
Ангел-истребитель
– А ворон-то и отсюда видать, – заметил Фальми своим тонким голосом.
– Да, но отсюда не видно, как они заполняют все небо, – объяснил Чарли. – Пространство, перспектива – вот это мне по душе.
– Доходы да нажива, вот что тебе по душе, – не согласился Фальми. Он выронил из пальцев гвоздичную сигарету и тщательно растоптал ее толстой подошвой ботинка.
Чарли хохотнул. Фальми прекрасно знал, что Чарли держит его при себе ради имиджа, а язвительность в этот имидж входила.
– Все готово? – спросил Чарли, когда они зашли внутрь.
– Уже заканчивают расставлять съестное, – ответил Фальми. – Можно начинать.
Чарли суетился, проверял последние мелочи. Он ожидал, что на сегодняшний фуршет по случаю открытия выставки явится цвет бомонда и множество журналистов; эту публику следовало вволю накормить, чтобы настроить ее поблагодушнее.
В парадную дверь постучали.
– Мы еще не открыты, – объявил Чарли, подходя к стеклу. Стоявший по ту сторону мужчина с затуманенным взором и недельной щетиной на подбородке выглядел неряшливо. Видимо, бродяга, пришедший в надежде урвать пару бесплатных бутербродов и стаканчик вина...
И тогда Чарли узнал его.
– Бог ты мой! – сказал он. – Джек?
Быстренько отперев дверь, он приоткрыл ее.
– Привет, Чарли, – поздоровался Джек. – Найдется минутка-другая для старого клиента?
– Конечно-конечно, – сказал Чарли. – У нас тут открытие, но оно еще только через час, и до тех пор мне нечем заняться.
Джек вошел внутрь. Чарли подумал, что он ужасно выглядит, но вслух этого не сказал. Он знал, через какие потрясения прошел Джек.
– Давненько от тебя не было вестей, – сказал Чарли. – Как идут дела?
– Признаться, не очень хорошо. Я вроде как... скитался.
Чарли закивал.
– Ну да. Давай-ка мы с тобой присядем, выпьем вина, поделимся новостями. У Фальми все под контролем.
Джек перевел взгляд на секретаря и помощника Чарли, который одарил его ответным взглядом, окрашенным то ли радушной, то ли презрительной ухмылкой.
– Давай, – согласился Джек. – Звучит заманчиво.
Чарли провел его в галерею. Фуршетный стол вдоль одной из стен был уставлен деликатесами: копченые устрицы, пате, жареная во фритюре восточноиндийская пакора. Проходя мимо бара, Чарли кивнул бармену и прихватил бутылку красного вина и два бокала.
– Открой еще одну, Пауло, пусть подышит, – сказал Чарли. – Это для нас.
Размашистым шагом Чарли углубился в галерею и присел на краешек обитого темно-зеленым бархатом дивана в форме полумесяца Джек сел напротив. Между ними стоял небольшой столик со столешницей в виде звезды из травленого металла; поставив на него бокалы, Чарли разлил вино им обоим.
– Ты все здесь обновил, – заметил Джек.
– Дела идут неплохо, – ответил ему Чарли. – Мы сейчас выставляем местного художника, но я прочу ему большое будущее.
Оглядевшись вокруг, Джек кивнул. Постарался улыбнуться, но это было все равно что сражаться с волной, рвущейся прочь от берега; улыбка застыла на губах, а затем впиталась в кожу, слишком вымученная, чтобы достичь глаз.
– А ты? – тихо спросил Чарли. – Чем ты занимался?
Джек уставился ему в глаза. Открыл рот, захлопнул снова. Опустил взгляд на руки, безжизненно лежащие на коленях.
– Проводил одно исследование.
Чарли усмехнулся. У них с Джеком это было старой шуткой: Джек вечно заявлял, что, поскольку каждый аспект жизни так или иначе влияет на творчество, художнику следует позволить списывать все траты на "исследовательские издержки".
– Надеюсь, ты сберег чеки?
– Э... да. – Казалось, вопрос сбил Джека с толку, словно легкая светская беседа была чужим для него языком, который он перестал понимать. Теперь он не сводил с собеседника невыразительного, безучастного взгляда.
Чарли пригубил вино.
– О чем же ты хотел со мной поговорить?
– Да так, ни о чем. Я просто... – Умолк на полуслове.
– Что "просто", Джек?
– Я просто хотел... наладить старые связи. – Джек сделал глоток из бокала – Понимаешь?
