Греховные поцелуи

– Нет, и в этом-то все и дело. Жизнь несправедлива и никогда не была справедливой. Я не могу заставить тебя отказаться от Джильберты и ребенка, если ты полон решимости вторгнуться в их жизнь. Я только умоляю тебя все очень тщательно обдумать, прежде чем решиться, чтобы это не был опрометчивый шаг... Джильберта счастлива; она искренне и глубоко полюбила своего мужа. Линда тоже его любит. Ты уверен, что сможешь сделать их счастливее? Ты хороший человек, справедливый человек, Питер, так будь же честным с самим собой. Поистине любящий человек ради счастья своих любимых лишил бы себя всего. Он не пожалел бы собственной жизни.

Понурившись, Питер надолго устремил свой взгляд в землю, прежде чем ответить.

– Вы, конечно, правы. Я думал только о своих эгоистических потребностях. На первом месте прежде всего должно быть счастье Джильберты и нашего ребенка, их душевный покой.

Буайе с благодарностью сжал его руку.

– Только необыкновенный человек способен на такую жертву, Питер. Но с другой стороны, я, так же как и Джильберта, понял, что ты необыкновенный человек еще тогда, когда впервые познакомился с тобой.

Молодой американец и пожилой француз встали и обнялись.

– Как вы полагаете, – отважился спросить Питер, – можно ли мне поглядеть на мою дочь? Конечно, издали.

На какое-то мгновение Буайе задумался, затем, широко улыбнувшись, сказал Питеру:

– Девочка посещает занятия в Духовной академии в Париже. Каждый день в три часа Джильберта ждет ее около школы. Прямо через дорогу находится небольшой парк. Ты мог бы подождать там на одной из скамеек.

– Да благословит вас Господь, мэр! – воскликнул Питер, в последний раз крепко обнимая Буайе. – Благослови вас Господь! – повторил он. И направился к ожидавшему его у дороги такси.

Питер ни разу не оглянулся.

Прошло два дня. Без четверти три Питер уже сидел в небольшом парке, на скамейке, скрытой от дороги кустом сирени. Мысль о том, что он увидит Джильберту и дочь, кружила ему голову больше, чем какой-либо спиртной напиток.

Без пяти минут три перед широкими каменными ступеньками академии остановилась машина. Питер вынул из кармана пальто театральный бинокль и сквозь просветы между ветвями навел его на женщину, сидящую в машине. Это была Джильберта, даже еще более красивая, чем он запомнил ее. Пятнадцатилетняя девушка превратилась в женщину. Совершенный профиль с изящно убранными наверх черными блестящими волосами. Боже праведный, как ему было больно от сознания того, что он находится так близко от нее и вынужден скрывать свое присутствие!

У Питера перехватило дыхание, когда он увидел, что открылись парадные двери школы и толпа ребятишек высыпала из здания. Они побежали по ступенькам на тротуар, тараторя при этом как сороки.

Питер передвигал бинокль взад и вперед, стараясь узнать ее в толпе девочек. И легко нашел: она была копией своей матери, редкой красавицей, только она унаследовала его светлые волосы.

– Моя дочь, – прошептал Питер.

Она прыгнула в ожидавшую ее машину и поцеловала в щеку свою мать. Через мгновение машина умчала их, и они исчезли из жизни Питера...

В течение последующих пяти лет по семейной традиции внимание Питера было приковано к делам «Де Бирс мэннинг энд девелопмент корпорейшн». Нилс скончался от туберкулеза легких, и его сын Карл был теперь исполнительным вице-президентом. По своим полномочиям он был вторым человеком после своей тетушки Тары, которая являлась председателем правления, а Дональд Девайн занимал пост президента компании. Должность Питера называлась руководитель управления по развитию новых видов продукции.

Промышленное производство резко сократилось из-за Великой депрессии; однако, подобно другим промышленным гигантам, «Де Бирс» располагала достаточными финансовыми средствами, чтобы выстоять под ударами жестокого кризиса. Помимо внушительной победы Рузвельта на президентских выборах, 1932 год стал для Питера Пайка памятным тем, что в его личной жизни произошло два важных события.

В июне этого года он женился на Констанс Дил, наследнице медной империи «Тейт» в Аризоне. Таким образом, если не юридически, то кровными узами объединились две самые богатые и могущественные компании в мире.

