотники, каменщики, кровельщики, готовятся обставить мебельщики? Зачем ему дом, в котором не с кем жить? Даже эта квартира ему велика. Не нужна. Без Серэны ему и весь мир не нужен.

Провались он пропадом, этот дурацкий мир, была б одна она!

Он бросил пачку проспектов на стол, взял следующую. Опять рекламы, а вот счета за ремонт машины, за ящик пива, за уборку квартиры, за… А это что за необычно маленький конвертик, затерявшийся меж глянцевых листов и выпавший на ковер? Кар поднял конвертик, повертел – желтый, узкий, его адрес, напечатанный на машинке, послан во вторник с местного почтового отделения, обратного адреса нет. Что за письмо? Опять счет?

Кар разорвал конверт, вынул два тоненьких листка и опустился на стул – ноги не держали его.

Письмо было от Серэны, он сразу узнал ее почерк…

Он опустил руку, державшую письмо. Огромный, могучий, прошедший огни и воды солдат, сто раз видевший смерть в глаза и сам убивавший, казалось, застрахованный от любых эмоций, он не находил в себе силы прочесть эти маленькие тонкие листки.

Наконец Кар овладел собой, положил письмо на стол и склонился над ним.

«Когда ты прочтешь эти строки, – писала Серэна, – меня уже не будет в живых. Я знаю – звучит банально. Зато верно. Это важней. Возможно, ты догадаешься, почему я так поступила. А вдруг нет? Поэтому хочу объяснить. Альберт! Ты дал мне минуты самого большого счастья, какое может испытать женщина, – когда любит любимый. Я ведь тогда не знала… И вот именно поэтому я должна тебе все объяснить, вдруг ты бы не понял, не догадался. Скорей всего для тебя это мало что значит. Но я могу и ошибиться, если у тебя все же были ко мне какие-то чувства, хоть чуточку любви? Как бы я хотела ошибиться!

Эти последние дни, ты знаешь, каково мне было. Меня ведь затравили, оклеветали, оболгали. Я же ни в чем не виновата, ты это знаешь лучше, чем кто-нибудь. От меня почти все отвернулись. Кто не отвернулся, всего лишь жалел. Если б ты только знал, как мне было плохо, как страшно…

Я держалась, да, пожалуй, и жила только тобой: ты рядом, ты меня любишь, ты мне веришь. Ты был моей единственной опорой, поддержкой, моей надеждой и утешением. Пока ты есть, я существую – так я думала. И вдруг все рухнуло, понимаешь, Альберт, все в один час, в одну минуту. Ничего не осталось. Знаешь, как будто опираешься на перила балкона и вдруг перила подламываются – и ты летишь в пропасть. Не знаешь? Дай тебе бог никогда не узнать.

А я вот узнала…

Скажу, как было дело (ох, Альберт, когда я вспоминаю этот разговор, у меня разрывается сердце…).

Последний раз, когда меня вызвали в полицию (сразу после твоего отъезда к брату), там был какой-то человек в штатском, седой такой, с энергичным лицом, с приятным тихим голосом… Зачем я описываю его тебе? Ты ведь его наверняка прекрасно знаешь.

Он говорил очень вежливо, даже ласково. Это он сказал, что с меня сняты все подозрения, что об этом объявят по радио, в газетах. Он долго расспрашивал о разных вещах. Я отвечала, в его вопросах не было ничего особенного, ничего, что могло кому-нибудь повредить. Он спросил и про «Очищение». Знаешь, он спрашивал с интересом, даже сочувственно. Я откровенно рассказала, что мы думаем, за что боремся. Ведь в этом не было ничего плохого, правда?

Я сама не заметила, как повернулся разговор. И вдруг поняла, что он вербует меня! Ты понимаешь, он хотел, чтоб я доложила все о нашем движении, что собираемся делать дальше, какие у нас планы, кто лидеры! Ты понимаешь? Когда я это сообразила, я стала кричать, возмущаться. А он говорит мне:

«Напрасно вы так возмущаетесь, с нами сотрудничают очень достойные люди. Мы их уважаем. И вы тоже. Даже больше, чем уважаете».

Я не поняла. Тогда он достал магнитофон и поставил пленку. Ты знаешь, Альберт, когда я услышала твой голос, когда поняла, что ты говоришь, я чуть не потеряла сознание! Я хотела бежать, убить этого человека, сломать его магнитофон. Но меня словно паралич сковал, я просто не могла пошевелиться. Оказывается, это ты придумал гнусную провокацию с портфелем, ты был так горд ею, он хвалил тебя. А потом, когда нашелся тот честный человек в полиции, помнишь, который предупредил Эдуарда, ты возмущался, что сорвали этот твой мерзкий план. Ту пленку он мне тоже дал послушать. А потом сказал:

«Вот видите, Альберт Кар один из наших лучших сотрудников, его ждет блестящая карьера. У вас в „Очищении“ его тоже ценят. Вы его любите. Представляете, как хорошо вы сможете работать вдвоем! Как много можете для нас сделать».