Под притворной небрежностью вопроса Чарли расслышал мольбу.
– Еще бы, Джек. Ты же знаешь, тебе здесь всегда рады. Прости мое любопытство, но...
Джек поднял ладонь, останавливая его.
– Прошу тебя, Чарли. Не надо вопросов, не сейчас. В последнее время их было слишком много...
Довольно странное замечание, но Чарли промолчал. Он заметил, что Фальми пытается привлечь его внимание посредством выгнутой брови и выразительного взгляда.
– Подожди секунду... Кажется, мой юный протеже немного растерян. – Поставив бокал на стол, Чарли поднялся на ноги. – Сейчас вернусь.
– Конечно, – сказал Джек.
Уверенности в его голосе не было.
* * *Никки сама не понимала, почему вернулась в Ванкувер. На Западном побережье Канады октябрь – месяц холодный и дождливый; лучше было остаться в Неваде или уехать в Калифорнию.
Но настроение у Никки вовсе не было солнечным; видимо, поэтому она остановила свой выбор на Ванкувере.
Она подыскала себе приличное жилье в Китцилано, всего в нескольких кварталах от пляжа. Тем же простором и новизной, какими отличалось ее последнее городское пристанище, новая квартира похвастать не могла, ведь у Никки уже не было прежних фондов. Она сама не знала пока, захочет ли вернуться на улицу. Если окажется, что прежнее ремесло опротивело ей окончательно, Никки придется привыкать к совершенно новому жизненному стилю; нет, к новой жизни.
Ее это вполне устраивало. Последние два с половиной года, которые она провела с Джеком, изменили ее взгляды; все те занятия, что раньше заполняли ее свободное время, теперь казались бессмысленными. Она купила спальный футон и кое-какую кухонную утварь, но не потрудилась выбрать телевизор или стереосистему.
Итак, чем же она будет заниматься?
Никки подолгу бегала вдоль кромки пляжа, размышляя об этом. Свои пробежки она совершала на рассвете, когда пляж пустовал; она бежала, а дождь и холодные ветры с океана хлестали ее по лицу; она бежала, пока боль не сковывала легкие, а ноги не начинали гудеть от усталости. Бегая, Никки старалась ни о чем не думать, но порой терпела неудачу. Салли, Джанет и все прочие жертвы, с которыми она была знакома, одна за другой возникали в ее мыслях, подобно обломкам кораблекрушения, вымываемым на сушу. Она думала обо всех тех девушках, чью жизнь им с Джеком удалось спасти, – всех тех, кого они даже не встречали, и задавалась вопросом: удалось ли им изменить хоть что-то или же все "спасенные" в любом случае обречены покончить с собой или умереть от передозы?Быть унесенными в море в одиночку, никем не оплаканными?
Ответа на этот вопрос она не знала. И продолжала бежать.
* * *Чарли удалился в подсобку вместе с Фальми. Джек сидел и пил вино, а когда бокал опустел, он налил себе другой. Руки еще ныли, но за те несколько недель, что прошли после его возвращения из Невады, синяки заметно побледнели.
Он уже не знал, правильно ли сделал, что явился на открытие выставки. То есть он помнил, зачем пришел, но не был уверен, что задуманное удастся осуществить. Его прошлая, мирская жизнь теперь казалась сном, приснившимся кому-то другому, в какой-то иной реальности. Жена, ребенок, карьера – просто блестящая грунтовка, которую счистили, чтобы обнажить холодную стальную поверхность. Пытаться вернуть себе ту, прошлую, жизнь так же бесполезно, как и швырять камни в грозовые тучи.
Но часть той жизни все еще была рядом, она все еще жила. Тот же Чарли. Он из тех редких людей, которые действительно слушают то, что им говорят. Джек всегда восхищался тем, как твердо Чарли стоит на ногах, как много знает об окружающем мире. Как раз это и делало его таким прекрасным агентом.
Когда его бросила Никки, Джек уже не знал, что делать дальше Он прибыл в аэропорт, не имея представления, куда лететь; в итоге решил вернуться в Портленд – но лишь затем, чтобы забрать компьютерное оборудование. Вещей Никки там уже не оказалось.
А потом, неожиданно для себя самого, он оказался в Ванкувере.
Джек не бывал здесь ни разу после своего первого "допроса с пристрастием", своего первого убийства. Он давным-давно продал дом, вынес из студии имущество; здесь не оставалось ничего, кроме воспоминаний.