Второе событие пришлось на следующее утро после избрания президента, когда Питер спустился к завтраку и рядом со своей тарелкой обнаружил письмо. У него пересохло в горле и сильно защемило сердце при виде французской почтовой марки и траурной каймы по краю конверта. Дрожащими, похолодевшими пальцами Питер открыл письмо и стал читать:

«Дорогой Питер!

Я не сомневаюсь, что тебе будет так же трудно читать это письмо, как мне писать его. Как ты, должно быть, догадался, увидев траурную кайму на конверте, я должен сообщить тебе горестную весть. Две недели назад моя любимая Джильберта и ее муж погибли в автомобильной аварии недалеко от Парижа.

В настоящее время твоя дочь живет здесь, в Туле, вместе со мной. Я не помню, упомянул ли я тебе, когда мы говорили в последний раз, что моя жена тяжело больна, она прикована к постели. И хотя у меня довольно хорошее здоровье, но мне скоро исполнится семьдесят лет. Уверен, что живая четырнадцатилетняя девочка не должна жить в столь мрачной атмосфере.

Я полагаю, Питер, что пришло время заявить тебе права на ребенка, которого вы с Джильбертой зачали в глубокой любви. Я позволил себе рассказать Линде правду. Она не по годам развитой ребенок, и, хотя сначала услышанное потрясло ее, девочка не по возрасту зрело ценила сложившуюся ситуацию.

Это мое желание, и я уверен, Джильберта согласись бы со мной – Линда должна занять принадлежащее ей по праву место рядом со своим настоящим отцом в Соединенных Штатах. И Линда, и я с волнением ожидаем твоего решения.

Преданный тебе, Антуан Буайе».

Питер был настолько поглощен письмом, что даже не заметил, как его жена вошла в комнату и встала рядом с ним.

Констанс Пайк была высокой стройной женщиной с лицом фарфоровой куклы и светлыми волосами, которые в лучах солнца блестели, как лист чеканного золота. Обычно ее темно-голубые глаза сияли, но сейчас они были полны тревоги.

– Дурные новости, дорогой? Я могу это определить по выражению твоего лица, – сказала Констанс.

– Джильберта и ее муж погибли в автомобильной аварии.

Питер не делал секрета из своего военного романа с Джильбертой Буайе, а также из того факта, что у него есть дочь.

– Какой ужас! – Констанс вздрогнула и прижала руку к щеке. – А что с ребенком?

– С Линдой все в порядке. Она живет со своими дедушкой и бабушкой... Пожалуйста, сядь, Конни. То, что я должен сказать, возможно, будет для тебя потрясением. – Питер взял ее руку. – Конни... дедушка и бабушка Линды пожилые и больные люди. Они хотят, чтобы моя дочь приехала в Соединенные Штаты и жила с нами.

Констанс с удивлением смотрела на Питера.

– Конечно, окончательное решение за тобой, дорогая, – вздохнул Питер. – Что ты думаешь об этом?

Констанс наклонилась и прижалась щекой к его щеке.

– Что я думаю? Стать женой и матерью четырнадцатилетней девочки, и все это в течение пяти месяцев... О дорогой, это просто изумительно!

Питер поднял голову, и они нежно поцеловались.

– Я ни минуты не сомневался, что ты одобришь... Ну, в таком случае я должен составить план путешествия. Что бы ты сказала о втором медовом месяце... во Франции?

Сказала бы, что я самая счастливая женщина на свете, – улыбнулась Констанс. Питер встал и обнял ее.

– Это делает меня самым счастливым мужчиной... А как обрадуются мама и Дон, когда услышат, что уже стали бабушкой и дедушкой!

– Гораздо раньше, чем они ожидали. – У Констанс озорно засверкали глаза. – И скоро снова...

– Что ты имеешь в виду? – спросил Питер. Констанс положила руки Питеру на плечи, села к нему на колени и обвила руками его шею.

– Дело в том, Питер, что, образно выражаясь, наша чаша переполняется. Мы не только собираемся стать родителями взрослой дочери, мы собираемся стать родителями... ну, пока еще мы не можем знать пол.

Питер в изумлении посмотрел на Констанс.

– Ты хочешь сказать, что ты... ты...

– Да, дорогой, я беременна. В пятницу доктор Селби подтвердил это.

Констанс взяла руку мужа и прижала ее к своему животу. Питер в этот момент был похож на ребенка в рождественское утро.

– Сегодня я не поеду на машине на завод. Я полечу туда на крыльях! – воскликнул он.