Ты знаешь, что я ему сказала? Что подумаю, а сейчас чтоб отпустил.

Он был очень доволен – наверное, решил, что уговорил меня.

«Конечно, конечно, – сказал, – подумайте. Я надеюсь, что вы примете наше предложение. А? Серэна?»

Я села в машину, поехала домой, а потом туда, в наш отель, где стала твоей, где узнала, что значит настоящее счастье. Я там ходила по пляжу, по которому мы ходили вместе, пообедала так же, как мы тогда…

Я хотела пройти весь наш путь. И притворялась, что ничего не знаю, что ты любишь меня. Я старалась представить себе, что ты познакомился со мной, потому что я понравилась тебе, а не потому, что таковым было твое задание, что ты обнимал меня, потому что любил, а не для того, чтоб выведать у меня про «Очищение», что ходил к моим друзьям, потому что это были мои друзья, а не потому, что нужно было донести на них, узнать их планы, их намерения.

И на мгновение я становилась счастлива…

Потом там, на берегу, я простилась с тем Альбертом, с которым была счастлива, которого любила.

И который любил меня. Да, да! Я считала, что ты любишь меня, а каким ты был в действительности, мне и дела нет! Я ведь тогда не знала…

А потом я вспоминала твой голос на пленке… Ох, Альберт, какая же страшная вещь жизнь! Ничего нет страшнее в жизни, чем жизнь…

Я попросила хозяина, чтоб он сдал мне на несколько часов нашу, помнишь, ТУ комнату. Он очень удивился – ведь я одна, но я объяснила, что ты приедешь позже.

И в этой комнате я написала письмо, которое ты сейчас читаешь.

Я приняла решение, Альберт. Мне было легко его принять. Ведь я теперь совершенно одинока, я ужасно одинока. У меня был только ты, и вот нет и тебя. Человек не может жить без людей, это все равно что без воздуха. Ведь нет тебя! Тебя же нет! А ты был все, что у меня оставалось…

Я не сужу тебя, Альберт, – какое я имею на это право? И не прощаю – какое тебе дело до моего прощения?

Я понимаю, что ты быстро забудешь меня, я лишь эпизод для тебя, маленькая часть большого задания, которое ты так хорошо выполнил. Что ж, рада за тебя, поздравляю. А вот я буду помнить тебя до конца жизни. Все два-три часа, что остались до этого конца…

Сейчас я запечатаю письмо. Поеду в город, опущу его в первый же ящик. Потом пройдусь по аллеям нашего Университета, поднимусь на какой-нибудь высокий этаж…

Прощай, Альберт.

Серэна».

Кар долго сидел не двигаясь.

Нет, в маленьком узком конверте был не счет за квартиру, холодильник, бензин.

И все же это был счет. Страшный счет, который ему посылала Серэна. Какими деньгами можно оплатить отнятую жизнь? Потому что ему теперь незачем трудиться и искать ее убийцу. Вот он, перед ним, смотрит на него с настенного зеркала. И если он честный человек, пусть вспомнит торжественную клятву, которую дал на ее могиле.

Поклялся – так сдержи свое слово. Накажи убийцу! Это ведь так просто – вот он перед тобой, а в тумбочке у постели лежит пистолет. Ну же, действуй, чего ждешь?

Кар задыхался от невыносимой тоски.

Серэна ушла из жизни, убежденная в его подлости, в его предательстве, в его лжи. И не было никакой возможности что-то исправить, доказать, оправдаться. Туда, где она теперь, есть лишь один путь…

Но Кар знал, что этим путем никогда не пойдет. Он слишком труслив для этого, у него не хватит духу, он слишком крепко цепляется за жизнь. Он знал, что долго еще будет страдать, но потом все пройдет, как все в жизни. Будет что-то другое. И все же Серэну он не забудет никогда. Надо только продержаться, вытерпеть, не спрыгнуть с подножки… А уж клятву свою он не сдержит, прости, Серэна, не может он наказать убийцу. Не может.

Внезапно Кар встал.

Не.может? Еще как может! Да, это письмо – неумолимый счет. Но разве только ему? Разве только он виновен в ее смерти? В том, что сделали с «Очищением»? Во всех подлостях, что творятся в этом Университете, в этом городе, в этом мире?