Именно за этим он и пришел. Джек должен был понять, остается ли он по-прежнему человеком, а воспоминания – самая человеческая черта из всех, что в нем еще сохранились.
Посидев еще немного, он поднялся на ноги и прошел по галерее, рассматривая экспонаты. Художника звали Ранжит Фиарра, и он работал в разных техниках: занимался фотоколлажами, скульптурой, писал маслом. Его работы в основном сводились к бесплотным, многократно наложенным друг на друга образам ангелов и солнечных затмений на фоне тщательно отполированного металла или экзотических пород дерева Довольно мило, но Джеку они казались неглубокими и безопасными, как детский надувной бассейн.
Он не посещал "Волчьих угодий" со времен невадской истории. Джек не сомневался, что Патрон засыпет его насмешками, даст понять, что все случившееся произошло по его, Джека, вине. Патрон солгал, уверяя, что Гурман – его "второе "я"". Невзирая на всю похвальбу, Гурман попросту не был достаточно умен, чтобы оказаться Патроном.
Значит, в Стае остался один Патрон. Заманить его в ловушку не выйдет – а без помощи Никки Джек вообще не мог охотиться. Если ему суждено бросить свое занятие, сейчас самое время.
Если только есть куда возвращаться.
Он разглядывал большую чашу, покрытую темно-синей глазурью и инкрустированную фотографиями тропических рыб и разрядов молнии. Легко провел пальцем по гладкому, плавно выгнутому ободку, постарался вообразить, что чувствовал Фиарра, работая над чашей. Быть может, это напоминание об отпуске, проведенном в тропиках? Океанская лазурь, блеск рыбьих стаек, внезапный треск расколовшегося надвое неба?
За спиной запыхтел Чарли.
– Извини, Джек. Последние приготовления, сам понимаешь, что это такое. Я сейчас распахну двери, но, если хочешь, оставайся. Поболтали бы еще немного.
– Спасибо, – сказал Джек. – Останусь, наверное.
Люди начали просачиваться внутрь. Джек заметил, что самыми первыми обычно входили одиночки; он решил, что им просто некуда больше податься. Затем начали прибывать парочки и, наконец, группы из трех или более человек, кучки друзей, встретившихся, вероятно, чуть раньше, за выпивкой или ужином. Здесь были все, кто обычно посещал открытия: безупречно одетый мужчина в возрасте, с седой шевелюрой, который с предельным вниманием рассматривал экспонаты; угрюмые с виду женщины с угловатыми фигурами, в деловых костюмах и коже; юноши и девушки в диких нарядах, с вызывающими прическами, со странным блеском в глазах.
Все было таким знакомым. Джеку вспомнилось, как в последний раз открывали его собственную выставку: Джанин следила, чтобы ничей бокал не пустовал, сам Джек нервно наворачивал круги по залу и старался быть обаятельным. Все было совсем как сегодня – этот водоворот цвета, голосов и музыки; легкий джаз играл в динамиках стоявшего в углу "бумбокса", люди смеялись, разговаривали, обменивались впечатлениями, прихлебывали вино и угощались суши.
Все было таким нормальным.
Наполнив вином очередной бокал, Джек обошел выставочный зал. Ему встретилось несколько людей, с которыми он был знаком, но из хорошо знакомых – никого; Джек улыбался им, кивал и шел дальше.
Он изучал полотно, когда рядом раздался голос Фальми:
– Ну как, сытно?
Джек оглянулся на гота Фальми работал с Чарли уже годы, но они с Джеком так и не научились толком ладить. Он подозревал, дело тут в характере самого Фальми: тот носил свой цинизм, как сшитый на заказ костюм, и при всяком удобном случае его демонстрировал.
– Спасибо, не жалуюсь, – ответил Джек.
Фальми вздохнул.
– Я говорю о картине. Она тебя насыщает?
Джек снова повернулся к полотну. Оно изображало статую... вот только, приглядевшись поближе, Джек увидел, что это не вовсе и не полотно, а фоторепродукция картины, изображавшей статую. Точнее, роденовского "Мыслителя".
– Даже не знаю, – сказал он.
– Ну, а я сыт ею по горло, – заявил Фальми. – Впрочем, ничего страшного. Хорошее слабительное всегда исправит дело.
– Она кажется... отдаленной, – сказал Джек. – Столько тут слоев, разделяющих оригинал и зрителя.