Глава 2

Джильберта проснулась на рассвете. Из-за тревожных снов она была в холодном поту, и все ее тело изнывало от боли.

Приняв две таблетки аспирина и таблетку валиума, Джильберта легла на спину, ожидая, когда подействуют лекарства. Но так и не могла заснуть. Ее одолели горькие мысли о злой судьбе, которая преследовала Де Бирсов в их сердечных делах. Прапрабабушка Карен, прабабушка Тара, дедушка Питер, мать Джильберты Линда – все они трагически потеряли своих возлюбленных. Наверное, Джильберта ни разу в жизни по-настоящему не влюблялась именно потому, что была полна решимости прервать печальную преемственность своих предков. Не то что она была безразлична к Хармону. Нет, он был ей дорог. И к Джулсу, и к своим прежним любовникам она питала очень нежные чувства. Но любить их? Нет.

Постепенно мышцы расслабились, и Джильберта закрыла глаза. Но так как сон по-прежнему не шел, заставила себя встать с постели, отправиться в ванную комнату. Пока наливалась вода, Джильберта позвонила в бюро обслуживания и попросила принести джин, апельсиновый сок и легкий завтрак.

Через полчаса Джильберта, обернутая банным полотенцем, встретила официанта с подносом у двери. Смущение молодого человека позабавило ее.

– Пожалуйста, поставьте поднос вон там, – попросила она, указывая на низкий столик в гостиной.

Официант старался держаться спиной к Джильберте и, как только налил кофе, сразу удалился.

Она сбросила полотенце и, откусив кусочек тоста, стала одеваться. Ее нижнее белье представляло собой тонкие полоски черного кружева. Накладывая косметику, Джильберта улыбнулась своему отражению в зеркале и подумала: «Где бы Джулс ни находился – в небесах или в аду, – он оценит сентиментальную иронию: я надела черное нижнее белье на его похороны!»

Темно-синий костюм сидел на ней прекрасно, будто был сшит на заказ. В колледже Анита часто говорила Джильберте, что ей следует стать моделью.

– Я все еще могла бы ею стать, – без лишней скромности сказала она себе.

Джильберта не торопясь позавтракала, затем нашла страницу, на которой остановилась, и стала читать дальше. Она закончила книгу около десяти часов. И когда точно в десять тридцать Джордж Лаурентис подъехал к гостинице, Джильберта уже ожидала его на улице.

– Вы чрезвычайно пунктуальный полицейский, – сказала она, садясь рядом с капитаном.

– А вы чрезвычайно пунктуальная красивая женщина.

Джильберта рассмеялась:

– Неужели в полицейской академии есть дисциплина, которая обучает обаянию? Или это входит в курс под названием «Лесть»?

– Мы, полицейские итальянского происхождения, не нуждаемся ни в каком курсе по обаянию или лести, у нас это в крови. Послушайте, мне нравится ваш костюм. Очень элегантный и в то же время скромный, – как раз подходит для церкви.

– Я рада, что вы так считаете. А как шляпа? – спросила Джильберта.

Джордж бросил насмешливый взгляд на маленькую шляпку без полей, с плоским донышком.

– Скромная, но изящная, элегантная, без претензий. Мне нравится.

– Я и представить себе не могла, что полицейские разбираются в женской моде.

– Могу говорить лишь за себя. Если вам нравится хорошенькая женщина, вы должны заметить и ее упаковку.

– Упаковку? По-вашему, мы не что иное, как товар. Хотите, я упакую это как подарок, сэр? – передразнила она воображаемую продавщицу.

Капитан поддержал шутку Джильберты, дерзко взглянув на нее.

– Имеет значение сам подарок. А не то, упакован он или нет.

Джильберта не ответила, но ее взгляд был таким же дерзким, как и его. «Я думаю, было бы очень забавно, если бы ты распаковал меня, Джордж!»

– Это ваша личная машина или полицейского управления?

– Этот автомобиль, дорогая леди, не совсем тот вид транспорта, которым город Нью-Йорк обеспечивает своих полицейских, – ответил Лаурентис и вдруг резко затормозил, так как женщина переходила улицу на красный сигнал светофора. – Набитая дура! Взгляните на этого полицейского на углу! Он просто проигнорировал ее, хотя должен был выписать ей повестку в суд.

– За то, что она перешла улицу на красный свет? – воскликнула Джильберта.