Ну нет! А вице-директор Бьорн? А директор «Ока»? А Шмидт? А все эти полицейские, жандармы, агенты секретных служб, сыскных агентств? Провокаторы, осведомители, доносчики? Разве этот счет не всем им?

Да, он один из них. И он понесет свою долю наказания. Никакой суд не вынесет всем им приговор? Ну тогда это сделает он. Здесь ведь джунгли. Значит, и жить надо по законам джунглей. Самому выносить приговор, самому приводить в исполнение…

Кар подошел к тумбочке, достал свой «парабеллум» и, вернувшись к столу, начал тщательно, неторопливо разбирать его, чистить, смазывать, вытирать. Так, как когда-то делал, готовясь к ночным операциям.

Взял патроны, дослал один в ствол, снял с предохранителя. Примерил наплечную кобуру. Потом вынул из висевшего на шкафу пиджака другой пистолет – маленький, почти плоский, остроумное детище оружейной мастерской «Ока». Его он тоже почистил и привел в боевое состояние. Затем специальной лентой прикрепил к щиколотке. Наконец взвесил в руке свое любимое оружие – обоюдоострый нож с заточенным как бритва лезвием. Нож был совершенно плоский. Для него тоже имелся специальный потайной футляр, вшитый в пиджак, он приходился между лопаток. Таким образом, если Кар поднимал, сдаваясь, руки вверх или клал на затылок, ему ничего не стоило молниеносным движением прямо из-за головы со страшной силой метнуть нож во врага. Скорость была такой, что тот не успевал выстрелить.

А уж как он отработал этот прием! Как владел им! На тренировках товарищи восхищались – они не успевали проследить за полетом ножа и лишь с трудом выдирали его из деревянной мишени, в которую лезвие впивалось на несколько сантиметров. В этом упражнении у Кара не было равных.

В таком боевом снаряжении он постоял у зеркала, придирчиво всматривался, не заметен ли его арсенал.

Потом сложил все в шкаф и переоделся в легкий костюм.

Кар снова вернулся в пещерный век.

Словно не было первых радостных дней с друзьями – Лором и Бет. Словно не было счастливой любви, Серэны, всех этих золотых дней (когда выяснилось, что есть на свете счастье, любовь, радость, а не только жестокость, ненависть, злоба). Он не узнавал себя. Вернее, именно узнавал. Это снова был прежний Кар – безжалостный, жестокий боец, всегда настороженный, хитрый, готовый к бою.

Он только сейчас осознал, что все это время жил двойной жизнью. В «Оке» – бесшабашный, циничный, эгоистичный. Там – грубость, равнодушие, готовность выполнить, что прикажет начальство, стремление подзаработать, сделать карьеру. Здесь, с Серэной, со своими новыми друзьями, – беззаботная радость, любовь, веселье, интересы других, а не только свои, какие-то идеалы, пусть не всегда понятные ему…

Вот так жил, совмещал и даже не понимал, что это разные жизни, а не только разные люди.

Но теперь с этим покончено! Прощай, Серэна, прощайте, друзья, теперь он возвращается в джунгли.

И даже если внешне все останется по-старому, это будет лишь внешне. В действительности все изменилось. У него теперь иная цель. А вот добиваться ее он будет привычными путями.

Кар посмотрел в зеркало, чего до этого дня давно уже не делал. Он с удивлением заметил, что прибавилось седины и морщин, что обострились черты лица, тоньше стали губы и холоднее глаза. Может, это ему только кажется? Да нет, пожалуй…

Ненависть, сдерживаемая ярость, которые не остывали, отодвинули тоску и отчаяние, вернули ему ясность ума, твердость, трезвый расчет. Теперь Кар превратился в боевую машину, какой был когда-то.

И он, и его боевые товарищи.

И вдруг он задумался об их судьбе. Вот вернулись они, не все, о, далеко не все. Родина встретила их оркестрами и цветами. Но и цветы, и оркестры кончались в аэропортах, на вокзалах и причалах. Дальше их судьбы никого не интересовали. Кем же они стали, какими путями пошли?

Кто-то уже не мог обойтись без войны. И они продолжали ее в Африке, в Южной Америке, на дальних островах, встречая там смерть, с которой посчастливилось не встретиться раньше. Кто-то, как он, нашли себе место в частных сыскных агентствах, в полиции, инструкторами-костоломами в военизированных фашистских организациях. Или занялись грабежом, торговлей наркотиками, убийством за деньги. Еще кто-то спился, опустился, стал колоться и нюхать…

У них теперь были цели, ничем не лучше тех, ради достижения которых они дрались в той войне, такие же неправедные и подлые.