– Именно, – сухо подтвердил Фальми. – Слои переработки. Копия копии другой копии – даже сама статуя фальшивая. – Он указал на постамент, на котором Джек разобрал крошечные буквы: "Сделано в Китае". – Всего лишь дешевая гипсовая поделка, какие продают в безвкусных туристских лавчонках.
– Может, в этом все и дело? Об этом нам и предлагают задуматься?
– Точно. И зритель превращается в пятого мыслителя в общем ряду. – Фальми постучал пальцем по маленькой табличке справа от псевдокартины; как и следовало ожидать, она называлась "Пятый Мыслитель". – Как ни прискорбно, она не дает никаких поводов для размышлений... «Ну и умник этот художник», разве что.
– Она посвящена разрыву связи, – проговорил Джек. – Когнитивный диссонанс. Случается, когда слишком долго думаешь над чем-то, слишком дотошно анализируешь. Ускользает смысл.
– Может, поэтому я терпеть ее не могу? – сказал Фальми. – Чересчур церебрально.
– Да. В оригинале была мощь, глубина, напряжение. Их можно было ощутить, – сказал Джек. – Нутром.
– Ну, а мое нутро ощущает потребность в еще одном бокале. Прошу прощения. – Фальми удалился, чеканя шаг.
Джек продолжал смотреть на репродукцию. Его охватило вдруг непреодолимое желание протянуть руку и коснуться ее, потянуться сквозь нее, мимо всех подделок и имитаций, прямо к самому сердцу настоящего произведения.
Ощутить тот вихрь страстей, который, он знал, скрывается под холодным, твердым камнем.
* * *В итоге странная смесь беспокойства и любопытства снова выгнала Никки на панель. Она чувствовала, что должна доказать что-то самой себе, хоть и не была уверена, что именно.
На Бульваре мало что изменилось. Новые лица, разумеется, но это как раз не новость. Сначала Никки осторожно выяснила, что происходит, кто и какую территорию контролирует, и только тогда приступила к работе.
Первой ночью она немного нервничала, что было странно; вне всяких сомнений, она занималась самым безопасным сексом из всех, что были у нее за два последних года. По большей части все шло гладко... если не считать важного господина, который вдруг полез под сиденье, как раз когда Никки принялась сосать. Внезапно ему в нос уперлось дуло пистолета... а потом Никки увидела, что он просто пытался нашарить рычаг, опускавший кресло.
И тогда, по прошествии трех дней с ее возвращения на Бульвар, ей позвонил Ричард.
– Помнишь меня? – спросил он. Сначала Никки не поняла, кто это; прошло ведь уже два с половиной года, да и знакомство их нельзя назвать иначе как шапочным. Так, очередной зануда... но именно он оказался той последней каплей.
– Как же, помню, – ответила она. – Откуда у тебя этот номер?
– Мне много чего известно, Никки. С возвращением тебя.
– Но я до сих пор не в восторге, Ричард. Я не работаю с сутенерами.
– Прошу тебя, Никки... Никакой я не сутенер. Я – владелец агентства сопровождения, все по высшему разряду. Очень взыскательная клиентура. Разве сравнится ровный поток состоятельных, щедрых бизнесменов с теми отбросами, которых ты встречаешь на улице?
– Я уже работала с агентствами раньше... Так себе. У меня есть один недостаток: не люблю следовать правилам, установленным людьми, к которым я не испытываю уважения.
– Но Никки... Мы виделись только мельком. И потом, признайся: лучше ехать на такси в пятизвездочный отель, чем плестись под дождем в какой-нибудь блошиный рассадник у Бульвара?
– Люблю дождь. Он прочищает мозги.
– Слушай, я вовсе не раскручиваю тебя на бесплатные танцы на матрасе. Давай просто встретимся, посидим где-нибудь и все обсудим. Собеседование, ладно? Я расскажу тебе о нашей фирме, покажу кое-какие рекомендации... А потом ты все обдумаешь.
Никки колебалась. Обычно она избегала агентств – потому в основном, что ценила свою независимость. Но они давали стабильность, определенный уровень безопасности... Может, именно в этом она сейчас и нуждалась.
– Хорошо, я тебя выслушаю, – сказала она.
– Замечательно! Давай тогда встретимся в моем любимом кафе, скажем, завтра в два? Я продиктую адрес.
* * *– Итак, Джек... – протянул Чарли. – Как самочувствие?
– Лучше, – сказал Джек.