– Это не шутки, Джилли. Вы имеете хоть какое-то представление о том, сколько аварий провоцируют подобные незначительные нарушения уличного движения? Ни один закон не является случайным; каждый закон придуман для защиты всего общества. Конечно, за эти законы мы расплачиваемся тем, что в какой-то мере ущемляем свободу личности, но это уравновешивается другим. Свобода в нашей системе не позволяет человеку идти на красный сигнал светофора, а также, как сказал Оливер Уэнделл Холмс, не кричать «Пожар!» в переполненном театре. Вы понимаете, что я имею в виду?

– Да, в самом деле, вы правы, – кротко согласилась Джильберта. – Я признаю, что была не права. Эта женщина должна была получить повестку в суд.

Проехав полквартала, они остановились за пикапом, очень похожим на тот, что она бросила в верхней части города. Джильберта почувствовала, как напрягся каждый ее мускул, однако, взяв быка за рога, сказала:

– Вы знаете, я все думаю о том «додже» Милоша, который вы нашли. Не мог ли убийца украсть его?

– Возможно, – ответил Лаурентис, – но мы еще не установили, был ли убийца.

– Ну, Джордж, пожалуйста, – запротестовала Джильберта.

– Ладно, допустим, что убийца был. И, допустим, он хотел быстро исчезнуть и предпочел взять «додж», а не какую-нибудь другую, бросающуюся в глаза машину, надеясь, что так его не опознают. Меня беспокоит другое. Зачем было красть пикап? Черт, он же мог выйти из здания и остановить такси! Имейте в виду, что кража связана для него с большим риском. Убийца должен был спуститься на лифте в гараж, находящийся в подвале, рискуя столкнуться с кем-нибудь из жильцов или служащих, которые увидели бы, как он садился за руль.

– Вы правы. В этом действительно нет никакого смысла, – согласилась Джильберта.

– Да... если только грузовичок не понадобился, чтобы избавиться от улик, которые подтвердили бы его виновность.

– Что за улики? – поинтересовалась Джильберта.

– К сожалению, этого мы никогда не узнаем. Пикап, как я вам уже говорил, полностью разграблен. Если там и было что-то, то эти вандалы забрали с собой. Возможно, убийца как раз на это и рассчитывал. Хотя это не важно... Господи, я снова говорю о работе, думаю вслух. Своего рода профессиональная болезнь, с которой приходится мириться женам полицейских и слушателям поневоле.

Капитан остановился только после того, как нашел место для парковки. Джильберта уже собиралась открыть дверцу, но Джордж коснулся ее руки.

– Когда вы уезжаете из Нью-Йорка?

– Ну, я хотела вернуться домой сразу же после этой церемонии.

– Джилли, разве вы мне не говорили, что у вас здесь дела в четверг?

– Да. Я действительно собиралась прилететь сюда в среду вечером, так как моя первая деловая встреча назначена на девять часов утра.

– Но сегодня вторник. Не имеет ли смысл остаться? Джильберта уклонилась от прямого ответа.

– Я обещала мужу вернуться сегодня вечером, и Анита ожидает, что я, полная сил, появлюсь в офисе завтра утром.

– Боссу не нужно отмечать время прихода на работу. Она рассмеялась.

– Должна признать, что действительно нет смысла лететь домой всего на один день... Я позвоню в Сил-вер-Сити после церемонии и объясню... Почему вы улыбаетесь?

– Потому что у меня выходной день, и мы можем перенести наш завтрак на среду, – ответил Лаурентис.

Они подошли к церкви Святого Варфоломея. На ступеньках их встретил Милош Алански.

– Хорошо, что ты пришла вовремя... Капитан Лаурентис! Какой приятный сюрприз! Хотя событие не из приятных. – Он нервно рассмеялся и протянул руку.

Джордж крепко пожал ее и заметил:

– Я, так сказать, при исполнении служебных обязанностей, мистер Алански.

– При исполнении служебных обязанностей? – повторил Алански, с тревогой посмотрев на Джильберту, а затем на капитана.

– Совсем как в кино, Милош, – беспечно заметила Джильберта. – Дело в том, что мы все здесь, на похоронах Джули, являемся потенциальными подозреваемыми.

– За исключением присутствующих, – вежливо улыбнулся капитан.

– Я требую равноправия, – игриво сказала Джильберта. – Женщины, так же как и мужчины, способны совершить убийство.