Там были джунгли, здесь тоже, почему же стать лучше?

…Первое, что следовало сделать, – это составить план сражения, план боевых действий.

Кар сел за стол и, на минуту задумавшись, начал писать. Он писал долго, порой застывая с пером в руке, что-то вспоминая, прикидывая, рассчитывая, соображая. Иногда он вставал, ходил по комнате, потом снова садился писать.

Глава XII

ДЖУНГЛИ

Кар очень подробно, с несвойственной ему дотошностью написал все, что знал о сыскном агентстве «Око». Оказалось, что знает он не так уж мало. И между прочим, такого, что дирекция «Ока» вряд ли хотела видеть обнародованным. Писал о структуре, об отделе Бьорна и о нем лично, об осведомителях и методах, какими их приобретают. О не совсем законных делах, о полузаконных связях с полицией, университетским начальством, муниципалитетом, хозяевами больших заводов, верфей, банков. О том, как втирались в профсоюзы, как избивали забастовщиков, вспомнил акцию «Портфель» (умолчав о своем участии). Рассказал о школе, о том, кто и что там делал. Словом, написал все, что знал. И хотя во многие тайны Кар не был посвящен, но и того, что знал, хватало для нанесения «Оку» серьезного удара. Закончив писать, Кар прокомментировал написанное и надиктовал комментарий на пленку. Запечатав, отправился в ближайший банк.

Его принял управляющий отделом сейфов.

– Я хочу арендовать сейф, – сказал Кар, – со следующим условием: я буду приходить каждые две недели отмечаться, так сказать. Если я когда-нибудь пропущу хоть один день, то на следующий день прошу взять находящийся в сейфе пакет и отправить его по адресу, указанному на пакете. Если от меня приедет человек, даже если я позвоню по телефону, это не считается. Только если явлюсь сам!

– Мы всегда выполняем волю клиента, – заверил его управляющий. – Вы далеко не единственный, обращающийся к нам с таким поручением, и до сих пор у нас не было случая, чтобы мы не выполнили его. Можете не беспокоиться. В случае чего, всегда можете предъявить нам претензии.

Управляющий прекрасно знал, что предъявлять претензии за невыполнение таких поручений вряд ли кто-нибудь придет, если только клиента не вызовут с помощью спиритического сеанса. И тем не менее банк всегда держал слово. Это был очень старый банк, и выше всего он ценил свою честность и свою репутацию.

Но управляющий не знал, что подобную операцию Кар проделал еще с двумя банками. Береженого бог бережет. Что касается адресов на конверте, то это были адреса крупнейших газет города.

Через два дня Кар явился в агентство. Шмидт принял его с распростертыми объятиями.

– Мальчики, – гудел его бас, – вы смотрите, кто к нам вернулся! Кар, собственной персоной! А то твой друг Лоридан без тебя совсем скис. Карманника и то поймать не может. Ха-ха! – Он громко хохотал и подмигивал. Но чувствовалось, что он действительно рад.

Лоридан же был рад вдвойне.

Кар держался, как обычно, и никто не подозревал о пережитой им трагедии.

Кроме Элизабет. В первый же день его возвращения в «Око» он обедал у Лоридана.

Лоридан был счастлив, что может поделиться с Каром всеми новостями, и не закрывал рта. Кар молча слушал, поддакивая, кивая. Он был за сто световых лет отсюда. И только когда Лоридан вышел на полчаса в винный магазин, он ненадолго позволил себе расслабиться – Элизабет ведь знала…

Она подошла к нему, крепко сжала его голову ладонями, поцеловала, в глазах ее стояли слезы.

– Я что-нибудь могу? – тихо спросила она.

– Спасибо, Бет. – Он был тронут. – Пока нет. Кто знает, может быть, потом.

Кар с грустью подумал, что, оказывается, Элизабет – единственный человек, на кого он может рассчитывать.

Но он ошибался. Однажды вечером раздался телефонный звонок. Кто бы это? Ему мало кто звонил.

– Кар, – сказал он то, что всегда говорил, подходя к телефону.

– Ал, – услышал он неуверенный голос Ингрид, – это я, ты узнал меня?

– Конечно, Ингрид.

– Я знаю, кем была она для тебя. Я всегда догадывалась, а теперь знаю точно. И все понимаю. Я просто хочу сказать тебе, если что нужно, ты только скажи, я все для тебя сделаю, Ал! Все! Чтобы ты ни попросил…

И Кар ответил ей так же, как Элизабет:

– Спасибо. Пока мне ничего не нужно. Но потом, может быть. Спасибо, Ингрид.