Они отдыхали на крыше, устроившись на складных стульях. Открытие выставки состоялось, закуски съедены, вино и пиво выпиты. Художник продал несколько работ, все счастливы. Фальми заканчивал уборку внизу.
– Лучше, чем когда постучал в дверь, или лучше вообще? – спросил Чарли.
– И то, и другое. Давненько я не заглядывал в галереи, – сказал Джек. – Запрокинув голову, он вглядывался в затянутое облаками небо. – Хорошее ощущение. Мне здесь уютно.
– Ну еще бы. Ученому место в лаборатории, актеру – на сцене, певцу – у микрофона. Им там самое место.
– Ты пропустил "жокею – в конюшне", – заметил Джек. – Ну, знаешь, чтобы плавно подвести к другой метафоре: "вернись в седло". Ты ведь к этому ведешь?
– Стало быть, тонкие ходы мне не удаются, – вздохнул Чарли. – Как насчет сигары?
– Почему бы нет? – сказал Джек. Курение не входило в его привычки, но время от времени он не отказывал себе в этом удовольствии. Чарли достал две кубанос и протянул одну Джеку. Насыщенный, терпкий аромат защекотал в ноздрях даже прежде, чем сигару зажгли.
Сунув руку в карман пиджака, Чарли выудил оттуда маленькую зажигалку для сигар и щелкнул ею. Шипение голубоватого пламени приковало к себе взгляд Джека, вызывая в памяти картины, вспоминать которые он не хотел.
Ну конечно. Резкий, благоуханный дымок. Это горят листья, не плоть.
– Ну вот... – начал Чарли. – Ты мне расскажешь, как провел несколько последних лет, или это все еще тайна?
Джек пожал плечами.
– На самом деле ничего особенного. Путешествовал по северо-западу. Занимался единоборствами, чтобы проветрить голову. Много читал.
– Устроил себе отдых, значит. А новых друзей не завел?
Джек немного поколебался, прежде чем ответить:
– Одного.
– Женщина?
– Да. Только ты не то подумал...
– С каких это пор тебе известно, о чем я думаю? Между прочим, я мозги не под забором нашел! Не сомневаюсь, эта женщина тебе как сестра Нет, как мать... как бабушка! Ей за шестьдесят, она очень добрая, со сморщенным лицом, сиськи висят до колен...
– Ладно, ладно. Ей тридцать с чем-то. Симпатичная, не замужем, традиционной ориентации. Доволен?
Чарли медленно выдохнул дым, косясь на Джека.
– Но?..
– Скажем так: Никки занимается своей карьерой.
– Ясно. А как ты с ней познакомился?
– Мы работали вместе. – Джек тут же сообразил, что сболтнул лишнее.
– Да? И чем занимались?
Джек медленно затянулся сигарой, выгадывая время.
– Она вкладывала мои деньги в ценные бумаги, но ничего путного не вышло. Я не говорил с ней вот уже несколько недель. – Он произнес это без выражения, и Чарли понял намек.
– Что ж, хорошо хоть, она не продавала твоих произведений, – сказал он. Откинувшись на спинку стула, Чарли выдул серию колышущихся колечек дыма.
– Я давно ничего не произвожу. И уже не знаю, что это такое – искусство, – признался Джек.
– Ничего страшного. Искусство меняется. Знаешь, я долгие годы бился над определением искусства, которое подошло бы к любому стилю, к любой технике, ко всем носителям. Вот что у меня вышло: искусство субъективно. В этом все дело. Можно даже обойтись без творца, необходим лишь кто-то, кто воспримет что-нибудь как произведение искусства. И тогда это что-то станет искусством.
– Значит, художник – фигура второстепенная?
– Может и так случиться. Вот смотри: скажем, ты пришел на океанский берег, там очень красивый закат, удивительная игра света на поверхности воды. Ты это создал? Нет. Ты фотографируешь то, что увидел, теперь ты – художник? Да. А что, если ты просто любуешься закатом, не делая снимков? Ты запоминаешь все, что видишь, но никого рядом нет. Замешано ли тут искусство? Мне кажется, да Пейзаж был красив, наблюдатель прочувствовал его красоту, пропитался ею.
– Следуя этой логике, – задумался Джек, – все что угодно может стать произведением искусства. Все, что переживает человек. Вся боль.
– Все восприятие, – поправил его Чарли. – Искусство не вещь, оно чувство.
Джек думал о том, чем занимался последние три года. О том, что его восприятие постепенно трансформировалось. О том, как менялся его взгляд на происходящее.