По-прежнему улыбаясь, он ответил:

– Поскольку вы наверняка не хотели бы считать меня шовинистом, я заверяю вас, миссис Киллингтон, что буду подозревать вас наравне со всеми остальными.

Чувствуя себя явно не в своей тарелке, Милош поспешил прервать эту пикировку:

– Господа, хватит поддразнивать друг друга. Служба вот-вот начнется. Давайте войдем.

Хотя Джильберта и не была религиозной, но в большом соборе всегда проникалась чувством безмятежности и покоя. Здесь благодаря массивным каменным стенам почти не слышна была какофония огромного города. И еще она ощущала, что воздух здесь такой же естественно свежий, каким никогда не был кондиционированный воздух.

Пока они проходили к своим местам, глаза Джильберты были прикованы к сводчатому потолку, настолько высокому, что вентилятор был едва заметен. Солнечный свет, просачиваясь сквозь великолепные витражи, образовывал сияние вокруг большого распятия в апсиде.

Джильберта прошла вслед за Алански и села на деревянную скамью. Прежде чем сесть рядом с ней, капитан преклонил колени в проходе между рядами. Джильберта ничего не сказала, а он, застенчиво улыбнувшись, произнес:

– Старые привычки трудно ломать.

– Они нерушимы, – подтвердила она.

Джильберта рассматривала тех, кто пришел отдать свой последний долг Джулсу Марстону: деловые партнеры, биржевые маклеры, друзья – все в одинаковых костюмах, в которых, как правило, присутствовали на собраниях акционеров. Джильберта узнала нескольких политиков, двух братьев Джулса и их семьи, которые сидели в первом ряду перед алтарем.

Епископ в необъятных размеров ризе напоминал большую птицу с белой атласной грудью. К радости Джильберты, его надгробное слово было коротким и не слишком слащавым. После того как он закончил службу, все присутствовавшие выстроились в очередь, чтобы выразить соболезнование семье покойного.

Жена Уолтера Марстона, Сильвия, с которой Джильберта встречалась всего два раза, не сводила с нее глаз, грустно, но в то же время хитро улыбаясь. Джилли знала, что она подозревает их с Джулсом в любовной связи. Ну что ж, лицемерная дамочка была права!

– Это был такой шок, Сильвия, – сказала Джильберта, пожимая ее руку в перчатке.

– Ужасно... Когда вы в последний раз видели Джули? – Вопрос прозвучал как обвинение.

– В прошлом месяце в Денвере.

– Так любезно с вашей стороны, что вы пришли. Джули очень... любил вас.

– Мы все его тоже очень любили, – ответила Джильберта.

– Безусловно. А где вы были, когда услышали это известие?

– На приеме по случаю праздника Четвертого июля в ратуше.

– О да, я видела ваше выступление по телевизору. Вы в самом деле хорошо говорили.

– Спасибо, Сильвия. А сейчас мне, право, надо идти.

– Разве вы не едете в крематорий?

– Думаю, нет. – Джильберта украдкой взглянула на капитана, прежде чем солгать: – Мне нужно успеть на самолет.

– Я надеялась увидеть здесь губернатора Киллингтона, – никак не могла успокоиться Сильвия.

– Он очень хотел приехать, но не смог выбраться. Эти последние несколько месяцев он был чрезвычайно занят, – объяснила Джильберта, прочитав в глазах Сильвии: «Как это удобно для вас!»

В любое другое время она непременно осталась бы и в словесном поединке уничтожила бы Сильвию, но присутствие капитана Лаурентиса смущало ее. Джильберта была уверена, что эти глаза и уши ничего не упускают.

Когда они выходили из церкви, наблюдательный Джордж, как бы подтверждая то, что Джильберта интуитивно чувствовала, заметил:

– Похоже, вы с Сильвией приятельницы.

– Не нужно быть Шерлоком Холмсом, чтобы сделать такой вывод, – небрежно заметила Джили. – Кстати, а что ваша способность к дедукции подсказала вам о присутствующих на похоронах?

– Они богаты и могущественны.

– И это все?

– Пока. – Капитан загадочно улыбнулся. – Я не могу думать на пустой желудок. Как насчет завтрака? Вы не голодны?

– Умираю с голоду, – ответила Джильберта.

– Хорошо. Мне только что вспомнилось одно местечко.

Несколько минут спустя они уже направлялись в южную часть города.

– Куда мы едем? Я что-то не припомню никаких заслуживающих внимания ресторанов в этом районе.