Как-то, проезжая мимо Университета, он увидел Эдуарда. Тот рассеянно оглядывался по сторонам, видимо ожидая кого-то. Кар притормозил.

Они поздоровались. Эдуард рассказал об университетских делах, об «Очищении».

– Готовим новую акцию, – сказал он. – Надеюсь, пройдет удачно. Как-нибудь расскажу.

– Слушай, Эдуард, – спросил Кар. – А как ребята? Роберт, как Боб, Эстебан?

– О, Эстебан и Жюли официально объявили о помолвке. Боб ушел из Университета, жена сказала ему, чтоб он перестал валять дурака, в доме некому мыть посуду и стричь газон. – Эдуард улыбнулся. – А Роберт… Что Роберт, накачивает бицепсы.

– Ну а Лиоль…

– Лиоль – молодчага, такой активист стал, сил нет, очень помогает. Ладно, мне пора, – как-то смущенно засуетился Эдуард. – Да вот еще – ты не стесняйся, Кар, звони, если что, можешь на меня рассчитывать. Да и на ребят, думаю, тоже.

Он заспешил на другую сторону улицы, где его ждала, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, высокая нескладная девушка, в больших очках и немодной длинной юбке.

«Вот и он нашел свое счастье», – подумал Кар и вздохнул.

Потом мысли его приняли другое направление. Лиоль, Лиоль… Интересно, почему он стал таким активным? И что за акцию готовят очищенцы?

Так уж получилось, что особых дел в те дни у Кара не было. Легкая слежка, засада в притоне наркоманов, розыск противной капризной девчонки, сбежавшей из дома родителей. «Тут куда больше подошла бы Элизабет с ее розгами», – думал он, пока запихивал обнаруженную у приятельницы строптивую девицу, укусившую его во время операции захвата в руку.

Но вечера у него оставались свободными.

И он нашел им применение.

Он даже удивился себе, когда, загнав машину в какой-то пустой проулок, незаметно приблизился к скрытому за деревьями, хорошо знакомому дому. Как он здесь оказался? Как? Чего хитрить с самим собой! Оказался, потому что слежка за этим домом входила в его план.

Он простоял там долго, спрятавшись в кустах расположенного напротив, судя по всему, необитаемого дома. За это время на «прием» к Бьорну приходило три человека. Он всех их заснял с большим увеличением специальным фотоаппаратом, позволявшим снимать в темноте.

На следующий день он сфотографировал еще двоих. И совсем не удивился, когда на третий день увидел Лиоля. Было бы странно, если б тот не ходил сюда. Взял в техническом отделе якобы нужный ему для выполнения очередного задания аппарат, с помощью которого по вибрации оконных стекол можно было подслушивать разговоры снаружи с большого расстояния. Но ничего не получилось. Бьорн был очень осторожен, и его «дом свиданий» оказался под защитой специального электронного щита, исключающего подслушивание снаружи.

О том, чтобы забраться в дом, Кар и не помышлял, он понимал, что встречавшим его за дверью агентом охрана дома, конечно, не ограничивалась.

Каждый раз он добывал очередную порцию снимков, узнавал людей, записывал номера машин (и такое бывало). Кар размножал все это в трех экземплярах и дополнял ими конверты, лежавшие в банках в арендованных им сейфах.

Проводил он свою разведывательную работу и в недрах «Ока». То, что раньше совершенно не интересовало его, как, впрочем, и большинство других рядовых агентов, теперь он фиксировал, запоминал, сопоставлял.

Он задавал «случайные» вопросы, заглядывал ненароком в безразличные ему раньше документы, заводил беседы с коллегами, особенно когда они были под хмельком. Что-то незаметно фотографировал, что-то записывал на миниатюрные диктофоны.

Его досье росли, и теперь в его банковских сейфах хранились уже не конверты, а толстые пакеты.

Как-то позвонил Эдуард. Он поинтересовался делами Кара, спросил, не собирается ли тот возвращаться в Университет. Из деликатности не спрашивал, почему Кар бросил учебу и чем вообще занимается сейчас, считал, что из-за Серэны.

– А мы готовим великолепную акцию, – похвастался Эдуард, что было ему несвойственно, – хочешь знать – приходи.

– Приду, – сказал Кар, – или давай пройдемся. «Может, теперь линия прослушивается?» – подумал он.

Они встретились в сквере, откуда открывался чудесный вид на порт – на золотые цепочки фонарей, ярко освещенные корабли, мигающие огни маяков. Они сидели на железной скамейке, над ними шелестели листья пальм.