– И тогда что-то, в чем ты прежде не видел никакого искусства, – медленно проговорил Джек, – может стать искусством. Ни в чем при этом не изменившись.
– Конечно. Основная разница между художником и публикой – в том, что художник видит произведение искусства первым, а затем пытается донести свое видение до остальных. По моему разумению.
– Я всегда считал, что главное в искусстве – это передача мессиджа, послания, – сказал Джек, изучая тлеющий кончик сигары. – Конкретный мессидж, который передается с помощью конкретной техники. Но за несколько лет мои взгляды как бы перевернулись вверх ногами. Теперь... теперь искусство – в том, чтобы получить конкретный мессидж с помощью конкретной техники.
– Боюсь, я не уловил твою мысль.
Джек развел руками.
– Не думаю, что могу это объяснить. Я лишь хочу сказать...
Он умолк. А что он, собственно, хочет сказать? Что, по-видимому, он начинает получать удовольствие, пытая людей, – не потому, что причиняет им боль, а потому, что видит в этом средство самовыражения?
– Я хочу сказать, – повторил Джек, – что вновь начинаю думать об искусстве.
Бросив на него косой взгляд, Чарли заулыбался:
– Потрясающе, Джек! Вот только... – он подался вперед, уже без улыбки. – Только, по-моему, тебе это не очень-то нравится. И я знаю почему.
– Едва ли, – сказал Джек.
– Чувство вины. Мне уже приходилось сталкиваться с подобным. С художником случается что-то скверное, и его первый импульс – дать выход своим переживаниям в искусстве. Вот только художники зарабатывают на жизнь произведениями, а это значит, что он получает выгоду из собственного несчастья. И тогда художник начинает обвинять себя в случившемся, полагая, что каким-то образом сам навлек на себя беду, якобы с целью заработать.
Чарли свел вместе ладони: тлеющая сигара торчала меж его пальцев, как дымовая труба на церковной крыше.
– Это логическая петля, Джек, и ты не должен дать ей захлестнуть тебя. Каждый художник в подобном положении должен это услышать, и я скажу тебе: твоей вины здесь нет. И, что не менее важно, выразить скорбь, потерю, гнев через искусство – правильно. Это не святотатство, это не оскорбит память Джанин, или Сэма, или твоих родителей. Они бы хотели, чтобы ты сделал это, Джек; избавься от яда, который отравляет тебе душу. Выпусти его наружу, не носи в себе, продолжай жить. Если тебе кажется, что на этом нельзя делать деньги, откажись от них, спусти гонорары на благотворительность. Черт, не хочешь – не показывай никому своих работ. Но продолжай работать.
– Продолжай работать, – вздохнул Джек.
– Да. Сложно, я понимаю, но все же... А чем еще ты мог бы заняться? В этом твоя жизнь, Джек. Ты – тот, кто ты есть. Знаешь, некоторые до почтенных седин живут, не догадываясь, в чем их призвание; просыпаются, идут на работу, возвращаются домой. А у тебя есть нечто большее. Цель, страсть. Попробуй похоронить ее, и она вылезет наружу, так или иначе.
– Вот-вот, – кивнул Джек. – Так или иначе...
* * *Для встречи Ричард выбрал ресторанчик под названием «Ди-Ви-8». Небольшое модное местечко – скорее бар, чем бистро, всего в квартале от Бульвара. Он ждал ее за столиком наверху, в зеленом шелковом костюме и с грандиозным бокалом мартини, в котором плавали сразу четыре оливки.
– Здравствуй, Никки, – произнес Ричард, когда она уселась. Все такой же отталкивающий, каким она его помнила, с каким-то вдавленным лицом и узенькими глазками, которые словно принадлежали одной из тех противно тявкающих собачонок, которых принято носить на руках. Ежик волос топорщился, густо смазанный гелем, а запах одеколона Никки учуяла еще прежде, чем подошла к столу вплотную.
– Ричард? – сказала она с профессиональной улыбкой.
– Что-нибудь выпьешь?
– Скотч с водой.
Ричард подал знак официанту и устроил целое представление, выясняя, какой из имеющихся в наличии сортов самый лучший.
– Как ты узнал, что я снова в городе? – спросила Никки.
– Ну, у меня множество контактов, – беззаботно отозвался Ричард. – Кто-то из них дал мне номер твоего мобильника. Только не спрашивай кто: я очень серьезно отношусь к конфиденциальности.
– К чьей угодно, только не к моей.