– Сюрприз.

Джильберта кокетливо улыбнулась:

– Я люблю сюрпризы.

Они проехали через туннель Мидтаун и двинулись по автостраде Лонг-Айленд до Джерико. Вскоре капитан припарковался на стоянке автомобилей у облицованной необработанным камнем загородной гостиницы.

– «Миллридж инн», – объявил Лаурентис. – Вы когда-нибудь были здесь?

– Нет, но она мне уже нравится, – ответила Джильберта.

Внутреннее оформление гостиницы было в раннем американском стиле: потолки из балок, приколоченные половицы, столы из сосны, стулья с вогнутыми сиденьями. Как только они сели в отдельном кабинете, официантка, хорошенькая девушка в костюме, соответствующем стилю ресторана, приняла у них заказ на спиртные напитки.

– Вы часто приходите сюда? – спросила Джильберта, вынимая сигарету из золотого портсигара.

– Довольно часто. У меня здесь, в Хантингтоне, усадьба, – ответил он.

– Дом?

– Пока он еще не готов. Прошло пять лет с тех пор, как был возведен фундамент – это единственное, что я не мог сделать сам, ну а все, что выше фундамента, – это моя работа.

Джильберта была поражена.

– Как это чудесно! Вы чрезвычайно разносторонний и талантливый человек, капитан Лаурентис.

– Это у меня в крови. Я из простой рабочей семьи. Мой отец был каменщиком, мой дед – каменотесом, и так на протяжении многих поколений. Мне нравится ощущение и мокрого цемента, и шершавой сосновой доски. Этот дом – плод любви. Каждую свободную минуту, которую можно урвать от работы, я провожу на строительстве. Сейчас осталось возвести лишь небольшие постройки: гараж, мастерскую. Все остальное – столовая, гостиная, кухня, рабочий кабинет и три спальни – уже закончено, даже обставлено.

– Я бы с удовольствием посмотрела ваш дом. Джордж широко улыбнулся.

– Хорошо, я люблю его показывать. Мы поедем туда после того, как покончим с завтраком. – В его поведении произошла неуловимая перемена. – Однако в отличие от вашего в моем маленьком убежище все же есть телефон.

Джильберта не отвела взгляд, и голос ее не дрогнул.

– В таком случае это вряд ли можно назвать убежищем.

– Кажется, Онеонта, вы сказали?

– Если точнее, рядом с Онеонтой, на полпути от Куперстауна, – уточнила Джильберта.

Официантка принесла напитки, и он, взяв бокал мартини, сделал глоток.

– Но ведь это чертовски далеко – ехать туда только ради того, чтобы написать речь, не так ли?

– Но не для меня. Я люблю ездить в машине, это помогает снять напряжение, – ответила Джильберта.

– Помогает снять напряжение? Очевидно, вы не часто садитесь за руль, когда бываете здесь. Водить машину в Нью-Йорке – все равно что совершать тринадцатый подвиг Геракла. Вы держите машину здесь? – спросил капитан.

«Спокойно, милая, бой только начинается. Он сейчас пристреливается».

– Нет, обычно я беру машину напрокат, если мне бывает нужно.

– В таком случае вы брали напрокат машину, чтобы поехать к себе в коттедж?

– Да. – И, заставив себя улыбнуться, Джильберта добавила: – Я только что сказала вам, что не держу здесь машину.

Джилли досадовала на себя: ведь Лаурентису будет проще простого проверить ее рассказ в городских агентствах по прокату машин. Однако в жизни нередко бывают ситуации, когда человеку остается лишь стиснуть зубы, и тогда от заданного вопроса нельзя уклониться. Как же она позволила Лаурентису поймать себя в ловушку таким образом? Более того, как она могла быть такой наивной – точнее, глупой, – чтобы поверить, будто он не подвергнет сомнению ее алиби, что в момент смерти Джулса она находилась в северной части штата?

Капитан улыбался ей, и Джильберте потребовалась вся ее сила воли, чтобы не выдать свое раздражение. «Его жена была права: он просто-напросто занудный блюститель закона!» Что же дернуло ее сделать простительную разве только для молоденькой девушки ошибку – отложить свое возвращение в Денвер и разъезжать по Лонг-Айленду, кокетничая с мужчиной, который может причинить ей так много зла? Ответ пришел тотчас же: «Ты никогда не могла упустить возможность пофлиртовать с красивым мужчиной!»